Вертолёт метнулся вверх, но тут же был сбит мощным потоком бокового ветра. Лопасти винта вонзились в скалу. Неистовый гром прервал монотонный звук двигателя. Сильный толчок ошеломил Донцова. Он вжался в спинку сиденья, ощутив в последний миг, что машина резко дёрнулась, отскочила в сторону и, накренившись вперёд, полетела вниз.
Известный своими научными исследованиями историк Анатолий Григорьевич Донцов, на борту вертолёта Ми-2 оказался не случайно. По прибытии в город, он, кроме прочих творческих встреч, наладил тёплые отношения с лётным составом и руководством местного аэродрома, выступил перед ними с интересным докладом об истории России. Коллектив отряда был небольшим. В тесном актовом зале выступление незаметно переросло в дружескую беседу. Из неё историк узнал, что пилоты самолётов малой авиации, существенно зависимые от условий погоды, нередко вынуждены отклоняться от заданных маршрутов. Иногда вдали от населённых пунктов им попадались хорошо сохранившиеся деревянные строения. Это очень заинтересовало учёного возможностью обнаружить новые артефакты, свидетельствующие об условиях быта сибиряков в прошлом. Продолжая кропотливо изучать материалы библиотек, музеев и архивов, Донцов неоднократно обращался к руководителю авиаотряда с просьбой совершить полет над интересующей территорией, но всегда получал вежливый аргументированный отказ. Действительно, использовать самолёт для обследования тайги из-за ограниченных пределов нижней высоты полёта представлялось сомнительной затеей. Кроме того, на каждый вылет должно разрабатываться обоснованное полётное задание, веских оснований для которого не было. Неожиданно в город прибыла группа геологов-разведчиков. В их распоряжение был выделен небольшой грузопассажирский вертолёт Ми-2. В него-то и напросился Анатолий Григорьевич, когда последовал очередной вылет для доставки дополнительного оборудования на точку, где геологи приступили к работе.
Сибирская тайга прекрасна всегда. Весной она пробуждается от зимнего сна. Ломая лёд, оживают реки, ясное солнце отогревает холодную почву, и оттаявшая земля дружно покрывается свежей зеленью и первыми цветами – сибирскими подснежниками. Лето манит благоухающим разнотравьем, что заполоняет всё вокруг, наполняя воздух насыщенным ароматом. Слух радует многоголосое пение птиц. Это щебетание, чириканье, посвистывание мелких пичуг, чьё-то воркование, таинственные возгласы кукушки, настораживающие угухи филинов. Гамму звуков дополняет дробь дятла. Но более всего восхищают трели соловья: от редко-зазывных с нарастающим присвистом до нескончаемых заливистых. Осень прекрасна своим обилием грибов и ягод, изумительным цветом лиственных крон: то ещё сочно-зелёных, то уже нежно-жёлтых и густо-багровых. Однако только с высоты полёта можно ощутить величественность и необъятность сибирской тайги.
Обильный первый снег белой пеленой укрыл лес, распушил кроны деревьев, одноликим ковром закрыл широкие опушки. Сверху массивы гор выглядели пушистыми снежными холмами. Донцов любовался открывшимся видом. Что-то тёмное шевельнулось внизу. Это лось вышел на опушку. Встревоженный резким шумом, он замер, но, заметив приближение непонятной птицы, широкими прыжками скрылся в тайге.
Забросив необходимые приборы и имущество на точку, вертолёт возвращался обратно. Пилоты нередко допускали «шальные петли», чтобы в уединённых посёлках за бесценок разжиться пушниной, вяленой рыбой, сушёными грибами и лесной ягодой. Для выгодного обмена на борт брали муку и соль. Так было и в этот раз. Зная о цели полёта и получив разрешение от руководства на выполнение «осмотра близлежащей к городу территории», предприимчивый пилот Алексей по-своему был заинтересован в результатах поиска.
Совершая челночные движения с севера на юг и обратно, вертолёт уходил на восток. Пролетели над высоким скальным отрогом, который овальной дугой разрезал тайгу. Скалы имели отвесные края, их таёжному жителю не преодолеть. Повернувшись в салон, Алексей показал на запад – мол, надо возвращаться. Донцов согласно кивнул.
С большой высоты пейзаж превращался в однородную белую картину. Вернувшись к западной части скалы, пилот решил осмотреть прилегающую тайгу в предельно низком эшелоне. Теперь сплошной лес разделился на отдельные кроны кедров, остроконечные пики елей, которые, казалось, вот-вот коснутся машины. Белый цвет стал чередоваться с тёмными участками под деревьями.
Через иллюминатор грузопассажирской кабины Донцов внимательно всматривался в бесснежные островки.
Хитрость Алексея сработала – серые стены рубленой избы, прикрытой широкими ветвями вековых кедров, увидели одновременно. Подлетели ближе. С западной стороны дома находилась крутая сопка. Густой лес не позволял совершить посадку поблизости. С восточной стороны дома открылся узкий створ между скал, за которым виднелась широкая площадка. Не поднимая вертолёт вверх под мощные потоки бокового ветра, замедлив скорость движения машины, пилот начал медленное перемещение вдоль ущелья. Однако, создаваемая скалами, воздушная воронка сменными потоками воздуха начала раскачивать судно, рискованно близко прижимая его к скалам. Разворачиваться было опасно, как и возвращаться хвостом вперёд, ведь позади находилась сопка. Оставалось одно – уйти в высоту, и пилот резко увеличил шаг несущего винта. Вертолёт метнулся вверх, но тут же был сбит мощным потоком бокового ветра. Лопасти винта вонзились в скалу. Неистовый гром прервал монотонный звук двигателя. Сильный толчок ошеломил Донцова. Он вжался в спинку сиденья, ощутив в последний миг, что машина резко дёрнулась, отскочила в сторону и, накренившись вперёд, полетела вниз.
Полумрак. Холод. Резкий запах керосина. Дышать трудно. В голове туман и тупая боль в висках. Сильная резь в левом плече. Насколько смог, осмотрелся. Тело стиснуто металлом. У левого виска торчит острый клин обшивки. Окликнул пилота. Ни звука. Позвал громче. Звенящая тишина. Пересиливая боль и одышку, попытался выкарабкаться из металлического плена. Жёсткий дюраль не выпускал. Усилием поджатых ног упёрся в основание, чтобы выдавить тело кверху. Не получилось. Глубоко вдохнув и напрягшись, что есть силы, попробовал вновь. Плечо пронзила боль, в глазах зарябило, но удалось привстать. Отдышался. С очередной попытки сумел высвободить правую руку и ухватиться ею за какую-то перекладину над головой. Усилием ног и рывком руки наполовину вырвал себя из сковывающих объятий металла. Резкое движение отозвалось острой болью в боку. Чувство холода сменилось приливом жара. Между тем сдавленное скрюченное тело получило некоторое пространство, позволило распрямиться. Стиснув зубы от боли, раздирая бок куртки обо что-то острое, Анатолий сделал ещё один рывок и выскользнул из заточения. В сером полумраке осмотрел искорёженный салон и кабину. Увиденное и осознанное ошеломило. Носовая часть вертолёта вместе с приборной панелью вдавилась в спинку кресла пилота. С правой стороны от кресла висел рукав кожаной куртки. Не сразу разглядел торчащую из неё кисть руки. Куски тела и окровавленной одежды торчали из-под обломков. Алексей был нещадно раздавлен корпусом кабины.
