Я не помню точно, когда я впервые увидел её. Знаю лишь, что это было на одном из собраний в Бежицкой церкви где-то в 1998 году. В то время она ещё находилась в детской группе и сидела на среднем ряду вместе с другими девочками. А мне тогда разрешалось «на правах еретика» сидеть на последней скамейке в этом же ряду, и я мог со своего места видеть детей. Окружённый повседневным отвержением и поношением, когда почти все члены церкви относились ко мне с холодностью или даже с неприязнью, я отдыхал душой глядя на детей, ещё не испорченных заблуждениями и злом. Со временем я стал выделять среди них несколько наиболее миловидных девочек, смотреть на которых мне было особенно приятно. В их число попала и она.
Это произошло незаметно для меня самого. Не было никакого озарения, грома с ясного неба, внезапно вспыхнувшего чувства. Просто моё внимание стало иногда задерживаться на симпатичной голубоглазой девочке маленького роста с заплетёнными в косу тёмными волосами. Когда она улыбалась, пела или рассказывала стихи, становились видны два выступающих вперёд белых зуба, которые делали её похожей на белочку. Возможно, это оказало воздействие на моё подсознание, так как в детстве моей любимой игрушкой была большая поролоновая белка, с которой я нередко засыпал в обнимку. Но в то время я не размышлял, что привлекает меня в этой девочке, а просто получал чистое удовольствие, когда видел её. Правда, вне церкви я уже не вспоминал о ней; мои мысли постоянно были заняты одной проблемой – как мне добиться водного крещения и помочь верующим избавиться от заблуждений.
Вскоре наступил праздник Жатвы в Дятьковской церкви, на который она тоже приехала среди гостей из Брянска. И так получилось, что за праздничный стол она села рядом со мной. От этого я почувствовал неожиданно большую радость и душевный подъём. Потом люди в нашем ряду потеснились, чтобы посадить за стол ещё несколько человек, а она в это время разговаривала со своей соседкой и ничего вокруг не замечала. Я мог бы просто позвать её, но у меня вдруг возникло непреодолимое желание прикоснуться к ней. Ещё никогда в жизни я не дотрагивался ни до одной девушки, ни одну не держал за руку, а сейчас никакими силами не мог удержаться и решил воспользоваться подвернувшимся благоприятным случаем. И я с замирающим сердцем положил ладонь на её рукав повыше запястья и сказал: «Сёстры, молодые, продвигайтесь».
Это заняло всего три секунды, но при этом в моей душе пронеслось столько чувств и мыслей, что их невозможно описать во всей полноте. Когда я легонько сжал её тоненькую руку, такую невесомую и хрупкую, меня наполнила огромная нежность. Я подумал о том, сколько бурь и скорбей она увидит в своей жизни, и мне хотелось защитить её от всех страданий и зла этого мира. Я почувствовал себя её покровителем, и одновременно с этим в моём сознании всплыли слова главного героя из романа В.Дудинцева «Белые одежды», когда он после брачной ночи шутливо сказал своей любимой: «А я счастлив. Наложил наконец на тебя лапу». Мне казалось, будто я тоже положил на неё свою печать и сделал заявку, словно золотоискатель застолбил участок. И ещё у меня промелькнула мысль, что я первым из всех мужчин коснулся её с таким серьёзным и глубоким чувством и потому получил пред Богом право на какие-то особые отношения с ней.
Затем начался обед, на котором я уделял основное внимание приехавшим со мной девочкам из приёмной семьи. Но я постоянно помнил, что рядом сидит она, и старался при случае ненавязчиво послужить и ей – налить компота или передать что-нибудь с далеко стоящей тарелки. На душе у меня было легко и радостно, да и общая атмосфера застолья была очень тёплой и весёлой. И в какой-то момент я представил себе, будто это свадебный пир, где я жених, а она – моя невеста. Я почувствовал, что в этом случае я был бы просто счастлив и не испытывал бы никакого страха перед таким браком. Это меня удивило, ведь я уже много раз влюблялся, но не ощущал уверенности, что это навсегда, и потому опасался супружеских уз. А тут я был готов безо всяких раздумий взять в жёны совершенно незнакомую маленькую девочку. Я невольно усмехнулся своим фантазиям как несерьёзным и нереальным, но они всё равно приносили мне удовольствие.
А после обеда, когда большинство гостей общались на улице, она взорвала петарду. Раздался громкий хлопок, послышались восклицания, а она стала оживлённо ходить туда-сюда со смущённой улыбкой, делая вид, будто она тут ни при чём, и вместе с тем как бы выставляя себя напоказ, чтобы все оценили её выходку. Она была такая милая и смешная, что я не мог смотреть на неё без улыбки и думал, какая же она ещё всё-таки маленькая и озорная, совсем ещё ребёнок. Я предвидел, что эта шалость ей так просто не пройдёт, и заранее сочувствовал ей. И действительно, её отец стал спрашивать, кто это хулиганит, и, найдя виновницу, велел ей залезть в машину и не выходить из неё. Я помолился, чтобы Бог даровал ей утешение и чтобы она не лишилась хорошего настроения. Потом все гости разъехались, и я лишь мельком увидел её в последний раз в машине.
С этого времени я стал специально высматривать её на собраниях и радовался, когда видел её. Без неё же мне в церкви чего-то не хватало, я ощущал внутри пустоту и не знал, на чём остановить взгляд. В один из таких дней я сидел в ожидании служения, и вдруг вошла девочка, очень на неё похожая. В первый момент мне даже показалось, что это она, но тут же я понял, что это её младшая сестра. Впоследствии я узнал, что её зовут Маша. Она была примерно такого же роста и на лицо почти копия. Но когда я смотрел на неё в ходе собрания, то неожиданно почувствовал зарождающееся влечение. Меня это очень смутило, и я пытался прогнать свои плотские чувства, но это было непросто. В её облике было что-то вызывающее, хотя она вела себя спокойно и смотрела обычным взглядом. Тогда я ещё не слышал слова «нимфетка» и не знал, что бывают такие девочки, которые непроизвольно вызывают вожделение у вполне нормальных, неразвращённых мужчин.
Позднее мне много раз выпадала возможность сравнивать обеих сестёр, когда они вместе бывали на богослужениях, читали стихи, а изредка даже пели дуэтом. Я заметил, что у Маши в позах, движениях и словах проскальзывала некоторая манерность, лёгкая игра на публику, желание показать свои достоинства. Другое дело – она; в ней всё было просто и открыто, ничего напускного или деланного. Даже когда она пыталась что-то в себе приукрасить, произвести впечатление, это выглядело всего лишь как игра, сквозь которую было ясно видно её настоящую. И она, в отличие от Маши, пробуждала во мне только чистые духовные чувства. При виде её во мне исчезали все плотские страсти и желания, и я ощущал лишь тихую нежность и спокойную радость. Но как раз это меня и тревожило, так как весьма походило на влюблённость, у которой, на мой взгляд, не было никакого будущего. У меня и так было скорбей выше головы, и для полного комплекта не хватало только несчастной любви. Поэтому я старался уверить самого себя, будто моё отношение к ней является чем-то вроде отцовских чувств.
В скором времени она перешла в группу подростков и уже чаще пела вместе с ними лицом к залу. Она была меньше всех ростом, но никто не мог сравниться с ней по красоте, и я просто таял, глядя на неё. Иногда после собрания она с другими сёстрами шла на троллейбусную остановку, и я, идя следом, мог видеть её маленькую фигурку. В один из таких вечеров они шли слишком медленно, так что я против своего желания начал их обгонять. Проходя мимо, я старался не смотреть на неё, чтобы не раскрыть своих особых чувств к ней и не причинить ей неудобств своим вниманием. Мне смертельно не хотелось уходить от неё, но я чувствовал себя не вправе идти рядом с сёстрами, не мог даже ничего им сказать, так как в церкви было запрещено приветствовать меня и общаться со мной. Поэтому я скрепя сердце шёл вперёд, больше всего на свете желая, чтобы она заговорила со мной. Краем уха я слышал, как сёстры притихли, о чём-то зашептались, прозвучал чей-то сдавленный смешок, а потом неожиданно раздался её неповторимый задорный голос: «Приветствую, брат».
Я был просто потрясён тем, что моё самое горячее желание вдруг исполнилось; на меня нахлынула огромная радость и безмерная благодарность за её внимание ко мне. Но вместе с тем я почувствовал и печаль, так как было вполне возможно, что она, как и все, считает меня заблуждающимся лжеучителем и её приветствие на самом деле является всего лишь насмешкой, на которую подружки подговорили её как самую бойкую. И потому я ответил нейтральным тоном: «Приветствую, если не шутишь». Она со всей возможной для неё серьёзностью сказала: «Я не шучу». «Ну, тогда приветствую», – доверительнее повторил я, показывая свою готовность продолжать разговор. И она принялась расспрашивать меня обо всём подряд: как дела у моего брата, где я живу, кем работаю, откуда еду и что везу в сумках. Я отвечал на её вопросы, а какой-то частью сознания удивлялся, как это я могу идти рядом с ней да ещё и говорить что-то связное, когда не чувствую под собой ног, не могу ни о чём думать и непонятно как дышу. Другие сёстры тоже включились в разговор, я рассказал им и о своих убеждениях, а также о спорах со служителями. Потом она стала уговаривать меня дать ей пронести мою сумку с продуктами, а я долго не соглашался, ведь для неё это была слишком большая тяжесть. Но она всё-таки добилась своего и тут же припустила вперёд, таща мою сумку и заливаясь весёлым смехом. За ней побежали и её подружки, чтобы тоже поучаствовать в этой забаве, а я не спеша шёл следом, и моя душа наполнялась теплотой при виде её детской радости. В конце концов она оставила мою сумку за ступеньками магазина, опрокинув её на бок, и отбежала подальше, очень довольная собой. Потом мы все вместе сели в троллейбус и ехали, продолжая общаться, до рынка, где сёстры вышли, попрощавшись со мной.
Дома я славил Бога за неё и за великую радость, которую она подарила мне, и просил вознаградить её всеми возможными благами за то, что она проявила ко мне дружеское внимание и вовлекла меня в общение с молодёжью, разрушила моё одиночество. Меня переполняло счастье, и я всё время вспоминал её глаза, улыбку, голос, мечтал о будущих встречах с ней. Теперь я знал её имя: я слышал, как кто-то из сестёр назвал её Аней. Но в душе я сразу присвоил ей другое имя, которым её никто, кроме меня, никогда не будет называть. Мне было приятно произносить это тайное имя с добавлением впереди слова «моя». Правда, оно было взято мной из одной книги о несостоявшейся любви, а потому наводило на грустные мысли. Я понял, что влюбился по уши, и меня вовсе не радовала перспектива безнадёжно любить её всю жизнь. А надежды на то, что она выйдет за меня замуж, у меня почти не было, ведь я намного старше её. Правда, она звала меня на «ты», а значит психологическая разница между нами невелика. Однако немного лет назад даже меньшая разница в возрасте казалась мне непреодолимой преградой для брака, а что уж говорить о только начавшей расцветать девочке. А главное препятствие – застарелые баптистские заблуждения, из-за несогласия с которыми члены церкви не принимают меня как брата во Христе. Хотя я всё же надеялся, что в скором времени верующие поймут истину и примут меня в свою церковь. А тогда, возможно, и она оценит мои достоинства и полюбит меня. Ведь не напрасно же Бог послал мне чувство любви к ней, должно же оно принести мне какое-то благо помимо всех скорбей. И я опять молился Богу, изливая свои переживания и сомнения.
В следующий раз она вновь окликнула меня на дороге, и завязалась очередная беседа с сёстрами. У меня с собой было несколько плакатов на христианские темы, которые я сам придумал и напечатал с помощью своего компьютера. Они всем очень понравились, и многие просили меня сделать такие же для них, что я им и пообещал. Через пару недель плакаты были готовы, а для неё я сделал ещё и книжку из уменьшенных копий всех придуманных мной плакатов, чтобы она могла заказать у меня любые из них. Но её в этот раз не было, так что я наделил лишь нескольких других сестёр. В последующее время мне всё как-то не удавалось пообщаться с молодёжью – то я оставался после собрания для бесед с братьями, то никто со мной не заговаривал. Сам же я из деликатности не начинал разговор первым, не желая быть обвинённым в назойливости. Ведь в любой момент могло оказаться, что родители или служители церкви узнали о моих беседах с подростками и запретили им общаться со мной. Поэтому я ожидал, когда ко мне обратятся, но этого всё никак не случалось. Между тем я раздавал свои плакаты сотрудникам и знакомым, и их запас вскоре иссяк, а новых я пока не мог сделать, так как на моём принтере ленточка уже значительно стёрлась и приходилось дожидаться её замены. Так что когда я в очередной раз увидел её в собрании, у меня не было плакатов, имелась только предназначенная для неё книжка, которую я не знал как ей отдать. И тогда я в молитве сказал Богу, что если Он хочет, чтобы я отдал ей эту книжку, то пусть она заговорит со мной и назовёт братом.
После служения она не подходила ко мне и не обращала на меня внимания. Я вышел из молитвенного дома, чтобы у неё была более удобная возможность поговорить со мной. Вскоре она проходила поблизости от меня и наконец-то спросила: «Брат, как твои дела?» Я ответил, а потом показал ей свою книжку, пояснив, что это все мои плакаты. Но она отказалась её взять, заявив: «Мне надо большие». Я объяснил, что сделаю для неё любые из этих плакатов, какие она только укажет, но она всё равно не брала мою книжку. Тогда я решил рассказать ей, как Бог подал мне знак, о котором я молился, и попросил её отойти немного подальше от свидетелей. Она довольно громко отказалась, и на нас многие стали обращать внимание. Пришлось мне рассказывать при посторонних о своей молитве и Божьем ответе. Но и мой рассказ не убедил её в том, что это Бог побудил меня подарить ей эту книжку, и она её так и не взяла. Мне было жаль, что она отказалась от Божьего подарка, который мог принести ей много удовольствия. Себя я ни в чём не винил, так как со своей стороны сделал всё возможное для того, чтобы она получила благо. При этом я даже рисковал вызвать чужие пересуды и навлечь на себя неприятности, что в какой-то степени и произошло. И впоследствии мне приходилось слышать искажённые рассказы об этом случае или вопросы типа: «А правда ты ей сказал, будто Бог тебе открыл, что она твоя жена?» Наверно, и она с этого дня стала подозревать о моих сердечных чувствах, хотя я и старался не проявлять повышенного внимания к ней.
Осенью в Бежицкой церкви проходил праздник Жатвы, на который приехало много гостей, так что не хватало сидячих мест. Я встал в открытых дверях на самом пороге, а она стояла на балконной лестнице вместе с Машей, и я часто оборачивался назад, чтобы посмотреть на них. Потом мне это надоело, и так как на сцене мне всё равно ничего не было видно, я повернулся лицом к лестнице, прислонился головой к косяку двери и стал в открытую на них смотреть. Маша первая заметила это и время от времени поглядывала на меня, улыбалась и что-то шептала ей на ухо. А она почти не смотрела на меня, только с улыбкой слушала сестру, и глаза её искрились весельем. Я наслаждался её красотой, и мне было всё равно, что обо мне подумают. Посматривал я и на Машу, чтобы доставить и ей удовольствие своим вниманием, да и она тоже была по-своему очень красива. Теперь они уже не были так похожи, как раньше, и мне было интересно их сравнивать. Стоявший напротив меня брат заметил, что я не отрываясь смотрю на лестницу, оглянулся, увидел их, повернулся с понимающей хитроватой улыбкой и кивнул на сцену: «Туда смотри». Но я лишь отрицательно покачал головой и продолжал своё созерцание до конца собрания.
Вопреки моим опасениям, этот случай не повлёк за собой никаких отрицательных последствий. Не было насмешек или шуток в мой или её адрес, никто не начал следить за мной, и она вела себя по-прежнему – хотя почти и не обращала на меня внимания, но и не избегала меня. А когда однажды сёстры делали уборку в молитвенном доме, она шутливо сказала мне, чтобы я им не мешал, а лучше бы взял да помог. Я сказал, что охотно сделаю всё что им нужно, и по их просьбе принёс ведро воды. Я был очень рад, что она всё так же весела и игрива со мной, и для меня было счастьем оказать ей хотя бы эту маленькую услугу. Что-то похожее произошло и на свадьбе Светы и Алексея, для которых я оформил на компьютере текст приглашения и потому тоже оказался в числе приглашённых, что явилось для меня очень приятным сюрпризом. После брачного пира, когда большинство гостей уже разошлись и понемногу шла уборка, я сидел на сдвинутых в угол скамейках, а она подметала пол и, оказавшись около меня, заговорила со мной. Потом она отошла к сёстрам из Курска, что-то им сказала, и они позвали меня к себе. Немного пообщавшись со мной, они попросили меня что-нибудь спеть в честь новобрачных. Я согласился, они позвали жениха с невестой, и я спел песню «Люби Того, кого омыла слезами грешная жена». Моё пение всем понравилось, и сёстры захотели послушать ещё что-нибудь в моём исполнении. Я начал петь ещё одну песню о любви – «Мы о многом у Бога просим». Но так как им уже пора было уезжать, они успели прослушать только четыре куплета из семи и остановили меня, поблагодарив и похвалив за хорошее пение. По дороге домой я был наполнен радостью и с благодарностью думал, что причиной опять послужила она. И я прославлял за неё Бога и призывал на неё все Его благословения.
И ещё один эпизод остался в моей памяти, хоть я и позабыл все сопутствовавшие ему детали. После какого-то общения она вот так же невзначай подошла ко мне и спросила о моих делах, и я среди прочего рассказал ей какой-то случай, когда верующие поступили со мной на редкость неправедно – то ли когда во время съезда насильно вывели меня с территории церкви, то ли когда пытались запихнуть меня в машину, то ли что-то ещё. Потом к нам подошли другие сёстры, и она сказала им про этот случай, как бы побуждая меня повторить для них мой рассказ, чтобы они тоже увидели несправедливость моих притеснителей. Причём в её словах слышалось явное неодобрение совершённых против меня действий и желание защитить меня и показать мою правоту. Вот это впечатление и запомнилось мне на всю жизнь. Она стала первой из верующих, кто заступился перед другими за моё доброе имя, и потому навечно завоевала мою безмерную благодарность, которая в тот момент заполнила всю мою душу. И что бы теперь ни случилось, я никогда не забуду её искреннего сердечного порыва, её сочувствия и этой маленькой, но такой отрадной и драгоценной для меня поддержки.
А спустя какое-то время она перестала посещать собрания в Бежице, и её родные тоже. Я понял, что в Брянске наконец открылась другая церковь, ближе к их дому, и она теперь ходит туда. Но я не стал ездить в эту церковь, хотя и узнал её адрес. Я думал, что мне нужно освободиться от моей безнадёжной любви, потому что не замечал в её сердце никакого отклика. Зачем мне искать встреч с ней, видеть её, растравлять свою душу? Может, это вовсе и не любовь, а просто обострённая благодарность за всё хорошее, что она сделала для меня? И я старался успокоить своё неуместно пылкое чувство к ней и превратить его в обычную братскую привязанность. Для этого я пытался представить себе, как будто я её родной брат и с детства жил с ней в одном доме, видел её каждый день, как мне приходилось заботиться о ней, когда она была беспокойным младенцем, как она постепенно подрастала, играла со мной, иногда капризничала, мешала мне делать уроки – в общем, была для меня самой обыкновенной маленькой сестрёнкой. Такие фантазии помогали мне усмирить свои чувства, и тогда я не томился от разлуки с ней.
Весной 2002 года во второй день Пасхи я всё-таки решил для разнообразия съездить в Брянскую церковь и хотя бы посмотреть на новый молитвенный дом. Там я снова увидел её, по-прежнему для меня самую красивую, и опять никак не мог на неё наглядеться. А в конце собрания, когда служитель спросил церковь о нуждах, она заявила о своём желании принять крещение. Для меня это был неожиданный и оглушающий удар, от которого у меня будто земля ушла из-под ног, а внутри что-то оборвалось. Я не думал, что ей так скоро придёт пора креститься, и очень надеялся, что к тому времени братство избавится от заблуждений о значении водного крещения, и тогда она сможет совершить этот акт с правильным пониманием его смысла. Я уже почти пять лет вёл борьбу с церковными заблуждениями и сейчас как раз ожидал от служителей Совета Церквей ответа на моё третье письмо, в котором мне, на мой взгляд, удалось доказательно развенчать ложные воззрения на крещение и осветить его истинное библейское значение. Я так хотел, чтобы все новообращённые знали, для чего они крестятся и что получают при этом, а больше всего мне хотелось, чтобы это поняла она. Но теперь мои надежды рухнули, и в голове застыла лишь одна горькая мысль: «Опоздал». Меня терзало сознание того, что если она примет крещение с неправильными взглядами на него, то потеряет часть своей награды и небесной славы. Можно загладить любой грех, возместить нанесённый кому-то ущерб, извиниться за ошибки, восстановить хорошие отношения с человеком, но нельзя заново креститься, а потому даже после познания истины она уже ничего не сможет исправить. Однако я недолго предавался бесплодным сожалениям и решил, что ещё не всё потеряно. Пусть братство и не успеет за оставшийся месяц изменить своё вероучение, но у меня ещё есть возможность научить правильному пониманию крещения хотя бы её одну. Ведь не напрасно же Бог побудил меня приехать сюда именно в этот день, когда она сделала своё заявление. Я принял это как добрый знак свыше и преисполнился решимости сделать для её блага всё что в моих силах. И я начал думать, каким образом донести до неё истину так, чтобы она поверила мне невзирая на мнение служителей и всего братства.
Для начала я решил написать о крещении небольшую брошюру по типу раздаваемых в братстве трактатов. Ведь у цветущей жизнерадостной девушки вряд ли достанет желания, времени и терпения прочитать объёмную статью типа двух ранее сочинённых мной работ о крещении или моих писем в Совет Церквей. Хотя и возможно, что она их читала, так как её отец интересовался моим творчеством с этакой добродушной насмешливостью и я отдавал ему копии всех моих сочинений. Но в любом случае они до сих пор не оказали должного воздействия, и потому я попытался в краткой форме последовательно и ясно раскрыть значение крещения на основе наиболее простых и однозначных евангельских текстов. За четыре рабочих дня мне удалось создать законченный трактат, уместив на одном листе анализ всех важнейших библейских стихов о крещении вместе с четырьмя чёткими формулировками того, что такое водное крещение. Для меня это был рекордно короткий срок написания серьёзного труда, и я с отрадой думал, что это её заслуга, за которую она обязательно получит награду от Бога.
В воскресенье я раздумывал над тем, каким способом передать ей мою брошюру. Я не хотел прямо обращаться к ней, так как она могла посчитать это приставанием с какими-то тайными личными целями. Её отец, конечно, не отказался бы взять мой трактат, но мог не дать ей прочитать его, чтобы она не перешла вдруг на мою сторону. И я решил попросить о содействии её брата Ивана, который нередко дружелюбно подтрунивал надо мной. К тому же он тоже готовился принять крещение вместе с ней, старшей сестрой Катей и ещё одной меньшей сестрой Лидой. После собрания я подошёл к нему на улице и отдал ему свою брошюру, попросив дать её почитать также и сёстрам. Я надеялся, что он выполнит мою просьбу и не будет подозревать меня в ухаживании за его сестрой или каких-то особых видах на неё. Ничего такого в моих мыслях не было, я заботился лишь о её благе и отказался от всех личных желаний и мечтаний, чтобы Бог услышал мои молитвы о ней.
Прошла ещё неделя, и уже приближалось испытание крещаемых, а я всё переживал и гадал, прочитала ли она мою работу, поняла ли всё написанное и убедилась ли в моей правоте. Но даже если бы она и приняла мою точку зрения, существовала опасность, что на испытании её обвинят в заблуждении, как когда-то меня, и не допустят до крещения. Мне было больно думать, что она тоже может подвергнуться гонениям со стороны своих родных и друзей и испытать горечь одиночества. Правда, сам я всё-таки был счастлив, перенося страдания за истину, но мне была невыносима мысль, что кто-то может обидеть её и что она будет плакать из-за чьей-то несправедливости. Поэтому я с большой долей вероятности допускал, что до испытания Бог не откроет ей истину, чтобы сохранить её от притеснений. А значит я должен сделать что-то ещё, чтобы она переменила свои взгляды уже после успешного прохождения испытания.
И я решился на последний рискованный шаг – написать ей письмо, которое могло бы убедить её отнестись к крещению так, как должно по Божьему замыслу. Для меня этот поступок был подобен саморазоблачению, открытому выходу на всеобщее обозрение. Ведь моё письмо в конце концов почти наверняка попадёт к её родителям, а от них и к служителям, и тогда не только она, но и все в церкви узнают о моём особом отношении к ней. И вряд ли кто поймёт меня правильно; скорее всего, мне припишут корыстные и недостойные стремления, подростки будут смеяться надо мной, а не дай Бог ещё и над ней. Её тоже может раздосадовать моё внимание и всякие пересуды, и в её сердце может возникнуть неприязнь ко мне. Но ради её блага я был готов пожертвовать своим покоем, репутацией, здоровьем и всем что у меня есть, лишь бы это принесло ей пользу.
Итак, в четверг я назначил себе пост и начал сочинять своё письмо. Я старался не дать будущим читателям никакого повода для насмешек и нечистых подозрений и потому тщательно подбирал слова начиная с обращения: «Аня, сестрёнка дорогая!» Я не написал «Анечка», так как это прозвучало бы ласкательно; отказался от слова «сестра», чтобы не ставить её на один уровень со мной, как бы сглаживая разницу в возрасте и намекая на возможность брачного союза; отверг слово «милая» как чересчур личное и нежное. Когда я объяснял причины написания этого письма, то не обмолвился ни словом о любви, о которой сейчас уже не думал, а сказал только о моей благодарности за её доброту ко мне. Самым главным для меня было разъяснить, каким должно быть её отношение к крещению и с какими мыслями следует его принимать. В заключение я просил её не отмахиваться бездумно от моих советов, чтобы не пройти мимо Божьих благословений, которые она может получить первой и единственной из всех верующих братства.
В пятницу, по-прежнему пребывая в посте, я закончил и напечатал моё письмо. Уйдя пораньше с работы, я поехал в молитвенный дом, чтобы встретить её перед испытанием и передать ей письмо. Я надеялся после этого успеть на свой автобус и уехать к родителям и потому прихватил свою увесистую сумку. Придя к молитвенному дому, я сел во дворе на брёвна и стал ожидать, но её всё не было. Служитель, увидев меня, спросил, что мне нужно, а я попросил его сказать, когда и где состоится крещение. Он не ответил на мой вопрос и посоветовал идти домой, а сам пошёл начинать собрание. Я же остался ждать, имея теперь благовидное объяснение моему присутствию. Долго я сидел и переживал, но наконец, к моей радости, она пришла вместе со своими родными. Однако они сразу же вошли в дом, и я не успел ничего предпринять. Пришлось мне отменить свои планы о поездке домой и остаться до конца испытания. Дверь дома была открыта, и мне удалось услышать, в котором часу будет крещение и куда нужно приходить. В конце служитель предупредил всех, чтобы они не говорили мне о времени и месте крещения, и теперь это предостережение вызвало у меня улыбку. Потом все вышли на улицу, и я опять не мог найти способ передать ей моё письмо, тем более что это требовало не только отсутствия свидетелей, но также и времени, чтобы убедить её взять его. Я не знал, что делать, но из её разговора с мамой услышал, что она вместе с Лидой поедет в Чайковичи к старшему брату Паше. Поэтому когда они пошли вдвоём на остановку, я отправился вслед за ними, надеясь улучить подходящую возможность для передачи моего письма.
