Часть 1
Лес тянулся нескончаемо долго. Казалось, у него никогда не будет конца. Иногда ветер доносил откуда-то запах гари. И тогда лесная живность замирала в тревоге. Запах гари пропадал, и всё вокруг опять успокаивалось. Дни и ночи проходили, сменяя друг друга. Лето перевалило за другую свою половину. Было тепло и даже жарко. Начала поспевать лесная ягода. Соблазнительные масляточки торопились пробиться на свет Божий. Но, несмотря на такую благодать, в лесу было грустно и тревожно. Казалось, лес притаился в ожидании какой-то беды.
И вот в лесной тиши послышались чьи-то робкие, неуверенные шаги. Среди деревьев показалась женская фигурка. Да, это была женщина лет двадцати пяти. За плечами у неё была котомка, а на руках двухлетняя девочка. Женщина шла по лесу уже два дня. Она очень устала, оголодала, ей хотелось спать, но она всё шла и шла вперёд по лесу, напряжённо вглядываясь в его глубь. Иногда она останавливалась и, выбрав подходящее местечко, садилась на траву, снимала с плеч котомку, доставала из неё кусочек хлеба и вареную картофелину. Кормила девочку. Сама она ела очень мало, чуть-чуть, глоток-другой, и всё. Еды было немного, а впереди еще не известно, что. Сколько ей еще придётся идти по бездорожью и куда? Женщина и её двухгодовалая дочурка были подавлены и молчаливы. Их лица хранили следы пережитого ужаса. Недавние слезы, залив их лица, застыли и стянули кожу, а им совсем не приходило в голову умыться у ручья. Так они и продвигались по лесу ти-хим, спотыкающимся шагом.
Вдруг деревья расступились, и они оказались на небольшой поляне, около ветхой избушки. Несколько плодовых деревьев окружали маленький домик, а за ним, за домиком, виднелись какие-то древние постройки, сараи, поленница дров, а ещё дальше – огород. Перед домом, на поляне паслась коза, привязанная к изгороди. Маленькая чёрненькая собачонка шариком покатилась от домика навстречу женщине, обнюхала её ноги и завиляла хвостом. Она даже осторожно взвизгнула, а лаять не стала. Из домика вышли старик со старушкой. Они смотрели на женщину с ребёнком внимательно, недоверчиво и как-то обречённо. А она, несчастная и молодая, вдруг поняла, что здесь пришёл конец её скитанию по лесу. Дальше она никуда не двинется, разве что в сырую землю. Она подошла к старикам. Слёзы опять полились из её глаз.
– Люди добрые, помогите, – сказала она и закашлялась. – Бегу, спасаюсь от немцев. Доченьку мою чуть заживо не сожгли, из огня вытащила. Дом наш спалили.
Старики, не говоря ни слова, взяли женщину с двух сторон под руки и повели в дом.
Прошло два дня. Валентина, так звали женщину, и Светланка, так звали её доченьку, за эти дни отоспались, отмылись от грязи, отогрелись. Старики порешили оставить их у себя до лучших времён. Места здесь глухие. Немцы не заглядывают. Кругом леса да болота. Дорога к их хутору заросла. Есть где-то партизаны, но где? Кто их знает? Валентина, в благодарность за приют, работала на их подворье и огороде, не жалея сил. Работала она страстно, самозабвенно. Её будто что-то толкало в работу. Будто эта работа отвлекала её от каких-то тяжёлых, печальных мыслей. Стоило ей лишь на немного остановиться, как опять тревога и печаль надвигались на её лицо. А Светланка ожила. Она рассказала бабушке и дедушке о том, что её папа – партизан, что немцы подожгли их дом, а её бросили в окошко горящего дома, как её мама прибежала к ней сквозь дым и пламя, схватила её на руки и выбежала из дома. А немцы все куда-то быстро ушли и все деревенские тоже ушли в лес. А они с мамой со всеми не пошли, а пошли одни в другую сторону. Старики немногое поняли из рассказа девочки, но расспрашивать Валентину о том, что слу-чилось в её деревне, не стали. И так всё было ясно. Женщина спасла ре-бёнка и убежала от фашистов. Чего же тут ещё?