Вернувшийся холод перешёл в леденящий озноб, который сковал сознание. Оно не хотело верить в реальность. Здоровой рукой растёр виски. Видение не прошло. Захотелось поскорей избавиться от этого кошмара: уйти, скрыться, забыться.
Озноб нарастал и уже сотрясал тело. Донцов никак не мог умерить дрожь.
Склонил голову к вороту куртки, сделал несколько вдохов тёплого воздуха. «Нужно взять себя в руки. Нужно прийти в себя. Надо как-то согреться». С трудом вглядываясь в предметы, начал шарить по салону. «Белый порошок. Что это? Мука. Пачки в полуразбитом ящике – соль». В разломе фюзеляжа увидел холодный заснеженный лес. «Если развести костёр, он согреет. Где взять огонь?.. Сигареты, спички… Да, да, пилот перед вылетом курил».
Превозмогая тошноту от ощущения окровавленного человеческого тела, нащупал шов правого кармана куртки пилота. С трудом выдёргивал окровавленные обрывки ткани. Вскоре понял, что вместе с курткой вырывает куски кожи и тела. Тошнота сдавила горло и грудь, едкая струя выплеснулась наружу.
Отдышался. Чтобы не слышать запаха крови, надвинул шапку на лицо и продолжил поиск на ощупь. Наконец, вырвал кусок подкладки, в которой оказался заветный корпус зажигалки. Окровавленные пальцы правой руки окоченели. Не обращая внимания на кровь, просунул руку под куртку и о свитер растёр пальцы. Левая рука от холода и напряжения болела всё сильней.
Сумерки сгущались. Следовало торопиться. Вертолёт лежал на левом боку, где располагалась дверь. Выкарабкиваться пришлось через разбитое окно противоположной стороны.
Темнело быстро. Безмолвный тяжёлый мрак окутал тайгу. Огляделся: впереди непроглядный лес, по бокам – чёрные тени скал. Охватило ощущение полного одиночества. «Найдут ли?»
В молодые годы Донцов любил острые ощущения от рискованных походов и сплавов по быстрым рекам. Однако на исходе четвёртого десятка лет бесшабашность сменилась рассудительностью, былые травмы приучили к осторожности. Да и силы не те, что прежде. Страх одиночества в необъятной тайге пугал. Безысходность заставляла мобилизовать волю и все оставшиеся силы. Обременяли раненый бок и повреждённое плечо.
«Нужно идти», – убеждал себя Анатолий. Раздвигая ветви здоровой рукой, осторожно пошёл. Неудачно оступился, острая боль вновь пронзила тело. Остановился, перетерпел. Двинулся дальше.
Сквозь ветви пробивался бледный свет луны. Приближение ночи торопило скорее отыскать ночлег. Однако выбранный путь не позволял быстро идти, ноги цеплялись за кочки и полуистлевшие ветки, проваливались в неприметные впадины. Колючие ветви кустарников и деревьев цеплялись за куртку, хлестали по лицу. Выплывающие из темноты стволы бурелома преграждали путь. Приходилось переваливаться через них или обходить. Это отнимало последние силы.
Наконец, в просвете между стволами показалось ветхое строение. Под широкой крышей – аккуратно сложенная поленница. Появилась надежда, что заимка оставлена не навсегда. Потянул за деревянную ручку двери. Упрямо скрипнув, та отворилась. Прошёл через невысокие сени, вошёл в комнату. Щёлкнув зажигалкой, осмотрелся: большая глинобитная печь, топчан, стол со скамейкой и пара табуретов. На столе – толстый огарок сальной свечи. Стоило зажечь её, и дом ожил. По толстому слою пыли заключил, что жилье оставлено давно. Сруб основательно промёрз. Когда удалось растопить печь, Донцов почувствовал себя почти счастливым. Но, как ни хотелось расслабиться и отдохнуть, следовало возвращаться к вертолёту. Там находились продукты.
На стене висела выцветшая рогожка. Из неё Донцов сделал петлю, перекинул через голову и аккуратно охватил повреждённую руку. Теперь движения не доставляли прежней боли.
По следам вернулся к месту аварии. К ящику с пачками соли привязал обрывок провода и перетащил его первым. Затем в нём же перетащил надорванный мешок с мукой. К тому времени комната немного прогрелась. Изрядно измотанный, Донцов только теперь позволил себе расслабиться, и почувствовал, насколько истощены его силы. Он с трудом стащил промокшую обувь, положил её на выступ печи и повалился на топчан у тёплой глиняной стенки.
Проснулся в полной темноте. Сон не принёс облегчения. Тело ломило от ушибов. Плечо опухло. С удовлетворением ощутил, что подвижность локтя, кисти и пальцев не нарушена. Вчера не заметил, что окон в доме нет. Вместо них в двух смежных стенах располагались задвижки, скрывающие узкие проёмы, затянутые мутной плёнкой. С трудом отодвинул их. Слабый свет проник внутрь.
«Нужно идти», – подстегнул себя и вышел наружу.
Выпавший за ночь снег скрыл вчерашние следы.
«Теперь вертолёт едва ли заметят, – подумал с досадой, – а в лёгких полусапожках далеко не уйти».
Вопреки желанию немедленно действовать, приходило понимание, что скорой помощи не будет, необходимо смиренно принять реальность, начать вживаться в новый быт, учиться жить по-новому.
«Как быть? С чего начать?»
В разрушенном вертолёте Анатолий нашёл металлический термос, помятую эмалированную кружку, нож и топорик. «Уже – кое-что». Расковырял щель в пробитом баке в надежде собрать остатки керосина. Тщетно – ни капли.
Сбил десяток полупустых кедровых шишек. Жёсткие зёрна голода не утолили, лишь раззадорили аппетит.
Обследовав содержание комнаты, Донцов обнаружил металлический противень. Из муки замесил тесто, приправил солью. Смазав противень салом из свечи, запёк лепёшки. Запах выпекаемого снадобья дурманил. Едва дождался готовности. Кушанье оказалось не таким приятным, как ожидалось, но съел всё без остатка.
Вечерами свечу не зажигал – экономил сало. При свете лучины, писал дневник отшельника:
«Утром первого дня пребывания делал лепёшки. Вечером сварил суп с клёцками. Воду заправил свечным салом и солью. В закипевшем бульоне клёцок не обнаружил – получилась жидкая клейстероподобная масса. От такой пищи разболелся желудок.
День второй. Ужасно не хочется вставать с тёплой печи. Вынуждает голод. Занялся поиском пропитания. Дятел надоумил попробовать личинки. Содрал несколько метров коры. Личинки довольно крупные, но мало. Зато – мясо. Ободрал ещё три высохших ствола.
Подсоленный «личиночный» бульон вкуснее и питательней мучного супа. Трудно решиться раскусить «мясо». Глотал целиком.
День третий. Стал более внимателен к птицам. Они помогли найти лесную ягоду. Нашёл большие заросли шиповника и рябину с остатками ягод. Собрал. Теперь есть питательный десерт и приемлемый чай.
Чем больше слежу за пернатыми, тем неодолимей желание поживиться ими. Птица непуганая, но близко не подпускает.
Четвёртый день. Весь день потратил на изготовление птицеловки. Личинки оказались очень привлекательной приманкой, однако птицеловка пернатую дичь не удерживает. Ничего не вышло.
Пятый день. С утра снова мастерил и экспериментировал. Никогда столько не рукодельничал.
Ура! Свершилось! Первая победа! Ликовал, словно ребёнок».