Они заметили меня и спросили, зачем я иду за ними, и я опять использовал в качестве отговорки свой вопрос о том, когда будет крещение. Они тоже отказались ответить мне, исполняя повеление служителя, а я продолжал их сопровождать. Мы сели в троллейбус, потом пересели в другой, и я занял место напротив них. Время от времени они смотрели на меня и то хмурились, то вздыхали, а то и улыбались – видимо, их всё-таки забавляла эта ситуация. Я улыбался им в ответ, а сам никак не мог удержаться и всё посматривал на неё, любуясь её красотой. Я не решался отдать ей своё письмо, так как Лида могла бы рассказать об этом родителям, да и сама она из опасения огласки могла отказаться взять его в присутствии сестры. Мы проехали мимо моего общежития, и они удивились, что я не вышел, а я всё так же делал вид, будто хочу получить ответ на свой вопрос. Мы сошли на остановке около рынка, где какой-то пьяный чуть не повалил меня на скамейку, что очень рассмешило моих спутниц. Потом они попытались оторваться от преследования, пользуясь преимуществом проездных билетов: сели на ненужный троллейбус и сошли на следующей остановке, но я не отставал от них. Лида сказала, что у меня не хватит денег на билеты, а я ответил, что сегодня получил зарплату, и они опять засмеялись. Наконец мы доехали до конечной, и я сошёл первым, а они вышли в другую дверь и побежали в какие-то дворы. Я не стал бегать за ними и предоставил им радоваться долгожданной свободе, а сам пошёл искать дом Паши, зная примерно место, где он находится. Спросив пару человек, я нашёл этот дом; правда, я не был уверен, что мне показали его правильно, так как ответы встречных были довольно путаными. Я сел на валявшуюся неподалёку автомобильную покрышку и стал ждать, молясь Богу о помощи.
Прошло довольно много времени, и наконец появилась она. Лиды с ней не было, и я очень обрадовался этому, во мне опять вспыхнула надежда на успех моего дела. Заметив меня, она недовольно сказала: «Этот уже здесь», и тут я увидел ещё двух девчонок. Они подошли к ней, и она стала им рассказывать, как я всю дорогу ехал за ней. Они спросили меня, зачем я это делаю, и я опять ответил, что хочу узнать время крещения. Потом они втроём пошли мимо дома по дороге, и я тоже последовал за ними. Одна из подружек, чуть приотстав, пошла рядом со мной, и я отвечал на её вопросы, рассказывал о своей жизни, о покаянии и вере, о родных и о многом другом. Так мы прошли несколько улиц, подошли к какому-то дому, она ненадолго сходила туда и вернулась с букетом цветов. Она сказала, что эти цветы ей дали к крещению. Тогда подружка из озорства спросила её: «А когда будет крещение?» Она уже собиралась ответить, но та издала предостерегающий возглас, указав на меня, и она вовремя всё поняла и остановилась. Все рассмеялись, и она в шутку напустилась на подружку за то, что та чуть не заставила её выдать мне этот секрет.
Между тем уже стемнело и настало время расходиться по домам. Попрощавшись с ней, подружки пошли в свою сторону, а она повернула обратно. Я подумал, что вот наконец и настал тот удобный случай, о котором я мечтал и молился Богу. Свидетелей нет, дорога домой займёт достаточно времени, и я смогу рассказать ей о моём деле и отдать письмо. Но она, увидев, что я всё ещё иду за ней, вдруг припустила от меня бегом. В смятении я крикнул: «Аня, подожди!», но она продолжала убегать. Моя последняя надежда уберечь её от непоправимых ошибок рушилась прямо на моих глазах, и это было непереносимо. Неужели напрасны были все мои труды, молитвы, посты и переживания? Я чувствовал, что любой ценой должен не дать дьяволу украсть у неё Божьи благословения, и решился воевать до последней возможности. Я сказал: «Ладно», подхватил свою сумку и побежал за ней вдогонку, плюнув на все возможные последствия.
Пробежал я совсем немного, метров пятнадцать. Потом она оглянулась на звук моих шагов, увидела бегущего меня, свернула за угловой дом и выбежала с другой стороны к перекрёстку, где мы расстались с её подружками. Они ещё не успели отойти далеко, и она позвала их, чтобы они проводили её до дома и защитили от меня. Я подождал их за углом; проходя мимо, она сказала: «Вот он», и я опять присоединился к их процессии. Подружки спросили, зачем я преследую её, и я ответил, что у меня к ней важное дело, о котором я не могу им рассказать. Тогда она попросила их задержать меня, пока она дойдёт до дома, и они вцепились в мой пиджак, но я вырвался и отбежал подальше вперёд. Они крикнули мне вслед, чтобы я уходил, и я как бы послушно пошёл быстрее и на перекрёстке свернул в сторону её дома. Она с ноткой веселья воскликнула: «Он пошёл ко мне домой!», и чуть погодя я услышал за спиной топот догоняющих шагов. Я с улыбкой оглянулся, сказал что-то шутливое и помчался от погони. Потом опять перешёл на шаг, одна из подружек догнала меня, откуда-то взялись ещё несколько подростков разного пола, и на меня снова посыпались вопросы, почему я так поступаю. Я сказал, что имею серьёзное дело к ней и что мне всего лишь нужно с ней поговорить без свидетелей. Я отвечал спокойно и твёрдо, с полной уверенностью в своей правоте и чистоте помыслов, и это, как мне казалось, подействовало на всех и развеяло их подозрения. Мы продолжали идти вместе, и одна девчонка как будто с сочувствием расспрашивала меня о моих стремлениях. Вскоре показался знакомый дом, и я для верности спросил свою собеседницу, здесь ли живёт Паша, но она сказала, что немного дальше, за углом. Мы свернули, однако впереди не было никаких домов, лишь поодаль в стороне виднелись огни окон. Я спросил, где же его дом, и она показала куда-то вдаль: «Во-он там». Но в это время сзади послышался чей-то громкий взволнованный голос, я повернулся и увидел перед собой жену Паши.
Я понял, что та девчонка вероломно и бесстыдно обманула меня, и почувствовал горечь и отвращение к этой маленькой лгунье. А жена Паши начала кричать на меня и говорила, что Аня прибежала домой испуганная и сказала, что я гнался за ней, и как мне не стыдно бегать за ребёнком, и если она сейчас позвонит её братьям, то они приедут и отвернут мне голову. Я хотел успокоить её и обратился к ней со словами: «Послушай, сестра...», но она резко перебила меня: «Я тебе не сестра». Я примирительно сказал: «Ну ладно – сестра моих сестёр», и она невольно улыбнулась, но тут же попыталась вернуть своему лицу прежнее грозно-обвиняющее выражение. Её улыбка меня ободрила, да и вообще я не мог себе представить, чтобы меня могли всерьёз посчитать способным причинить кому-то вред. И я стал говорить, что не верю, будто Аня меня так испугалась, ведь по мне видно, что я самый безобидный человек на свете, и бежал я за ней совсем немного, это за мной потом гнались всю дорогу и чуть не порвали на мне одежду, да ещё я потерял авторучку, так что это скорее меня нужно считать пострадавшей стороной; я уже второй день в посте и не имел никаких плохих мыслей, мне лишь было нужно поговорить с ней об очень важном для неё деле.
Жена Паши немного успокоилась, но потребовала, чтобы я сейчас же уходил. Я сказал, что не могу уйти, не поговорив с Аней; пусть она выйдет хотя бы на пять минут, и потом я уйду. Но моя просьба осталась без ответа, на меня опять посыпались угрозы вызвать братьев или милицию, подростки тоже угрожали мне мерами физического воздействия. Я ничего не боялся и думал лишь о том, чтобы исполнить свой долг. Потом ребята начали толкать меня в спину по направлению к дороге и оттеснили довольно далеко от дома. Я понял, что оставаться здесь дальше бесполезно, всё равно я ничего больше не добьюсь. И я повернулся к моим конвоирам и сказал: «Ладно, я уйду», – после чего медленно пошёл по направлению к остановке. На душе у меня было очень печально, я с сожалением думал, что она сама всё разрушила и теперь вряд ли что можно исправить. Я не только лишился возможности втайне от других научить её истине, но даже не смог просто отдать ей своё письмо для прочтения. Завтра она уедет в свой дом, адреса которого я не знаю, и я ничего не смогу предпринять, а послезавтра состоится крещение и будет уже поздно пытаться что-то изменить. Так неужели все мои старания были тщетны?
Вдруг я увидел идущего мне навстречу человека в светлой рубашке и, подойдя ближе, узнал в нём Пашу. Он всегда относился ко мне дружелюбно и очень нравился мне своим добродушием и простотой. У меня появилась надежда воспользоваться его помощью, и я всё откровенно ему рассказал: для чего я написал ей письмо, как хотел его отдать и что из этого получилось. Я сказал, что хотел лишь уберечь её от ошибок, чтобы она не потеряла части Божьих благословений, которые она может получить при крещении. И я попросил его передать ей моё письмо – пусть она его прочитает и сама решит, верить написанному или нет. Но он ответил, что не может взять на себя такую ответственность и что мне было нужно действовать не так, а сначала объясниться с её отцом, чтобы он разрешил мне поговорить с ней. Тогда я спросил, неужели он думает, что отец позволил бы мне учить её моему пониманию крещения; да он и на пушечный выстрел не подпустил бы меня к ней. Паша немного подумал и признал, что, скорее всего, так бы оно и было. И я опять стал его уговаривать, просил о содействии и чуть ли не умоляя говорил: «Я прошу о малости – о милости». Но он так и не решился исполнить мою просьбу и повторил, что мне нужно поговорить об этом с отцом. Я спросил, как же я его найду, и Паша сказал мне номер его телефона. Я поблагодарил его и за это, и мы расстались.
Вернувшись в общежитие, я снова молился Богу, изливая свою печаль и прося помочь мне связаться с её отцом и достучаться до его сердца, чтобы он разрешил мне отдать ей моё письмо. Надежды на его помощь у меня почти не было, но это была единственная возможность чего-то добиться, а значит я должен это сделать. И на следующее утро я пошёл в соседнее общежитие и позвонил по данному Пашей номеру. Мне ответил чей-то женский голос (кажется, Маша – голос был молодой и очень выразительный), и я сказал: «Можно услышать Николая?». К моему облегчению, меня не спросили, кто это звонит, а сразу позвали его к телефону. Я сказал: «Здравствуйте, это Игорь». «Какой Игорь? А-ах, Игорь... – протянул он спокойным снисходительным тоном. – Ну, что ты хочешь?» «Вы знаете, что произошло вчера вечером?» «Нет, а что?» И я кратко рассказал ему о моей неудавшейся попытке передать письмо и попросил сказать мне его адрес, чтобы я мог приехать и поговорить с ним. Но он ответил, что не видит в этом никакой нужды, к тому же он сейчас уходит до вечера. Я просил дать мне возможность хотя бы извиниться перед Аней, но он сказал благодушным тоном, каким говорят с несмышлёными малыми детьми: «Да зачем? Она знает, что ты человек больной». Это заявление меня весьма развеселило, но больше ничего положительного я не добился. Все мои уговоры были напрасны, он так и не сказал мне своего адреса, посоветовал не беспокоиться и повесил трубку.
С тяжёлым сердцем я возвратился в свою комнату и прилёг отдохнуть, переживая о крушении всех моих надежд. Через какое-то время я услышал звук вставляемого в замок ключа, дверь открылась, и вошла моя мама. Она спросила, почему я не приехал домой, а я ответил, что у меня есть дела в Брянске. Мой вид показался ей каким-то странным, и она обеспокоилась, не заболел ли я, но я сказал, что просто нахожусь в посте по поводу одной серьёзной нужды. Она оставила мне привезённые ею продукты и уехала домой.
Я ещё некоторое время предавался грустным раздумьям, а потом решил использовать последний шанс и попробовать самостоятельно найти её дом. Я опять пошёл и позвонил в справочную, спросив, не могут ли они сказать мне адрес дома по номеру телефона. Мне ответили, что они так не делают, и посоветовали обратиться в адресный стол. Записав его телефон, я позвонил и сказал, что хочу узнать адрес одного человека. Мне предложили приехать к ним для получения справки и рассказали, где они находятся и как до них добраться. Я поехал и нашёл нужный дом, и там меня спросили, чей адрес мне нужен. Из чувства деликатности я не хотел называть её имя посторонним людям, чтобы не давать повода для разных домыслов, и сообщил фамилию и имя её отца. Но таких карточек у них оказалось несколько, и меня спросили, сколько ему лет. Этого я не знал, и тогда мне предложили проверить карточки других членов его семьи. Сначала я назвал кого-то из дочерей – с тем же неоднозначным результатом, а потом вспомнил про Ивана. С таким именем отыскалась только одна карточка, и по указанному в ней адресу наконец удалось найти карточку её отца. Я заплатил десять рублей и получил справку, в которой были указаны его данные: ФИО, дата рождения и адрес – где-то в другом, незнакомом для меня районе Брянска.
Опять я пошёл через несколько улиц на остановку ходящего в тот район автобуса, сел в него и попросил кондукторшу сказать, где мне следует сойти, чтобы добраться до нужной мне улицы. По её указанию я вышел около высотного дома, на табличке которого было написано искомое название. Однако было непонятно, откуда начинается эта улица, и я спросил об этом проходящую мимо женщину, назвав номер дома. Она сказала, что это в частном секторе, куда нужно долго идти, и что мне лучше проехать две остановки назад. Я послушался и поехал, но кондукторша сказала, что в обратную сторону автобус идёт по другой улице, которая отстоит дальше от нужного мне места. Мне уже надоело блуждать, и я вышел, вернулся назад и пошёл пешком к началу улицы. Было жарко, от долгого поста я ощущал слабость, мои ноги подкашивались, а во рту всё болело от недостатка воды. Наконец я приблизился к дому с указанным в справке номером, неподалёку от которого была водопроводная колонка. Я не стал пить, а лишь прополоскал свой горевший рот и сел рядом на крышку люка, сняв обувь с гудящих ног. Мне не хотелось стучаться в дом, чтобы не вызывать лишнего переполоха и волнений, и я решил подождать, когда меня увидят, подготовятся к встрече и кто-нибудь выйдет ко мне для переговоров.
Вскоре я заметил какое-то движение у дома, отстоявшего через один за перекрёстком, и мельком увидел её брата Сашу. Я удивился, а потом подумал, что мне, видимо, написали в справке неправильный номер дома. Ну ничего, всё равно я близко и меня уже увидели, теперь можно было ожидать контакта. И контакт последовал, но только такой, какого я не мог себе даже вообразить.
Немного погодя ко мне подошёл странный бородатый мужик, от которого ощутимо пахло спиртным; откуда он появился – я не заметил. Он недружелюбно спросил, зачем я здесь расселся, а я ответил, что устал и хочу отдохнуть. И тогда он безо всякого перехода сказал: «Чего ты бегаешь за нашими девками?» Тут я слегка опешил от неожиданности и пытался понять, кто же это такой. Посторонний не мог знать о вчерашних происшествиях, а на члена семьи он не был похож – неверующий, да ещё и пьющий. Может, это всё же её дедушка или какой-нибудь дядя? Так ничего и не решив, я ответил ему, что так было нужно. Он начал меня ругать, а я говорил, что не сделал ничего плохого. Потом он велел мне убираться и заявил, что если я через пять минут не уйду, то он вернётся, и тогда мне будет хуже. Пригрозив мне таким образом, он отошёл поодаль, а я остался сидеть на месте и молился Богу о защите и помощи.
Через пару минут он подошёл опять и сказал: «Я тебе говорил, чтобы ты ушёл отсюда? А ты что? Ну, пеняй на себя», – и ударил меня кулаком под левый глаз, а потом двинул и другой рукой. От второго удара я уклонился в сторону, не вставая сел боком к нему и наклонил голову, обхватив руками колени. Он стукнул меня по шее ребром ладони, потом ещё раз и сказал: «Ну что, получил?» Мне почти не было больно, просто ситуация была дикая, и я с неприятным чувством страха ожидал, что ещё придёт ему в голову.
Тут из дома, около которого я сидел, вышла пожилая женщина и стала стыдить моего обидчика. Он огрызался в ответ, потом опять пригрозил мне побоями и удалился. Она спросила, за что он меня так, а я ответил, что ни за что. Она стала расспрашивать меня, к кому и зачем я пришёл. Я назвал фамилию её соседей и объяснил, что хочу отдать письмо девочке, которая завтра будет принимать крещение. Она поинтересовалась, какой именно из девочек, и я сказал: «Её зовут Аня – ну, знаете, такая красивенькая, на отца похожа». А она вдруг спросила: «Ты её любишь?» Я внутренне слегка смутился и, как мне казалось, честно ответил, что она для меня как младшая сестрёнка. Но женщина уверенно заявила: «Не-ет, любишь». Потом она попросила показать ей моё письмо, и я достал его из сумки и дал ей. Она развернула его, но, по всей видимости, не могла читать без очков, а просто немного поводила глазами по строчкам и предложила: «Давай я его отнесу». Я возразил, что лучше отдам его сам, а то оно может не попасть по назначению. Я забрал письмо назад, свернул и положил в нагрудный карман рубашки. Тогда она, желая хоть как-то мне помочь, вызвалась сходить к соседям и рассказать, чего я хочу. Так она и сделала: пошла, постучалась в дверь, немного с кем-то поговорила и возвратилась обратно, сообщив, что всё в порядке.
В скором времени из дома вышел Саша, подошёл ко мне и сказал: «Пришёл, маньяк?» Такое христианское приветствие меня весьма позабавило, а соседка возмутилась, как же можно так обзывать человека. Он стал доказывать ей, что я действительно маньяк, бегаю за маленькими девочками, напугал его сестру; и мне говорил: «Не стыдно? Ей пятнадцать, а тебе тридцать». (Вообще-то мне было 29, а ей почти 16, но при чём тут возраст? Я же не замуж её звал.) Ещё он пообещал, что если я буду к ней приставать, то он отвернёт мне голову. Соседка опять стала говорить, что так нельзя, тем более что я тоже верующий, как и они. Саша заявил, что я никакой не верующий и никого не слушаюсь, а только спорю со всеми. Потом он спросил, зачем я сюда пришёл, и я ответил, что мне нужно поговорить с Аней. Он засмеялся – дескать, я слишком многого хочу – и сказал, что она не выйдет и чтобы я шёл домой. Я же возразил, что не могу так уйти, я должен перед ней извиниться за вчерашние неприятности и отдать ей письмо. Тут он заметил листок в моём кармане, спросил: «Какое письмо? Это?» – и выхватил его так проворно, что я не успел и глазом моргнуть. Он развернул его и прочитал начало, потом сказал, что покажет это родителям, и пошёл домой. Я крикнул ему вслед, чтобы Аня всё же вышла, чтобы я мог извиниться перед ней, и остался ждать.
Соседка спросила меня, почему я говорил, что я верующий, – выходит, я её обманывал? Чтобы разубедить её, мне пришлось рассказать ей о моих разногласиях с баптистами, об их заблуждениях и о том, как ко мне относятся в церкви. Я старался никого не осуждать, чтобы у неё не возникло отрицательного отношения к верующим, и уверял, что они вовсе не желают мне зла, а просто не понимают, что поступают плохо. Она ещё поговорила со мной о моей жизни, о родных, я рассказал ей о покаянии моего брата и сестры, а потом на улицу вышел Иван и направился к нам.
При виде его я испытал чувство некоторого облегчения; мне казалось, что договориться с ним будет проще. Однако он поступил без особых затей: подошёл с улыбкой, обменялся со мной несколькими фразами и предложил мне идти домой, а когда я отказался, взял меня за локоть и неторопливо повёл по дороге. Напрасно я старался что-то ему объяснить, никакие мои уговоры на него не действовали. В отчаянии я пытался протянуть время, уронил на землю свою сумку, но он её поднял, сунул мне обратно и спросил, почему у меня руки не держат. Я ответил, что уже три дня ничего не ел и не пил. У придорожной колонки я попросил его остановиться и дважды прополоскал свой рот, в котором жжение было почти нестерпимым. В душе я слабо надеялся, что он поймёт, насколько важным кажется мне поговорить с Аней, и не станет мне препятствовать. Но он лишь спросил, как я узнал, где они живут. Я сказал, что через адресный стол, причём пришлось искать по его имени, так как Николаев было много, а Иван только один. «Так что хорошо, что ты есть на свете», – закончил я свой рассказ. Он всё с той же улыбкой на лице произнёс в ответ: «Да? А зачем ты надо мной издеваешься?»
И тут я вдруг как будто впервые увидел его и осознал, что он относится ко мне вовсе не так добродушно, как мне до сих пор казалось. Я почувствовал, что в данный момент он испытывает ко мне самую настоящую ненависть и считает меня врагом. Это открытие поразило и опечалило меня, ведь я не сделал ему ничего плохого и в моих словах не было ни тени насмешки, а только искреннее расположение к нему. Я примирительно сказал: «Я не издеваюсь; извини, если я тебя чем-то обидел». Он велел мне уходить, а не то он меня покалечит. Я с сожалением подумал, как же он в таком состоянии будет завтра принимать крещение и даст ли ему Бог прощение грехов и дар Святого Духа. Ещё он прибавил, что если когда-нибудь опять увидит меня около их дома, то отвернёт мне голову (я невольно отметил, что почему-то все в их семье использовали в качестве угрозы это выражение). Я сказал, что мне больше незачем приезжать сюда, и пошёл на остановку автобуса.
По дороге я ещё размышлял, стоит ли мне дождаться возвращения с работы её отца, но потом подумал, что у меня не хватит на это сил. Шёл только четвёртый час, а я уже едва мог держаться на ногах и вряд ли был способен ждать ещё несколько часов и вдобавок провести убедительную беседу. Поэтому я вернулся в своё общежитие и не раздеваясь упал на кровать. Некоторое время я раздумывал, могу ли я ещё что-либо предпринять и не продолжать ли мне поститься до конца дня. Но потом я решил, что сделал всё зависящее от меня и что нет смысла изнурять себя дальше. И я ведь всё-таки достиг хоть какого-то результата: моё письмо попало по назначению, и она хотя бы из любопытства прочитает его. Может быть, благодаря моим действиям она отнесётся к написанному более серьёзно и поймёт что-то нужное для неё. Я помолился, чтобы Бог довершил остальное, и наконец-то закончил свой пост, первым делом утолив жажду. Однако боль во рту не проходила ещё несколько дней – видимо, обезвоживание было слишком сильным.
Наконец наступило воскресенье. Немного пораньше назначенного времени я пришёл к молитвенному дому, а потом вместе со всеми добрался до места будущего крещения на берегу небольшой речной заводи. Вскоре приехала и она со всей семьёй, и на её лице не было заметно ни малейших следов испуга или каких-то других неприятных переживаний. Она была всё так же весела и ничуть не омрачалась, когда её взгляд скользил по мне. Это лишний раз подтверждало, что ничего плохого с ней из-за меня не случилось. Её отец тоже держался со мной как обычно и ни в чём меня не упрекал. Правда, когда перед её входом в воду я выбрал себе удобное для обзора место поближе к берегу, он встал рядом со мной и предупредил, чтобы я вёл себя «без глупостей». Видимо, он слегка опасался каких-нибудь неожиданностей с моей стороны, как будто я собирался ей помешать или броситься за ней в реку. Но я лишь смотрел на неё и молился, чтобы при крещении Бог дал ей всё обещанное: прощение грехов, возрождение, Святого Духа и спасение. Когда же она после крещения выходила из воды, её отец сказал мне: «Ну вот и всё». Я ответил: «Да, ещё один человек стал чадом Божьим». «Заключил завет с Господом», – поправил он. «Получил возрождение», – продолжал я гнуть свою линию. «Стал членом церкви», – не уступал он. «Принял Святого Духа», – заявил я, как будто забивая очередной гвоздь. Он невольно усмехнулся, а стоявший рядом брат засмеялся и сказал, что со мной спорить бесполезно, всё равно я буду твердить своё.
По окончании служения, когда всем было предложено возвращаться в молитвенный дом, ко мне подошёл один подросток из верующей семьи и попросил меня о небольшом разговоре. Мы отошли немного в сторону, и он стал что-то спрашивать о моих взглядах. Тут подошли ещё два парня, также из семей членов Бежицкой церкви, и начали обвинять меня в том, что я несу в церковь заблуждения и нарушаю порядок в собрании. В ответ я защищал свою точку зрения и объяснял своё поведение. За разговором мы неторопливо шагали по тропинке, и в один из моментов они спросили, куда я сейчас пойду. Я ответил, что в собрание, на вторую часть служения. Они сказали: «Нет, в церковь ты не пойдёшь», оглянулись по сторонам и вдруг схватили меня и потащили с дороги куда-то в кусты. От неожиданности я растерялся и подумал, что они хотят задержать меня до тех пор, пока не окончится служение. Я начал вырываться, и мне почти удалось освободиться, но потом они всё же скрутили мне руки и втроём повели меня сквозь кусты на другой берег заводи. При этом они тяжело дышали и говорили, что сейчас они меня покрестят. Я понял, что у них на уме, и спросил: «Можно помолиться?», но они ответили: «Нет». Я сказал: «Тогда помолитесь вы, дело ведь серьёзное». Они опять отказались и подвели меня к самой воде, а мою сумку положили на землю. Взявший на себя роль предводителя спросил меня: «Ну что, будешь ходить в нашу церковь?» Я ответил утвердительно, и он сказал: «Ну смотри, мы тебя предупреждали». Он схватил меня за обе руки и опрокинул назад, а двое других подхватили мои ноги, и я оказался в подвешенном положении. Страха я не чувствовал и даже испытывал приятное ощущение лёгкости и свободы. Они пару раз качнули меня взад-вперёд и по команде отпустили, и я во всей одежде полетел в воду.
В воздухе меня развернуло лицом вниз, я плюхнулся в реку и погрузился под воду с головой. Вода была тёплая, и я чувствовал себя в ней вполне комфортно. Вынырнув и повернувшись к берегу, я увидел, что мои «крестители» быстро удаляются. Я вышел на берег, вылил воду из обуви, разделся и выжал рубашку и брюки. Моё состояние можно было описать тремя словами: я был счастлив. В первую очередь я радовался тому, что Бог дал мне возможность претерпеть поругание за верность истине. Причём вряд ли кто до меня подвергался такому виду наказания, и потому этот случай навсегда останется в моей памяти как уникальное приключение, о котором я с удовольствием буду рассказывать своим друзьям. Кроме того, моё купание было очень похоже на настоящее крещение: тут имело место и испытание, и моё исповедание веры, и полное погружение в воду. Поэтому я чувствовал себя так, будто эти подростки как представители церкви действительно меня крестили и тем самым присоединили к братству, а именно к Брянской поместной церкви. И ещё меня особо радовало то, что я «принял крещение» в тот же день и в той же самой воде, что и она. Мне это казалось символичным, как будто таким редкостным способом Бог ещё крепче связал меня с ней для какой-то пока неведомой прекрасной цели.