А дело было сложнее. Муж Валентины, офицер Красной армии, очутился с горсткой красноармейцев в окружении. При помощи местных жителей они организовали партизанский отряд. Немцам надо было во чтобы то ни стало найти этот отряд и уничтожить его. Они пришли в деревню, где проживала семья командира партизанского отряда, согнали жителей на площадь, дознались, кто из женщин – жена командира – и приступили к ней с вопросом: где находится отряд? Валентина молчала. Тогда они подожгли дом Валентины, и когда пламя охватило стены, бросили в окно её Светланку. Валентина, не помня себя, указала место, где скрывался партизанский отряд. Немцы, не мешкая ни минуты, двинулись в указанном направлении. Валентина им больше была не нужна, а она, избавившись от своих мучителей, вбежала в пылающий дом и вынесла свою ненаглядную Светланку из огня.
Немцы ушли. Площадь опустела. Люди разбежались по своим домам, а к трясущейся, продымлённой Валентине подошла Софья Ивановна, жена председателя довоенного колхоза.
– Валя, – сказала Софья Ивановна. – Мы все уходим в лес. В деревне никто не останется. Партизан уже нет там, где они были. Они уже в другом месте. Немцы их не найдут. Они вернутся сюда злые и всё сожгут. Нам нельзя оставаться. И ты уходи. Но с нами ты не пойдешь. Все слышали, как ты предала партизан, своего мужа, моего мужа, ребят наших. Иди куда-нибудь отсюда. Тебя немцы не помилуют, не надейся.
С этими словами Софья Ивановна повернулась к Валентине спиной и по-шла прочь. Валентина догнала её.
– Соня! – крикнула она. – Я уйду. Дай мне хоть немного хлеба на дорогу. Дом мой догорает. Что я возьму с собой?
Софья Ивановна внимательно посмотрела на Валентину.
– Ну, хорошо, – сухо проговорила она. – Только ради твоей Светланки. – Она вынесла Валентине половину круглого печеного хлеба и котелок вареной картошки. Все это было завязано в узелок и положено в котомку. Она помогла Валентине надеть котомку на плечи, и они расстались. Пошли в разные стороны. Одна несгибаемая, суровая и правильная. Другая уничтоженная, преступная, сбитая с толку. Но та, другая, несла на руках ребенка. И эта, другая, не догадалась спросить у Софьи Ивановны, от кого же немцы дознались, что она жена командира партизанского отряда? Кто ее-то, Валентину, предал? Всего этого Валентина не рассказала старикам, да они ее ни о чем и не расспрашивали.
Прошло лето. Миновали осень, зима. Они так и жили, отрезанные от внешнего мира, вчетвером. Однако, по некоторым признакам, они поняли, что война приближается к ним с Востока. Стали слышны отдаленные звуки артиллерийской канонады. Чаще стали пролетать над ними самолеты, иду-щие с Востока. А однажды, по весне уже время было, из леса на хутор нагрянули фашисты. Они были голодные, напуганные, уставшие. Обитателей хутора выгнали из дома, перерезали кур, забрали все, что было съестного в подполье, наелись, напились и завалились спать. А утром всех разбудил артналет. Немцы, полуодетые, без оружия, выскочили из дома, и убежали в лес. Больше их никто и никогда не видел. Вскоре через хутор прошли части Красной армии, и тогда хуторяне узнали, что они теперь уже опять находятся на Советской земле. Было радостно на душе. Старики и Светланка ликовали, а Валентине было не по себе. Душа ее разрывалась надвое. Ей хотелось вернуться в родное село. Но уцелело ли оно? Скорее всего, от него осталось одно пепелище. Это одно. Теперь другое. Как отнесутся к ней ее односельчане, если кто-либо из них уцелел в партизанской войне? А где ее муж, где отец Светланки? Где ее Гриша? Где он? Жив ли он? А если жив, как он будет теперь относиться к ней, Валентине? Ведь она предала его и весь отряд, спасая Светланку. Дни шли за днями, а Валентина ничего не предпринимала для того, чтобы найти мужа, узнать что-либо о нем. Между тем война стремительно уходила на Запад. Кончилось затворничество хуторян. Заросшая дорога была проторена, и на хутор начали заглядывать люди. А однажды туда приехал Григорий Тимофеевич Дроздов – муж Валентины и отец Светланки. Пришлось Валентине расстаться со своими добрыми спасителями. Несмотря на то, что война закончилась, что фашистов больше нет нигде на Советской земле, что любимый муж нашел ее, приехал за нею, что Светланка жива и здорова, несмотря на все это Валентину одолевал какой-то тайный ужас перед надвигающимся несчастьем. Она чувствовала, что беды ее не кончились, что впереди ее ожидают новые несчастья. Она горько плакала, прощаясь с дедушкой и бабушкой, словно чувствуя, что они больше уже никогда не встретятся.