Однако общипав перья и пух, Анатолий обнаружил худосочное костлявое тельце. Но мясо есть мясо. С неимоверным аппетитом выел мякоть, обсосал и сгрыз все косточки до единой. Бульон мысленно разделил на четыре порции. Реально хватило на две.
Удача вдохновила. Решил поставить ловушки на зайцев, следами которых лес был буквально испещрён.
«Шестой день. Пошёл доламывать вертолёт для изготовления силков. С немалым трудом надёргал провода от электропроводки, снял с них оплётку. В отсутствие инструмента, занятие – не из лёгких. Но самозатягивающаяся петля получилась.
В процессе работы поймал себя на мысли, что думаю не о том, какой получится ловушка, а вижу перед собой большого увесистого зайца, который безнадёжно трепыхается в ней. Представляя это, торопился, будто воображаемая дичь успеет убежать до того, как ловушка будет изготовлена. Мысли отвлекали, работа не ладилась. Вот, что значит заниматься не своим делом.
Изранив пальцы и переломав ногти, сделал четыре петли».
Силки Анатолий расставил вдоль заячьих троп. Концы петель привязал к ближайшим стволам. Уйдя в избу, начал ждать.
Мысли о зайчатине не покидали. Казалось, что зайцы давно попались и вот-вот могут вырваться. Едва выждал час, который показался вечностью, пошёл, скорее, побежал к «силкам». Пусто. Ещё дважды выходил к петлям, но они вновь оказались пусты.
«Седьмой день. С рассветом вышел на тропы. Снова пусто! Что за дичь?! Зайцы либо оббегают петли, либо перепрыгивают через них. Циркачи!»
После недолгих размышлений, «голодный» мозг нашёл новое решение. Выйдя на натоптанную зайцами тропу, Донцов прошёл вдоль неё, не подходя вплотную, к тому месту, где она пролегала сквозь узкий створ между деревьями. На высоте около метра крепко закрепил поперечную перекладину, с неё спустил сразу три петли на расстояние около десяти сантиметров до снега. За ловушкой положил несколько толстых ветвей свежесрубленной осины. Теперь заяц ни обойти, ни перепрыгнуть, ни даже проползти под ловушками не мог. На тропу не наступал. Проволоку натёр свежей корой, чтобы отбить посторонние запахи. До утра следующего дня к месту не выходил.
«Восьмой день. Уже издалека увидел едва трепыхающегося русака. Не один час, видно, бился. Всё истоптал вокруг. Вот это улов! «Ушастик» весил не менее пяти килограммов!»
Не каждый день приносил удачу, но, научившись охотиться на дичь, Анатолий мог достаточно сытно питаться и даже создавать запасы мяса.
В одиночестве Донцов научился разговаривать сам с собой. Утром он желал себе доброго утра, перед сном – спокойной ночи и хороших сновидений. Приятно, когда собеседник добродушен и соответствует тебе по характеру и манерам.
Плечо не беспокоило, как прежде. Опухоль прошла. Восстановились силы. Донцов уже мог совершать продолжительные переходы. Все шире обходя прилегающий лес, он пытался найти какие-нибудь признаки троп. Недалеко обнаружил родник. Видимо, его наличие и определило строительство заимки в этом месте.
«Не мы властвуем над обстоятельствами, а они формируют нас». Эту запись учёный вывел крупными буквами.
Снег выпадал редко и негусто, но высота снежного покрова неизменно увеличивалась. Ходить по нему становилось все трудней. Анатолий не хотел соглашаться с участью таёжного пленника, поэтому из ветвей соорудил подобие лыж – широкие снегоступы и попутно с охотой на дичь продолжал изучать окружающий лес. Подозрительным казалось то, что до ущелья с западной стороны деревья стояли плотной стеной вперемешку с поваленными временем стволами, а внутри скального массива лес был словно подчищен. Там и находилась обширная, свободная от растительности площадка, на которую пилот намеревался приземлиться. Возможно, площадку раскорчевали для строительства или что-то выращивали на ней. Размышления подсказывали, что искать путь к хозяевам заимки следует в тайге, охваченной скалами, но не снаружи.
Донцов торопился отыскать выход из сложившейся ситуации до начала суровой сибирской зимы. Натаптывая след, с каждым днём он всё дальше уходил от заимки, оставляя, однако, время необходимое для возвращения засветло.
Однажды между стволами деревьев Анатолий заметил небольшой подозрительный заснеженный холмик. Подошёл, смахнул снег. Холмик оказался пнём от срубленного дерева. Присел на него. Поразмыслил: «А ведь ствол кому-то понадобился и куда-то подевался».
В другой раз его путь пересёк небольшой полузамёрзший ручей. Пройдя вдоль него, «следопыт» обнаружил укрытый снегом довольно прочный мосток из двух плотно приставленных лесин. Иссякли последние сомнения в обитаемости территории и направлении поиска.
Девятнадцатый день прошёл в напряжённой подготовке к длительному переходу с ночёвкой. Приготовленное имущество и провиант Донцов закрепил на самодельной волокуше из неширокой полоски фанеры от крышки рундука вертолёта.
С рассветом двинулся по намеченному пути. Лес был спокойным, тихим. По открытым участкам идти было легко, но сквозь заросли – непросто. Волокуша требовала намного больших усилий, цеплялась за стволы и ветви кустарников, то норовя перевернуться, то зачерпывая снег. Чем дальше удалялся от заимки, тем лес становился плотней. Ориентиром направления движения выбирал заснеженные холмики от вырубки. Однако они встречались редко, порой, вовсе пропадали. Иной раз деревья смыкались в непроходимую преграду. Густые заросли приходилось далеко обходить, пока среди стволов не находил приемлемый проход. Но всякий раз каким-то чутьём удавалось выходить на правильный путь, и снежные холмики вновь оказывались невдалеке.
Через несколько часов пути позволил себе короткий привал.
Торопливо собравшись, продолжил путь.
К исходу дня почувствовал усталость и голод, но от мыслей об отдыхе отмахнулся.
Казалось, ещё немного и появятся очевидные признаки присутствия людей. Однако тайга оставалась необитаемой, а день склонился к ночи. Сумерки сгущались. Предстояло заночевать. Голод и усталость навеяли сомнения в успехе. Эйфория сменилась разочарованием: «Неужели все напрасно?» Пришлось спешно сооружать стоянку и готовить ужин.
Под огромной елью соорудил шалаш, накрыл его хвойными ветками. У входа, на возможную глубину, выгреб снег, утрамбовал ямку, развёл костёр. Из последних сил нарубил тонких полешек из сушняка. Уже в полной темноте поужинал, втащил в шалаш волокушу, набросал сверху лапник и бессильно откинулся на спину.
Около часа лежал без движений. Почувствовав дремоту, сел. «Засыпать нельзя – замёрзну». Решил дремать сидя.
За светом от костра стояла стена непроглядной ночи. Лес спал. Тишину нарушало редкое потрескивание горящих дров.
Слушать тишину Донцов стал чуть ли не с первых дней одиночества. В тайге он научился не только слушать, но и слышать её, ощущая, что и тишина бывает разная: безразличная, успокаивающая, порой, настораживающая.
Нынешняя тишина отчего-то тревожила и беспокоила. Анатолий внимательно вслушивался, но ничего подозрительного не замечал. В очередной раз он подбросил в костёр дрова и, наполовину высунувшись из-под шатра, вновь прислушался. Тихо. Но… Вроде показалось. Насторожившись, Донцов ещё более подался из укрытия. Послышался нарастающий шорох. Внезапно неистовая сила набросилась сверху. Сдавив всеми своими щупальцами, вжала тело в снег, охватила и сковала. От неожиданности Анатолий вскрикнул, попытался сопротивляться, но не имел возможности даже пошевелиться. Стало трудно дышать, виски сдавило, сознание поблекло.