Поэтому я в самом радужном настроении надел выжатую одежду, склонился на колени и вознёс Богу благодарственную молитву за это необычное событие, которое Он дал мне пережить. Я славил Его за дарованную мне радость и сказал, что принимаю этот случай как Его указание на церковь, к которой Он присоединил меня. Помолился я и за этих подростков, чтобы Бог простил им грех, по неразумию совершённый надо мной, и привёл их к спасающей вере и новой жизни. Никакой обиды на них у меня не было, и виновными в случившемся я считал не их, а служителей и других членов церкви, которые своим неправедным отношением ко мне создали вокруг меня обстановку нетерпимости. Именно они неоднократно посягали на мои законные права, в частности, свободу находиться в общественном месте (каким является настоящий молитвенный дом) и исповедовать свои убеждения. А когда я отстаивал свою независимость, некоторые упрекали меня, будто я пользуюсь тем, что они верующие и не могут применить ко мне силу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ещё не покорившиеся Богу подростки, видя такое «бессилие» взрослых христиан, решили сами исполнить роль защитников церкви и проучить меня за непослушание старшим.
Окончив молитву, я встал и снова отправился в путь к молитвенному дому. По дороге меня нагнала машина, за рулём которой сидел молодой брат из Бежицкой церкви. Он весело окликнул меня: «Ну что, Игорь, искупали тебя?» Я ответил: «Да, искупали», – а сам надеялся, что он подвезёт меня. Но он не пригласил меня в машину, а лишь сказал что-то напутственное и уехал. Я подумал, что на его месте я бы так не поступил и уж в любом случае выразил бы потерпевшему своё сочувствие. Поэтому я помолился и о нём, чтобы Бог сделал его более добрым и отзывчивым к нуждам людей.
Наконец я добрался до молитвенного дома, вошёл внутрь и сел на свободную скамейку. С моей одежды текло, и среди сидевшей сзади молодёжи пролетали смешки, особенно когда я для большего веселья время от времени отжимал набухшие штанины. Когда же совершавший хлебопреломление служитель спросил, все ли желающие участвовали в Вечере, я как всегда заявил, что тоже желал участвовать. Он ответил, что мне сначала нужно стать членом церкви, а я сказал: «Меня сегодня тоже крестили, и я стал членом церкви». Он как обычно проигнорировал мои слова и продолжал вести служение дальше.
По окончании собрания я вышел на улицу, и некоторые верующие стали расспрашивать меня о моём сегодняшнем «крещении», а больше всех интересовался Паша. Он спросил, кто же меня крестил, но я не стал называть их имён и лишь сказал: «Да нашлись такие... мужи силы, или хранители церковного порога». Он засмеялся, потом спросил: «Они хоть помолились?» Я ответил: «Нет, хотя я им предлагал. Сначала я хотел помолиться, но они отказали; тогда я сказал, чтобы они сами помолились». «А они что?» Тут я неожиданно для самого себя пошутил: «Они сказали: «Формальности не нужны». Паша покатился со смеху, да и я тоже вслед за ним – так это прозвучало забавно и вместе с тем похоже на отношение некоторых людей к молитвам. Потом он продолжил свои расспросы: «Сколько же их было?» «Трое». «Ну и как они тебя? Один за руки...» Я кивнул и договорил: «Двое за ноги, раскачали и – фьюить!» Тут уже не выдержала его жена и тоже рассмеялась, а он сказал: «Да, весёлый ты брат. Не обижаешься на них?» Я совершенно искренне ответил: «За что мне обижаться? Они сделали доброе дело – присоединили меня к церкви». Мы ещё немного пообщались, и он с семьёй уехал на своей машине. А вскоре на улицу вышел Иван и как бы шутя стал спроваживать меня домой, слегка подталкивая к дороге. Так что я был вынужден уйти, и мне не довелось ещё раз увидеть её на прощанье.
На вечернее собрание я против желания сердца решил съездить в Бежицкую церковь. Каково же было моё удивление и радость, когда на остановке я увидел её с подружками. Заметив меня, она сказала: «И этот бесноватый здесь! Как будто знал, что я сюда поеду». Хоть меня и укололо её грубое слово, но всё равно даже такое внимание с её стороны было мне приятно. Было бы намного хуже, если бы она никак не отреагировала на моё появление или демонстративно не замечала бы меня. Поэтому я с тёплым благодарным чувством повернулся к ней и ответил: «Я не знал». А стоявшая неподалёку женщина с возмущением сказала в её адрес: «Как не стыдно говорить такие слова!» Она попыталась оправдаться: «А вы знаете, что он сделал? Он же гнался за мной!» А женщина ответила: «Как бы тебе самой не пришлось гнаться за ним». Это «пророчество» вызвало у меня улыбку, и я подумал, что, возможно, так оно и будет, только не буквально, а в духовном плане. Верующим ещё предстоит осознать свои заблуждения и мою правоту, а тогда и ей будет нужно предпринять какие-то шаги для исправления отношений со мной. Но я уже не буду отворачиваться или гордо удаляться, а «подожду» её, то есть постараюсь сделать наше примирение как можно более лёгким для неё.
Тут приехал автобус, и мы все зашли в него. Я сел где-то в середине, а сёстры заняли заднее сиденье, и она начала им рассказывать, как я за ней гонялся: «Представляете: бежит за мной – ночью, в белом костюме, вот с такими глазами!» Её стали спрашивать о подробностях, и она со множеством деталей и преувеличений расписала всю историю, как я преследовал её начиная от молитвенного дома. Я время от времени оборачивался назад и встречал взгляды сестёр, посматривавших на меня с весёлым интересом. Слушая её, они улыбались, и я тихо улыбался им в ответ, а в её голосе звучало такое удовольствие, что вопреки всем неприятностям меня наполнила радость за неё. И я подумал: ну ладно, пусть несмотря на все мои старания она не получила небесного благословения, но зато теперь у неё есть земное благо – эти воспоминания, подобных которым ни у кого больше не будет. Никакая другая сестра не сможет похвастаться, что за ней ночью бегал страшный еретик с неизвестно какими замыслами. Поэтому ей всегда будет приятно рассказывать друзьям, а впоследствии и своим детям об этом приключении, и она будет вспоминать тот вечер с улыбкой – а когда-нибудь, может, и со слезами... Только пусть её сожаление не окажется горьким и напрасным, а послужит ей к очищению сердца.
Вот так и прошли эти три сумасшедших дня, полные самых неожиданных событий и сильнейших переживаний. Вечером я вспоминал обо всём, что со мной произошло, и мои мысли возвращались к словам соседки, сказанным с такой уверенностью: «Нет, любишь». И я сказал сам в себе: да, это правда, я люблю её. Зачем напрасно обманывать себя и пытаться изгнать из сердца это чувство, пусть безответное и безнадёжное, но всё равно прекрасное? Пускай оно живёт во мне и украшает мою жизнь, а я буду благодарить Бога за мою любимую и молиться о её счастье.
И я решил ездить в Брянскую церковь, чтобы видеть её и получать радость, за которую, как я надеялся, она получит большую награду от Бога. Моё решение подкреплялось также тем, что в этой церкви, в отличие от Бежицкой, никто из братьев не пел басом, поэтому я мог принести здесь хоть какую-то пользу, украшая общее пение басовой партией. Да и моё символичное «крещение» подкрепляло мою уверенность в том, что мне нужно быть именно в этой церкви. И ко всему прочему я понимал, что в ближайшее время все члены церкви будут обсуждать мои похождения, поэтому нужно предоставить им возможность расспросить обо всём меня самого и услышать мои объяснения. Я нисколько не боялся разбирательства, так как был уверен, что не совершил ничего дурного и все мои помыслы были чисты.
На выходные я поехал к родителям, но ничего не рассказал о своих похождениях. В воскресенье я как всегда был с мамой в Дятьковской церкви. На собрание также приехал из Брянска служитель, и в конце богослужения он затронул вопрос о моём поведении. Он порицал меня за непослушание братству и говорил, что мог бы рассказать церкви обо мне, но не хочет. Я спокойно ответил: «Можете рассказать». Он медленно достал из портфеля моё письмо, развернул его, посмотрел на меня и предупредил: «Я прочитаю», – как будто не веря, что я не боюсь и разрешу ему сделать это. Но я невозмутимо сказал: «Читайте». И он прочёл моё письмо вслух от начала до конца. Закончив чтение и не слыша откликов членов церкви, он сказал: «Ну вот, вы сами видите, какое это письмо». Тогда моя мама недоумевающее сказала: «А что здесь такого? Нормальное письмо». «Нормальное?!!» – от неожиданности и удивления он чуть не лишился дара речи. Потом он попытался показать, что там было плохое, сообщил и о моих действиях, но так и не добился никакого эффекта. Мне даже не потребовалось защищаться, чего я и ожидал. Я ведь заранее предвидел такой поворот событий и писал своё письмо с величайшей осторожностью и деликатностью, так что теперь оно само говорило за меня и свидетельствовало о чистоте моих намерений.
Правда, когда я дома в кругу семьи рассказал в подробностях всю историю, все стали меня осуждать и говорили, что нельзя было так поступать. Я в ответ спросил, а что же мне, по их мнению, следовало делать. Мама выразилась в смысле «зачем тебе вообще это было нужно?», а сестра заявила, что надо было подойти к служителю. Но тут уж никто с ней не согласился, так как это был самый быстрый путь в тупик. Брат же сказал, что не знает, как бы он поступил на моём месте, но всё равно не так. В результате я убедился, что никто не придумал ничего лучшего, да и, наверно, не мог. Мой путь был единственно возможным и мог бы привести к успеху, если бы не излишняя подозрительность девочки, запутанной церковными предубеждениями против меня.
В последующие воскресенья мне, как и следовало ожидать, пришлось выдерживать атаки со стороны членов церкви и защищаться от их обвинений. Так, её отец говорил, что это могло плохо для меня кончиться и что если бы тогда вызвали милицию, то меня бы забрали и посадили под арест. Я возражал, что это вряд ли, так как никакого вреда я не причинил и в моих действиях не было злого умысла. Он также сказал, что меня запросто могли бы отправить в психушку, это мне повезло, что они люди верующие и не хотят меня преследовать. Некоторые другие христиане тоже вступали со мной в разговор и допытывались, зачем я бегал за ней. Я отвечал со спокойной совестью, и мне, кажется, удалось развеять их беспочвенные подозрения в неблаговидных целях.
Время шло, и во мне всё росло желание видеть её каждый день. Я с нетерпением ждал очередного воскресенья и очень жалел, что у меня нет её фотографии. Я пытался найти в Интернете фото девушки, похожей на неё, ведь раньше мне попадались фотографии актрис, напоминающих моих знакомых. Однажды я вот так просматривал ещё один сайт о знаменитостях, и вдруг увидел на экране её лицо. Сходство было просто поразительным, и я был ошеломлён и несказанно обрадован такой удачей. Я скопировал себе это фото, замазал серёжку в ухе, увеличил размеры и поместил в качестве фонового рисунка на своём компьютере. Я даже настроил все окна программ, чтобы они занимали пол-экрана и не мешали мне смотреть на фотографию. Теперь я мог каждый день видеть её милые черты, и мне было легче дожидаться новой встречи с ней.
Впоследствии я сходил с дискетой в фотостудию, и мне напечатали эту фотографию на бумаге. Я вставил её в мой альбом и получил возможность смотреть на неё в любое время. Правда, немного привыкнув, я увидел, что на самом деле сходство не такое уж и большое и что эта певица больше похожа скорее на Машу. Но всё равно при взгляде на это фото мне вспоминался её прекрасный образ, и моё сердце наполнялось отрадой. А весной друг подарил мне на день рожденья фотоаппарат советских времён, и я с нетерпением стал ожидать возможности сфотографировать её.
Подходящий случай представился мне летом на очередном крещении. Я пришёл туда со своим антикварным аппаратом, вызвав интерес у обладателей «мыльниц» и некоторое беспокойство у тех, кто не хотел, чтобы я фотографировал. Отдельные скверные личности даже пытались мне помешать, толкали меня и закрывали обзор, но мне всё равно удалось сделать несколько снимков. А по окончании служения кто-то из ребят с силой дёрнул сзади за ремешок футляра и оторвал его. Несмотря на все эти пакости я был очень рад и молился о том, чтобы фотографии получились хорошо.
Видимо, я плохо вставил плёнку, и она кончилась очень скоро. Перфорация на ней была порвана, и большинство кадров после проявки оказались пустыми, но снимки с крещения были целы. Просматривая их в студии на экране, я на третьем кадре увидел её. Она стояла посреди группы зрителей и улыбалась прямо в объектив, мило наклонив голову. Меня охватила огромная радость, я поскорее заказал фотографии и унёс своё сокровище домой. Я славил Бога и всё никак не мог наглядеться на её любимое лицо и светлую улыбку. При первой возможности я отсканировал это фото на свой компьютер, а также напечатал его в увеличенном формате, обрезав потом всё лишнее. Жаль только, что её изображение было небольшим и нечётким, так как чувство приличия не позволяло мне снимать её с близкого расстояния, но я радовался и этому.
В сентябре на празднике Жатвы после богослужения ко мне подошла Катя и попросила меня сделать несколько снимков. Я охотно согласился, мы подошли к главному входу, и она позвала своих сестёр, в том числе и её. Я не верил своей удаче и боялся, что она откажется фотографироваться на мой аппарат, но она не сказала ничего против. Только Лида с удивлением и некоторым недовольством спросила: «А что, он будет нас снимать?» Катя подтвердила, и они всей компанией выстроились на ступеньках, держа воздушные шары и цветы. Я сделал снимок, после чего они стали ещё позировать малыми группами, причём в их состав всякий раз входила она: сначала с Катей, потом в группе из пяти человек, затем с Лидой и Машей, только с Лидой и наконец с Машей и красивой вазой, куда они поставили букет цветов. У меня от счастья кружилась голова, но я старался держаться спокойно. А когда один раз она уж слишком высоко задрала нос, я сказал ей: «Аня, попроще». Она засмеялась, а потом опять состроила почти такую же «звёздную» физиономию. После шестого кадра две её сестры хотели ещё сняться, но в этот момент произошло событие, напомнившее мне старую детскую телепрограмму «Будильник», где играл Юрий Богатырёв: «Но тут появился папа...» Их отец вышел из дверей, увидел меня с фотоаппаратом и своих дочерей и строго приказал им прекратить это дело. Я немного опасался, как бы у меня не отобрали плёнку, но всё обошлось.
Через пару месяцев я отснял последний кадр, отнёс плёнку в студию и получил шесть фотографий, с которых на меня смотрела она. Я немедленно перенёс их на компьютер и мог теперь сколько угодно любоваться ею в разных видах. Потом в Дятькове я сделал ещё один такой набор для отдачи сёстрам. Эти снимки по качеству немного отличались от предыдущих, и я вставил все фотографии попарно в отдельный альбом, чтобы сёстры сами могли выбрать экземпляр для себя.
После одного из вечерних собраний она вместе с подружкой пошла в ту же сторону, куда нужно было и мне. На достаточном удалении от молитвенного дома я догнал их и протянул ей свой альбом. Я сказал, что сделал снимки с праздника, и предложил ей взять по одному фото каждого вида. Она никак не отреагировала и продолжала идти глядя вперёд, а подружка взяла альбом и стала рассматривать фотографии, комментируя вслух. Тогда и она наконец просмотрела их, а потом попросила, чтобы я принёс ей плёнку.
Тут в мою душу закралось подозрение, которому я не хотел верить: я подумал, что она хочет уничтожить мою плёнку или вырезать эти кадры, чтобы у меня их не осталось. Мне было больно думать, что она замыслила такое греховное дело, к тому же совершенно бессмысленное, так как у меня всё равно остались бы сделанные снимки и картинки в компьютере, с которых легко можно отпечатать новые фотографии. Я спросил, зачем ей нужна плёнка, а она ответила, что сама напечатает себе снимки. Я опять предложил ей взять уже готовые фото из моего альбома и сказал, что сделаю ещё сколько ей надо, но она заявила: «Я хочу сама». Немного подумав, я решил поступить по своему принципу непредвзятости: доверять людям до последней возможности. Ведь могло оказаться, что она действительно желает лишь сделать себе фотографии и просто не хочет принимать их из моих рук и за мои деньги. Видя мои колебания, она заверила меня, что ничего с моей плёнкой не случится и что она не будет смотреть на ней другие кадры. Я пообещал, что принесу ей плёнку, и мы разошлись.
Все последующие дни я с беспокойством думал о её просьбе и размышлял, не стоит ли мне отказать ей, чтобы она не поддалась искушению совершить грех. Но в конце концов я решил, что нужно дать ей возможность поступить честно, хотя надежды на это у меня было мало. И я принёс плёнку на следующее собрание. Она сама не обратилась ко мне, а послала подружку, которая попросила меня отдать плёнку. Я сказал, что мне надо ещё поговорить с Аней, но подружка стала убеждать меня обойтись без этого, так как здесь неудобно. Я не стал настаивать и лишь сказал: «Дай честное слово, что вернёте плёнку в сохранности». Она дала слово, и я передал ей плёнку и ушёл.
По дороге домой и дома я молился, чтобы Бог сохранил её от искушения и удержал от греха. Всю неделю я не мог думать ни о чём другом, и голова моя болела от тревожных мыслей. Я еле дождался следующего собрания, после которого получил плёнку назад. Я не стал проверять её в церкви и лишь по возвращении домой достал её из футляра и развернул, глядя на просвет. Кадры с Жатвы были на месте, но все они были исчирканы чем-то острым типа авторучки, в одном месте даже до дырки. Сердце у меня упало, и я с безмерным огорчением подумал, что она всё-таки нарушила своё обещание и совершила беззаконие перед Богом. Глупая, что же она сделала с собой? И как она теперь сможет загладить свой грех? Мне на ум невольно пришёл каламбур, что за нарушение честного слова нужно заплатить честью, то есть выйти за меня замуж. Я грустно усмехнулся этой мысли. Конечно, это был бы самый лучший и желанный для меня способ примирения, да только вряд ли она с этим согласится. Если уж она с заранее обдуманным намерением обманула меня, значит в её сердце нет даже дружеских чувств ко мне. Но я всё равно любил эту бедную неразумную девочку и просил Бога простить ей этот грех и научить её добродетели, честности и состраданию.
При следующих посещениях церкви я ничего ей не сказал по поводу плёнки и ничем не выразил осуждения. Мне хотелось как-то показать ей, что я не держу на неё обиды. Когда я просмотрел ещё раз испорченные кадры, то увидел, что на одном из них лица почти не были затронуты. В Дятькове мне сделали с этого кадра фотографию с приближением, и получился вполне хороший снимок: она, Маша и Лида крупным планом. Я стал носить это фото в собрание, ожидая удобного случая отдать его ей. После одного из служений она села на скамейку впереди меня и о чём-то разговаривала с другими сёстрами. Когда она стала что-то искать в своей сумке, я достал снимок, но она опять повернулась вперёд. Волей-неволей я был вынужден второй раз в жизни прикоснуться к ней: я осторожно тронул её за плечо, показал фото и спросил, хочет ли она себе такое. Она едва взглянула и ответила «нет». Я сказал: «Ну, как хочешь», – и собрался спрятать его. Тогда она сказала: «Ладно, давай», – видимо, не хотела, чтобы снимок оставался у меня. Она взяла его и стала рассматривать, а потом показала подругам, которым тоже хотелось посмотреть. Некоторые из них при этом бросали на меня выразительные взгляды с этаким лукаво-понимающим видом. Меня это нисколько не смущало, и я был бы только рад, если бы все сёстры узнали, как я её люблю, и относились к ней с уважительным восхищением за то прекрасное чувство, которое она пробудила в моём сердце.
Как и всякому влюблённому, мне хотелось слушать и петь песни, созвучные моим чувствам. К сожалению, в христианских песнях не затрагивается тема любви мужчины к женщине, поэтому мне приходилось довольствоваться светскими песнями. У меня на компьютере была собрана коллекция хорошей музыки, в том числе и из русской эстрады. По вечерам я часто оставался на своём рабочем месте, выводил на экран её фотографию и допоздна слушал песни, подпевая им под настроение. В минуты светлой нежности я пел вместе с группой «Руки вверх»:
Когда смотрю в твои глаза,
Я забываю обо всём,
Пленительная их краса
Чарует больше с каждым днём
Я не устану в них смотреть
Ни днём, ни ночью, никогда.
Меня в любой мороз согреть
Твоих глаз может теплота.
Девчонка, я любя
Все звёзды для тебя
Достану с неба для тебя,
Любимая моя.
Как эхо повторю,
Сто раз я повторю:
Тебя одну люблю,
Тебя, девчонка!
Когда же мне было тяжело от разлуки с ней и хотелось поскорее вновь увидеть её, я пел другую их песню:
Я без тебя не живу, не пою,
Лишь о тебе мечтая.
Только сейчас начал я понимать,
Как мне тебя не хватает.
Глядя на её милое, бесконечно дорогое и любимое лицо, я таял от её красоты и изливал свои чувства вместе с Ободзинским:
Песню подобрал на гитаре я,
Жаль, что ты её не слышишь, потому что в ней,
Грусти не тая, я тебя назвал
Самой нежной и красивой – о, и это правда!
Мне хотелось навсегда сохранить в своём сердце её прекрасный образ, чтобы он дарил мне утешение и отраду среди всех трудностей и скорбей моей жизни. Я был уверен, что как бы ни сложилась моя судьба, я всегда буду вспоминать о ней с благодарностью и самыми светлыми чувствами. И я пел с Валерием Меладзе:
Может быть, время кого-то и лечит,
Только мне помощь его не нужна.
Ты возвращайся, а я каждый вечер
Буду тебя вспоминать.
Как ты красива сегодня!
Нет в моём сердце ни боли, ни зла.
Как ты красива сегодня,
Как ты сегодня светла.
Иногда мою душу задевала какая-то одна строчка из песни, и я мысленно возвращался к ней много раз. Так, очень часто я, глядя на фото моей любимой, повторял слова из песни Аллегровой «Незаконченный роман»: «О боже, как была к лицу тебе твоя весна!» – и всякий раз невольно зажмуривал глаза и набирал полную грудь воздуха: так сильно кружила мне голову её ни с чем не сравнимая красота. Другие чувства пробуждала во мне строка из песни «Нас не догонят» группы «Тату»: «Только скажи – дальше нас двое». Я мечтал о том, чтобы так произошло и у меня с ней. Ведь стоит ей только сказать одно слово – и мы будем вместе. Я без малейших колебаний взял бы её в жёны со всеми её недостатками и заблуждениями. Мы могли бы стать прекрасной парой, несмотря на тринадцать лет разницы. У меня от природы было замедленное созревание, и сейчас я выглядел лет на десять моложе своего возраста. Ростом я выше её и занимался с гантелями, так что моё тело ей тоже наверняка бы нравилось. Мы могли бы петь дуэтом и вместе совершать какое-нибудь служение – библиотечное, благовестие, посещение и т.п. В общем, ситуация напоминала мне песню Макаревича:
Он был старше её, она была хороша,
В её маленьком теле гостила душа,
Они ходили вдвоём,
Они не ссорились по мелочам.
И все вокруг говорили: «Чем не муж и жена?»
И лишь одна ерунда его сводила с ума:
Он любил её,
Она любила летать по ночам.
Вся беда заключалась в том, что она меня не любила и даже не считала меня настоящим христианином, слепо доверяя мнению церкви. Если бы она поняла, что на самом деле в споре с братством я прав, то все приписанные мне недостатки стали бы достоинствами: упрямство обернулось бы стойкостью, непослушание – верностью истине, гордость – честью, дерзость – ревностью по очищению церкви. Тогда она смогла бы оценить мою кротость, терпение, великодушие, жертвенность, смелость и другие лучшие качества моей души. И может быть, она решилась бы вознаградить меня за все перенесённые страдания и подарила бы мне счастье, согласившись стать моей женой. Но пока я мог лишь мечтать об этом и жить от одной встречи с ней до другой. Как пел когда-то Виктор Цой:
Засыпая, я вижу твои глаза,
Но они говорят мне «нет»,
Удивляюсь, как ещё я жив.
Припев этой песни пробуждал во мне воспоминания о том вечере, когда она впервые заговорила со мной:
Любовь – это не шутка.
Ты знаешь, я не шучу.
«Я не шучу» – именно эти слова она произнесла тогда в самом начале нашего разговора. Их совпадение с услышанной спустя несколько лет песней о любви казалось мне знаком того, что в её сердце тоже может проснуться любовь ко мне. Это был бы, на мой взгляд, самый лучший итог развития наших отношений, в результате которого всё хорошее было бы вознаграждено, а всё плохое – изглажено и забыто. Я представлял себе наше будущее и опять пел с группой «Руки вверх»:
Ты могла бы меня спасти,
На минуту остаться рядом,
В тишине прошептать: «Прости»,
Только слёз мне твоих не надо.
Подари мне своё тепло
И останься навек со мною.
Ты же знаешь, как тяжело,
Тяжело быть моей женою.
Мне хотелось сделать что-нибудь для её счастья, принести ей радость, удовольствие, как-то содействовать увеличению её награды в вечности. Пока я мог только любить её и молиться о ней, хотя желал бы совершить что-то намного большее, чтобы её имя осталось в памяти многих людей. И я мечтал об этом и пел вместе с группой «Технология»:
В память о тебе я построю город,
В память о тебе стены и стекло,
В память о тебе я возьму немного –
Холод фонарей и камней тепло.
Бывали дни, когда я чуть ли не каждую свободную минуту доставал её фотографию и смотрел на её лицо, не в силах оторваться. Я делал это даже во время общения со своим другом. У меня не было от него тайн, и он всё знал о моих чувствах. При наших встречах он часто, желая сделать мне приятное, спрашивал меня: «Ну как там твоя Анечка?» И я рассказывал ему, когда и где я видел её за прошедшее время и какая она была красивая. Он иногда брал у меня альбом и глядел на снимки, рассматривая её и сравнивая с другими сёстрами. Ему казалось, что ничего особенного в ней нет и что среди них красивее всех Маша. Тогда я предложил ему узнать мнение его соседей, и мы попросили некоторых из них посмотреть фотографии и показать самую красивую на их взгляд девушку. После долгого или не очень рассматривания все они указывали на мою любимую. Так что мой друг был вынужден признать, что я прав, а не просто ослеплён любовью. Впоследствии он тоже не раз вглядывался в её фото, пытаясь понять, что же в ней так привлекает меня. Один раз он сказал мне: «Да, я тебя понимаю», а через несколько дней опять говорил: «Нет, я не понимаю. Она обыкновенная!» Он был не одинок в своём мнении, его соседи тоже не замечали в ней особенной красоты, для них она была лишь слегка симпатичная девушка. Меня это нисколько не смущало и не огорчало, а даже наоборот радовало. Мне было отрадно сознавать, что только я один вижу её удивительную красоту, что лишь для меня она прекраснее всех на свете. Я бы очень хотел, чтобы она знала это и чтобы ей было приятно моё восхищение; жаль, что она не обращала на меня внимания.
Я сам много раз пытался понять, почему её вид так сильно действует на меня. Я давно заметил, что обычно мне кажутся привлекательными лица, чем-то напоминающие моих прежних знакомых (как я впоследствии узнал, психологам хорошо известен этот эффект). И я вспоминал всех девушек и женщин, с которыми был знаком в детстве и юности, но не находил между ними похожую на неё. Однажды я уже в который раз решил перебрать в памяти всех, в кого я когда-нибудь был влюблён. Итак, в школьные годы: одноклассница, соседка – нет, ничего похожего. Дальше, в институте – тоже никого... стоп! Вспомнил!!! Как же я раньше не замечал этого!