В родное село они не вернулись. Некуда было возвращаться. Села больше не было. Григорий Тимофеевич получил назначение на работу по восстановлению разрушенного хозяйства в городе С… Валентина устроилась работать воспитательницей в местный детский дом. Светланка вместе с мамой ходила на ее работу и весь рабочий день проводила в обществе детдомовских ребятишек. Валентина не могла таить от мужа свое ужасное прошлое, свою тайну, свое преступление, свое предательство. Муж ее выслушал внимательно, долго о чем-то раздумывал и, наконец, сказал: «Что было, то было. Надо жить дальше. Самое главное, чтобы больше об этом никто не знал. Никому больше не рассказывай об этом. И сама не вспоминай, и не думай». Валентине сделалось легче после разговора с мужем, будто она часть своей беды переложила на его плечи. Она даже начала улыбаться и строить планы на будущее…
Немного прошло времени. И вот однажды Григорий Тимофеевич пришел домой после работы позже обычного. Он часто задерживался на работе. Валентина привыкла к этому и не удивлялась. Но на этот раз, взглянув на мужа, она испугалась. Беда, которая подстерегала ее со времени предательства, обнаружилась.
– Валя, – сказал Григорий Тимофеевич. – На тебя поступил донос. Сей-час на партийном бюро мне порекомендовали развестись с тобой и не отдавать тебе Светланку. А я прошу тебя уехать отсюда. Куда-нибудь подальше, на край света, затеряться где-нибудь на Чукотке, на Сахалине, где угодно. Тебе нельзя здесь оставаться. По всей вероятности, тебя будут судить. И что тогда? Ты понимаешь? Сейчас же соберем тебе вещей, сколько ты сможешь взять с собой. Я дам тебе денег в дорогу и уезжай. Уезжай куда-нибудь подальше. И чтоб ни слуху, ни духу от тебя не было. За дочь не беспокойся. Я ее в обиду не дам.
Валентина дрожала всем телом мелкой дрожью. Ноги сделались ват-ными. Язык онемел. Она безвольно подчинялась своему мужу. Оделась потеплее, взяла в руки чемодан, надела на плечи вещевой мешок и пошла на вокзал. Перед уходом она посмотрела на спящую Светланку и пошла из дома в ночь, в далекую даль. Навсегда. В кассе вокзала она купила билет на поезд, который шел на Восток с пересадкой в Москве. Часа через два она села в вагон и уехала. Больше ее никогда не видели в этом городе.
Часть 2
Валентина глубокой ночью вошла в полутемный, душный вагон, села на боковое сиденье и просидела до самого утра, не двигаясь и не смыкая глаз. Поезд мчался на восток. Вагон покачивало, колеса постукивали, и одино-кий таракан безнаказанно ползал по обнаженной ноге какого-то пассажира. Утром она, вконец обессиленная от горя, кое-как устроилась на жесткой лежанке и уснула. Спала она не долго, проснулась, села, вспомнила все, что было этой ночью, и долго смотрела в окно на проплывающие мимо поля, дома, деревья. Неподалеку от нее сидела пожилая еврейка. Она внимательно изучала лицо Валентины, а та и не замечала этого.
– Деточка, – наконец, сказала еврейка Валентине. – Почему вы не кушаете? Не пьете чай? Вам в вашем положении надо поесть. Вы ведь ждете ребенка.
Валентина вздрогнула. Только сейчас она заметила еврейку. О том, что она, Валентина, ждет ребенка, никто не мог знать, даже она сама. Валентина отвернулась в сторону. Губы ее задрожали, глаза наполнились слезами. Она силилась что-то сказать, только не знала что. Слова не шли, зато слезы рванулись неудержимым потоком. Пассажиры обратили на нее внимание. И вскоре перед Валентиной стояла кружка крепкого сладкого чая, добрый кусок сала и ломоть хлеба.
– Поешьте, – уговаривала ее добрая еврейка. – Вам станет легче и плачьте, если плачется. Со слезами уходит горе. Смотрите сколько на свете хороших людей. Все будет хорошо. Не надо отчаиваться.
Валентина, глотая чай и слезы, слушала ее. А она не унималась.