Когда настоятель окончил богослужение, к нему, обеспокоенные, подошли братья Александр и Даниил Окуловы. Разговор начал старший:
– На западной околице слышен дым.
– Откуда слышен? – уточнил Яков Степанович.
– Темно, дымного следа не видать.
– Лес горит?
– С чего ему зимой гореть? Да и сполохов не видно.
Настоятель хорошо знал всех членов общины. Александр и Даниил – мужики обстоятельные, попусту паниковать не станут. Поразмыслив с минуту, заключил:
– На западной, значит. Это со стороны заимки?
– Похоже, – подтвердил младший.
Теперь беспокойство тронуло настоятеля.
Тайга вокруг селения на многие километры была охвачена кольцом крутых скал. Лишь в одном месте имелась расщелина, снаружи прикрытая густым лесом и сопкой. По этому пути полвека назад пришли сюда их деды и отцы. Позднее той дорогой приводили других старообрядцев, вынужденных оставлять насиженные места. Проводили людей одни и те же ходоки. Другим знать путь не следовало.
В послевоенные годы, когда советская власть возобновила борьбу против непокорных старообрядцев, с помощью карательных отрядов было уничтожено множество поселений и скитов, для чего использовались авиация и даже миномёты. Специальные карательные отряды истребляли духовные основы старообрядцев выжиганием мест их обитания со всеми атрибутами быта, иконами и святыми писаниями. Жёсткими пытками у немощных старцев одной общины выбивали сведения о тропах к другим поселениям и скитам, пока почти все они не были выявлены и уничтожены. Верующих обвинили в антисоветской агитации и создании нелегальных антисоветских формирований. Членов общин приговаривали к длительным срокам заключения – от десяти до двадцати пяти лет, с последующим поражением в правах. Далеко не все дожили до послесталинской амнистии*.
Пересказы донесли, что накануне прихода солдат, иконы в намоленных скитах «стали извещать», особенно древние. По пять-шесть раз в день они «почикивали и пощёлкивали», предвещая беду**. Но о какой беде они предупреждали, никто догадаться не мог. Помня притеснения и гонения со стороны светских властей в довоенные годы, решено было уйти на дальнюю заимку, дабы переждать лихо. С собой взяли иконы, святые писания, одежду, посуду, несколько мешков картофеля, репы, лука, ржи, небогатые запасы вяленых продуктов, засолы овощей; из живности – годовалого козла и пару дойных коз. В переходе помогали две тягловые лошади. Но по бездорожью, без телег, много они вынести не могли.
Имея на руках младенцев и немощных стариков, не все насельники поселения смогли уйти. Богослужители ближнего скита, полагаясь на волю божью, вовсе не решились оставить намоленные святыни.
Определившись на новом месте, старообрядцы отправили к былым местам проживания крепких мужиков, чтобы те забрали оставшихся. Однако на месте прежних строений обнаружились лишь чёрные остовы погорелищ. В тайге мужики встретили старообрядцев, сумевших уйти от карательных отрядов.
Общинники оставили заимку и ушли дальше на восток в труднодоступные необитаемые края, унеся весь свой скарб. В пути, на отдыхе, мешки укладывали между спящими, чтобы уберечь от грызунов. Голодали, но бережно сохранили овощи и зерно для будущих посевов. От истощения спасали грибы, лесная ягода. Особо ослабшим и детям давали козье молоко.
Так на новом месте образовалась беспоповская община старообрядцев, в которой впоследствии настоятелем стал уважаемый всеми Яков Степанович. К нему-то с беспокойством и пришли братья Окуловы.
Путь от посёлка знали только четыре человека. Братья Александр и Даниил были одними из них. В этот тайный створ выходили очень редко. Случалось, на местах прежних поселений находили верующих, бежавших от солдат или освобождённых из мест заключения. Знающие путь, выйдя за скалы, обязаны были идти вперёд и возвращаться назад по-разному, чтобы не натаптывать троп. Из-за длительных переходов, для временного ночлега у скальной расщелины была сохранена и поддерживалась заимка.
Эти предосторожности спасали поселенцев от обнаружения и проникновения посторонних.
Геологические экспедиции забирались все дальше в недра Сибири. В последнее время несколько раз над селением пролетали самолёты. Однако осторожные старообрядцы дома ставили в густых рощах, лес рубили не близко и не часто.
Но тревога нарастала. Потому, почуяв дым костра, так взволновались мужики.
– ГодИть нельзя, – заключил настоятель, – возьмите лыжи и пройдите к заимке. Да чтоб – не видно и неслышно!
Александр и Даниил шли осторожно и почти беззвучно. Долгое пребывание в тайге научило тому. Даже ночью они легко ориентировались в окружающем лесу. При ходьбе на лыжах палками не пользовались, лыжей, словно стопой, ощущали любой выступ или впадину. Этому нельзя научиться по учебнику или рассказам, этому учит тайга, бесстрастная ко всем человеческим слабостям, щадящая только тех, кто слышит, видит и чувствует, кто понимает её.
Идущий впереди Александр, за сотни метров учуял запах сгущающегося дыма – по нему выбрал направление. Позднее на стволах деревьев он заметил лёгкие отсветы костра. Путники замедлили шаг. Когда сквозь лес различили контуры шалаша, обошли его сзади. Нужно было выяснить количество «гостей». Размеры шалаша не подтверждали наличия группы, да и разговоров слышно не было. До слуха доходили лишь звуки чьего-то бдения.
До того как все произошло, братья уже точно определились в наличии одного человека и поняли, какая неминуемая опасность ему угрожает. Однако, не зная намерений «гостя», подходить не спешили – надеялись, что опасность минует того.
Но всё случилось, как и должно было случиться: подтопленный тёплым воздухом снег, скользнув по смолистой хвое веток, скатился огромной копной, превратив костёр, шалаш и путника в высокий снежный сугроб. Под натиском тяжёлой массы, строение рухнуло на Донцова.
Братья, не сговариваясь, бросились на помощь.
Просторная рубленая изба была выстроена по-старообрядческому обычаю: из сеней длинный коридор шёл поперёк всего дома, с противоположных сторон коридора находились две комнаты. В половине, куда определили Анатолия, располагалась широкая кровать. Довольно мягкая, не то, что топчан в заимке. В ней и очнулся Донцов.
«Где это я?» – Попытался вспомнить. Огляделся. Почувствовал резкую забытую боль в левом плече.
За столом сидел бородатый седовласый старик.
– Вы кто? – обратился Донцов к незнакомцу.
– Яков Степанович, – последовал ответ. – А как вас величать?
– Анатолий. Анатолий Григорьевич.
– Как чувствуете себя, Анатолий Григорьевич? – уважительно спросил старец.
– Очень плечо болит, и дышать трудно. Где я?
– Храни вас Бог, выздоравливайте. Мария, – через дверь окликнул кого-то.
Вошла женщина средних лет, покрытая платком, что для тёплого помещения казалось странным.
– Отдели посуду, накорми и подлечи Анатолия Григорьевича. Потом приведи ко мне. Да лишнего не сказывай!
Женщина ответила покорным кивком.
Несколько дней Донцов из-за вернувшейся боли и слабости вставал только по крайней нужде. Это требовало больших физических и волевых усилий. Ослабший от травм и скудного питания организм требовал восстановления.