В институте никакая из студенток нашей или параллельной группы не трогала моего сердца, и я несколько лет жил без романтических увлечений. Но на очередном курсе у нас появился ещё один предмет, и я увидел новую преподавательницу. И с первого же взгляда она произвела на меня поразительное впечатление. Она не блистала красотой, черты её лица не отличались правильностью, под глазами у неё были тёмные круги, а я был не в силах отвести от неё взгляд, и голова у меня кружилась. Я чувствовал в ней сочетание противоположностей: замкнутость и открытость, твёрдость и ранимость, безразличие к чужому мнению и желание нравиться, уверенность в себе и трогательную беззащитность, которая вызывала у меня желание уберечь её от страданий. Среди наших ребят нашлись острословы, которые придумывали ей насмешливые прозвища и отпускали замечания по поводу её внешности и монотонного голоса, но я не участвовал в их веселье. Я жил от одного её урока до другого, тайно любовался её красотой и слушал её голос как лучшую музыку. Никаких надежд я не питал: она была замужем и у неё уже был сын-школьник. Я не мечтал обладать ею и любил её самой чистой, бескорыстной, нежной и восторженной любовью. Наверное, она скоро догадалась о моих чувствах, да это было и не особенно трудно, ведь я всякий раз старался сесть за первую парту и медлил уходить после уроков. Однажды на лекции она посмотрела мне в глаза и долго не отводила взгляда, продолжая читать материал по памяти. А я с тающим сердцем смотрел в её глаза и, отбросив все свои внутренние заслоны, мысленно кричал ей, как я её люблю и как она прекрасна. Я хотел, чтобы она сознавала свои достоинства и не переживала из-за своей внешности, чужих насмешек или демонстративно не слушавших её студентов. Она ничем не показала, что поняла мои чувства, и в дальнейшем вела себя со мной по-прежнему ровно, не мешая мне издали созерцать её. Я не раз замечал у неё тонкое чувство юмора, но она почти никогда не улыбалась, и лишь однажды я услышал её смех – и этот смех вызвал я! Это случилось, когда я, оставшись после занятий с ней наедине и набравшись смелости, подарил ей духи к Новому году. От неожиданности она рассмеялась, сказала: «Это так неудобно!», но всё-таки взяла мой подарок, и было видно, что ей очень приятно. Я был счастлив, что мне удалось сделать для неё хоть что-то хорошее, доставить ей хотя бы маленькую радость. По окончании же института я больше не виделся с ней; у меня началась заводская жизнь, а потом и христианская, и я лишь иногда упоминал её в своих молитвах.
И вот теперь я снова вспомнил её лицо и с величайшим удивлением осознал, что она чрезвычайно похожа на мою любимую. Я не мог поверить в такое совпадение и решил убедиться, что память не обманула меня. Я узнал её расписание и пришёл в институт к концу её уроков. Когда она вышла из аудитории, я подошёл к ней и сказал, что хотел бы с ней поговорить. Она вспомнила меня и привела в свой кабинет, и мы долго беседовали. Я рассказал ей о своей вере и новой жизни, отдал несколько христианских книжек, спросил и о её делах. А сам всё сравнивал её с Аней и убеждался, что сходство действительно очень большое. Хотя у неё светлые волосы и другой профиль, но в анфас – одно лицо. Я не удержался и сказал ей, что в нашей церкви есть девушка, очень похожая на неё. Она в ответ сказала: «Ну что ж, пусть выйдет замуж за хорошего человека». Мы расстались, и впоследствии я ещё несколько раз приходил пообщаться с ней. Я познакомил её и со своим другом, который тоже увидел её сходство с Аней. Жаль только, что она так и не согласилась сфотографироваться – видимо, считала, что в обыденной одежде и уставшая после занятий будет плохо выглядеть. Но опасалась она совершенно напрасно; она была всё так же красива, и я был рад, что прошедшие годы не повредили её внешности.
Итак, я наконец выяснил, на кого похожа моя любимая, и это вызвало во мне множество разных мыслей. Одна половина сердца говорила мне: «Ну вот, ничего особенного в твоём чувстве к ней нет, она просто разбередила твои старые раны». Но другая половина в ответ возражала: а разве случайно Бог дал мне пережить ту любовь? Может, Он сделал это для того, чтобы я теперь узнал девушку, которую мне суждено любить и с которой Он хочет меня соединить. Может, Он заложил в моём подсознании её образ, и потому я влюбился тогда в похожую на неё женщину. Даже в именах у них оказалось интересное совпадение: она Аня, а та – Таня; она по отцу Николаевна, а та по мужу – Николаева. Не является ли это символическим указанием на то, что моя сегодняшняя любовь при всём её сходстве с прошлой будет всё же отличаться от неё? То чувство было полностью тайным, а об этом некоторые люди уже знают; то было абсолютно безнадёжным, а это пока ещё сохраняет хоть какую-то надежду. И моё прошлое не разделяет, а наоборот ещё крепче привязывает меня к моей любимой.
Я продолжал ездить в церковь и часто брал с собой свой фотоальбом. Однажды перед собранием я положил его вместе со сборником песен на скамейку рядом с собой, а потом увидел приехавшего издалека друга и пошёл поприветствовать его. Когда же я вернулся на своё место, альбома там не было. Я оглянулся по сторонам и увидел, что на сцене на задней скамейке сидит Саша, держит в руках мой альбом и вынимает из него фотографии. Я быстро подошёл к нему и сказал: «Саша, отдай!» Он отказался, мотивируя это тем, что я будто бы сделал эти снимки против желания его сестёр. Наш спор услышал служитель (его тесть, кстати) и спросил, в чём дело. Саша передал ему альбом и сказал, что хотел забрать у меня эти фото, сделанные мной без разрешения. Служитель посмотрел, потом вытащил оставшиеся снимки и заявил, что сам возьмёт их и покажет другим, а мне отдал пустой альбом и велел идти на место.
Я стал настаивать, чтобы мне вернули фотографии, так как они принадлежат мне и к тому же сделаны по просьбе сестёр. Служитель сказал, что обсудит это вместе с церковью после собрания. Я не верил его словам, так как он уже не раз говорил мне одно, а делал другое. Поэтому я потребовал, чтобы он прямо сейчас объявил церкви о предстоящем разбирательстве. Он ответил, что сделает это потом, а сейчас пора начинать служение. Тогда я отказался уйти на своё место и остался на сцене рядом с проповедниками. После молитвы и пения я сел и невозмутимо смотрел на первый ряд, где сидела она с сёстрами. Они все весело улыбались, глядя на меня, – наверно, им было забавно видеть меня среди служителей. Несмотря на все неприятности, я был очень рад, что могу так близко видеть её и доставить ей хоть немного веселья. После проповеди и общей молитвы служитель всё же объявил церкви, что после богослужения будет членское собрание по поводу того, что произошло со мной. Я перешёл на своё место и стал ждать разбирательства.
На членском собрании обо мне, как всегда, было сказано много пустых обвинений, не относящихся к делу: что я распространяю лжеучение, нарушаю порядок в церкви и т.д., ну и под конец – что я насильно сфотографировал сестёр. Я в ответ сказал, что они сами попросили меня об этом. Служитель спросил их, и отдельные из них заявили, что не хотели сниматься на мой фотоаппарат и думали, что это чей-то чужой. По-моему, ничего абсурднее этого объяснения придумать было нельзя. Во-первых, мой древний аппарат просто невозможно спутать с каким-либо другим. А во-вторых, если бы кто-то другой одолжил им свой фотоаппарат, то я был бы самым последним человеком, к которому они обратились бы с просьбой сфотографировать их. На празднике присутствовало множество братьев, и совершенно не было нужды просить о помощи еретика, с которым запрещено общаться. А некоторые из сестёр сказали, что я их снимал, пока они позировали кому-то другому. Я попросил служителя посмотреть на фотографии – там же все они глядят в мой объектив и улыбаются, насильно такие снимки сделать невозможно. Но он не стал меня слушать и объявил церкви о своём решении изъять у меня эти фото. Это решение было бы противозаконным даже в том случае, если бы я и в самом деле сфотографировал сестёр без их согласия, а уж так тем более ничем не оправданно. Однако никто из членов церкви ни единым словом не возразил против такого самоуправства служителя.
Таким образом на виду у множества верующих и с их одобрения против меня было совершено деяние, которое в уголовном кодексе определяется как «грабёж (открытое хищение чужого имущества), совершённый группой лиц». Меня уже не удивляло, что искренние христиане могут со спокойной совестью творить зло, считая его добром. Раз уж они ухитряются игнорировать отдельные места Священного Писания, то можно ли ожидать от них соблюдения государственных законов, написанных грешниками? Однако я не собирался молчаливо сносить их беззаконие – не для того, чтобы отстоять свои права и вернуть фотографии, но чтобы они могли исправить свой грех и не навлекли на себя Божье наказание. Поэтому я по окончании собрания высказал Саше свою точку зрения на его поступок. Но он всё равно не видел криминала в своих действиях и даже предложил мне денег в качестве компенсации. Я отказался, и тогда он сунул мне в карман несколько купюр и монет. Я тотчас вытащил их, разжал кулак, и они упали на пол, а я заявил, что не продавал снимки и что деньги не являются им равноценной заменой. Он же сказал: «Ну всё, тебе заплатили», – и ушёл. Я, конечно, не стал подбирать деньги и тоже уехал домой.
В следующий раз я вновь обратился к служителю, когда мы после собрания вместе шли на остановку. Я опять рассказал ему, как было дело на празднике, и убеждал вернуть мне фотографии. Он, видимо, поверил, что я говорю правду, и обещал получше разобраться с сёстрами и тогда уже решить судьбу снимков. Я ждал две недели, но никаких изменений не произошло, а потом Саша сказал, что мои фото отдали другим служителям и мне их уже не вернут. Он так и не видел за собой вины, несмотря на все мои обличения, и всё твердил, что заплатил мне. Тогда я спросил его: «Ну а если бы у тебя забрали что-нибудь самое дорогое и взамен предложили деньги, что бы ты делал?» Он, естественно, не смог найти приемлемого ответа, а кто-то из молодёжи спросил с намекающей подковыркой: «Почему самое дорогое?» Я лишь чуть улыбнулся: ясное дело, что мои слова прозвучали почти как признание в любви. Наверно, это поняли и знакомые мне девочки-подростки, одна из которых, уходя и уже почти скрывшись за поворотом, обернулась и с улыбкой помахала мне рукой. Мне было очень приятно её дружеское внимание, и я не раз потом с благодарностью вспоминал её в своих молитвах.
Опять мне пришлось думать, как ещё я могу повлиять на ситуацию. И я решился при удобном случае поговорить непосредственно с ней. После одного из собраний она пошла одна на остановку, и я по пути догнал её и попросил о разговоре. Она сказала: «Не ходи за мной, а то я сейчас позвоню братьям, они приедут и пересчитают тебе рёбра». Её слова показались мне смешными – как будто у меня так много рёбер, что их трудно сосчитать. И я со смехом ответил: «Ну сколько же можно считать мои рёбра?» Она тоже засмеялась и сказала: «Тебе ещё не считали». Я стал убеждать её повлиять на Сашу, чтобы он мог загладить свой грех против меня; она ведь знает, что я делал фотографии по их просьбе. Она ответила: «Я тебя не просила», – и заявила, что не хотела, чтобы у меня были её снимки: «Кто знает, что ты с ними делаешь?» Я не понял, чего она опасалась – что я буду над ними колдовать? Или использовать для греховных занятий в качестве возбуждающего средства? Ну уж насчёт этого она могла быть абсолютно спокойна: её вид никогда не вызывал во мне нечистых чувств и мыслей, а только самые светлые и прекрасные. Ещё она сказала, что у неё был как раз такой план: сначала испортить мою плёнку, а потом забрать и фото; она давно хотела этого. Я слушал, как она без смущения признавалась в своём коварном замысле, и чувствовал лишь нежную жалость к ней. Меня печалило, что она ещё ничего толком не понимает в жизни, не сознаёт опасности плохих поступков и не научилась руководствоваться страхом Божьим. Потом она опять стала обвинять меня в том, что я её преследую, и потребовала, чтобы я уходил, иначе она позвонит братьям. Я не спешил уходить от неё, тогда она достала телефон, сказала: «Я звоню», – и начала нажимать на кнопки. Я не боялся её угроз, хотя и не хотел, чтобы она жаловалась на меня своим братьям, так как Бог вряд ли одобрил бы её за это. Поэтому я сказал, что вовсе не хожу за ней, а просто иду на свою остановку. И после обмена ещё несколькими фразами мы пошли дальше порознь. Лишь потом, когда она уже перешла через дорогу, я оглянулся и проводил её прощальным взглядом.
Этот разговор не привёл к перемене моих чувств к ней, я всё так же продолжал любить её. Даже когда она несправедливо обвиняла меня, я не испытывал никакого раздражения. Я стоял перед ней, слушал её краем уха, а сам смотрел в её такие близкие глаза и думал, что в жизни не видел ничего прекраснее. Именно это впечатление и запомнилось мне больше всего. А ещё я заметил, что в этот раз её глаза были не просто голубыми, а почти серыми. И мне на ум пришло сравнение: «цвета пасмурного неба». С этого времени я полюбил смотреть на небо в хмурые дни – оно напоминало мне о её глазах, и у меня становилось светлее на душе.
И ещё два эпизода из моих тогдашних встреч с ней оставили яркий след в моей памяти. Как-то раз я после собрания разговаривал с её отцом на улице, а тут вышла и она в очень нарядной одежде. Он подозвал её и что-то ей сказал, а потом, видимо, её наряд показался ему слишком ярким и вызывающим, и он произнёс педагогическим тоном: «Внешний вид, конечно, не очень». Я же внимательно посмотрел на неё и с улыбкой возразил: «Я бы так не сказал». А она смотрела мимо меня на отца и улыбалась – такая юная, цветущая, жизнерадостная, с сияющими глазами. Ну разве можно было всерьёз придраться к чему-нибудь в её облике? Наверняка и отцу было приятно видеть её такой, и своё замечание он высказал больше для меня, чтобы я не слишком терял голову из-за её внешности. Только он уже ничего не мог поделать с моими чувствами к его дочери, как бы он ни старался.
В другой раз по окончании служения она осталась с несколькими сёстрами на сцене и разговаривала с ними, а я сидел подперев голову и задумчиво глядел на неё. Подружки, видимо, обратили её внимание на меня, и она с напускным смущением сказала мне: «Не смотри на меня, я стесняюсь». От её слов на меня нахлынула тёплая волна радости: ведь это впервые за долгое время она вновь сама заговорила со мной, да ещё так игриво. Это было явным признаком того, что моё внимание всё-таки было ей приятно и что она хоть немного симпатизирует мне. Так не говорят с тем, к кому полностью равнодушны или испытывают лишь негативные чувства. И я растроганно думал: «Стесняйся, моя хорошая, стесняйся сколько угодно». А вслух ответил: «Я не на тебя», – это чтобы она не ощущала неловкости перед подругами. Они тоже, по-видимому, хотели сгладить эту ситуацию и высказали предположение, что я смотрел просто в её сторону. Хотя они наверняка всё прекрасно понимали и мои чувства к ней не были для них секретом.
Когда у меня полностью исчезла надежда вернуть фотографии, я напечатал себе две из них с менее повреждённых кадров и опять мог любоваться ею когда хотел. Приближалось время очередного крещения, и я на всякий случай попытался найти в Интернете законы о фотографировании, чтобы лучше знать свои права. Сведений об этом было мало, и мне пришлось просмотреть огромный объём информации, зато я был уверен, что не упустил ничего важного. Я нашёл, что запрещено снимать то, что составляет государственную, коммерческую, семейную или личную тайну; также при нахождении на принадлежащей кому-то территории нельзя производить фотосъёмку без разрешения хозяина. С улицы же можно свободно фотографировать чужие дома, машины и другое имущество. Если же некоторая организация или лицо желает запретить съёмку в определённом месте, то им необходимо получить для этого письменное разрешение местной администрации. Ещё я отыскал закон о том, что нельзя снимать отдельно стоящего человека без его согласия, а нескольких – можно. Это вполне соответствовало моим внутренним установкам, и мне без разъяснений было понятно этическое обоснование данного запрета. Ведь если на фото человек будет один, то может возникнуть впечатление, что он позировал специально для того, кто его фотографировал. Когда же на снимке запечатлено двое или больше человек, то самой очевидной является мысль, что они снимались друг для друга и фотограф здесь ни при чём. Другая группа законов устанавливала запрет на использование сделанных фотографий в коммерческих и рекламных целях без договорённости с запечатлёнными на снимке лицами (или владельцами собственности), а также для монтажа непристойных изображений. В результате всех изысканий я убедился в своём законном праве снимать любые группы людей и мероприятия, проходящие на общественной территории, в том числе и крещение.
Так что в первое воскресенье августа я пришёл на берег реки морально подготовленным к любым возможным вопросам и нападкам. Когда я достал свой фотоаппарат, служитель заявил, что не разрешает мне фотографировать. Я возразил, что это моё законное право, гарантированное Конституцией. Он не стал препираться и лишь сказал, что предупредил меня. Началось служение, и я открыл футляр и стал готовиться к съёмке. Ко мне тут же подошёл один из братьев-проповедников и довольно громко потребовал, чтобы я убрал свой аппарат, говоря: «Ты что, не слышал – служитель тебе запретил». Я ответил ему в своём репертуаре и хотел выбрать позицию для снимка. Он начал мне мешать, закрывать обзор, оттеснять в сторону, хвататься за мой фотоаппарат – и всё с обвинениями. Его шумное поведение нарушало порядок богослужения, и другие просили его успокоиться и оставить меня. Вместо него ко мне подошёл пожилой брат и попробовал меня устыдить, говоря: «Что ж ты делаешь? Зачем мешаешь служению? Тебя же как человека просили». Я ответил, что не делаю ничего плохого, это другие мне мешают, – и опять поднял свой аппарат. Тогда он прошипел: «Ах ты, гадёныш!» – и с силой вцепился в объектив, крутя его и пытаясь оторвать. Советская техника выдержала испытание на прочность, и он тоже после увещаний братьев отошёл от меня ни с чем. Я выпрямил чуть погнувшийся затвор, но тут ко мне опять направился первый брат, а чуть позже и ещё один – разнимать нас. Мне уже порядком надоела вся эта свистопляска, и я сказал, что сделаю только одну фотографию – и всё. Меня спросили, зачем мне это надо и не собираюсь ли я послать этот снимок куда-нибудь. Я заверил, что это фото мне просто на память, и тогда последний брат попросил ретивых «сторожей» не мешать мне. Я взял в кадр группу крещаемых в белых одеждах (рядом с ними как раз стояла и она) и наконец-то сделал снимок, после чего честно спрятал фотоаппарат в футляр. Остальная часть служения прошла спокойно, и я лишь удивлялся поведению этих самовольных надзирателей – ради чего им надо было так суетиться и превращать собрание в балаган? Хоть бы перед неверующими зрителями постеснялись или брали бы пример со служителей, не обращавших на меня внимания.
А когда я вместе со всеми вернулся к молитвенному дому, меня ожидал неожиданный сюрприз. Служитель заявил, что так как я не послушался его, то меня больше не будут пускать в собрание. Я не поверил своим ушам и переспросил: «Как – вообще или только сегодня?» Он сказал, что вообще никогда не пустят, даже на территорию церкви, если только я не покаюсь. Тогда, чтобы как-то обличить его в нарушении справедливости, я спросил, кто это решил – церковь или он сам. Он ответил, что это его решение и что он скажет об этом на членском собрании. Потом он подозвал нескольких братьев и поручил им охранять молитвенный дом, чтобы я не прошёл туда. Это была совершенно излишняя мера, так как я и не собирался соваться в церковь без разрешения.
Я стал ожидать конца собрания, надеясь, что меня вызовут для разбора моего поведения и принятия решения обо мне. Но всё было сделано без меня, и когда верующие вышли на улицу, мне сообщили, что меня решено не пускать в собрание. Я пытался опротестовать этот приговор и говорил о своём праве фотографировать. Некоторые христиане, видимо, сознавали это и заявили, что меня наказывают не за фотографии, а за то, что я приношу в церковь свои заблуждения. Я сказал, что это неправда: до сих пор меня беспрепятственно пускали в собрание несмотря на мои убеждения, и побудительной причиной запрета стало моё сегодняшнее поведение на крещении, а в нём не было ничего противозаконного или бесчинного. Но я так и не смог ничего изменить, и запрет против меня остался в силе.
Я поражался, как верующие могли пойти на такое вопиющее нарушение христианских принципов. «Не написано ли: дом Мой домом молитвы наречётся для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников» (Мар.11:17), – слова Христа к фарисеям исполнились и в моей ситуации, как я и предупреждал в своём последнем письме к служителям Совета Церквей. Я всерьёз опасался печальных последствий для братства, ведь не так давно в Туле взорвали молитвенный дом, из которого за пару лет до этого меня тоже выставили подобным насильственным образом. Хотя сейчас я надеялся, что Бог не разрушит этот дом, так как сюда ходит моя любимая, а я не хотел, чтобы она терпела лишения из-за чужих грехов.
Но в любом случае я чувствовал себя обязанным как-то выразить протест против такого беззаконного обхождения и побудить верующих пересмотреть и отменить этот запрет. И у меня созрел необычный замысел, опять-таки крайне рискованный для моей репутации. Я пришёл на следующее собрание, на которое меня не пустили, встал перед воротами, и когда в доме началось общее пение, я тоже начал петь псалом вместе со всеми, а потом и второй. Сторожа с весёлым удивлением смотрели на меня и отпускали шутки в мой адрес, но я оставался невозмутим. В конце концов, для чего я приехал в церковь? Раз я пришёл славить Бога, значит буду это делать хотя бы и так – на улице, в одиночку. Вскоре пение в доме закончилось, настало время проповеди – вот тут-то для меня и началось самое главное. Я собрался с духом и громко запел псалом «У двери Я твоей стою», который хорошо подходил к моей ситуации и являлся как бы моим обращением к церкви.
Лиха беда начало, а дальше было уже проще. Я пел песни одну за другой с короткими перерывами, исполнил даже хоровой псалом «Се стою у двери и стучу». По улице мимо меня иногда проходили люди, но я не обращал на них внимания и не прекращал петь. Мне хотелось, чтобы верующие поняли, что я не беззаконник и их враг, а тоже любящий Бога христианин, не стыдящийся исповедовать Господа перед окружающими. Время от времени из молитвенного дома выходили братья, смотрели на меня, некоторые говорили, что я мешаю служению, другие отпускали насмешки, а я всё продолжал свой концерт. Выходил также и её отец, добродушно подшучивал надо мной и оценивал моё пение. Ему особенно понравился в моём исполнении псалом «Адонай, аллилуйя». Таким образом я спел несколько десятков песен и надеялся, что моё выступление доставило удовольствие многим членам церкви. Правда, после собрания я услышал немало резких и осуждающих слов, но я видел и улыбки на лицах, и моё настроение ничуть не испортилось. Это было моё прощание с церковью, и больше я не собирался приезжать сюда и устраивать акции протеста перед запертыми воротами. Мне только было очень жаль, что меня лишили возможности видеть мою любимую, и я лишь надеялся, что она хотя бы изредка будет приезжать в Бежицкую церковь, где я смогу встретиться с ней.
Однако в ближайшие два месяца Бог дал мне возможность ещё дважды побывать в этой церкви. В первый раз это случилось на праздник Жатвы, куда я приехал вместе с братом. Я думал, что на этот праздник запрет не распространяется и что во всяком случае члены церкви не станут при множестве гостей прогонять меня, чтобы не потерять лицо перед неверующими. Так оно и получилось. Когда я ступил за церковные ворота, стоявший там молодой брат сперва дёрнулся мне навстречу, потом увидел моего брата, остановился, махнул рукой и сказал: «А, ладно». Я прошёл в молитвенный дом, и служители тоже не стали мне препятствовать и усадили меня на задней скамейке. Здесь я опять смог увидеть её, и даже очень близко. Перед началом собрания она спустилась с балкона и задержалась перед зеркалом, и я повернулся и взглянул на неё. Она поправляла свою косынку, чуть наклоняя голову, трогала уложенные волосы и вся была как олицетворение весны. А я смотрел на её нежные маленькие руки, любовался её мягкими грациозными движениями, и у меня в голове всплыли строчки из песни Глызина «Ты не ангел»:
Смотришь ты в зеркало или в окно –
Волосы вьются по ветру.
Даже не знаю, за что мне дано
Счастье увидеть всё это.
И я подумал, как же мне всё-таки повезло, что я повстречался с ней на этой земле. Ведь она могла бы родиться в другом городе, или я не приехал бы учиться в Брянск и никогда не увидел бы её. Я был бесконечно благодарен Богу за то, что Он подарил мне счастье любить самую прекрасную девушку на свете. В ходе служения я ловил каждую секунду, когда мне было видно её, и впитывал в себя её образ, чтобы потом хранить его в памяти до следующей нашей встречи. Также и во время застолья, когда она наряду с другими сёстрами разносила тарелки, я тоже смотрел на неё и не мог наглядеться на её улыбку, глаза, ловкие быстрые движения, на всю её целиком, и чувствовал себя счастливым оттого, что я её люблю.
А в другой раз в Брянск приезжал оркестр под управлением служителя Совета Церквей Пушкова и давал два концерта: сначала в регистрированной церкви, а на следующий день в этой. Я был на первом концерте и после его окончания подошёл к Пушкову и рассказал ему о наложенном на меня запрете. Он добродушно поговорил со мной, но всё равно в конце сказал, что не может отменить решение поместной церкви. Зато он пригласил меня и на свой второй концерт, так что я смело пришёл на запрещённую территорию. Когда меня пытались остановить, я заявил, что меня пригласил лично Пушков, и таким образом вновь оказался в молитвенном доме. Было полно гостей, и меня отправили на балкон, где я нашёл подходящее место на передней скамье. Потом сюда же пришло много молодых христиан, и среди них была моя любимая. Она встала на ступеньке позади меня, и я время от времени оборачивался и смотрел снизу на её лицо. Она не глядела на меня, но, конечно же, видела мои движения и знала, куда я смотрю. Её глаза были обращены на сцену, она слегка улыбалась, а иногда подпирала рукой щёку с задумчивым видом. А у меня от её близости захватывало дух, и мою душу переполняла нежность и благодарность к ней за то, что она рядом со мной.
Больше никаких открытых служений в церкви не было, и я не приезжал туда. Всё же мне изредка выпадало счастье увидеть её в Бежицкой церкви – на молодёжном общении или когда ей вдруг вздумается побывать здесь. В остальное время мне приходилось довольствоваться её фотографиями и воспоминаниями. А ещё иногда при чтении книг мне встречались строки, которые вдруг напоминали мне о ней. Так, в повести Тургенева «Ася» рассказывалось о влюблённости взрослого человека в юную девушку необычного полудетского характера, и я читал спокойно, пока не наткнулся на обращение главного героя к своей возлюбленной: «Анна Николаевна!» Это совпадение поразило меня, и дальше я уже представлял перед собой образ моей любимой. О, если бы она вот так же села ко мне на колени, посмотрела в мои глаза ищущим взглядом и доверчиво прижалась ко мне, счастливо выдохнув одно слово: «Твоя!» Уж я бы не отказался от брака с ней из-за страха перед общественным мнением и неясным будущим – если бы только она любила меня...