– Вам надо беречь себя, деточка, беречь силы. Впереди еще много чего будет. Вам есть, для кого жить и зачем жить. Вы молоды, здоровы. Осилите. Не вы первая, не вы последняя, – говорила еврейка. – Война – это чудовище. Что она натворила! Я вот тоже хотела бы кое-что забыть, да не могу. Я на Украине жила. Пряталась. А однажды, перед тем, как немцев прогнали, попалась я все ж таки на глаза немецкому офицеру. Он увидел меня, да как заорет «Юде!» - и за наган. Я упала на колени. Думаю – конец мой пришел. А тут снаряд с востока прилетел да как грохнет. Я совсем сковырнулась. Земля комьями на меня полетела. Полежала я, полежала, чувствую, что живая. Начала шевелиться, встала на коленки, с коленок на карачки, с карачек на ноги. Гляжу, а где же немец-то? А он тут недалече лежит без головы. Вот тебе и «Юде». Отъюделся сердечный. Вот как было дело. Вот бы я что хотела забыть.
Валентине пришло в голову, что ей бы тоже надо было кое-что рассказать о себе, но спазмы сдавили ей горло.
– Ничего, ничего, – утешала ее добрая еврейка. – Все забудется. Поверьте, мне. Надо жить. Только не надо оглядываться на прошлое. Думайте о вашем маленьком. Он еще не скоро пожалует на этот свет. Надо о нем позаботиться.
Через месяц Валентина была на новом месте. Она нашла работу на звероферме в маленьком якутском поселке, затерянном в глубокой глухой тайге. Она снимала угол за печкой у двух переселенцев, пожилых супругов. Работы было много. Придаваться отчаянью было некогда. Теперь она уже точно знала, у нее будет ребенок. При этой мысли Валентина потихоньку торжествующе улыбалась шаловливой улыбкой. Будто она хотела сказать кому-то: «Обманули дурака на четыре пятака…». А о том, кто был этот дурак, которого обманули, Валентина не думала. Он, этот дурак, не убил ее, не смог отнять у нее всего. Она ждет ребенка.
В поселке к Валентине отнеслись хорошо. Никто ее не о чем не спраши-вал. Здесь понимали, что человек, приехавший сюда, не от хорошей жизни приехал. Возможно, этой молодой женщине пришлось бежать от изувера мужа, возможно, от «добрых» людей. А уж когда ее беременность стала всем заметной, ее вовсе зауважали и полюбили. В этом суровом краю каждая живинка – золотинка.
Родился сын, Дмитрий Григорьевич Дроздов. Счастью Валентины не было предела. Все так теперь удачно складывалось в ее жизни! Все ее любили и помогали ей. Прошлое начало затягиваться пеленой забвения. Однажды она, будучи в приподнятом настроении, написала на адрес своего мужа поздравительную открытку в честь седьмого ноября такого содержания: «Привет из далекого села, из заснеженной тайги. Поздравляю, желаю…» и прочее, а внизу подпись совершенно неразборчивая. Ответа на открытку она, естественно, не получила. Думы о дочери печалили ее, но она верила в своего мужа, в своего Григория Тимофеевича. Уж если он что пообещал, так значит все так и будет. Он вырастит Светланку и не даст ее в обиду никому.
Часть 3
Прошли годы. Прошло много лет. Вырос сынок Дима. Он уже учился в районном центре на зоотехника. Валентина жила в отдельной комнате поселкового общежития и жилось ей совсем неплохо. Разумеется, неплохо. Если учесть, что она в течение десяти лет прожила со своим сыночком за печкой у переселенцев, занимая уголок в несколько квадратных метров. У нее в комнате было все, что положено было иметь простому советскому человеку в то время: черно-белый телевизор, который работал четко, не дергаясь и не шепелявя, радиоприемник с проигрывателем, холодильник «Саратов», стиральная машинка, полированная стенка, заставленная нарядной посудой и книгами. Середину комнаты украшал полированный стол, накрытый нарядной гобеленовой скатертью. У стен стояли сверкающий новенький шифоньер и тахта. Все было приобретено благодаря благожелательному отношению руководства зверофермы к трудолюбивой и скромной в своих потребностях Валентине. Конечно, комната, хоть и просторная, но все в ней было без перегородок. Кровать, на которой спала Валентина, скрывалась за занавеской, за дощатой самодельной перегородкой пряталась небольшая кухонька с обыкновенной печкой, которую надо было топить дровами. Прочие всякие удобства были в конце общежитского коридора. И все-таки все было замечательно. О большем тогда и не мечталось. Одним словом, Валентине жилось совсем неплохо.