Хозяйка, наблюдая за стараниями немолодого мужчины, сокрушалась в душе, но помочь своими силами не решалась. Вдоль комнаты – от кровати к двери – она поставила стулья, сдвинула с прохода стол, принесла удобную палку для опоры при ходьбе. Мария обошла соседей, собрала нужные травы, делала укрепляющие чаи. В первые дни подавала лесной мёд. С женским сочувствием она наблюдала, каких трудов стоило Донцову пить горячий отвар, не имея возможности опереться на нездоровую руку. Было бы легче подойти и напоить постояльца из своих рук. «Да разве можно – к стороннему мужчине одинокой женщине?»
Краем глаз Донцов замечал пристальный взгляд Марии. Он сам тайно рассматривал миловидную хозяйку. Это была молодая женщина, возраст которой нельзя угадать наверняка. По юному подвижная она всегда оставалась сдержанной, немногословной и обходительной. Дымка лёгкой печали скрывала чувства и эмоции. Из-под высокого платка до чёрных бровей и больших тёмных глаз стекала волна тёмно-русых волос. Взгляд был открытым, но Анатолию никак не удавалось заглянуть в него. Мария, почувствовав откровенный интерес к себе, отворачивалась или тихо выходила прочь. Это раззадоривало Донцова.
Анатолий так долго оставался в одиночестве, что очень истосковался по разговору. Мария отвечала ему, но от бесед уходила. По привычке Донцов в уединении разговаривал сам с собой. Услышав из-за стены его монологи, Мария поначалу забеспокоилась, но, быстро привыкнув, с интересом вслушивалась в мужские суждения. Ей и самой не хватало общения. Порой, она незаметно для себя в мыслях отвечала на самовопросы и размышления постояльца.
Вот так незаметно для себя Мария включилась в общение с чужаком.
Однажды Донцов вслух пожурил себя за неловкость при еде непривычно большой деревянной ложкой, а Мария неожиданно засмеялась и наставила, как следует её правильно держать, быстро подошла и сердобольно повернула предмет в руке Анатолия. Следовало не заметить того вмешательства, но Донцов, подняв глаза к лицу Марии, машинально развёл пальцы, и небольшая женская рука провалилась в его широкую ладонь. Анатолий вместо ложки неуклюже стиснул её, и… секунды паузы остановили время. Женщина вырвала руку и, сбивая всё на пути, умчалась в свою половину. Донцов откинулся на подушку и, положив руку на грудь, с упоением ощущал оставшееся в ней тепло.
Мария осмелилась войти лишь глубоким вечером, когда полумрак заполнил комнату. Молча, не поднимая глаз, поставила тарелку с едой и неторопливо вернулась к двери. Остановилась. Думая, что не приметят, ненадолго обернулась лицом к спящему. Тихо вышла.
На следующий день Донцов уверенно поднялся с койки. Внезапный прилив сил требовал движений. Марии дома не было. Опираясь на палку-посох, он вышел из дома. Увидел, приставленную к плетню, знакомую волокушу. К основанию были прилажены лаги от шалаша. «А вот и моя карета, что доставила до лазарета», – улыбнулся. Подошёл, поправил, припомнил трудный переход.
Пошёл по протоптанной дорожке. Редкие встречные здоровались, но, не задерживаясь, проходили мимо. Праздных или прохлаждающихся встретить не пришлось, каждый усердно занимался каким-либо делом. Видя общее отчуждение, не найдя ни Марии, ни старца, Донцов вернулся в свою комнату.
Поздно вечером Яков Степанович, освободившись от дел и узнав о выздоровлении пришлого, через соседского мальчика пригласил того к себе.
Беседа затянулась до поздней ночи. Священник не торопился выпроводить гостя, а тот не унимался в желании наговориться после долгого молчания, желал услышать ответы на скопившиеся вопросы.
Уяснив из рассказа старца причины настороженности местных жителей, Анатолий поспешил успокоить старика:
– Я уважаю убеждения каждого человека, а глубину убеждений верующих – тем более. Предвзятости к верующим не имею, считаю несправедливыми нападки со стороны атеистов. Сам – православный христианин, крещён с рождения. Не избегаю церковных праздников и молитв перед Богом. Не стоит опасаться меня, как и общества, из которого я пришёл. Мой приход связан с интересом к истории формирования Российского государства, и только.
Тут Донцов несколько слукавил: в церкви он бывал, но крестился лишь по обычаю, а молитв не знал вовсе.
Яков Степанович на объяснения глубоко вздохнул:
– Познавать истоки – дело праведное. Воспрошай, что знаю – поведаю. Однако не увещевай, жить вместе со светскими людьми нам непозволительно. – Добавил назидательно:
– Вам нашу жисть и веру не постичь, житие староверов не осилить.
– Чем же ваша вера отлична? – задал осторожный вопрос Донцов.
– Как неотлична? – последовал недовольный ответ. – Староверы своё правоверие хранят с православных времён. Иные молитвы ваши нам чужды, потому как надуманы с годами, как и крестное знамение, что вы накладываете щепотью. Истинно – осенять себя двумя перстами – по происхождению спасителя нашего – богочеловека Исуса Христа*** – отца и сына, который был распят на кресте. Но никак не тремя, как ныне учат, будто распяли и дух Господа в троице. Грех и только!
Вместе с иноверцами молиться нам непозволительно, – продолжал Яков Степанович. – В раскольных церквах после пагубных реформ Никона**** много чего извратили и переврали. Нас обозвали раскольниками да старообрядцами. А мы лишь храним прежнюю истинную веру. Вы, известно, и про земной поклон забыли. Кланяетесь не дальше скупого кивка. И живете не по потребности, как учитель наш, а в излишестве. От того близкий путь к смертным грехам, от которых нет спасения.
– С этим не поспорить, – легко согласился Донцов, – но сейчас никаких запретов для верующих различных конфессий в светском обществе нет.
– Запретов, может, и нет, но и истинной веры не стало, – вздохнул Яков Степанович. – Сокрушенно добавил:
– Божий путь – скоромный путь. Путь истинно верующего узок, как по лезвию ножа, но мы безотступно следуем ему и не смеем оступиться. Не осилить вам пути по господним ступням, сильно дух ослаб.
Осмыслив, Анатолий согласно кивнул:
– Не могу возразить вам, батюшка… простите, как вас следует называть?
– В общине я вершу службу по Уставу Богослужения, оттого правильно называть уставщик. Но при обращении зовут отче, а кто – батюшкой.
– Кто же уполномочил вас возглавить общину?
– Никто. Нет у нас ни светской, ни духовной власти. Община выбрала. Умею и люблю читать старые книги, писанные церковнославянской грамотой, вникаю в их глубокий смысл. Оттого и избрали.
Поёрзав на табурете, опасаясь задать неудобный вопрос, Донцов всё же спросил:
– Значит, нынешнюю веру христиан вы не принимаете?
– Не одобряем, – беззлобно ответил старик. – Но и не корим. Главное – верить всем сердцем и не иметь зла, любить ближнего, как самого себя. Это всё от Бога. А Бог един.
Анатолий, не желая возразить, задал новый вопрос:
– Отче, сегодняшнее общество, вероятно, сильно отличается от прежнего, дореволюционного, но нынешнее успешно развивается, совершенствуется. Стоит ли сторониться его?
– Совершенствуется? – нахмурил брови настоятель. – Видно, в том и различия наши, что совершенство духовное от пагубного и порочного плотского – всежелающего и всепозволяющего – отличать разучились. Должная незыблемость веры порушена. Наместника божьего – царя погубили, вождей сделали богами. Что это за общество?!