Я прочитал также роман Набокова «Лолита» (из которого и узнал слово «нимфетка») о запретной страсти мужчины к легкомысленной девочке с испорченной душой. У меня было мало общего с чувствами героя, и лишь один абзац глубоко затронул моё сердце. Это было место, когда он после долгих поисков вновь увидел ту, которой раньше обладал и которая уже вышла замуж и ждала ребёнка. Вот основной текст с сокращениями:
«И вот она была передо мной, уже потрёпанная, с уже не детскими вспухшими жилами на узких руках, с гусиными пупырышками на бледной коже предплечий, с мягкими «обезьяньими» ушами, с небритыми подмышками, вот она полулежала передо мной (моя Лолита!), безнадёжно увядшая в семнадцать лет, с этим младенцем в ней, – и я глядел, и не мог наглядеться, и знал – столь же твёрдо, как то, что умру, – что я люблю её больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете, или мечтал увидеть на том. Вы можете глумиться надо мной и грозить очистить зал суда, но пока мне не вставят кляпа и не придушат меня, я буду вопить о своей бедной правде. Неистово хочу, чтобы весь свет узнал, как я люблю свою Лолиту, эту Лолиту, бледную и осквернённую, с чужим ребёнком под сердцем, но всё ещё сероглазую, всё ещё с сурьмянистыми ресницами, всё ещё русую и миндальную, всё ещё Карменситу, всё ещё мою, мою... Всё равно, даже если эти её глаза потускнеют до рыбьей близорукости и сосцы набухнут и потрескаются, а прелестное, молодое, замшевое устьице осквернят и разорвут роды, – даже тогда я всё ещё буду с ума сходить от нежности при одном виде твоего дорогого, осунувшегося лица, при одном звуке твоего гортанного молодого голоса, моя Лолита».
Я чувствовал то же самое к моей любимой, хотя она никогда не принадлежала мне. Пусть она выйдет замуж за другого, пусть потеряет всю свою красоту, пусть причинит мне много страданий – всё равно я буду любить её больше всего на свете, всё равно она будет для меня самой прекрасной, всё равно я буду благословлять её имя и молиться о её счастье. Что бы ни случилось, как бы ни сложились наши судьбы, она навсегда останется в моём сердце – моя девочка, моя красавица, моя самая светлая, нежная, чистая, самая трепетная, дивная и прекрасная любовь.
Но больше всего ассоциаций у меня вызывал образ Дэзи из повести Александра Грина «Бегущая по волнам». Уже одно только описание её внешности поразило меня: «Она была темноволосая, небольшого роста, крепкого, но нервного, трепетного сложения, что следует понимать в смысле порывистости движений. Когда она улыбалась, походила на снежок в розе». Всё это удивительно точно подходило к моей любимой, особенно улыбка – о Господи, её улыбка! И дальше: «Дэзи застеснялась и немного скокетничала, медленно подняв опущенные глаза. Это у неё вышло удачно: в каюте разлился голубой свет». Да, у неё именно такие чудные, небесного цвета, сияющие глаза, от взгляда которых всё вокруг становится светло. И она была так трогательно прелестна, когда сказала мне: «...я стесняюсь».
По сюжету у Дэзи был жених, а с главным героем она просто дружила и общалась, и только в драматической сцене прощания обнаружились её тайные чувства:
«Она, затуманясь, смотрела на меня прямо и строго; затем неожиданно бросилась мне на грудь и крепко обхватила руками, вся прижавшись и трепеща.
Что не было мне понятно – стало понятно теперь. Подняв за подбородок её упрямо прячущееся лицо, сам тягостно и нежно взволнованный этим детским порывом, я посмотрел в её влажные, отчаянные глаза, и у меня не хватило духу отделаться шуткой.
– Дэзи! – сказал я. – Дэзи!
– Ну да, Дэзи; ну, что же ещё? – шепнула она.
– Вы невеста.
– Боже мой, я знаю! Тогда уйдите скорей!
– Вы не должны, – продолжал я. – Не должны...
– Да. Что же теперь делать?
– Вы несчастны?
– О, я не знаю! Уходите!
Она, отталкивая меня одной рукой, крепко притягивала другой. Я усадил её, ставшую покорной, с бледным и пристыженным лицом; последний взгляд свой она пыталась скрасить улыбкой.
... Я шёл прочь бесцельно, как изгнанный, никуда не стремясь, расстроенный и удручённый. Дэзи была существо, которое меньше всего в мире я хотел бы обидеть... Я надеялся, что её порыв случаен и что она сама улыбнётся над ним, когда потекут привычные дни. Но я был благодарен ей за её доверие, какое она вложила в смутившую меня отчаянную выходку, полную безмолвной просьбы о сердечном, о пылком, о настоящем».
Я читал это и представлял, как что-то подобное могло бы произойти и в моей жизни. Я думал, что когда-нибудь у неё тоже появится жених – нормальный молодой христианин, и впереди будет ожидаться благословлённый церковью брак и семейная жизнь по обычным баптистским правилам – всё как и у всех. И я буду с болью в сердце смотреть, как она готовится отдать себя другому, и мысленно отпущу её. Но однажды она воспротивится этой гладкой повседневности, этому стандартному благополучию, в котором нет места сильнейшим чувствам и безоглядным порывам. Она вспомнит человека, который многие годы переносил гонения за верность истине и при этом безгранично и преданно любил её и ради её блага совершал из ряда вон выходящие поступки, не останавливаясь ни перед какими преградами и жертвами. И она придёт ко мне и скажет: «Я не хочу так больше жить, возьми меня к себе, ты лучше всех на свете».
Но это были всего лишь несбыточные фантазии, плод мечтательного воображения. Вряд ли она сможет переменить своё мировоззрение и сойти с конвейера, променять свой покой на борьбу, удобства на лишения, уважение товарищей на их же поношение. Одно только правда: я меньше всего на свете хотел бы обидеть её или причинить ей страдания. Я всегда буду для неё самым преданным другом, которому она может доверить любые свои проблемы и переживания, к которому она может обратиться с просьбой о помощи, зная, что я не отвернусь от неё и не воспользуюсь её трудностями в своекорыстных целях. И я буду хранить в своём сердце благодарность за её добрые порывы, за капельки тепла, которые она пролила в мою израненную душу. Иногда под влиянием чтения я смотрел на её фотографию, на «этого полуребёнка, которого надо было, строго говоря, гладить по голове», и мысленно повторял: «Дэзи! Дэзи!» – и меня наполняла щемящая нежность к ней.
И ещё одно место совпадало с моими переживаниями: «Когда мне хотелось отдохнуть, остановить внимание на чём-нибудь отрадном и лёгком, я вспоминал Дэзи. Эта девушка много раз расстраивала и веселила меня, когда, припоминая её мелкие, характерные движения или сцены, какие прошли при её участии, я невольно смеялся и отдыхал... Я ощущал её личность так живо, что мог говорить с ней, находясь один, без чувства странности или нелепости». Вот так же и я много раз в трудные минуты думал о моей любимой, вызывал в памяти подробности наших встреч и получал утешение и отраду. А временами, глядя на её фото, я изливал свою душу и говорил ей о том, как она прекрасна и как я люблю её.
Книга заканчивалась счастливым браком, и мне хотелось, чтобы так произошло и в моей жизни. Было ещё одно неожиданное совпадение: главного героя звали Гарвей, а мой знакомый американский миссионер, приезжавший к нам домой, переделал моё имя на свой англоязычный манер и стал называть меня Харви. По-английски эти имена пишутся одинаково – Harvey. Это могло быть Божьим указанием на то, что меня также ожидает семейное счастье с моей любимой.
Прошёл год, и опять настало время крещения, и вновь после долгого перерыва я пришёл на служение в изгнавшую меня церковь. На этот раз я сделал три снимка, и никто уже не пытался мне помешать. Увидел я и мою ненаглядную, она тоже ходила с кучей чьих-то фотоаппаратов и снимала крещаемых. Я стоял в стороне и с нежностью смотрел на её красивую стройную фигурку, уже полностью зрелую и женственную, и мне вспомнились поэтические строки из Писания: «Ты выросла и стала большая, и достигла превосходной красоты: поднялись груди, и волоса у тебя выросли... И проходил Я мимо тебя и увидел тебя, и вот, это было время твоё, время любви» (Иез.16:7-8). Да, это время для неё уже наступило. Испытала ли она уже счастье любви? Узнала ли, как проходит первая взрослая влюблённость? Влюблена ли сейчас в кого-нибудь? Я не знал этого и лишь желал, чтобы она научилась любить и не ошиблась в выборе своей судьбы.
В этот же день я побывал в пятидесятнической церкви «Спасение» и там познакомился с двумя молодыми девушками. Одна из них была красива как ангел, а вторая трогательно мила и добра ко мне. Она первая подошла пообщаться со мной и пригласила меня на их домашнее служение. Я стал посещать их группу, постоянными членами которой были ещё три молодых сестры и взрослый брат-гитарист, и вскоре очень ко всем привязался. Теперь у меня были хорошие верующие друзья, и мне было намного легче переносить разлуку с моей любимой.
Потом наступил очередной праздник Жатвы, и я уже без сомнений пришёл в церковь. Один из братьев встревожился и хотел выпроводить меня из молитвенного дома, но я сказал, что на Жатву меня пускают, и он успокоился. Я занял место на балконе, откуда мне было хорошо видно сцену. Там среди участников струнного оркестра сидела и она. На ней был яркий синий костюмчик и голубая косынка, и она была похожа на незабудку. Я сделал себе на память один снимок и без помех любовался ею. Мне было приятно, что она играет в оркестре, и я просил Бога благословить её и в этом служении, чтобы она своей музыкой принесла много доброго плода и получила большую награду на небесах.
В конце года в Бежице проходило молодёжное общение, на которое пришла и она. Как и на том давнем празднике, она стояла на балконной лестнице, а я внизу немного справа от неё. На этот раз мне было неудобно оборачиваться к ней, и я очень редко бросал на неё взгляды, а в основном видел её краем глаза. Но меня радовало уже то, что она находится здесь, так близко от меня. В один из моментов меня вдруг посетила фантазия: а что было бы, если бы она положила свою руку мне на плечо? Наверное, от такого неожиданного счастья я бы тут же потерял сознание. Ведь для меня это означало бы очень многое: что она принимает меня как друга, доверяется мне и хочет на меня опереться и что ей приятна моя близость. Вот было бы смешно посмотреть со стороны: сестра только дотронулась до еретика, а он лишился чувств и грохнулся на пол. И как это верующие не додумались до такого способа борьбы со мной? А взяли бы и подговорили её, чтобы она меня обняла и посмотрела мне в глаза – и меня можно было бы уносить на кладбище. Конечно, это лишь шутка, но я думаю, что мне было бы не жалко расстаться с жизнью таким образом.
Долго ли, коротко ли тянулось и летело время, а 17 сентября 2006 года пришёл черёд праздника Жатвы в Дятькове. Я почти не надеялся, что она будет на празднике, так как в последние годы она не приезжала сюда. Но в этот раз она приехала, причём одна из всей своей многочисленной семьи. Это очень удивило и обрадовало меня, мне это казалось Божьим чудом. Я сидел на боковой скамейке, а её место было между сёстрами впереди меня. Мне было плохо её видно, я почти не видел её лица, а в основном спину, волосы и косынку. Всё равно я был счастлив и всё время смотрел на неё, не обращая внимания ни на что вокруг. И вот в ходе этого служения со мной произошло то, о чём я никогда бы не подумал, чего я ни за что не смог бы вообразить и не поверил бы, что такое возможно.
Нет, мне не было никакого видения, не послышалась ангельская музыка, в меня не ударила молния и никаких сверхъестественных способностей я не получил. Я тихо сидел, смотрел на мою любимую, радовался и сам не заметил, как меня наполнило невыразимо прекрасное чувство. В какой-то момент я вдруг осознал, что в моём сердце абсолютно нет ни малейшей капельки скорби. Я сам безмерно удивился этому и попытался проверить себя. Вот сидит девушка, которую я люблю, но она меня не любит – неужели я ничуть не страдаю от этого? Она никогда не будет моей – неужели это нисколько не печалит меня? Она скоро уедет, и я уже не буду видеть её, моё удовольствие кончится – неужели мне совсем-совсем не грустно? Оказывается, нет, нет и нет – я не чувствовал даже самого крошечного сожаления. Меня переполняло ничем не омрачённое беспредельное счастье, оно просто распирало меня как воздушный шар, и мне казалось, что я вот-вот взорвусь! Что бы я ни делал, как бы ни сидел, куда бы ни смотрел – я был всецело наполнен этим чистейшим, сильнейшим, глубочайшим и совершеннейшим наслаждением от любви к ней. Я подумал, что именно такое состояние и называется блаженством.
И тогда я понял, что со мной случилось. Видимо, Бог дал мне испытать святую любовь – ту, которая будет на небесах. В ней не было ни следа телесного влечения, и мне стало понятно, почему в Царстве Небесном люди не будут жениться. По сравнению с этим блаженством истинной любви все другие удовольствия ничего не стоят, и даже мысль о них не приходит в голову. Наверное, такой первозданной любовью любили друг друга и Адам с Евой до грехопадения. Они тогда не имели физической близости, и я теперь знаю почему. Просто их до отказа наполняло счастье уже оттого, что они рядом, и больше им ничего другого не хотелось. Это потом они впали в грех и утратили духовную чистоту, в результате чего на первый план вышли телесные наслаждения, хотя и хорошие, но не совершенные. А в вечности Бог устранит всякий грех и его последствия, и тогда вновь будет царить любовь – та, которую я ощущаю сейчас, а может и ещё прекраснее.
И внезапно меня озарило, что я самый счастливый человек на свете! Ведь я испытал в своей жизни самое прекрасное чувство, о котором мечтают все люди, но которое вряд ли кто познал. Во всяком случае, никто из моих знакомых и авторов прочитанных мной книг не говорил ни о чём подобном. Я ощутил добрую жалость ко всем остальным людям, не знающим этой совершенной любви. А из моей души она сейчас лилась через край, и я любил всех без исключения, но больше всего, конечно, её. И ещё больше меня радовало сознание того, что это будет вечно продолжаться на небесах, где будет и моя любимая и где она тоже будет любить меня вот так. Чего же ещё мне можно желать на этой земле? Мне для счастья не нужно больше ничего – ни признания церкви, ни жены, ни богатства, ни других земных благ, и теперь я не собирался стремиться ко всему этому.
Я почувствовал, что с этого дня у меня началась новая жизнь. Сегодняшний праздник стал для меня судьбоносным переломным моментом, который вполне можно сравнить с покаянием и крещением. При покаянии я освободился от осуждения, при крещении – от греха, а теперь я стал свободным от плотской печали. Конечно, я ещё буду иметь скорби из-за болезней, своих согрешений или других внешних причин, но уже никогда не буду жалеть себя или унывать. Я больше не способен страдать душой за себя, а могу только сострадать другим. Меня же самого всегда будет приводить в самое радужное настроение воспоминание о ни с чем не сравнимой любви, которую я испытал на этом празднике, а также знание того ещё более прекрасного, что ожидает меня в вечности.
Так что я сидел и прославлял в сердце Бога за то, что Он привёл сюда мою любимую и открыл во мне источник счастья. Я словно летал на крыльях, и душа моя как будто не умещалась в теле и, казалось, готова была вот-вот его покинуть и воспарить в небеса. Мне хотелось без промедления расстаться с этой землёй, и я был бы только рад сию же минуту принять смерть за веру в Иисуса. А ещё более желанным для меня было бы отдать свою жизнь за мою любимую, чтобы спасти её от смерти или от какой-нибудь другой беды. Но в этом пока не было нужды, и я стал размышлять, что же я реально могу для неё сделать. Любовь, которую она пробудила во мне, не была пассивной и расслабляющей, а наоборот деятельной и полной энергии, и я чувствовал себя способным совершить великие дела. Немного подумав, я вдруг понял, как я могу отблагодарить её и содействовать её счастью. То, что я замыслил, было весьма оригинально, хотя нечто похожее уже имело место в истории. Я решил, что никому не расскажу об этом, пусть это останется моей тайной до самой вечности. Хоть мне и трудно удерживать эту тайну внутри себя, но открывать её нельзя, это было бы похоже на похвальбу. В принципе, другие могут и сами догадаться, что может сделать человек, в сердце которого живёт такая любовь, – для этого достаточно вспомнить кое-что из истории, литературы или даже советской эстрады. Но я всё равно не буду подтверждать или опровергать их догадки, так будет намного интереснее.
После всего происшедшего со мной я решил непременно сделать её фотографию на память об этом знаменательном празднике. Удобный момент подвернулся, когда она пела песню вместе с моей сестрой и женой служителя. Она стояла между ними в полупрофиль ко мне, и я без лишнего стеснения достал свой аппарат и сфотографировал её, отчего моя радость стала ещё больше. По окончании богослужения я вышел на улицу и стал звонить своему брату в Москву, чтобы рассказать ему, как я счастлив. Но он, видимо, отключил телефон на время собрания, и мне так и не удалось дозвониться до него, что, впрочем, нисколько не омрачило моего настроения.
Затем настало время праздничного обеда, и я подождал, пока она сядет за стол, и занял место напротив неё. Мне хотелось, чтобы она тоже видела мою радость и хоть немного ощутила мою любовь к ней. Однако бдительный служитель тут же поспешил пересадить её подальше от меня, и это лишь добавило мне веселья. Можно было подумать, будто я собирался её съесть на виду у всех. Если бы он только знал, что творилось в моём сердце, он тогда, наверное, посадил бы меня рядом с ней да ещё велел бы ей поухаживать за мной и развлекать беседой. Ведь за каждое мгновение радости, которую она подарила бы мне, её награда на небесах увеличивалась бы даже невозможно представить насколько. Вот было бы интересно посмотреть реакцию гостей на такой номер! Я представлял себе эту ситуацию и чуть ли не вслух смеялся, а сам при всяком удобном случае смотрел на неё, лаская её взглядом и стараясь передать ей мою любовь.
Потом праздник кончился, и все гости разъехались. Я тоже пошёл на остановку, всё так же переполненный счастьем, и поехал в Бежицкую церковь на вечернее собрание. Там я совершенно неожиданно вновь увидел её, и опять без стеснения любовался ею. Вечером перед сном я славил Бога за этот самый счастливый день и Его чудесный дар, которым Он наградил меня. Я лёг спать и до последней секунды сознания был полон радости.
Самое поразительное было впереди. Ощущение счастья не покидало меня ни на миг всю следующую неделю. С момента пробуждения и до отхода ко сну, дома, в дороге и на работе, что бы я ни делал, над чем бы ни думал – меня наполняло всё то же блаженство. Это было что-то невообразимое! Я жил как в волшебном сне и сам поражался – такого просто не бывает! Ну, не может человек быть таким счастливым, вот вечером или завтра утром это пройдёт. Но это не проходило ни вечером, ни завтра, ни послезавтра. Дни летели, а я всё летал, и этому полёту не было конца. Это невозможно объяснить ничем иным, как только Божьим чудом. Пусть кто-нибудь из скептиков, из тех, кто считает меня еретиком или одержимым, попробует объяснить, за какие такие заслуги я удостоился этого неведомого никому на земле блаженства и кто мне его подарил. Бесы, химия, болезнь мозга? Кто так думает, поздравляю с третьим пунктом. Я же принял это как награду от Бога за мою верность истине и множество перенесённых страданий.
В воскресенье я опять был на празднике Жатвы в Брянске и наслаждался лицезрением моей любимой. На этот раз она была одета в чёрную юбку и белый пиджачок. Я смотрел на неё с огромной нежностью и счастливой благодарностью и молился почти только о ней одной. Когда она пела с молодёжью, я встал и сфотографировал их группу, хотя и знал, что это будет не по нраву служителям порядка. И действительно, один из братьев сказал: «Зачем ты фотографируешь молодёжь? Тебе это не нужно». А я ответил: «Вы даже не можете представить, как мне это нужно». И потом во время застолья я смотрел, как она ходила в цветистом фартуке, разнося тарелки. Мне хотелось запечатлеть её и в таком виде, но всё же я решил, что это было бы слишком откровенно и могло бы вызвать её недовольство. А я не хотел, чтобы она испытывала из-за меня неприятные чувства, пусть лучше веселится и не знает огорчений.
По окончании праздника я пошёл в церковь «Спасение» и по дороге всё вспоминал её и называл её всеми ласковыми словами, какие только мог придумать. В церкви знакомые спрашивали меня: «Как дела?», и я уверенно отвечал: «Лучше всех!» Все дивились моему необычайно радостному виду и настроению и допытывались, что же со мной произошло. Я мало что им рассказал, а в основном улыбался и говорил: «Потом узнаете». Увиделся я и с братом, он как раз приехал из Москвы на собрание, и я ему сказал, что живу как в раю. Он стал спрашивать о причинах такого моего состояния, и я отвечал, что причина одна – любовь. Он спросил: «Любовь к кому – к Богу?», а я сказал: «Нет, к девушке». Он был очень удивлён, особенно когда выяснил, что эта девушка меня не любит, и не мог понять, каким образом я могу быть счастливым. А я просто излучал радость и ощущал горячую любовь ко всем окружающим. И моей милой подруге, у которой были какие-то проблемы с женихом, я мог с чистой братской нежностью сказать: «Не грусти, я очень тебя люблю, и Бог тебя любит, всё будет хорошо». А она в конце нашей беседы сказала, что как будто чувствовала во мне что-то особенное, потому, наверное, и обратилась ко мне.
С началом новой недели мои чувства стали незаметно утихать, и во вторник вечером я уже ощущал себя в обычном состоянии. Я не грустил об этом и не пытался искусственно вызвать в себе прежнюю эйфорию. Я знал, что всё равно никогда уже не буду прошлым человеком и что меня всегда будет радовать воспоминание об этих удивительных днях моей жизни. Когда-то я прочитал в книге Ильясова «Чёрная вдова» такие строки: «Пусть потом тебя упрячут в колодец с решёткой наверху. Угонят на чужбину. Повесят. Женят на обезьяне с кривыми ногами, плоским носом и ртом до ушей. Пусть ты давно уже сед – всё равно ты спокоен и горд, улыбчив, неунывающ. Подвижен, дружелюбен, доволен жизнью. Ты знаешь тайну. Ты видел любовь». Эти слова теперь в полной мере можно было отнести ко мне. Что бы ни было у меня впереди, я всё равно буду счастлив. Я знаю любовь.
Каждый день я вспоминал мою любимую и мечтал чем-то отблагодарить её за всё, что я получил через неё. Я знал, что этой осенью ей исполнится 20 лет, и очень хотел подарить ей что-нибудь на этот юбилей. В качестве одного из подарков я решил посвятить ей свою книжку о разводе, которую я уже давно начал писать, но никак не мог довести до конца. А теперь благодаря новой энергии, пробуждённой во мне любовью, я за одну неделю закончил своё сочинение. Только я не знал, когда у неё день рожденья, и думал, как бы это выяснить. Ведь если я спрошу об этом её отца, он поймёт, что у меня на уме, и может запретить ей принимать что-нибудь от меня, да и за мной тоже будет следить. На других членов семьи тоже вряд ли можно положиться, они мне ничего не скажут и наверняка доложат отцу о моём подозрительном интересе к его дочери. В конце концов я решил воспользоваться старым проверенным способом: поехал в адресное бюро и купил справку о её месте жительства. Из этой справки я узнал, что её день рожденья уже прошёл неделю назад, 2-го октября. Но это опоздание меня не смутило; я датировал этим числом свою книжку, распечатал её и сделал красивую обложку из конфетной коробки. Кроме того я напечатал цветную картинку с изображением её созвездия – Весов – в виде красивой звёздной девушки и вставил её в фоторамку. Мне оставалось только написать ей письмо, в котором я хотел рассказать ей о том, что произошло со мной на празднике. Я надеялся, что ей будет приятно узнать, какие необыкновенные чувства она пробудила во мне.
В этот период у меня вдруг стали рождаться песни о любви. Впервые это произошло, когда я слушал песню Игоря Николаева «Пять причин». Эта грустная песня не отвечала моим чувствам, но меня затронула её строка: «Первая причина – это ты». И мне пришла в голову идея написать к этой песне свои слова по той же схеме: первый куплет обо мне, а второй – о моей любимой, и в припеве строка: «Первая причина – это я». И за пару дней я сочинил свой текст, так что моя песня была уже не печальной, а оптимистично-радостной. Я с удовольствием её пел и был рад, что теперь у меня есть собственное поэтическое произведение, посвящённое моей прекрасной «музе».
Немного позже моё внимание захватила «Песня о любви, которой не было» группы «Непара». Эти слова глубоко отозвались в моём сердце, и я подумал, что так же можно сказать и о моей любви. Она была со мной многие годы, но для других её как будто не было. Она была никому не нужна, ей так и не дали выйти наружу, проявиться во всей её красоте и силе, о ней не говорили, её не принимали, она так и осталась безответной и не увенчалась желанным результатом. А она была прекрасна, и в ней было всё – нежность, доброта, терпение, вера. Её не поняли, не оценили, мимо неё прошли, но в небесах она засияет нетленной славой и будет награждена признанием и ответной вечной любовью.
Я решил написать в своей песне о том незабываемом вечере, когда маленькая девочка впервые окликнула меня на тёмной дороге. Мне хотелось запечатлеть воспоминание о том, какая она была тогда – милая, добрая, весёлая, забавная. С того времени она жила в моём сердце и будет жить вечно, потому что Бог приготовил для нас Царство. С такими мыслями я и сочинил свою песню. Она получилась не то чтобы грустной, а просто такой лирической, и наполняла меня светлыми чувствами.
А ещё через некоторое время мне запала в сознание песня Кристины Орбакайте «Ты ненормальный». Мне была очень близка её идея – сравнение любимого человека с чем-то особенным: ты же солнце, ты же небо, ты же песня, ты же счастье. Эти слова прекрасно подходили к моей любимой, и я захотел сочинить песню о том, кто она для меня. Ещё там была такая фраза: «Мне тебя подарила осенняя ночь, чтобы мне никогда больше с небом не спорить». По этому образцу, но только в жизнерадостном ключе, я задумал написать о том, кто мне её подарил и для какой прекрасной цели. Таким образом у меня и сложилась третья песня, которая понравилась мне больше всего и приносила мне много радости.
Об этих-то трёх песнях я и упомянул в своём письме к любимой, чтобы доставить ей удовольствие – ведь не каждой сестре посвящают песни, а тем более три штуки сразу. Я закончил письмо и спрятал его от чужих глаз внутрь рамки с картинкой, потом напечатал поздравления, а также сделал то фото с праздника Жатвы – она получилась на нём просто замечательно. Теперь надо было придумать, как отдать ей мой подарок. Ведь если ждать её у молитвенного дома, то мне не дадут подойти к ней и не отпустят её одну в дорогу, а при свидетелях она не возьмёт у меня ничего. Поэтому я решил попытаться застать её одну, когда она после вечернего собрания пойдёт на свою остановку.
Я предварительно съездил осмотреть дорогу, чтобы найти место, где я мог бы ждать её. Мне хотелось, чтобы с дороги меня не было видно, а я мог видеть участок, достаточный для её опознания. Но такой удобной засады я не нашёл и лишь наметил место, откуда я мог видеть прохожих в течение пары секунд. И в воскресенье вечером я встал там и начал ожидать. Было уже темно, и ситуация напомнила мне, как я однажды на другой дороге тоже хотел отдать ей какое-то письмо. Да, история повторяется, как бы не повторились и результаты. Кто знает, как она поведёт себя, если я выйду к ней из этого тёмного угла? Лучше об этом и не думать, а то начнут мерещиться бинты и костыли, а то и кладбище. До чего же идиотское положение! Ну почему я должен прятаться, чтобы отдать девушке подарок? Соседние жильцы увидят и подумают: какой-то маньяк поджидает жертву, надо вызвать милицию. Весело, что и говорить. Так вот я стоял и смотрел на дорогу, стараясь разглядеть прохожих. Я видел, как мимо прошли несколько членов церкви, и понял, что собрание закончилось. Я прождал ещё около часа, но её так и не увидел. Промелькнули какие-то девчата, бежали на автобус, но среди них я не заметил похожей на неё. Так я и уехал домой ни с чем.