Но однажды вечером (шел 1962 год), когда Валентина возвращалась домой с работы, соседка по общежитию, встретившая ее по дороге, сказала ей о том, что ее, Валентину, поджидает в общежитском коридоре какая-то молодая женщина, которая приехала к ней погостить откуда-то издалека. Валентину точно молнией прошило это известие. Ее дочь приехала к ней, ее Светланка! Она, было, бросилась бежать к бревенчатому двухэтажному общежитию, но вдруг остановилась. Светланка приехала оттуда, откуда ей, Валентине, пришлось бежать. Прошлое обступило ее непробиваемой стеной. Что ей скажет Светланка? Что она скажет ей? Что сулит им обеим эта встреча? Новую беду? Зарубцевавшаяся рана опять открылась и начала кровоточить. Валентина медленно, с трудом подошла к общежитию.
В коридоре на подоконнике перед закрытой дверью в комнату Валентины сидела ее Светланка. При беглом взгляде на дочь Валентина сообразила, что ее Светланка – существо веселого, независимого склада, что она довольна собой и окружающим ее миром. Пожалуй, Григорий Тимофеевич с лихвой выполнил свое обещание не дать Светланку никому в обиду. Валентина открыла дверь в свою комнату и поманила Светланку к себе. Та спрыгнула с подоконника, схватила свой чемодан и вошла в комнату вслед за матерью. Валентина включила свет. Руки ее дрожали мелкой дрожью, ноги отяжелели, а глаза наполнились слезами. Светланка кинулась на шею матери. Она трясла ее, обнимала, целовала, не давая Валентине возможности опомниться и прийти в себя.
– Как ты надумала? – спросила, наконец, Валентина. – Как ты нашла ме-ня? Где папа? Жив ли он?
– Жив! – отвечала Светланка. – А как нашла? Легко! По твоей же открытке. На ней был штамп почтового отделения. Помнишь, ты послала нам веселенькую открыточку к седьмому ноября. Папа решил, что если ты так развеселилась, значит у тебя все в порядке и, скорей всего, ты за кого-то вышла замуж.
Валентина, чтобы скрыть дрожь в руках и наворачивавшиеся слезы, принялась хлопотать по хозяйству. Она выложила на стол перед Светланкой свои таежные припасы: варенье, орехи, копченую рыбу, вареную оленину, грибы. У Светланки дух захватило при виде всего этого
– Вот это да! – говорила она. – Вот это жизнь! Сроду такого не видела. Ну ты живешь! – И Светланка незамедлительно принялась за трапезу. Валентина осторожно, украдкой поглядывала на дочь. Ей было грустно. Она оставила девочку шестилетней худенькой, застенчивой малышкой, а теперь перед нею сидела взрослая самоуверенная девица, которой все было нипочём.
– Живу я неплохо, – заговорила Валентина. – А замуж я не вышла. За ко-го выходить-то? После войны в поселок вернулось только двое мужчин, только двое. А остальные, несколько десятков, ушли на небо. Но я не одна. Папа прав. У меня есть сынок, твой брат, Света. Его Димой зовут. Он сейчас в городе. Он там учится в сельскохозяйственном техникуме на зоотехника. Не смотри на меня так, доченька. Он твой родной брат. Вы оба от одной матери и одного отца. Тогда в сорок седьмом году я уехала от вас беременная. Здесь родила и вырастила сыночка.
Светланка долго смотрела на мать изумленными глазами. Кусок не шел ей в горло. Она была так потрясена услышанным, что ничего не могла сообразить, наконец, она заговорила.
– Почему ты ничего не сообщила папе? Он же должен был знать о сыне.
– А зачем? – ответила Валентина. – Чтобы он забрал его, как тебя? Нет уж! Нет и нет! Один раз с меня содрали кожу. В другой раз у них это не получилось.
– Мама! – крикнула Светланка.
– Ты говоришь ужасные вещи! Какая кожа? Кто содрал? Бред какой-то.
– Если бы, – ответила Валентина.
В ее глазах мелькнул зловещий огонек.
– Я ведь предательница. Я выдала немцам партизан, указала, где они находятся. То, что они не погибли, – счастливая случайность. За это людей расстреливали, вешали. Такого нельзя простить.