Донцов не унимался. Сделав паузу, вновь спросил:
– Яков Степанович, много лет прошло, как старообрядцы… люди старой веры отделились от государства. Откуда вам знать о нынешних нормах и устоях его?
– Памятны ещё те послевоенные времена, когда наших священнослужителей и прихожан ставили вне закона, подобно ворам и политическим. В одних острогах с ними морили. Много чего им пришлось услышать и познать там. Мало кто вернулся, а воротившиеся поведали всякое. Какие там нормы? О каких устоях сказываете?
Донцов не нашёлся что ответить. Перевёл разговор на бытовое.
– Отче, когда я искал вас днём, так в несколько изб свободно входил. Хозяев нет, а двери не заперты, отчего такая беспечность?
– Какая такая беспечность?
– А вдруг кто нежеланный войдёт?
– Как войдёт, так и выйдет, коли хозяев нет. Верующий человек не только ближнему доверяет, а прежде всего – самому себе, и преступить должного запрета не сможет.
– Не о воровстве я, отче, – пристыдился Анатолий своих подозрений, о которых батюшка и не упомянул, – у каждого может быть свой секрет.
– Какие в одном обществе могут быть тайные помыслы? Нет здесь таких. Каждый завсегда своим опытом и хитростью поделится.
Долго ещё длилась беседа. Из неё Донцов узнал, что наибольшей ценностью у староверов-старообрядцев считаются святые писания, за которые верующие жизни не жалели. Потому и сохраняются они веками: и писания, и вера.
Уйдя на ночлег, Донцов долго не мог уснуть, обдумывая услышанное.
«Старый человек, далёкий от цивилизации, и говорил, порой, трудно воспринимаемыми словами, а любая мысль была ясна с полуслова. И на любой вопрос имелся толковый аргументированный ответ. Нам русских слов недостаточно, заимствуем английские, французские, вмешиваем в свою речь сленг и нецензурные выражения. И, этого мало, жестикулируем всеми пальцами рук, словно глухонемые; кричим, рычим, толкаемся и дерёмся. А им – староверам – прошловековых слов с лихвой хватает, чтобы понимать друг друга и жить в полном согласии. Настоящая мудрость, – заключил Анатолий, – она веками копится и не требует никаких корректив. Её не нужно объяснять и растолковывать, её понимать и принимать надо. Недаром старообрядцы так бережно хранят свои истоки и, дорожа ими, не допускают малейшего вмешательства в каноны прежней веры.
Нет, Сибирь – это не глушь, а запасник нашей истории, культуры и мудрости. И чтобы понять это, нужно было оказаться в глухой тайге», – вывел для себя историк.
Поздно проснувшись, Анатолий обнаружил свою комнату изменившейся от обычного прежнего убранства. Занавески, скатерть и накидки, постельное бельё были заменены на свежие. Стол был уставлен утренней едой щедрее обычного.
Он, конечно, понимал причины такого внимания, но было как-то неловко осознавать их и злоупотреблять этим.
Донцов продолжал жить в отделённой половине дома Марии уже несколько недель. Постепенно они всё больше привыкали друг к другу. Постоялец уже не чувствовал себя чужим, с охоткой помогал по хозяйству. Хоть и неумелы были его действия, но это только забавляло Марию, а мужских рук ей давно не хватало. Она уже не избегала его, а, наоборот, стремилась быть поблизости.
Не только в хозяйстве пытался усердствовать Анатолий. Он старался подражать местным мужикам в делах и обычаях, запоминал утренние и вечерние молитвы, услышанные от Марии. Несколько раз, в радость хозяйке, прочёл их по памяти. Но к божнице***** та его не подпускала.
Зная о традициях староверов, Анатолий с грустью размышлял над тем, что неминуемо придётся расстаться с женщиной, чувства к которой разгорались всё сильней.
Как-то вечером после дневных работ Анатолий, поужинав, в очередной раз разговорился с Марией. Той было очень интересно узнавать, как люди живут в огромных городах и больших домах, словно в муравейниках, чем занимаются. Она с нетерпением ждала вечера, чтобы услышать новый рассказ. При свете свечи ей легко представлялись сказочные картины.
Неожиданно послышались шаги, и в комнату Донцова вошёл Яков Степанович.
– Здорово живёте, – поприветствовал с порога. – Как поживаете?
Заметив в дальнем углу Марию, уважительно кивнул в её сторону.
Женщина ответила тем же. Старик подметил, как она, отчего-то застыдившись, торопливо вышла. Проводив её взглядом до выхода, он присел к столу. Начал издалека.
– Хорошо ли вам, Анатолий Григорьевич, живётся у нас?
– Хорошо, Яков Степанович, жаловаться не на что.
– Слава Богу. А как дальше проживать думаете? Знаете ведь, что с иноверцами нам жить непозволительно.
– Знаю, Яков Степанович. Однако не мне решать.
– Так-то оно так, но бывает, порой, прийти легше, нежели вернуться.
Донцов понимал, что ему нелегко было бы внезапно расстаться с Марией. «Но откуда об этом может знать настоятель? Неужели своей поговоркой старик намекает именно на эту боль? Как догадался о моих чувствах?» – промелькнуло в мыслях. Анатолий, конечно, осознавал, что в образе светского человека, ему нет места в общине, но и не противился святым устоям староверцев, вполне принимал их. Возможного выхода из сложившейся ситуации не находил.
– Таёжные тропы – долгие тропы, – продолжал старик. А в долгий путь зимой не хаживают.
Донцов напряжённо пытался постигнуть смысл сказанного.
Яков Степанович не торопился.
– По весне, однако, за горы выйти можно, но к селениям путь не торен. Одному не дойти.
Старик вопросительно посмотрел на Анатолия.
Молчание затянулось. Священник ждал.
– Отче… – решился заговорить Донцов. – Я ведь тоже православный христианин, значит, вера наша имеет одни корни. Так ведь?
– Корень один, да сорная ветвь забыла свою основу.
– А я и не противлюсь, рад бы вернуться к прежним истокам. Или непозволительно?
– Нет такого запрета.
– Ну так…
– К истинной вере, – чуть подумав, ответил наставник, – приходят не враз. Малыша с малых лет, словно кутёнка, понуждают жить по божьим законам. В ваши-то годы кто направит?
– Яков Степанович, – Донцов нерешительно отвёл взгляд в сторону, – есть у меня одна добрая наставница. Может быть, ей доверите?
Старик внимательно посмотрел на Донцова, дождался, пока тот повернёт глаза к нему. С минуту пристально смотрел в лицо Анатолия. Ничего не ответив, встал и вышел из комнаты.
Из-за неплотно прикрытой двери Мария слышала весь разговор. С последними словами Донцова, сердце её беспокойно встрепенулось, но ещё сильнее забилось, когда старик, задумавшись, прошёл мимо, не обмолвившись ни словом. Она почувствовала себя посрамлённой, будто совершила непростительный проступок.
Услышав всхлипывания женщины, Донцов вышел в коридор. Он нежно тронул Марию за плечи, и та, обессилев, упала лицом на его грудь. Мария не могла сдержать ни слёз, ни своих чувств, как не могла сознаться в них никому, даже самой себе.
Безвольно поддавшуюся его рукам, Анатолий провёл Марию в её комнату (он впервые посмел войти туда), бережно усадил на кровать. Донцов прикоснулся ладонями к её влажным щекам, которые неистово захотел привлечь к своим губам. Но никогда прежде перед ним не стояла такая неодолимо строгая преграда незыблемой женской чести.