Ещё дважды я пытался подкараулить её – в среду и на другом месте, но всё равно её не увидел, только понапрасну промёрз. Потеряв надежду на этот способ, я в конце концов пришёл к молитвенному дому ко времени окончания собрания, подождал служителя и попросил его разрешить мне приходить на служения, заверяя, что я не буду ни с кем говорить о моих взглядах. Он сперва припомнил мои провинности, потом объяснил, каких людей они не пускают в церковь, а в конце сказал: «Ну а насчёт тебя что? Мы никому не запрещаем посещать собрания». Я чуть не упал от неожиданности и едва поверил своим ушам. Потом немного опомнился и спросил: «Так я могу приходить сюда на собрания?» Он подтвердил: «Можешь приходить». На всякий случай я сообщил: «Тогда я приду в следующее воскресенье». Он ответил: «Приходи». На этом наш разговор и закончился.
Весь вечер я отходил от своего потрясения и думал, смеяться мне или плакать. Два года меня не пропускали в церковь, на праздниках некоторые братья прогоняли – а теперь вдруг оказывается, что никакого такого запрета не было. Два долгих года я был лишён возможности видеться с моей любимой, ждал её редких появлений в другой церкви – а сейчас выходит, будто я занимался ерундой, никто не мешал мне приходить на служение. Ну ладно, хорошо хоть так всё обернулось, могло быть и хуже. Теперь я наконец-то смогу увидеть её и как-нибудь отдать ей мой подарок.
Однако в воскресенье её на собрании не было, и на следующем служении тоже. Я не знал, почему она не приходит в церковь и вообще где она сейчас. Может, за это время она уже вышла замуж и уехала в другой город? Вряд ли, я ничего такого не слышал, хотя кто мне будет докладывать? Я продолжал ездить сюда, и однажды она наконец появилась. Опять я в течение всего собрания смотрел на неё одну и отдыхал душой. Но я так и не решился подойти к ней после служения, так как рядом с ней всё время кто-нибудь был. Пришлось мне ждать следующего раза, который мог оказаться таким же.
Наконец после какого-то из собраний я увидел её стоящей за воротами лишь с одной подружкой. Я подошёл к ней, но не стал сразу предлагать свой подарок, а для начала сказал так: «Аня, я сделал твою фотографию с праздника Жатвы в Дятькове». Я ожидал, что она ответит: «Ну давай», а я тогда скажу, что она у меня в комплекте с подарком. Но она заявила, что от меня не возьмёт «нитки и ремня от обуви». Услышав от неё эти слова Авраама, я понял, что ничего у меня не получится. Слишком сильно она настроена против меня, раз отказывается взять даже своё фото. Что ж, Бог свидетель, я сделал всё что мог. Жаль только, что она так и не узнает, какие великие благословения я получил через неё.
Так что моё желание не осуществилось, зато благодаря ему я обрёл возможность вновь посещать собрания. Может, Бог так и задумал? Выходит, это опять-таки её заслуга, что с меня сняли запрет. И вообще, если бы не она, то мне было бы незачем приезжать в эту церковь. Я ведь приходил на служение лишь для того, чтобы увидеть её. Правда, теперь она редко бывала здесь, но всё равно я помнил, что она ходила сюда. Я мог представить её сидящей в хоре или на ряду, мог достать её фотографию и вспоминать её, мог молиться о ней и славить за неё Бога. Кроме того, здесь были её родные, которые напоминали мне о ней. Я смотрел на её отца и думал, что она похожа на него и что он воспитывал и оберегал её. Смотрел на её маму, которая родила и взрастила её и передала ей свою женственность. И я благодарил Бога за её родителей, без которых она не появилась бы на свет и я не познал бы любви и счастья. Я видел её братьев и сестёр, в лицах которых проглядывали и её дорогие черты. Чаще всего я смотрел на Машу, которая в моём сознании была тесно связана с ней и больше других походила на неё. К тому же среди всех девушек в церкви Маша была самой красивой, и на неё было просто приятно посмотреть. Иногда ей так надоедало моё внимание, что она закатывала вверх глаза и испускала длинный вздох. Это выглядело очень забавно, и я всякий раз невольно улыбался и получал заряд веселья. Но когда в собрании вдруг появлялась моя любимая, все остальные для меня исчезали, и я видел только её. Как цветок постоянно поворачивается к солнцу, так мои глаза всегда обращались к ней. В этом не было ничего странного: когда человек может видеть нечто самое прекрасное для него, разве захочется ему смотреть на что-нибудь другое? Вот так же было и со мной, и пусть на небесах это будет похвалой для моей любимой.
А весной состоялась свадьба Лиды, на которой она была подружкой невесты. Это меня порадовало и успокоило: значит она ещё не вышла замуж. Во время служения она стояла на сцене рядом с Лидой, которая ростом была теперь гораздо выше её. Она была одета в блестящее зелёное платье с большим вырезом на спине, и я заметил, что у неё слегка торчащие лопатки, как и у меня самого. Это наполнило меня особенной нежностью к ней, как будто она стала мне ещё ближе. Я поймал себя на мысли, что мне нравится в ней абсолютно всё: рост, фигура, осанка, походка, причёска, не говоря уже о лице. Я не видел в её облике никакого недостатка, ничто не цепляло и не отталкивало мой взгляд, всё было мне по сердцу – и так было всегда. Такое впечатление, как будто Бог специально создал её так, чтобы она нравилась мне в любом виде, любой одежде и любом настроении. Жаль будет, если она выйдет замуж за того, кто не сможет оценить всей её прелести и не будет дорожить сокровищем, которое ему досталось.
Мне часто думалось, что я с радостью променял бы все наслаждения на возможность постоянно видеть её. Я был бы согласен не получать приятных ощущений от еды, секса, музыки, зрелищ, ароматов, произведений искусства, чтения, игр, общения, природы, если бы вместо этого мне была дарована способность видеть её когда пожелаю. И мне было нелегко отказывать себе в этом удовольствии, когда по воскресеньям я из чувства долга ехал утром в Дятьково в маленькую евангельскую церковь, где я пел для прихожан, а иногда и проповедовал. И даже когда я думал о будущей жизни на небесах, меня больше всего радовало то, что там я буду вместе с ней и смогу любоваться ею сколько угодно. Ничего желаннее этого для меня не было, и более того, я мог бы от всего сердца сказать: где она – там рай.
Я много раз поражался, каким удивительным образом Бог даровал мне счастье через мою любимую. Если бы мне заранее сказали об этом, то я, наверное, просто не смог бы этому поверить. И я представлял себе такую картину: вот я ещё подросток, живу своей школьной жизнью, и вдруг как-то под Новый год мне является ангел и говорит: «Пойдём со мной, я покажу тебе ту, кто подарит тебе счастье». И мы летим невидимые в большой город и опускаемся в небольшом домике. Я вижу там семейную пару и их детей: трёх мальчиков, девочку и маленького ребёнка в кроватке. Я начинаю было приглядываться к девочке, но ангел подводит меня к младенцу и говорит: «Вот, это она». – «Эта кроха? Но она ведь только родилась, а я уже в седьмом классе. Неужели она будет меня любить?» – «Нет». – «Не будет? А как же тогда она подарит мне счастье?» – «Ты будешь любить её». – «Как? Безответно? Но это же так больно! Как это может быть счастьем?» – «Потом узнаешь». И вот я вглядываюсь в её лицо, как будто пытаясь увидеть там свою судьбу, а она равнодушно смотрит своими маленькими голубыми глазами в потолок и занята лишь какими-то своими неведомыми мыслями. И я всё дивлюсь и не могу представить себе, каким образом этот крошечный человечек сможет когда-то сделать меня счастливым. Я спрашиваю: «А можно мне будет ещё раз увидеть её немного подросшей?» – «Можно», – отвечает ангел. И через шесть лет он вновь приносит меня в этот дом. Там уже не одна маленькая девочка, а целых три, и они вместе играют и резвятся. Старшенькая убегает от младших и весело хохочет, а они пытаются схватить её за косичку с голубым бантом. Я вижу её большие смеющиеся глаза и сверкающую белоснежную улыбку, и в моём сердце вдруг что-то вздрагивает. Во мне начинает возрастать предчувствие, что это правда и я действительно когда-то буду любить её больше всего на свете. Есть в ней что-то такое, что глубоко трогает мою душу и пробуждает желание сделать всё возможное для того, чтобы она была счастлива и никогда не знала горя. Ангел говорит мне: «Теперь ты забудешь обо всём увиденном и уже не вспомнишь её, но однажды ты встретишь её на своём пути, и твоё сердце узнает её». Я возвращаюсь домой и всё забываю, и моя жизнь продолжает идти своим чередом. Я завершаю учёбу, устраиваюсь на работу, знакомлюсь с христианами, прихожу к вере в Бога, начинаю читать Библию, потом сталкиваюсь с заблуждениями, переношу притеснения и одиночество, мечтаю о счастье. И вот однажды я сижу в церкви на последней скамейке, и моё внимание задерживается на симпатичной голубоглазой девочке маленького роста с заплетёнными в косу тёмными волосами...
Эта фантазия часто приходила мне на ум, когда я размышлял о Божьих делах в своей жизни и дивился Его путям. Ведь обычно безответная, безнадёжная и непроходящая любовь является мучением и источником постоянных страданий. Кто бы мог подумать, что Бог может превратить её в самую огромную радость и источник нескончаемого счастья? Кто бы мог поверить, что обыкновенная девушка способна принести человеку неизмеримое блаженство одним лишь фактом своего существования? И я думал, что Бог создал её специально для меня – не обязательно для брака, но для того, чтобы сделать меня счастливым. Пусть она меня не понимает, не любит, не поощряет – всё равно она преобразила и сделала прекрасной мою жизнь. Как поётся в уже упоминавшейся песне «Ты не ангел»:
Пусть не ангел ты – мне это всё равно,
Ведь для меня сошла ты с небес.
Раз уж речь опять зашла о песнях, стоит рассказать об одном занятном случае. Однажды я смотрел на её фотографию и в какой-то момент подумал, как бы я мог её назвать, чтобы отразить её сущность. Она так прекрасна и притом является дочерью Всевышнего Бога, наследницей Царства Небесного – какое же название ей подойдёт? Может, королева? Но это слово звучит как-то холодновато, и в нём чувствуется что-то немного надменное, к тому же оно кажется чересчур взрослым для неё. Тогда, может, принцесса? Да, точно, это слово ей как раз подходит: в нём слышится теплота, нежность, восхищение и смирение перед недосягаемой высотой и совершенством. Придя к такому заключению, я несколько раз повторил: «Моя принцесса». И тут же у меня в голове как будто что-то щёлкнуло, и в моём сознании вдруг всплыла первая строчка из песни Моисеева «Щелкунчик», а следом за ней и остальные:
А он принцессой её своей называл,
Она смеялась над ним, а он по ней тосковал.
Она сторонилась его, и только во сне
Он мог быть с ней.
Её подружки говорили: «Он щелкунчик, да,
Длинные руки, рот до ушей – ну просто беда».
Он знал об этом, но любил всё сильней,
Мечтая о ней.
Я невольно усмехнулся такому неожиданному совпадению. Надо же: думал-думал и наконец, что называется, изобрёл велосипед. Однако так и должно быть; по выражению одного писателя, в любви каждый заново открывает то, что уже давно известно другим. Так и мои чувства оказались очень похожими на переживания героя этой песни. Ну что ж, в настоящем «Щелкунчике» всё кончилось хорошо: он освободился от своей уродливой оболочки и превратился в красивого принца под стать той, за которую он самоотверженно сражался и которая составила его счастье. Так и с меня когда-нибудь осыплется шелуха из людских ярлыков, предубеждений и наговоров, и станет виден мой настоящий облик, который понравится и моей принцессе, открывшей во мне любовь.
Моё чувство давно уже не было тайным, о нём знали многие люди. Я рассказывал о моей любви своим заводским подругам, друзьям-пятидесятникам из церквей «Спасение» и «Пробуждение», некоторым хорошим знакомым. Часто я приходил домой к вахтёрше из моего общежития и помогал её дочке в учёбе, и они были в курсе всех моих новостей. Я показывал им фотографии моей любимой, рассказывал об истории моих отношений с ней, пел свои песни. Дочка называла её не иначе как музой, и её обычными вопросами ко мне были: «Ну как там ваша муза поживает?» или «Ну что, видели музу?» А ещё я как-то после вечернего собрания зашёл в салон «Евросеть» около остановки и познакомился там с несколькими продавщицами. Я раздал им христианские брошюры, пригласил в церковь, рассказал о моей вере, а заодно поведал и о моей любви. По их просьбе я в отсутствие посетителей спел для них сочинённые мной песни, которые им очень понравились. Я стал частенько заходить к ним пообщаться, и они иногда спрашивали меня, не сочинил ли я что-нибудь новенькое. Только моим родным я не хотел открываться, особенно маме, чтобы у неё не возникло отрицательного отношения к моей любимой – ведь какой матери приятно, когда её сына отвергают? Также и в церкви я пока никому не говорил о своей любви, хотя всем наверняка уже было всё ясно, так как моё поведение и красноречивые взгляды не оставляли никаких сомнений в моих чувствах.
И вот после одного из собраний ко мне подошёл один брат, который часто старался побыстрее выпроводить меня из молитвенного дома и обычно говорил мне: «Игорь, служение закончилось, можешь идти домой». Правда, я почти никогда не следовал его совету и по возможности оставался до тех пор, пока не уйдёт моя любимая. И в этот раз он тоже спросил меня, почему я не ухожу, а я ответил, что мне трудно так сразу уходить. Тогда он сказал мне: «Лучше уж признайся, что остаёшься ради какой-то сестры». И я, собравшись с духом, ответил: «Мне и правда трудно уходить... – тут я сделал небольшую паузу и закончил: – ...от любимой девушки». «Ну вот, – оживился и словно обрадовался он, – так бы и говорил». И он стал убеждать меня выбросить её из головы, так как ничего у меня с ней не получится, и прямо заявил: «Она тебя не любит». А я ответил: «Я знаю». Он рассказал стоявшему рядом брату, как она от меня убегала, а я сказал: «А её никто не просил убегать от меня». Он посмеялся, а потом стал говорить, что мне надо жениться, а о ней забыть, потому что она за меня не пойдёт. Я ответил, что она всё равно подарила мне счастье и я всегда буду благодарен ей. Он сказал, что ему меня жалко, а я возразил, что меня жалеть не надо, это я жалею всех людей, потому что они не знают счастья, которое познал я. Он лишь махнул рукой, оставив попытки вразумить меня, и пошёл домой.
Так я впервые рассказал членам церкви о моей любви – на десятом году с того момента, когда во мне зародилось это чувство. И так получилось вовсе не потому, что раньше я боялся признаться, а просто до сих пор меня никто не спрашивал о моём отношении к ней. Теперь же для меня наступил новый этап открытости, и я был только рад этому. Мне хотелось, чтобы и она знала о моей любви и получала от этого заслуженное удовольствие.
В следующий раз она вышла после собрания на улицу, а я встал на ступеньках и глядел на неё. Дул лёгкий ветерок, и я вдруг подумал, что ветру хорошо – он её обнимает. Если бы я был ветром, я бы тоже мог это делать. И у меня возникла идея написать на эту тему стихотворение и сложилась его первая строка: «Ветер может тебя обнять». Потом я ещё подумал, что если бы я был цветком, то она смотрела бы на меня с удовольствием. Я стал дальше размышлять о том, кто ещё в этом мире может сделать для неё что-то хорошее или получить от неё какую-то радость. Солнце может подарить ей своё тепло, птицы могут петь ей песни. А ведь я тоже мог бы делать для неё всё это, и даже лучше, чем они. К сожалению, я лишён такой приятной и желанной для меня возможности. Но зато я могу делать то, чего больше никто и ничто на свете не может – любить её самой прекрасной любовью. И это самое великое наслаждение из всех возможных на этой земле. Поэтому я не буду завидовать кому бы то ни было или желать оказаться на чьём-то месте; наоборот, это мне пускай завидуют все и всё во вселенной.
Такие мысли теснились во мне, когда я поздним вечером сочинял свои стихи. Я лёг спать, продолжая подбирать слова и рифмы, и мне удалось сложить три строфы. Утром я, ещё не вставая, опять стал думать над стихотворением, и вскоре у меня получились ещё два четверостишья, причём последнее в удивительно краткой форме объединяло всё то, что имело отношение к моим чувствам. Я даже сам не ожидал, что у меня получится такое компактное и вместе с тем ёмкое произведение. При работе над ним мне в голову пришла ещё одна захватившая меня мысль. Я подумал, что всякое творение создано для какой-то хорошей цели и имеет своё предназначение, которое оно может исполнять лучше, чем кто бы то ни было. Значит можно сказать и наоборот: если существует какое-то хорошее дело, которое может наилучшим образом исполнять лишь кто-то один во всём мире, то это и есть его предназначение. Придя к такому выводу, я приложил его и к себе. Есть под небом одно очень хорошее дело – любить её, и я могу делать это лучше всех на свете. Никто другой никогда не сможет любить её так, как я, бесполезно даже и пытаться – для этого надо быть мной и пережить всё то, что пережил я. Значит это и является моим призванием от Бога, и я должен его исполнять несмотря ни на что. Пусть её мужем станет кто-то другой, пусть другие будут заботиться о ней, помогать ей, приносить ей радость – может, это входит в их предназначение и будет у них получаться лучше, чем у меня. Но любить её самой чистой, нежной, безграничной и совершенной любовью буду только я один во всём мироздании.
Вечером я общался с вахтёршей, и к нам присоединился живущий в нашем общежитии писатель, недавно выпустивший свою книжку рассказов. За свою жизнь он написал также и много стихотворений, и я сообщил ему как коллеге по перу, что сочинил стихи. Он заинтересовался и попросил меня прочитать моё творение, и я рассказал ему свой стих. Он внимательно выслушал и сказал, что это прекрасные стихи. Позднее я узнал, что он потом ещё раз в разговоре с вахтёршей вспоминал обо мне и удивлялся, как это я сумел написать такое стихотворение. Мне было очень приятно получить такое подтверждение художественных достоинств моего произведения, и я сказал вахтёрше, что это заслуга моей музы. Я дал почитать этот стих и моей подруге Лене из церкви «Пробуждение», которая вела нашу домашнюю группу. Она прочла его дома, поняла заложенные в него мысли и прислала мне сообщение: «Очень хорошие стихи!» Я и сам чувствовал, что у меня получилась по-настоящему ценная вещь, и очень хотел, чтобы моя любимая узнала об этом и с удовольствием смотрела на этот плод пробуждённого ею вдохновения.
После очередного собрания она задержалась в молитвенном доме вместе с Сашей и ещё несколькими молодыми христианами. Я вышел наружу и раздумывал, как бы отдать ей мой стих и стоит ли вообще пытаться сделать это. Потом я всё же решил, что это мой долг, и опять зашёл в дом через вход около сцены. За пианино сидел Саша, и я подошёл к нему, сел рядом и сказал, что я написал стихотворение, посвящённое Ане, и хотел бы отдать его ей – не мог бы он оказать мне содействие? Он немного помедлил, переваривая такую неожиданную просьбу, а потом попросил почитать мой стих. Я дал ему листок с напечатанным текстом, и он долго его читал, а она тем временем ушла домой. Наконец он закончил чтение, вернул мне листок, и я сказал, что он сам видит – ничего плохого в моём стихотворении нет. Но он всё равно не взялся передать ей мой стих и лишь потолковал со мной о моём отношении к ней и вообще о моей неправильной с его точки зрения жизни. Всё же я остался доволен разговором с ним и надеялся, что и другие узнают от него о том, что я сделал в честь его сестры.
А после следующего собрания она пошла в сторону моей остановки вместе с мамой. Я долго шёл за ними, не решаясь приблизиться, потом они задержались, и я их обогнал. Наконец я остановился, подождал их и обратился к её маме: «Простите, можно мне с вами немного поговорить?» Она удивлённым тоном переспросила: «Со мной? А почему со мной?» Я ответил: «Потому что с Аней я стесняюсь». Она слегка улыбнулась и спросила, о чём я хотел поговорить. Я сказал, что две недели назад видел Аню в собрании, а наутро написал стихотворение и хочу его отдать ей – пусть она порадуется. Я добавил, что Саша уже читал его и не нашёл там ничего плохого. Но мама, всё так же пряча улыбку, сказала: «Нам папа не разрешает». Я выразил своё сожаление по поводу этого, рассказал об отзыве писателя, упомянул и о том, что сочинил ещё три песни о ней, и в конце сказал: «Я только хочу, чтобы она знала об этом и чтобы это было ей приятно». На этом мы и расстались: они пошли дальше, а я сел в троллейбус и поехал домой.
Ну и наконец в следующее воскресенье я решился поговорить с её отцом. Я долго ждал, когда он окажется свободен, и не реагировал на призывы идти домой, объясняя, что у меня есть к нему дело. Так что в конце концов служитель попросил его выяснить, что мне от него нужно. И я рассказал ему о моём стихотворении и желании передать его Ане. Он немного поговорил со мной о том, что мне нужно делать и чем не стоит забивать голову, чтобы я не питал напрасных надежд. Потом я опять спросил, как же быть с моим стихом, и предложил ему самому взять его и, если он захочет, дать почитать его Ане. Он сказал: «Ну хорошо, я могу его взять». И я отдал ему свой листок и только попросил, чтобы он его не выбросил. Кстати, Саша тоже был тут и отозвался о моих стихах, сказав, что они «сексуальные». Эта характеристика показалась мне очень смешной: можно подумать, будто я, как молодой Пушкин, сочинил какую-то порнографию. Конечно, там есть слова «обнимать», «гладить волосы» и «касаться губ», которые какому-либо сверхбдительному товарищу могли бы показаться слишком чувственными, да только это было сказано о ветре и розе, а их вряд ли можно обвинить в домогательстве и непристойности. И я очень надеялся, что мой стих понравится и принесёт радость моей любимой.
После этого у меня вновь наступил творческий взлёт, и я сочинил ещё две песни на музыку из репертуара певицы Макsим. Одну из них – на мотив песни «Сон» – я уже давно хотел написать, но никак не мог придумать окончание припева и второй куплет. А теперь мне наконец удалось найти нужные слова и воплотить свой замысел в жизнь. Эту песню я построил в форме обращения, как будто я прямо рассказываю моей любимой, как много радости я получаю оттого, что она у меня есть. Моя песня получилась очень светлой и нежной и всегда поднимала мне настроение и приносила отраду моей душе.
А через некоторое время меня вдохновила песня «Мой рай». У неё была замечательная мелодия, но вот слова подкачали – слишком неясные, сложно закрученные, без какого-либо хорошего смысла. Мне захотелось исправить это упущение и наполнить песню прекрасными чувствами и яркими образами. В результате у меня получилось нечто такое, от чего у меня самого захватывало дух. Особенно меня впечатляла фраза: «Наверно, это любовь, когда взрывается небо». Мне опять вспоминалось то восхитительнейшее чувство на празднике Жатвы, когда в мою душу как будто действительно излилось небо. Также очень сильно на меня действовало выражение «тонуть в глазах цвета счастья». Перед моим мысленным взором вновь представали её небесные глаза, такие близкие, бездонно глубокие и бесконечно прекрасные, и я видел в них обещание будущего блаженства. Эту песню я считал своей лучшей творческой удачей и был счастлив посвятить её моей музе.
Вскоре произошёл случай, доставивший мне много веселья. Однажды после собрания она стояла перед ступеньками и разговаривала с подружкой, а я сверху смотрел на неё. Потом из дома вышел её отец, увидел такую картину, подошёл к ней и сказал: «Отойди, не видишь – этот клоун стоит». Я чуть не рассмеялся: надо же – у меня появилось новое звание! Как только верующие меня уже не называли: лжеучитель, еретик, бесноватый, больной, маньяк, гадёныш, истукан, а теперь вот ещё и клоун. Ну что ж, наверное, мне надо соответствовать этому высокому артистическому званию; пусть все веселятся, глядя на меня. Тем временем она отошла с подружкой в сторону, а немного погодя я спустился к воротам, откуда опять мог видеть её. Подружка – моя давняя знакомая – улыбалась мне, и я отвечал ей тем же. Я не обращал внимания на окружающих – в конце концов, клоун я или нет? Могу я постоять на виду у всех и поглазеть на девушку, в которую – ха-ха! – безнадёжно влюблён десять лет? Это же так забавно, правда? Пусть посмеются хорошие люди, смех продлевает жизнь – да живут они вечно!
В другой раз я задержался после собрания на улице рядом с её меньшим братом Тимой и ещё одним парнем, и Тима, глядя вниз, спросил меня: «А что ты испытываешь к моей сестре Ане?» Я спокойно и серьёзно ответил: «Любовь». «Что? – удивился он такой откровенности. – Чтобы я этого больше не слышал!» Тогда я спросил его: «А что ты понимаешь под словом «любовь»? Желание обладать? Так этого у меня нет». И в ходе дальнейшей нашей беседы я постарался уверить его, что не собираюсь её домогаться и не хочу причинить ей никакого вреда. Никогда я не сделал ей ничего плохого, и даже о той ночной погоне она потом рассказывала с большим удовольствием. Конечно, я не думал, что Тима поймёт мои чувства – этого, наверно, не сможет сделать никто на земле, но он мог хотя бы почувствовать мою искренность. Он на всякий случай ещё раз предостерёг меня на прощанье, и я отправился на свою остановку.
А ещё как-то раз я опять после собрания стоял на ступеньках и смотрел, как она прошла мимо меня, постояла внизу, отошла в сторону, потом села в стоявшую во дворе машину. Я продолжал глядеть и на машину, так что тот ревностный брат не выдержал и окликнул меня: «Игорь!» Я отозвался: «Да-да, я слышу», – оглянулся на него и опять повернулся к машине. Он сказал: «Хватит туда смотреть, а то глаза...» – и замялся, подбирая нужное слово, а его маленькая дочка подсказала: «Сломаешь!» Тогда я опять взглянул на него и спросил: «А зачем мне ещё нужны глаза, как вы думаете?» Он только и сказал: «На свою смотри». Потом машина выехала на улицу, и я тоже вышел за ворота и с улыбкой глядел сквозь стекло на неё, сидящую на заднем сиденье. Водитель – молодой брат – посмотрел на меня и вопросительно кивнул головой: «Что ты?» А я сказал: «Счастливого пути», – и провожал её взглядом до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом.
Дома я вспоминал тот разговор с братом и думал, что был с ним совершенно искренен. Я действительно считал, что самое главное, для чего мне даны глаза, это смотреть на неё. Если бы не было её, я мог бы, в принципе, жить и без глаз – ходить с палочкой, одеваться и есть наощупь, проповедовать и петь по памяти, а без всего остального мог бы обойтись. Кроме того, здесь прослеживается замысел Творца. Ведь если при нажатии выключателя постоянно загорается лампочка, значит так и запланировал мастер. Аналогично если я при виде моей любимой всякий раз наполняюсь счастьем, значит так и было задумано Богом. Её красота создана для того, чтобы приносить мне величайшее наслаждение, поэтому я буду созерцать её и прославлять Бога за Его дивные дела.