– Но ведь прошло столько лет – не унималась Светланка. – Все в мире изменилось. Прошел 20-й съезд партии. Культ личности Сталина развенчан и осужден. Все уже забылось. Никто не помнит.
– Ну, да, не помнит... Я помню. Другие тоже помнят.
Светланка задумалась. Валентина решила, что в комнате холодно. И начала растапливать печь. Дрова вскоре разгорелись. И Валентина уставилась на огонь пристальным взглядом.
Светланка загляделась на мать. Сказать по правде, образ исчезнувшей в 47-м году матери потускнел и с годами исчез из памяти. Она представляла себе мать только по фотографии, единственной ее фотографии, которую хранил у себя ее отец. Там мать была совсем молоденькой, хорошенькой девушкой. Дело не в том, что она была красивая, а в том, что в глазах ее таилось чудесное доброе чувство, которое всегда притягивало к ней людей. И эта миловидная, располагающая к себе женщина вынесла такие тяжелые испытания. Она спасла ее, Светланку. Она родила и вырастила сына. Она освоилась в новой жизни среди чужих людей и, как видно, совсем не бедствует. Все это она осилила. Да кто ж посмеет осуждать ее, у кого язык повернется? Новая мысль внезапно возникла в ее молодой, горячей головке.
– Мама! – воскликнула Светланка. – А ты уверена в том, что тогда во время войны, ты совершила предательство?
Валентине почудилось, что она услышала от дочери что-то совсем несу-разное. Она удивленно глянула на Светланку.
– Не пойму. Как это? – спросила она.
– Да! – почти крикнула Светланка. – Ты только подумай. Ты тогда спасла не только меня, но и себя, и всех жителей поселка. Ты отвлекла карателей. Они побежали в лес за партизанами и никого не тронули. Некогда им было. Ну и что из того, что ты им выдала место, где были партизаны? Фашистам было бы труднее справиться с вооруженными мужчинами. Еще неизвестно, кто бы кого уничтожил: фашисты партизан или партизаны фашистов. А вот беззащитных женщин и ребятишек они бы покрошили, как капусту, за милую душу. Ты тогда всех спасла, всех жителей деревни. И нечего тебе страдать из-за этого. Одним словом, кончай плакать. Поедем с Димой к папе. Он обрадуется.
– Нет, – отвечала Валентина, – нет. И лет много прошло, и я вроде бы, по- твоему, герой, и политика уже не та стала, что прежде, но… Доченька, я не знаю, каким словом назвать то, что я пережила и переживаю. Такого слова еще не придумали. Но вот… Видишь ли, я в своей жизни ни разу не пересекалась с товарищем Сталиным, ни разу рядом со мной не было ни одного НКВДэшника, ни разу я не видела ни одного следователя и прокурора. Возле меня были только Софья Ивановна да наш папа, Григорий Тимофеевич – люди, которых я безмерно уважаю и могу сказать о них только хорошее. И ты только подумай, мне всего этого хватило на все: на то, что я пережила и переживаю сейчас, на то, что ты выросла без матери, на то, что Дима вырос без отца. Нет. Я никогда не была героем. Я боюсь смерти, я боюсь пыток. Я всегда думаю о всяких таких делах… Маленьких, что ли: о тебе, о папе, о Диме. А такие вот высокие мысли… Нет, я знаю, что есть такие понятия, как честь, Родина, любовь, но эти понятия сосредоточились для меня в маленьких заботах и привязанностях. Они рядом, заботы мои, а те – великие, они далеко от меня, где-то там, далеко. И потом, я никогда не вернусь туда, откуда мне пришлось бежать. Здесь мне хорошо. Здесь другие люди. Природа суровая, а люди теплые. Они меня приютили, отогрели. Я ведь приехала сюда безо всего. Они меня первое время подкармливали, давали мясо, рыбу. Я здесь останусь навсегда. Надеюсь, что Дима тоже не покинет эти места. Вы с папой, если хотите, приезжайте сюда. Тайга всех вычистит.
– Господи! Заголосила Светланка. – Что за люди! Что за люди вы с папой и все остальные тоже! У вас на всех одна извилина, и та прямая. Нет, мы, наше поколение, мы не такие. Мы другие!
Валентина горько усмехнулась на слова дочери.