Оставшись каждый в своей комнате, они до самого утра не сомкнули глаз.
«Что я делаю?» – думал он.
«Что я наделала?» – спрашивала себя Мария.
А что они совершили? Они крепко, искренне и честно полюбили друг друга, не зная, что теперь с этим делать. А что с любовью поделаешь? Никакие устои не могут противостоять ей.
Должно быть, Яков Степанович понял это раньше их. Да и людская молва зря торочить не будет. Обидеть вдову чёрным словом всегда считалось одним из тяжких грехов.
Чуть свет, Мария, совершив утреннюю молитву, кинулась к настоятелю, чтобы застать того до дневных забот. У двери долго топталась, не зная как войти. Превозмогая страх, толкнула дверь и только, войдя, постучала с обратной стороны, вспомнив о приличии.
Увидев растерянное лицо женщины, смятение в её глазах, старик насторожился и сурово направил ту в горницу.
– Яков Степанович… – сходу заговорила она.
– Отчего же не здороваешься? – перебил наставник.
– Простите, батюшка.
Мария перевела дух.
– Здорово живёте. Благо вашему дому.
Но наболевшее выплёскивалось наружу. Вновь заторопилась:
– Батюшка, мне нельзя там жить… нельзя… понимаете? Батюшка, там ведь чужой мужчина. Ну, понимаете?!
Убеждая настоятеля, она боялась признаться в главном.
– Не понимаю, – твёрдо ответил уставщик. – Что-то произошло? – строго спросил он.
Мария подняла широко открытые глаза:
– Что вы, батюшка?! Как можно?! – Она часто замотала головой, – Совсем, совсем ничего!
Старик успокоился.
– Тогда понимаю. – И душевно добавил: – Так, глядишь, не век ему чужим оставаться. То верно, что в мужнином доме жить вам не следует. Оставь его брату Фёдора, он жениться собрался. А вам, полагаю, нужно свой – новый дом срубить. Община поможет.
– Как это?
Мария осела на подвернувшийся стул и вдруг закрыла лицо руками.
– Что ты ополоумела вся? – ласково проговорил Яков Степанович. – Грешно ли любить?
Мария выглянула из-за пальцев рук.
– Как же? – вновь непонимающе переспросила она.
Старик заулыбался во все лицо:
– Домой пока не возвращайся, поживи у сестёр. А я порешаю как, чтобы все устроить благочинно. И с постояльцем твоим переговорю.
Мария, опешив от неожиданного оборота, сидела не шелохнувшись.
– Ну, иди же, – подтолкнул в плечо старик.
– Куда? – послышалось из-за ладоней.
– Дело делать. Да помолись и с Господом радостью поделись.
– Да, отче, обязательно поделюсь. Она опустила руки, и настоятель увидел пылающие алые щёки и сияющие счастьем огромные чёрные глаза.
Яков Степанович невольно залюбовался. Словно благословляя, он осенил Марию крестным знамением и засобирался, чтобы выйти по намеченному делу.
Войдя в комнату, настоятель поздоровался, перекрестился в сторону божницы и, присев на стул, как бы невзначай, поинтересовался:
– А где это хозяйка ваша?
– Хозяйка? – переспросил Анатолий. – С ночи не виделись. Но тут же поправился: – С утра не заходила.
– А ко мне вот заходила, – лукаво сообщил наставник.
Внезапный приход и разговор о Марии обеспокоил Донцова.
– Вопрос к тебе имеется, Анатолий Григорьевич, – продолжил старик.
Уставщик впервые без прежней официальности обратился на ты. «Что бы это значило?»
– Ты в прошлый раз к старой вере желание высказал. Крепки ли твои убеждения в том?
– К вере христианской с её устоями у меня никаких сомнений нет.
– А готов ли, уверовав, слиться с общиной в радостях и трудах?
– Я буду стараться.
– И то ладно. Никто не неволит тебя?
– Нет, отче.
– А плотская страсть не движет намерениями?
– Плотская страсть? – Анатолий твёрдо посмотрел в лицо старца. – Так ведь на то крепкий дух имеется.
– Славно, если имеется, – одобрил Яков Степанович.
– А готов ли сызнова принять таинство крещения?
– Готов, – без раздумий ответил Донцов.
– И открытую прилюдную купель примешь?
– Как же иначе? Приму.
Удовлетворённый беседой, старик вздохнул, но, взявшись за шапку, все же остался сидеть.
– Не спросил бы более, но должен, потому как знать обязан. Нет ли у тебя в светском обществе жены или невесты?
– Нет, Яков Степанович, не обзавёлся. Видимо, Господь ждал другого часа.
– На всё воля Божья, – согласился старик и добавил душевно:
– А наставница у тебя и впрямь хорошая.
С тем и вышел.
Семья у Марии и Федора Петровых не заладилась. Детей им Бог не дал, сколь ни молились о том родители и сама Мария, простаивая в молитвах перед образами до глубокой ночи. Кто-то корил Марию за её лёгкий беззаботный характер, кто-то Федора – за упрямый нрав. А беда, скорее, состояла в том, что однажды зимой, в первые крепкие морозы, замыслил Федор рыбы наловить и на дальней заводи провалился под лёд. Удали хватило из воды выкарабкаться, до дома дойти. Да только сильно перемёрз и до самого Рождества проболел.
К концу того года, чтобы пресечь неуёмное удальство сына, решили родители женить того на старшей из дочерей семьи Поликарповых.
Младшим сёстрам негоже было выходить замуж прежде первой, вот и подзадорили они её, как могли, к скорому браку.
Родителей ещё больше беспокоила судьба пяти девок, что Господь послал им, не дав ни единого парня.
Федор не изменился в своих привычках все делать по-своему и нарочито бесстрашно. Неудавшаяся семья угнетала мужскую гордость перед друзьями и соседями. Чтобы доказать свою мужскую стать, вышел однажды в одиночку на, донимавшего общинников, тощего медведя-шатуна, который, не успев нагулять должного жира, не залёг в спячку. Из орудий взял рогатину и поясной нож. На борьбу с хищником сил хватило, а опыта недостало. Подняв косолапого рогатиной, охотник с двух раз не попал в сердце, как задумал, а только глубоко рассёк шею. Медведь, даже будучи смертельно раненым, до самого исхода борется за свою жизнь. Последних минут хватило тому зацепить охотника мощной лапой и рассечь голову от затылка до лба. Тело Федора обнаружили на вторые сутки. Тушу медведя, с перерезанным горлом, по кровяному следу нашли в густом кустарнике, в полусотне шагов, куда шатун успел доковылять из последних сил.
С тех пор Мария замкнулась в себе, смирилась с участью вдовы, виня только себя в недостаточном усердии в вере и смирении.
Сватов к ней больше не засылали.
Оставшись одна в доме, не имея семейных забот, Мария покорно исполняла все поручения настоятеля, всецело отдаваясь труду и молитвам.
Яков Степанович обращался с Марией, словно с дочерью, чувствовал свою ответственность за её судьбу. Любая несчастная душа в общине всегда глубоко беспокоила его.
– Машенька, подай водицы, – устало попросил Анатолий. За вашими мужиками никак не угнаться, с ног валюсь.
Анатолию очень нравилось называть свою жену этим ласковым именем, которым прежде не смел обратиться. Это имя он ощущал, как самое милое и красивое, и, конечно, любимое.
Мария с восторгом принимала его обращение. «До чего эти интеллигенты умеют нежно обращаться и красиво говорить», – не раз удивлялась. Она уже приблизительно представляла смысл, услышанного от Анатолия слова, и приятно осознавала, что её супруг принадлежит к этому странному обществу.