В церкви «Пробуждение» ещё весной намечался христианский молодёжный творческий вечер, на котором я хотел спеть несколько своих песен. Но из-за других мероприятий его тогда отложили и решили провести в субботу 19 июля. А за два дня до этой даты у меня родилось ещё одно произведение на основе песни Татьяны Овсиенко «Такое, девчонки, бывает». Мне всегда нравилась эта песня, и я считал её одной из самых лучших и светлых песен о любви. Только слова у неё были слишком грустные, а я теперь знал, что любовь приносит не страдания, а счастье, и никогда не кончается. И я решил написать об этом и показать на примере моей жизни, как началась моя любовь, что она мне принесла и что я думаю о её будущем. Уже от первого сочинённого мной куплета я пришёл в восторг: так выразительно и на редкость точно мне удалось описать ту девочку, которую я когда-то полюбил. А в припеве и во втором куплете у меня получились почти прямые ссылки на два библейских текста: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её» (Песн.8:7) и «Любовь... есть совокупность совершенства» (Кол.3:14). И я надеялся, что это поможет моей песне пробуждать добрые и святые чувства в сердцах слушателей.
На вечере оказалось довольно много желающих выступить, и я решил ограничиться двумя песнями. Когда ведущий предоставил мне слово, я сказал, что хочу спеть две песни своего сочинения. Они не прямо о Боге, а о любви – самом прекрасном Божьем даре людям. Влюбляются все – и грешники, и христиане, а когда человек влюблён, ему хочется петь. Но у христиан нет песен на тему любви, есть только у неверующих людей. У них бывают красивые мелодии, а вот слова не очень хорошие. Разве могут они спеть о любви так, как могут это сделать христиане, в чьи сердца излилась Божья любовь? Поэтому я взял светские мелодии и написал для них свои слова. Ещё я предложил всем ребятам: «Подумайте сейчас о своей любимой девушке и послушайте внимательно слова песни, а я буду думать о своей и петь». Брат за пультом запустил фонограмму «Ты ненормальный» с моего караоке-диска, и я начал петь. Очень скоро моя песня захватила всех, на втором куплете одна семейная пара встала и начала медленно танцевать обнявшись, а в припеве многие пытались мне подпевать. Я закончил пение под бурные аплодисменты и крики восторга и предложил послушать мою самую новую песню, уже шестую по счёту. И я спел её без музыкального сопровождения, но уже с середины слушатели стали помогать мне хлопками, отбивая ритм. После этого я хотел уйти со сцены, но многие продолжали кричать: «Ещё! Ещё!» И я решил спеть ещё одну песню – на музыку песни «Сон». Меня и после этого не хотели отпускать, кто-то кричал: «Давай ещё первую!», но уже пора было дать выступить гостям из Суража, которым скоро предстояло уезжать. По окончании вечера многие подходили ко мне и благодарили за мои песни, и я с радостью думал, что это тоже послужит к похвале моей любимой.
А назавтра я в течение всего утреннего собрания любовался ею, как будто получая заслуженную награду. Потом вышел следом за ней из дома и смотрел, как она уходила вдаль по улице. А неподалёку от меня стоял её отец, и он мне сказал обыденным тоном: «Туда не смотри, она через месяц замуж выходит». Я не успел ни о чём подумать и только ответил: «Дай Бог счастья». Меня охватило состояние, похожее на то, которое я испытал при известии о её предстоящем крещении: то же ощущение опоздания, мысль «ну зачем же так рано?», предчувствие непоправимого и невозможность ничего изменить. Мир вокруг меня потускнел и опустел, вызванный вчерашним успехом душевный подъём испарился, и в сознании вертелся лишь один вопрос: что же теперь делать?
Я поехал в церковь «Спасение», повидал после долгого перерыва своих подруг, а на служении всё думал о ней и переживал. Раньше я как-то не задумывался над её будущим. Я сознавал, что рано или поздно она выйдет замуж, но почти не пытался представить, что будет потом. У меня самого теплилась надежда на брак с ней, особенно когда я вспоминал обо всех случавшихся со мной совпадениях, которые могли быть Божьими знаками. Но она уже выбрала другого, и теперь я печалился – не за себя, а за неё. Мне казалось, что она ошиблась. Ведь если она выйдёт замуж за своего теперешнего жениха, то потерпит две духовные потери. Во-первых, он не сможет любить её так, как я. А во-вторых, она не сможет осчастливить его так, как могла бы осчастливить меня. Поэтому я и думал, что Бог не планировал этот брак и что она проходит мимо своего предназначения, а это может принести ей множество скорбей. Может случиться так, что муж будет ревновать её ко мне из-за того, что я люблю её намного сильнее и чище, чем он. Или она будет сожалеть, что отвергла мою любовь и предпочла ей тленные и суетные земные блага, которые не могут её заменить. Вот обо всём этом я и переживал и очень хотел сохранить её от возможных ошибок, но не знал как.
Одна из моих подруг, Света, заметив моё состояние, подсела ко мне и попыталась как-то утешить и ободрить меня. Я рассказал ей о том, что меня волнует, и она посоветовала доверить всё Богу. У неё тоже были тяжёлые проблемы с мужем, который ушёл из семьи, но она отдала его в Божьи руки, а сама лишь молилась и славила Бога. И сейчас муж уже стал посещать церковь, правда, пока православную, и начал серьёзно читать Библию, и она надеется, что у них всё ещё наладится. Также она предложила мне побыть в посте, как это делала и она, и молиться Богу, чтобы в жизни моей любимой исполнилась Его воля. Я был благодарен ей за сочувствие и в свою очередь помолился о том, чтобы муж вернулся к ней новым человеком и чтобы они жили дружно и счастливо.
Потом я съездил на вокзал за пакетами, которые мой брат прислал из Москвы через водителя автобуса. Оттуда я сразу поехал на вечернее собрание и прибыл в церковь минут за сорок до начала служения. Моя любимая уже была там, она сидела через две скамейки впереди меня вместе с молодым братом – тем самым водителем машины. Я понял, что это и есть её жених, и почувствовал... Кто угадает, что? Ревность? Зависть? Неприязнь? Горечь? Боль? А вот и нет! Как ни странно, я испытал некоторое облегчение. Этот парень нравился мне больше других, он был скромным и сдержанным и ответственно относился к своим проповедям, стараясь сказать что-то новое и полезное. Если ей и выходить замуж за кого-нибудь из церкви, то это, на мой взгляд, лучший вариант. Я видел, какими глазами он смотрит на неё, и не сомневался, что он любит её достаточно сильно. И тут мне в связи с этим вспомнилась одна из лирических сказок Евгения Кривченко.
В ней рассказывалось о принцессе, которой однажды предстояло выбрать себе жениха из множества пришедших к ней претендентов. А у неё были волшебные бусы, с помощью которых она могла узнать, насколько сильно человек её любит. Чем сильнее была любовь того, кто на неё смотрел, тем больше нагревались её бусы. И вот она стала принимать претендентов одного за другим, держа эти бусы в руке. Многие говорили ей пылкие речи о любви, давали пламенные клятвы, но её бусы оставались холодными или всего лишь немного теплели. Её сердце больше всего склонялось к красивому маркизу, у которого были хорошие манеры, приятная речь и который любил её больше всех остальных – при нём её бусы становились достаточно горячими. Продолжая принимать искателей её руки, она стала мечтать о браке с ним, представлять себе их совместное будущее. И вдруг она с криком боли выронила свои бусы, потому что они стали раскалёнными. Очнувшись от мечтаний, она увидела, что на неё смотрит простой лесоруб. Он стоял перед ней и не мог вымолвить ни слова, а в его глазах был безграничный восторг, преклонение и обожание. Принцесса почувствовала досаду, она не хотела выходить замуж за этого лесоруба, ей хотелось стать женой маркиза – но на полу лежали её бусы, до которых она не могла дотронуться. И она сердилась на эти бусы и желала бы, чтобы их у неё никогда не было. Без них всё у неё было бы легко и просто и не возникло бы никаких проблем и сомнений. А теперь она всё стояла в раздумье и не знала, что же ей делать.
И я подумал, что если бы и у моей принцессы были такие бусы, то от моего взгляда они бы, наверное, просто испарились. Как бы она тогда посмотрела на своего жениха и на меня, и что бы она делала дальше? К сожалению, она не умеет читать в сердцах и вряд ли изменит своё решение, особенно теперь, когда уже готовы приглашения на свадьбу. Что ж, я бы тоже хотел побывать у неё на свадьбе, увидеть её в подвенечном платье, чтобы моё сердце потом помнило, что она принадлежит другому. Только вряд ли они пригласят меня: он может видеть во мне неприятного соперника, а она – неугомонного поклонника. Или они могут подумать, что на их свадьбе я буду сидеть с несчастным видом, вздыхать и плакать и только портить всем настроение. Какая чепуха! Ведь у меня тогда останется лишь одна забота: сделать всё что в моих силах для того, чтобы она была как можно более счастлива в браке. Я буду радоваться её радости, благословлять её союз, молиться за неё и за её мужа. Я просто не могу быть печальным, когда вижу её, и буду чувствовать себя счастливее всех, даже жениха. А ещё я твёрдо решил, что не допущу, чтобы она стала причиной моих даже малейших страданий; пусть она всегда будет для меня источником одной лишь радости и счастья и получит за это великую награду в вечности.
И тогда я решил сам поговорить с молодыми и напроситься на их брак. Я подошёл к ним, сказал: «Я прошу прощения», сел на скамейку впереди них и спросил её как более знакомую: «Аня, когда у тебя свадьба?» Она промолчала, посмотрела на жениха, и он спросил, зачем мне это. Я ответил, что хочу побывать у них на свадьбе. Он сказал, что считает это ненужным. Я же сказал: «Но ведь если я не увижу её в белом платье, для меня она останется незамужней, и ты всю жизнь будешь ревновать». Он начал что-то говорить, и я поспешил добавить, чтобы он не подумал худого: «Ты неплохой парень; я рад, что Аня выходит именно за тебя, а не за кого-то другого». Он сказал, что его хвалить не надо, и замолчал. После некоторой паузы я спросил: «Ну, кто ответит? Будущий глава семьи», – и выжидающе посмотрел на него. Он опять спросил, зачем я хочу быть на их свадьбе, и я повторил, что хочу увидеть её в белом платье. Потом я добавил: «Я ведь всё равно как-нибудь узнаю, лучше уж скажи ты, сделай доброе дело, я буду молиться за тебя». Но он так и не открыл мне дату свадьбы и после краткого молчания поинтересовался, собираюсь ли я от них уходить. Я ответил утвердительно, но они всё равно первыми поднялись и пошли, а я вернулся на своё место. Немного погодя он подошёл ко мне и предупредил, чтобы больше не было разговоров о белом платье, иначе он позовёт служителя. Я сказал: «Позови, вот он как раз идёт». Служитель подошёл к нам, и мы втроём вышли во двор.
Служитель спросил, что мне нужно от молодых, и я ответил, что хотел лишь узнать дату их свадьбы, чтобы побывать на ней. Он сказал, что на свадьбе бывают только те, кого пригласили молодые, а я заявил: «Вот я и хотел, чтобы они меня пригласили». Он также говорил, что на свадьбу приходят для того, чтобы поздравить молодых, разделить их радость, а я подтвердил, что тоже хочу их поздравить и порадоваться с ними. Ещё он сказал, что мне уже пора оставить иллюзии, которые у меня до сих пор были. Я ответил, что у меня не было никаких иллюзий. И это правда: я никогда не принимал желаемого за действительное и не обманывал себя. Я знал, что она меня не любит и не собирается выходить за меня замуж. А то, что я всё равно мечтал о её любви и браке с ней, так это были не иллюзии, а надежды, которые умирают последними; они исчезнут лишь тогда, когда она станет женой. В заключение служитель предупредил, чтобы я не приставал к молодым, и повторил, что я могу прийти на свадьбу лишь если они пригласят меня.
Потом началось собрание, но молодые на нём не присутствовали. Я поставил рядом с собой свою полуоткрытую сумку, раскрыл внутри неё свой фотоальбом и смотрел на её фотографию. А в конце служения она вошла в дом и села на задней скамейке, так что я опять мог её видеть. И я смотрел на белые цветочки в её волосах и мысленно повторял с нежностью: «Невеста... Невеста...» Мне нравилось, как звучит это слово, и она была так трогательно-прекрасна. Сколько же ещё ей осталось быть невестой? Я решил, что буду теперь ездить на каждое служение, чтобы не пропустить объявление об их свадьбе, а также чтобы успеть вдоволь наглядеться на неё, пока она ещё не принадлежит другому. Хотя я всё равно никогда не смогу на неё наглядеться.
Следующие два дня я провёл в посте, как мне и советовала Света. Я смотрел на фото моей любимой и пел свои песни, а также писал эту историю. Во вторник вечером я заново перечитал письмо, которое хотел отдать ей вместе с подарком. И мне опять вспомнилось изумительное состояние, охватившее меня на празднике Жатвы. Я почувствовал, как ко мне возвращается ощущение счастья и улетучиваются все тревоги. Меня наполнила глубокая радость и мир, и я мог уже спокойно думать о её будущем. Ведь что бы с ней дальше ни было, никто не отнимет у неё награды за то, что она подарила мне величайшее блаженство. Пусть даже она ошибётся в выборе супруга – с точки зрения вечности это неважно. На небесах люди не будут жениться и выходить замуж, там все земные союзы упразднятся и будут другие взаимоотношения. Я был убеждён, что Бог предназначил нам в вечности быть вместе и что это обязательно совершится. А раз так, то всё остальное не имеет большого значения. Ведь если бы, например, моя невеста вышла за меня замуж, то разве мне было бы важно, в кого она влюблялась раньше? Нисколько, ведь всё прежнее уже осталось в прошлом и теперь она принадлежит мне. Так и в Царстве Небесном мне будет всё равно, с кем моя любимая была соединена на этой земле, главное что отныне и навеки она будет со мной.
Меня не огорчала даже мысль о том, что сам я могу на всю жизнь остаться холостым. Подумаешь, беда-то какая! Я уже вполне благополучно прожил в одиночку двадцать лет, если считать от времени первой настоящей влюблённости. И моя жизнь вовсе не была пустой и печальной, а наоборот полноценной и приятной. Я занимался интересными делами, достигал успехов, получал награды, любил и иногда был любимым, много узнал и повидал, и мне есть что вспомнить хорошего из прошедших лет. Так что я запросто могу прожить и оставшиеся мне на этой земле годы, тем более что я уже давно с Богом и имею источник радости внутри себя. Апостол Павел тоже никогда не был женат, а между тем в мире не было человека счастливее его. Кто-то может сказать, что я так и не узнаю супружеских наслаждений, – пусть попробует напугать этим кого-нибудь другого. А мне Бог дал испытать нечто неизмеримо лучшее, по сравнению с чем все земные сладости кажутся просто пылью. А может, ещё найдётся хорошая девушка, которая захочет стать моей женой и не будет ревновать меня к моей непреходящей любви. Я был уверен, что моё небесное чувство не будет мешать земным отношениям, потому что оно наоборот помогало мне любить других.
Так что я с оптимизмом смотрел в будущее – как своё, так и моей любимой, хотя и продолжал думать, что её выбор ошибочен. Я пролистал фотоальбом в поисках снимков её жениха и увидел его на фотографиях с крещения 2005-го года. Значит полноценной христианской жизнью он живёт три года. Срок, вообще-то, достаточный для того, чтобы утвердиться в вере и стать готовым к созданию семьи. Это не то что крестился и через полгода женился, как это иногда бывает в церковной практике. Но всё равно она приняла крещение на три года раньше его – в 2002-ом, так что сейчас её духовный возраст вдвое больше. А моё крещение было в 1999 году – тоже на три года раньше её. Это занятное совпадение вызвало у меня полусерьёзную мысль: а что если она перепутала меня с ним? Может, Бог заложил в её духе информацию обо мне, а она приняла его за меня? Мы с ним во многом похожи: оба темноволосые, худощавого сложения, и в характере у нас много общих качеств – сдержанность, уравновешенность, немногословность, терпение и другие. Но мне казалось, что он слишком обыкновенный христианин среднего духовного уровня, не обладающий особыми талантами или выдающимися душевными свойствами. Во всяком случае, в беседе со мной он не проявил ни доброты, ни великодушия. Я на его месте ни от кого не стал бы скрывать дату моей свадьбы – пусть хоть сотни влюблённых в мою прекрасную невесту придут и полюбуются на ту, которая отдала мне своё сердце. Конечно, от него нельзя требовать слишком многого, он ещё молод и неопытен, но со временем может научиться всем добродетелям. Всё-таки он не смотрел на меня волком, не опустился до оскорблений или угроз и не распускал руки, что иногда позволяли себе другие. Возможно, её семейная жизнь с ним будет вполне благополучной, да только может оказаться ничем не примечательной и обыденной, а то и вовсе скучной.
Мне думалось, что ей нужна другая жизнь и другой муж. Она самая замечательная девушка на свете, и её супруг тоже должен быть уникальным по своим качествам. Мне бы хотелось, чтобы он имел незаурядный дар проповедника, обладал талантом искреннего сердечного пения, был верным другом, не боящимся противостать всему миру, никогда не терял чувства юмора и был способен на самые неожиданные экстраординарные поступки. Тогда рядом с ним она ощущала бы себя обладательницей неповторимого сокровища, никогда не чувствовала бы себя одинокой или оставленной, и её семейная жизнь была бы весёлой и интересной. Но ни в одной церкви я не видел среди всего множества братьев никого, кто походил бы на этот портрет. На всей земле мне был известен лишь один такой «экстремал» – я.
Это не хвастовство и не пустые слова, и многие могли бы засвидетельствовать о том, что я полностью соответствую данной характеристике. Что касается проповеди, то я даже могу не ссылаться на старушек, слушавших меня с открытым ртом и благодаривших меня со слезами на глазах, а приведу слова молодого парня из баптистской семьи, который перешёл к харизматам, – ведь от него трудно ожидать почтения к каким-то авторитетам. Так вот, однажды в кругу молодёжи он так сказал по поводу моей проповеди о выборах: «Эта проповедь была первая, которую я в церкви слушал. Это было такое обличение! Я сидел и поражался и думал, как бы я хотел быть таким же». Наверное, любой из братьев был бы счастлив услышать такой отзыв о себе. Для меня это прозвучало как высшая похвала и подтверждение моего призвания проповедника.
О моём пении могли бы рассказать ленинградские студенты и артисты цирка, жившие в общежитии кораблестроительного института, которым я устроил христианский концерт. С девяти вечера и до половины первого они слушали песни в моём исполнении. Мне запомнились некоторые их оценки: после песни «Любовь сошла с небес» один парень со слезами сказал: «Прекрасная песня», потом после песни «Мне хорошо» – потрясённый шёпот: «Ну, это вообще...» и наконец после песни «Я колени склоню» – долгое молчание, чей-то вздох и короткий выдох: «Нет слов». Я уверен, что такого успеха у этих студентов не добился бы никто из эстрадных звёзд. Думаю, этому поверят и те христиане, которые слышали моё выступление перед церковными воротами.
О моей верности много может вспомнить мой друг, от которого я не отворачивался даже в периоды его падений и который считает, что только благодаря мне он не погиб и не потерял семью. Я не давал в обиду своих близких и всегда восставал против всякой несправедливости. Когда в одной церкви мой брат был без серьёзных причин отстранён от проповеди, я в знак протеста тоже отказался проповедовать там до тех пор, пока с него не были сняты все запреты. Кроме того, я уже больше десяти лет переношу отвержение церкви за верность тому, что считаю истиной, и не соглашаюсь с официальным учением, в котором вижу заблуждения, хотя именно это лишает меня возможности соединиться с моей любимой или хотя бы заслужить её благосклонность. Если бы я был членом церкви, проповедовал и пел в собрании, пользовался всеобщим уважением, то она смотрела бы на меня совсем другими глазами и, возможно, не отвергала бы мою любовь и внимание. Но даже ради неё я не поступлю против своей совести, и в этом она может увидеть лучшее доказательство моей верности и надёжности.
Насчёт чувства юмора я думаю, что оно очень полезно и способно помочь христианину преодолевать житейские невзгоды и налаживать хорошие отношения с другими людьми. С этим качеством у меня полный порядок, в чём уже могла убедиться и она сама, и её родные. Можно вспомнить, как она после своих угроз рассмеялась моей шутке о рёбрах, или как не сдержала улыбки рассерженная жена Паши, или как Пашу развеселил мой рассказ о полёте в воду. Саша тоже однажды очень смеялся, когда после его очередных оправданий по поводу отнятия у меня фотографий я с чуть растерянным видом произнёс: «Но... это совсем не похоже на исповедание». И её отец часто улыбался моим словам, в том числе когда я однажды сказал ему, что я – «индикатор закваски фарисейской». Так что я даже в напряжённых и печальных ситуациях был способен сгладить острые углы и внести капельку веселья своим добродушным природным юмором.
Ну а что касается неординарных приключений, то в этой области я чемпион среди всех верующих. Ни у кого не было такой необычайной христианской жизни. Кто через месяц после своего покаяния начал обличать в заблуждении целую деноминацию, а вместе с ней и множество подобных? Кто никогда не принадлежал ни к какой поместной церкви, хотя в одной покаялся, в другой крестился, в нескольких проповедовал и во многих пел? На кого верующие налагали столько самых разных запретов? Кто без приглашения приехал на братский съезд и два дня простоял напротив молитвенного дома? Кого по приказу служителя вывели под руки с территории церкви, а после пытались насильно запихнуть в машину? Кому в ночь Рождества не разрешили переночевать ни в одном из трёх домов, принадлежавших различным церквам? Кто около дома верующих подвергался нападению пьяницы? Кого дети христиан бросали в воду? У кого члены церкви отбирали снимки? Кто два часа пел песни перед церковными воротами? Кому безответная любовь принесла девять дней непрерывного неземного блаженства? Вряд ли ещё кому другому довелось пережить всё это. А ведь это лишь одна часть моих похождений, связанная с баптистским братством Союза Церквей. Так что я смогу много о чём рассказать в кругу семьи, если она у меня когда-нибудь всё же появится. И я думаю, что моей жене не будет скучно со мной и что мы вместе наделаем и переживём ещё много интересного.
Поэтому я и хотел, чтобы моей женой стала та единственная в мире девушка, которая подарила мне самое величайшее благо и достойна самой выдающейся земной жизни и самой высокой награды в небесах. Мне очень хотелось, чтобы она не ошиблась в выборе своей судьбы и не прошла мимо того, что Бог приготовил для неё. И я торопился дописать эту мою историю, чтобы она узнала всё о моей любви и ещё раз испытала своё сердце. Я чувствовал своим долгом рассказать ей обо всём, что было ей ранее неизвестно, чтобы она могла узнать Божью волю о своей дальнейшей жизни и принять взвешенное решение. Иначе я всю жизнь буду казнить себя за то, что ничего не сделал для предотвращения её ошибки. А так если она всё же вступит в этот брак, то не сможет впоследствии обвинить меня в том, что я не пытался удержать её от неправильного выбора.
В следующее воскресенье на утреннем собрании её не было, и лишь вечером я увидел её в церкви. Всё служение я как всегда безотрывно смотрел на неё, и она тоже пару раз поглядела на меня. А ближе к концу собрания сидевшая передо мной сестра поднялась, чтобы прочитать стихотворение, и заслонила её от меня. Я передвинулся на другое место, с которого опять мог видеть её, и тут она не выдержала, встала и пересела за пианино. Конечно, в этом демонстративном уходе было мало приятного для меня, но вместе с тем я улыбнулся и с лёгким смущением подумал, что я её всё-таки достал. С одной стороны мне было немного неловко, что я невольно довёл её до такого состояния, а с другой я ощущал даже некоторое удовольствие оттого, что она хотя бы так отреагировала на моё внимание. В качестве компенсации я достал свой альбом и не скрываясь стал смотреть на её фото, время от времени бросая весёлые взгляды на улыбающихся хористок.
А после собрания меня окликнула её младшая сестра Наташа и потребовала, чтобы я больше на неё не смотрел. И потом во дворе она опять наезжала на меня, говоря: «Она замуж выходит!» Я ответил: «Она ещё никому не принадлежит». Тима тоже подошёл и попросил меня идти домой. Но я всё стоял и смотрел на неё, стоящую поодаль, а потом подошёл к ним и сказал: «Потерпите, ведь уже недолго осталось. Дайте мне наглядеться на неё, пока она ещё не вышла замуж». А на новые выпады Наташи сказал, что в Англии есть поговорка: «И кошке можно посмотреть на короля», то есть во взгляде нет ничего плохого. Тима процитировал слова Христа: «Кто смотрит на женщину с вожделением...» А я ответил ему, что к ней у меня никогда не было вожделения, моё чувство к ней самое чистое и прекрасное, так ещё никто никого не любил и такого на земле просто не бывает. Он с недоверчивой улыбкой переглянулся с другим парнем и выразился в том смысле, что я несу что-то вообще не то. Я рассказал им о том состоянии, которое охватило меня на празднике Жатвы и продолжалось девять дней, и в заключение сказал: «Она блаженнее всех женщин на свете, потому что вызвала такое чувство». И ещё я выразил уверенность, что большую часть своей награды она получит за то, что она принесла мне.
В очередное воскресенье я пришёл в собрание, когда её ещё не было. Потом в один из моментов я случайно повернулся и увидел её перед зеркалом. Я обрадованно улыбнулся и стал глядеть, как она надевает косынку. В этот раз она показалась мне невообразимо прекрасной, ну просто до невозможности. Я едва верил своим глазам, что вижу такую красоту. Она улыбнулась, глядя в зеркало, и тихо сказала: «Смотри вперёд». Я некоторое время молчал, продолжая зачарованно смотреть на неё, а потом спохватился и ответил: «Тебя там нет». Она прошла на своё место в хоре, где мне было немного видно её. А во время служения со мной опять начало твориться то, что было на празднике Жатвы. Моё сердце таяло от любви, грудь распирало от счастья, дыхание то замирало, то учащалось, душа словно вырывалась из тела. Мне было уже неважно, вижу я мою любимую или нет (в середине собрания она опять ушла за пианино), всё равно меня наполняло блаженное ощущение. Я не мог спокойно стоять и сидеть, обхватывал себя руками, чтобы как-то удержать грудь на месте, прислонялся затылком к стене и медленно поворачивал головой из стороны в сторону. Мой сосед по скамейке сказал мне: «Сиди нормально», а я тоном невинной простоты ответил: «Я не могу». Он предложил: «Тогда выйди освежись», но я возразил: «Это не поможет». И в конце собрания я благодарил Бога за мою любимую и подаренное мне счастье и просил Его помочь мне передать ей мою историю любви.
Я решил обратиться прямо к служителю, чтобы меня потом не могли обвинить в тайных кознях. У меня с собой было несколько дискет с записью моей истории, и я хотел, чтобы её прочитали также и служитель, и её отец, и другие родные, и жених – все, кому дорого её счастье. Я был не против того, чтобы они высказали моей любимой своё мнение о прочитанном, а также свои советы и предостережения. Главное чтобы она получила все знания, необходимые для правильного выбора, и сама решила, что ей делать: вступать ли в этот брак или дождаться возможности соединиться со мной. Правда, перед этим ещё много препятствий, но это не страшно, лишь бы она отдала своё сердце мне.