– Мы тоже были не такие до 1941 года. А потом, когда шарахнула война, так куда вся наша лихость подевалась? Но я все же думаю – не такие мы уж и плохие. Мы ведь победили фашистов, отстроились после войны, даже спутник запустили. Это чего-то стоит? Правда? А вы, если вы лучше нас, то сделаете еще больше, чем мы, еще лучше, чем мы. Пожалуйста – вперед!
Мать и дочь на некоторое время замолчали, погруженные в свои мысли. Валентина украдкой поглядывала на дочь. Какая-то грустная дума трево-жила ее, не давала ей покоя. И вот она заговорила.
– Света, может быть, не надо этого говорить, но ты такая уверенная во всем, что мне страшно за тебя. Ты говоришь: 20-й съезд партии, культ личности развенчан. А я скажу – нет. Не развенчан. Недавно у нас в поселке появилась семья. Муж с женой и двое их ребятишек. Жена, мать этих детей, женщина такая непосредственная. У нее что на уме, то и на языке. Она агрономом работала в одном украинском селе. В селе выращивали хмель. Этим хмелем обеспечивался местный пивной завод. И вот однажды руководство получило сверху наказ: прекратить работу с хмелем и начать сеять кукурузу. Приказ зачитали на заседании партийного бюро этого села, и агроном – эта самая женщина, вскочила со своего места и закричала: «Что это за дурак такое придумал?!». Ну, все сделали вид, будто ничего не услышали. Только в ту же ночь партийный секретарь позвонил отцу этой женщины и сказал ему: «Пусть ваша дочь со всем своим семейством немедленно уезжает отсюда далеко-далеко, на край света, где ее не подумают искать, а иначе…». Ну вот, они в ту же ночь собрали кое-что из вещей и бегом на станцию, на поезд, на восток. Вот тебе и 20-й съезд партии, вот тебе и развенчанный культ личности. Ты поняла, кого эта женщина назвала дураком?
Светлана кивнула головой.
– А ведь сколько совпадений, – продолжала Валентина. – Не было в их судьбе ни КГБ, ни милиции, ни самого Никиты Сергеевича. Был только этот звонок партийного секретаря, и они бежали. Ладно, хоть семью не разорвали пополам. И на том спасибо. А теперь, Света, вот что плохо. На мне была вина тяжелая, предательство, а их-то за что? За то, что преданная своей работе женщина обозвала генсека дураком? Несопоставимо. Это еще не все. Здесь я познакомилась со многими высланными учителями, врачами. Им некуда было возвращаться после реабилитации и не к кому. Они кое- что говорили. И вот я поняла с их слов: у нас есть еще один культ. Культ умственного, культурного, духовного убожества. У этого культа нет имени, но у него есть создатели, поклонники и защитники. Вот это пострашнее. Этот культ не подлежит уголовному разбирательству. Жертв этого культа подсчитать невозможно. Ткнуть пальцем и сказать: вот он виноват – нельзя. Нет за ним никого, кроме нас самих. Вот ведь какая беда. Так что, моя дорогая, будешь жить дальше, так имей это в виду. И на вашу долю чудес хватит. Такого еще на-смотритесь, о чем и подумать невозможно.
Светланка долго молчала. Слова матери придавили ее. Она словно постарела от этих слов лет на десять. Ее веселость сменилась тяжелым раздумьем. Валентина начала уже жалеть о том, что она сказала дочери, но сказать надо было. Жестоко было бы оставлять Светланку в неведении. Кто знает, куда бы ее, не знающую брода, в какой бы омут бросила судьба, куда, в какую даль пришлось бы бежать ее Светланке, спасаясь от неизвестной никому еще напасти. Валентина подошла к дочери, обняла ее, прикоснулась губами к ее кудрявой головке.
– Не печалься, доченька, – заговорила она. – Ну ее, эту политику, и все дела. На свете всегда и во все времена были и есть хорошие люди. Помни об этом всегда. Сейчас ты поешь, а потом тебе надо помыться после дороги и лечь спать. Отдохнуть надо. Мне завтра на работе придется просить отгул. Надо нам с тобой к Диме в город съездить. Вот он удивится-то. Он ведь о тебе и о папе ничего не знает. Ничего я ему не говорила. Ничего. Вот тоже задача, как ему объяснить все это? Как рас-сказать? Ну, да ладно. Утро вечера мудренее. Он хороший мальчик. Он поймет. Он меня никогда не подводил и не огорчал. Может быть, он сумеет понять все. Он ведь вырос среди людей, которые не умеют делать зло.