Никто в селении, кроме родителей, не звал её так, как теперь слышала каждодневно по многу раз, с удовольствием ловя при этом завистливые взгляды соседок. У тех – погладит мужик заскорузлой рукой, неуклюже чмокнет в щеку – и вся любовь.
Однако недовольства к своим крепким умелым ко всему мужикам бабы не показывали, а в пересудах со смехом обсказывали неловкие старания усердного, но неумелого Анатолия. За позднее счастье соседки, они радовались вместе с ней. После венчания подруг у той заметно прибавилось.
Мария принесла воды и присела рядом.
– Гляжу, крышу уже покрыли. Скоро ли хозяйку в дом позовёшь?
– Скоро, Машенька, скоро заживём, как все. И ласково привлёк жену к себе.
Так в общине староверов образовалась ещё одна семья.
Дни семьи проходили в тех же трудах, что и у прочих общинников. Вечерами молодожёны подолгу беседовали, рассказывая о себе и прежней жизни.
Пришла нескорая по сибирским меркам весна. Яркое тёплое солнце после долгой зимы радовало сердце. Наполнившись жизненной силой, открывались почки деревьев. Свежая ярко-зелёная листва, первые весенние цветы украсили лес.
Зародилась новая жизнь и под сердцем Марии. Как долго она ждала этой радости!
Последние события сильно встревожили общину, а ещё больше – спокойствие Марии.
Когда сошли ручьи от последнего талого снега, окрепла земля, укрывшись пышным ковром молодой травы, братья Александр и Даниил, а вместе с ними и Анатолий собрались выйти на дальнюю заимку. Решено было забрать оттуда соль и белую муку. Ржаная мука в общине вымалывалась, а вот пшеничной – не имелось.
Ещё одна мысль занимала Анатолия – забрать с заимки забытую тетрадь с записями. В ней было много ценных фактов и любопытных дневниковых записей. Эти записи следовало дополнить скопившимся историческим материалом, полученным из наблюдений за бытом старообрядцев и из их рассказов.
Втайне Донцов тосковал по прежней творческой работе, но о том, как вернуться к ней, предпочитал не задумываться.
Не доходя до заимки, братья Окуловы забеспокоились. Лес был тронут недавним присутствием людей: притоптанная трава, примятый и надломленный кустарник.
Донцов оставил сопровождающих позади. Осторожно пошёл вперёд. У поленницы обнаружил свежую щепу, в доме – консервы с продуктами и медикаменты. На столе лежала оставленная тетрадь, на открытом листе – записка: «Анатолий Григорьевич, нам удалось обнаружить место катастрофы. Останки пилота изъяли. Вас не дождались. В ближайшее время вернёмся. Руководитель группы В.Сотников». Ниже приписка: «Очень надеемся на скорое завершение поисковых мероприятий. Здоровья и терпения».
Стало очевидным, что поиск будет продолжаться, пока Донцова не найдут. Это непременно приведёт к обнаружению поселения старообрядцев.
Убедительные доводы об отсутствии угрозы со стороны нынешних властей страны не действовали. Никто не хотел, чтобы прежний быт и уклад были нарушены непрошеными чужаками. Донцов чувствовал, как нарастает напряжение в общине. Нужно было принимать какое-то решение. Иного выхода Анатолий не нашёл. Разговор с Марией был трудным, не обошлось без долгих слёз. Однако чувства пересилили все страхи и сомнения.
Провожать Донцовых вышли всем посёлком. Яков Степанович благословил уходящих, вослед прочёл заступническую молитву.
Анатолий сердечно поблагодарил всех за помощь и участие, пообещал, что ни при каких обстоятельствах не раскроет тайну поселения.
Марии в дальнем переходе к заимке требовалась помощь, поэтому с Анатолием отправились те же сопровождающие: Александр и Даниил.
Тяжело попрощавшись, Донцовы навсегда оставили общину.
Ожидание оказалось недолгим. Прибывшие поисковики были немало удивлены появлению женщины в интересном положении. На недоумённые вопросы Анатолий, улыбаясь, отмалчивался.
И городские журналисты никак не смогли выпытать тайну её появления у «таёжного жителя» (как окрестили бородатого Донцова в прессе), иносказательно называя её сказочной «царевной-лягушкой», превратившейся в милую «Марью-красавицу».
Самым неуёмным корреспондентам Анатолий резонно отвечал:
– Если в тайге неожиданно оказался мужчина, то чем хуже женщина?
Чтобы не одолевали, пообещал описать таёжную историю в приключенческом рассказе. Назвать свой рассказ документальным ему не позволяло обещание.
Местный книгоиздатель не стал долго допекать историка, а заключил контракт на большой тираж будущей книги.
Повесть сложилась легко. Прологом послужили прежние исторические исследования и выдержки из найденных письменных источников. «Вымышленная» жизнь сибирских отшельников, как их назвал Донцов, вылилась в увлекательное повествование. Интересно звучали речь и размышления староверов.
Книга успешно разошлась по рукам. Новый тираж ушёл за пределы региона.
После издания, бо;льшую часть денег, вырученных от реализации книг, Донцов пожертвовал недавно образованной общине старообрядцев, которая появилась вблизи города. В неё из-за рубежа возвращались русские старообрядцы, сохранившие веру, крепкий дух, праведные устои и Россию в своей душе. Успешно прижившись на чужбине, они так и не смогли забыть родину своих предков. Какие-то непостижимые нити притянули их сюда. Многим это казалось фанатичным чудачеством. А Донцов не переставал удивляться «светским мирянам», которые грезили заграницей и непременно намеревались отправить туда своих юных отпрысков для постижения ценностей прогрессивной западной цивилизации.
Что ж, в современном обществе, коим оно считает себя, возгордясь, каждому своя вера. Как, собственно, и безверие. Нельзя к вере принудить или склонить. Уверовать в неё каждый должен сам. Так когда-то учил настоятель Яков Степанович. А для этого нужно знать, помнить и беречь свою историю, свято и нерушимо, как могли наши далёкие предки, снести всё ради сохранения святых заповедей и устоев, которые живы и поныне.
«Вернётся ли когда нашей стране почётное звание Святая Русь?» – порой, спрашивал себя Донцов.
Наступил вечер. Мария кротко, но беспокойно заглянула в комнату мужа.
– Сейчас, сейчас, Машенька, – кивнул Анатолий и поспешил на вечернюю молитву перед старинной иконкой, что тайно от мирских глаз принесла с собой Мария из глубокой сибирской тайги.
____
* – из свидетельств очевидцев, изложенных в книге А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».
** – из воспоминаний крестьянина Афанасия Герасимова, который в 1951 году вместе с другими монахами и крестьянами был захвачен солдатами отряда МВД, но сумел совершить побег. (Из материалов, собранных членом-корреспондентом АН СССР, профессором Н.Н. Покровским).
*** – у староверов имя Христа по-прежнему начинается с одной буквы И.
**** – Никон – Патриарх Московский и всея Руси (1652-1666 гг.). Реформатор Русской православной церкви. При нём Большим Московским церковным собором были одобрены книги новой печати, утверждены новые обряды и чины и наложены клятвы и анафемы на старые книги и обряды. Тогда же двуперстное крестное знамение было заменено трехперстным. Сторонники старых обрядов были объявлены раскольниками и еретиками.
***** – божница – место, куда в красном (юго-восточном) углу комнаты ставятся иконы.