И я всё в том же радужном состоянии подошёл к служителю и сказал, что мне нужно поговорить с ним, Аней, её женихом и родителями. Он спросил: «О чём? Расскажи мне сейчас, я должен знать». Я сказал: «Я боюсь, что Аня ошиблась в выборе. Я считаю, что Бог предназначил её для меня и хочу высказать свои доводы...» Он не дослушал меня и заявил, что он запрещает мне это и чтобы я прекратил разговоры об этом, так как вопрос о её браке уже решён. Я возразил, что она не знала о моей любви, пусть узнает и ещё раз проверит своё сердце. Он опять повторил, что не разрешает этого: «Церковь уже решила». Для меня это прозвучало дико, как будто мою любимую насильно связали или продали в рабство. При чём здесь церковь, когда это должен быть её свободный осознанный выбор? Тут к нам присоединился её отец и спросил меня, сколько мне лет. Я ответил: «Тридцать пять». – «А ей?» – «Двадцать два». – «Вот, она моложе тебя на тринадцать лет». Я сказал, что выгляжу на двадцать четыре, но он просто отмахнулся. А служитель предупредил меня, что если я буду бесчинствовать, то он закроет для меня двери церкви. Я ответил, что не делаю ничего бесчинного, он же сам видит, что я даже не подошёл к молодым, а обратился к нему. Он ещё говорил, чтобы я не вздумал что-нибудь сделать молодым, а я ответил: «Да что я могу им сделать? Я их и пальцем не трону». Её отец лишь сказал: «Ну, ещё только этого не хватало». Вскоре уже должно было начаться членское собрание, и я вышел во двор, нисколько не омрачённый даже этой безрезультатной беседой.
Возле церковных ворот я увидел Сашу с парой человек. Я с улыбкой медленно подошёл к нему, и он спросил, не пьяный ли я. Я отверг его предположение и сказал, что расстаюсь с телом. Он спросил отчего, а я в ответ сказал: «От любви». Он переспросил: «Какой любви?», и я ответил: «К Ане». Все развеселились, а я высказал ему свои мысли, что Аня ошиблась, Бог создал её для меня и жених не сможет любить её так, как я. Он спросил, а как я её люблю, и я попытался описать это чистое, сильнейшее, без примеси вожделения и печали, совершенное чувство. Он сказал: «Да ты заговорил стихами». Я ответил, что кроме тех стихов написал ещё шесть песен, и сказал: «Знаешь, чего я хочу? Чтобы она просто узнала всё о моей любви к ней и могла избежать ошибки». Он лишь посмеялся и высказался в том смысле, чтобы я выбросил из головы свои глупости.
Тут к нам подошёл молодой служитель Сергей и спросил меня: «Игорь, неужели ты не понимаешь, что юродствуешь?» Я, чуть ли не смеясь от переполнявшего меня счастья, ответил: «Не понимаю». Он сказал, что меня, наверное, уже давно пора сдать в психушку для лечения. А я возразил: «Меня туда не возьмут. Это не душевное, а духовное». Он заявил, что на меня просто жалко смотреть, и посоветовал мне идти домой, и даже толкал в спину до ворот, говоря: «Иди, я потом ещё поговорю с тобой о твоём диотрефстве». Уже стоя на улице и держась за ворота, я окликнул его вслед: «Сергей!» Он обернулся, и я с улыбкой спросил: «А что такое диотрефство?» Он тоже несколько смущённо улыбнулся, видимо, поняв, что сказал невпопад. «Любящий первенствовать Диотреф» стремился быть в авторитете у церкви и пользовался для этого диктаторскими методами. Ясное дело, что это не имеет никакого отношения к моему поведению и даже представляет собой нечто совершенно противоположное – мои действия вряд ли годились для поднятия моего авторитета. Поэтому он ответил: «Я тебе потом объясню», – и пошёл на собрание.
Я отправился на остановку, не в силах идти быстро. Мне вспомнилось, как я однажды после какого-то собрания, на котором видел мою любимую, шёл едва быстрее черепахи. Я был так переполнен любовью, что передвигался чуть ли не приставными шагами и делал в среднем полтора вдоха в минуту. Наверное, меня могли бы обогнать даже младенцы и калеки на костылях. Вместо обычных восьми минут я добирался до остановки около часа. Это был неоспоримый мировой рекорд медленной ходьбы, о чём я и рассказал тогда продавщицам из «Евросети». В этот же раз я шёл всё-таки побыстрее, так как торопился в церковь «Спасение». По дороге меня догнал её младший брат Коля со своим товарищем и поинтересовался моими ощущениями. Я сказал, что это похоже на атомный взрыв внутри меня. Потом он спросил, почему я медленно иду. Я ответил, что слишком переполнен, как воздушный шарик. Ведь когда шар наполнен воздухом, он не может летать быстро, а без воздуха может; так и меня сейчас наполняет любовь.
На углу мы расстались, и я поехал в «Спасение». Там я опять увидел своих подруг, и Даше сказал, что она красавица, а Лене – что я счастлив её видеть. Я рассказал им, что моя любимая девушка скоро выходит замуж за другого и мне её жаль, потому что он не сможет любить её так сильно, как я. Даша спросила, почему я так думаю, ведь я не знаю, что у него в душе. Я ответил, что знаю своё сердце и что никто никогда не испытывал такого чувства. Она опять спросила, откуда мне это известно. Я в ответ объяснил, что никто из моих знакомых не может меня понять и никто в мире не рассказывал ни о чём подобном. Она спросила: «Так что же, ты теперь всю жизнь будешь страдать?» Я сказал, что я не страдаю, а наоборот счастлив: «Разве сейчас во мне видна хотя бы капелька печали?» Спорить с этим никто не мог, и лишь одна женщина ещё долго беседовала со мной и советовала забыть её. Но я знал, что никогда её не забуду и даже не захочу этого.
Потом я поехал обратно на вечернее служение, которое вела молодёжь. Моя любимая опять немного посидела у меня на виду и ушла за пианино. Зато потом она вышла читать стихотворение, и я мог беспрепятственно насладиться её видом. В этот раз её жених был в числе проповедующих, и я с симпатией смотрел на него, когда он стоял за кафедрой. В своей проповеди он рассказал, как сегодня на дороге его остановил незнакомый человек и начал ругать всех баптистов и его тоже, но потом остыл и сказал, что в нём есть какой-то особый свет и что он его чем-то покорил. А я подумал, что мы с ним похожи ещё и в этом. Со мной на улице тоже не раз заводили разговор незнакомые люди и проникались ко мне уважением. Однажды тёмной порой меня даже захотел проводить высоченный поддатый парень, говоривший, что он «смотрящий» Бежицкого района. Я тоже немного опасался его выходок и старался удержать его от задирания встречных. А когда ему попался мужик не робкого десятка, я погасил их ссору, сказав: «Лучше дружить, чем драться». Тот сказал моему спутнику: «А твой друг мудрый человек», – и они пошли выпить за знакомство. Так что я понимал чувства жениха в той ситуации и был доволен за него. Не понимал я только одного: как он мог идти в «приунывшем» настроении, если недавно видел свою несравненную невесту? А ведь я в это же самое время таял от счастья. Это лишний раз доказывает, что в нём она не пробуждает такой любви и блаженства, как во мне.
После богослужения было братское собрание, и я стоял на улице, желая дождаться её отца и поговорить с ним. Она тоже вышла за ворота с пачкой приглашений, высматривая кого-то, потом бросила взгляд на меня, улыбнулась и отошла к Тиме, стоявшему поодаль ещё с несколькими подростками. Тима увидел, что я смотрю на неё, и направился ко мне с длинным зонтом, очень похоже изображая хромого. Он спросил, почему я не ухожу, а я ответил, что жду его отца. Он предупредил, чтобы я оставил его сестру в покое. Я сказал: «Не беспокойся, осталось уже недолго. Скоро она выйдет замуж, и мне уже не надо будет думать, как сохранить её от ошибки». Он обдумал мои слова, немного отошёл, а потом позвал меня с собой, и мы пошли в её сторону. Она подозвала его к себе, и я спросил его, идти ли мне за ним, а он ответил: «Пошли!» Он поговорил с ней, потом опять повёл меня по дороге, пока я не сказал, что дальше не хочу. Он начал слегка меня задевать, стукнул зонтом по ноге, и она окликнула его. Он заявил, что у него нога болит, а я сказал: «У меня скоро тоже заболит». Затем он в шутку падал на меня, извиняясь, а я говорил, что не удержу его. Она отозвала его к себе, потом он опять пошёл ко мне, и я шутя спросил: «Ну что она мне сказала?» Он ответил, что она передала мне привет. Я сказал: «А я думал, что приглашение на свадьбу. Неужели жалко одной открытки?» Затем он снова двинулся на меня, и она окликнула его: «Тима, перестань». Тогда я сказал ему: «Тебе Аня сказала! Значит должен исполнить. Если бы она мне сказала...» – и вздохнул. Он велел мне уйти он них, и я покладисто ответил, что пойду ждать его отца, и пошёл обратно к воротам. Он догнал меня и слегка толкнул в спину, а я продолжал идти как ни в чём не бывало. Его шуточки, конечно, огорчали меня, но они были беззлобны и безвредны, и я не держал на него сердца. Бывшие на улице дети смотрели на меня, и я сказал парнишке постарше: «Всё-таки брат любимой девушки, можно многое простить».
Тима и здесь не оставил меня в покое, опять подошёл, опёрся зонтом на мою ногу, и она снова крикнула ему издали: «Тима!» Потом она ещё поговорила с ним и ушла, а он ещё несколько раз проходил мимо меня, цеплял зонтом за ногу, пытаясь сдвинуть с места, потом за сумку, а немного погодя тоже пошёл домой. Я смотрел ему вслед и думал, что он хороший парень и мы могли бы дружить, если бы ему ничего не грозило за общение со мной. Собрание шло уже второй час, стал накрапывать дождик, и я раскрыл свой зонтик, а все дети укрылись в доме, кроме того парнишки. Я начал тихонько напевать свои песни, а он через какое-то время попросил меня петь громче. И я спел для него четыре песни о моей любимой. Во время последней из дома начали выходить люди, и одним из первых был её отец, так что он слышал, как я заканчивал припев. Когда он вышел на улицу, я спросил, можно ли мне с ним поговорить, а он ответил, что говорить будем только со служителем. Я согласился, он подозвал служителя, заодно подошли и остальные братья, в том числе и жених, и служитель спросил меня, что я хотел сказать.
Я в который уже раз начал свою речь: «Я боюсь, что Аня ошиблась и на её брак нет Божьей воли. У меня есть основания считать, что Бог хочет соединить её со мной...» Тут братья зашумели, но служитель их остановил: «Нет, давайте послушаем, пусть человек выскажется». Я продолжал: «Я хочу лишь одного – чтобы она узнала о моём отношении к ней, о моей любви, и проверила своё сердце. Я прошу вас передать ей информацию обо мне, у меня с собой дискета с текстовым файлом...» Дальше я уже не мог говорить из-за посыпавшихся возражений против моей затеи. Меня стали порицать за мои действия, а её отец сказал: «Тебе ещё повезло, что я такой добрый и смотрел на всё сквозь пальцы; другой отец на моём месте давно бы уже что-нибудь тебе сделал». А я ответил: «Я знаю, за это я вас и ценю». Все посмеялись, и он опять стал говорить, что я на тринадцать лет старше её, а в братстве разрешается только десять лет разницы. Я возразил против такого подхода: «Она же не годится мне в дочери, значит мы принадлежим к одному поколению. И она всегда звала меня на ты». В сердце я был уверен, что если бы нас с ней поставили рядом и спросили посторонних людей о нашем возрасте, то никто не дал бы нам больше пяти лет разницы и мы бы всем казались подходящей парой. Ещё он говорил, что когда поезд ушёл, поздно уже что-то делать. Я сказал, что поезд уйдёт, когда она выйдет замуж, а сейчас ещё можно всё изменить.
Тут служитель заявил, что никто ничего менять не будет, вопрос о её браке уже решён. Я спросил: «А если она ошиблась?» Он сказал, что это неважно, пусть ошиблась, главное что церковь уже так решила, и он так решил. Я возразил: «Но ведь не вы же выходите замуж, а она». Потом я обратился и к отцу: «Я же не о себе забочусь, а о вашей родной дочери». Я сказал, что если он любит её больше, чем себя, то пусть даст ей возможность избежать ошибок. Пускай она узнает всё обо мне и сама примет решение. Почему бы не подвергнуть её перед браком такому испытанию? Но всё было тщетно, никто меня не слушал. Мне стали говорить о моём неправильном состоянии, о необходимости наладить отношения с Богом и спасать свою душу. Я чуть ли не возопил: «При чём здесь мои отношения с Богом? Ведь сейчас речь идёт о её судьбе». Кто-то из братьев сказал, что я веду себя так, как будто у меня не всё в порядке с головой, другие тоже высказывали своё мнение обо мне. Никто и не подумал, ради чего я так бьюсь и выставляю себя чуть ли не на посмешище. Я сказал: «Вы думаете, мне приятно корчить перед вами клоуна? Я же боюсь, что Аня ошибётся и подвергнет себя многим скорбям». Служителю, видимо, уже надоело всё это, и он сказал: «Боишься? Иди домой и бойся! А мы не боимся». На этом всё и закончилось, и никто так и не взялся передать ей мою дискету.
Я не мог понять такого легкомысленного отношения к её судьбе, особенно со стороны отца. Ведь он наверняка хочет, чтобы в её жизни исполнилась Божья воля. Поэтому если существует вероятность того, что Бог желает соединить её с другим претендентом на брак с ней, то это необходимо проверить. Тем более что это не потребует предосудительных действий или каких-то затрат, достаточно всего лишь дать ей прочитать мою историю любви. И если она после этого изменит своё решение, значит на её брак не было Божьей воли и слава Богу, что он не состоялся. Гораздо хуже будет, если она слишком поздно узнает о моей любви и станет жалеть о своём выборе, охладеет к мужу и будет винить отца за свою несчастливую жизнь – да сохранит её Господь от такой доли! Разве отец может быть абсолютно уверен в том, что Бог предназначил ей именно этого жениха? Ведь есть немало оснований для сомнений в этом, особенно если у них это первая любовь. Сам-то отец должен знать, что даже самое сильное чувство может со временем исчезнуть без следа и что с первой любовью это происходит в подавляющем большинстве случаев. Поэтому если молодые в своей жизни ещё не испытали, как проходит влюблённость, то это может с большой долей вероятности случиться в их браке. Ну а давно ли жених любит её и выдержало ли его чувство испытания на прочность? Опять-таки вряд ли можно так считать. Сделал ли он для неё что-нибудь особенное, на что другие не способны или не пойдут? Ни о чём таком я не слышал. Хорошо ли он подходит ей? Сомнительно, ведь она прекрасная певунья, а из него певец слабоватый, поэтому гармоничного дуэта у них не получится. Наконец, готов ли он ради её блага отказаться от брака с ней, чтобы она могла выйти замуж за лучшего человека? Такой готовности он не проявил, не согласившись передать ей мою дискету, которая могла бы открыть ей Божью волю о её браке. А ведь по идее он должен был вдобавок и сам прочитать мою историю – чтобы понять, хочет ли Бог соединить её со мной, и в случае ясности самому отказаться от неё.
По сравнению с ним я выигрываю по всем статьям. Я много раз влюблялся и уже не спутаю временное увлечение с серьёзным чувством. Моя любовь к ней длится уже десять лет и не угасла несмотря на отсутствие взаимности и реальной надежды, её холодность и согрешения против меня, негативное отношение её родных и церкви, насмешки, угрозы, многочисленные страдания и жертвы, разлуку, неблагоприятные условия, посторонние искушения и всё остальное. Ради её блага я совершал из ряда вон выходящие поступки, рисковал своим здоровьем и репутацией, переносил голод и жажду, поругание и побои. Кроме того, я сочинил о ней замечательные стихи и песни, имевшие исключительный успех у слушателей. Далее, насчёт гармонии я уверен, что мы составим прекрасный дуэт, приносящий всем огромное удовольствие. И наконец, её счастье для меня действительно дороже моих интересов, и я готов отпустить её к другому мужу и благословить их союз, если она всё же предпочтёт его мне. Только она обязательно должна прочитать историю моей любви, чтобы сознавать, от чего она отказывается.
К сожалению, никто не пошёл мне навстречу и не взялся исполнить мою просьбу. Такое впечатление, что все заинтересованы только в своём и каждому хочется лишь чего-то одного: служителю – лишь бы не отменять запланированное бракосочетание, отцу – лишь бы сплавить её с рук, жениху – лишь бы заполучить её в жёны, а что с ней будет дальше – на это всем наплевать. Если это и не так, то по их действиям этого не заметно. Неужели они не могут понять, что если я так настойчиво бью тревогу и стараюсь что-то сделать для неё, хотя получаю от этого лишь неприятности, насмешки и огорчения, значит у меня есть крайне серьёзные основания для беспокойства за её будущее. Ну что ж, раз уж они не собираются позаботиться о её счастье, у меня остаётся единственный выход – самому обратиться к ней. Я не хотел этого делать, видит Бог, не хотел причинять ей неудобства и ставить её в неловкое положение. Я ведь понимаю: она чужая невеста, а я тут пытаюсь отговорить её от брака – как это будет выглядеть со стороны? Не будет ничего странного, если она не станет даже говорить со мной и не возьмёт у меня никаких дискет или бумаг. Но другого варианта нет, и я должен использовать эту последнюю возможность. До этого я лишь два раза испытывал такое сильнейшее чувство долга, который нужно исполнить любой ценой, невзирая ни на какие препятствия и грозящие последствия. В первый раз это было перед братским съездом, а во второй – перед её крещением. В обоих случаях я претерпел много лишений и страданий и почти ничего не добился, хотя мои письма всё же попали к адресатам. Может, и теперь моя история любви попадёт к ней, а чего мне это будет стоить – неважно. А может, в этот раз она будет ко мне хоть немного добрее?
И я стал думать, как она сейчас относится ко мне. Ведь теперь она точно знает, что я её люблю; она видела, с каким восхищением я смотрю на неё, не отводя глаз и никого не стесняясь; она читала мои стихи и слышала, что я сочинил о ней песни; она знает, что я тревожусь за её будущее и стараюсь что-то сделать для её счастья; она видела, как я разговаривал со служителем и как ожидал её отца; наконец, она видела, как обращался со мной её брат и как я сносил все его выходки. Что же она после всего этого думает обо мне? Неужели она считает, что моё чувство к ней – это всего лишь случайное, временное, слабое, незначительное, ничем не примечательное увлечение, намного уступающее любви её жениха? Неужели она уверена, что у меня нет никаких оснований беспокоиться за неё и считать её брак ошибкой, что я ничего не знаю и не понимаю и действую под влиянием фантазий или из эгоистических целей? Неужели ей кажется, что я забочусь только о своих интересах и готов разрушить её судьбу в погоне за собственным счастьем? И неужели в её сердце не возникло дружелюбия, симпатии, интереса, доверия и сострадания ко мне?
И мне вспомнился один старый фильм про семью гангстеров, который я видел ещё в детстве. В нём бандиты во время ограбления одного дома убили нескольких человек и захватили в плен девушку из богатой и знатной семьи. А у атаманши был слабоумный сын, которого она любила больше остальных и потому потакала его капризам. Когда он увидел эту девушку – перепуганную, залитую слезами, в разорванной одежде, – он был поражён её красотой и бросился её утешать и успокаивать, говоря, что никому не даст её обидеть. Он настоял, чтобы её устроили в их доме, заботился о её удобствах, а сам всё надеялся, что она примет его любовь, но она относилась к нему с отвращением. Его мать и братья были недовольны её пребыванием в доме и хотели убить её, но он не позволял её трогать и был готов застрелить за неё любого. И вот после очередной ссоры с родными он опять пришёл к ней за утешением, но она снова оттолкнула его. Тогда он не выдержал, отвернулся от неё и начал с горечью изливать свою обиду: «Ты никогда не дала мне хоть немного ласки, а ведь я всегда заботился о тебе, я делал всё, чтобы тебе было хорошо, я никому не давал тебя обижать, я ссорился из-за тебя со всеми родными, я чуть не убил своего брата, я даже поднял руку на мать! – он замолчал, глотая слёзы, и договорил: – Но я никому не позволил тебя убить. За это можно и полюбить...» – и умолк, опустив голову. И тогда она тихо подошла к нему сзади и прикоснулась ладонью к его щеке. А он начал медленно поворачиваться к ней – нелепый, неказистый, жалкий, с широко открытым ртом и мокрыми глазами, в которых застыло изумление, неверие своему счастью, надежда и страх оказаться отвергнутым. И она поцеловала его, и он впервые в жизни узнал любовь.
И я подумал, что мы с ним во многом похожи. Я тоже был обделённым судьбой и отверженным людьми, испытал в своей жизни множество страданий, тоже всей душой любил прекрасную девушку и не получал от неё никакой взаимности, тоже заботился о её благополучии и счастье, шёл ради неё на любые жертвы и терпел всевозможные лишения, воевал в одиночку против всего мира и продолжаю сражаться, чтобы спасти её от беды. За это можно и полюбить... Можно полюбить и подарить величайшее счастье, избавить от одиночества, изгладить страдания, исцелить сердце, озарить душу, преобразить жизнь, вдохновить на великие и прекрасные дела. Всё можно одним лишь коротким словом...
Да?
* * *
До этого места я написал свою историю и намеревался отдать её в таком виде моей любимой. Моё последнее слово являлось как бы невысказанным предложением руки и сердца с безмолвным призывом ответить мне тем же словом. И я считал, что если она прочитает мою повесть, то будет располагать достаточной информацией для определения Божьей воли и выбора своего жизненного пути. Я распечатал текст и сшил в книжку с блестящей обложкой, а также записал этот файл на дискету. Таким образом я полностью подготовился к последнему, самому трудному этапу.
В очередное воскресенье перед собранием ко мне опять подошёл Сергей и пытался убедить меня, что моё чувство греховно. Я возразил, что Бог не запрещает никого любить, запрещает лишь желать чужую жену, а в моём сердце такого желания нет. В качестве примера я привёл ему старый фильм «Офицеры», где один из главных героев всю жизнь любил жену своего друга и сам остался холостым, но он бескорыстно заботился об их семейном счастье, а потом и об их детях и внуках, и в этом не было ничего греховного. Также я сказал, что Бог, возможно, предназначил для меня одинокий путь, а чтобы я всё же познал любовь и счастье, сотворил Аню. Он же заявил, что это вообще не любовь, так как настоящая любовь бывает только в браке. Его утверждение показалось мне настолько абсурдным, что я даже не сразу поверил, что он говорит серьёзно; однако он сказал, что в братстве учат именно так. Тогда я спросил: «Значит жених и невеста вступают в брак не по любви?» Он подтвердил это, и я лишь с дружеской улыбкой сказал ему, что он просто не знает любви и что мне его очень жаль.
Немного погодя я вновь имел возможность видеть мою любимую перед зеркалом. И опять я смотрел на неё во все глаза и думал, что такой красоты просто не бывает. И мне было жаль, что она прячется от моего взгляда за пианино, на котором к тому же стояла ваза с цветами, мешавшая мне видеть её лицо и во время общего пения. Если бы только она знала, насколько увеличивается её небесная награда в то время, когда я смотрю на неё и наполняюсь счастьем. Вот было бы здорово, если бы она видела в моих глазах счётчик, показывающий её награду: как быстро он начинает крутиться при виде её и как бешено скачут на нём цифры от её улыбки. В этом случае она бы, наверное, садилась на самом виду, и тогда не только я, но и все в церкви могли бы любоваться её красотой. Зачем же лишать прихожан такого удовольствия и забиваться куда-то в угол? Такое поведение психологи называют «контроль» – когда человек в присутствии кого-то не может вести себя просто и естественно, как обычно. Для христианина это явный недостаток, и мне хотелось, чтобы моя любимая была свободна от него и не ощущала из-за меня никакой неловкости. Если бы, к примеру, вместо меня на скамейке сидел воробей, то она ничуть не смущалась бы от его взгляда, а даже наоборот, её бы это забавляло. Вот и пускай бы она относилась ко мне как к воробью, я бы нисколько не возражал против этого.
По окончании служения я вышел на улицу и ждал возможности отдать ей мою книжку. Однако подходящего случая мне так и не представилось: она всё время была с кем-нибудь из молодёжи и ушла вместе с женихом. Также ничего у меня не получилось ни вечером, ни через неделю, даже в отсутствие жениха. Поговорить с ней, а тем более вручить свою книжку стало казаться мне делом невозможным – что называется «миссия невыполнима». Немного утешало меня лишь то, что объявления о дне свадьбы пока не было, так что у меня ещё оставалось в запасе время для ожидания удачного случая.
После очередного вечернего собрания со мной разговорилась одна пожилая сестра. Она спросила, почему я не присоединяюсь к их церкви, и я рассказал ей, из-за чего баптисты меня не принимают и как члены церкви относятся ко мне. Тогда она спросила, зачем же я вообще хожу в эту церковь. Я ответил: «Да так... девушка одна тут есть». «А, понятно, – протянула она. – Я даже догадываюсь, какая это девушка. Только она давно уже не ходит в собрание». Я понял с некоторым удивлением (разве о моей любимой ещё не все знают?), что она подразумевает какую-то другую сестру – и, наверно, могу угадать, кого она имела в виду. Так что я возразил: «Как это не ходит? Сегодня была, и сейчас стоит вон там во дворе, в синем платье». Она удивилась, пошла к воротам посмотреть и сказала, что такой девушки не видно. Я сказал: «Ну, значит куда-то отошла. Да вы её видели, у неё скоро свадьба». «А-а, – она покивала головой, – знаю. Я её знаю, это девушка самостоятельная». Она стала спрашивать меня о моих чувствах к Ане, и я рассказал ей о моей давней любви и о переживаниях за её будущее. Она посочувствовала мне, сказала, что молодые знают друг друга с детства и что ничего уже тут не поделаешь, а в заключение добавила: «Ну и ладно, а ты её люби. Это счастье». От этих слов внутри меня поднялась волна радости – меня поняли и поддержали! Нашёлся ничем не связанный со мной человек, который тоже считает, что любовь всегда безгрешна и блаженна. Я так и думал, что мудрые старцы знают это, в отличие от молодых, не имеющих жизненного опыта или ещё не познавших настоящей любви. И я сказал этой женщине: «Вот, вы меня понимаете, не то что другие». И после воспоминание об этой беседе приносило мне ободрение и подкрепление.
А в ожидании следующего воскресенья мне в голову вдруг пришла поразившая меня мысль, что я забыл ещё об одном деле, даже более важном, чем отдать Ане мою книжку. Ведь я до сих пор ещё не сказал ей о моей любви! И не имеет значения, что я рассказывал об этом другим, писал песни и стихи, и что она сама прекрасно знает о моих чувствах – всё равно моего признания она так и не слышала. Пусть ей это безразлично, но если я промолчу, то это приведёт ко многим потерям, которых я себе никогда не прощу. Я ни в коем случае не должен упустить возможность признаться в любви самой прекрасной девушке на свете. История моей любви не может обойтись без этого события, и пускай в моей душе останется это светлое и отрадное воспоминание. Тогда и она тоже сможет с удовольствием вспомнить и рассказать об этом – например, в ответ на вопрос её детей: «Мама, а тебе признавались в любви?» И если я когда-нибудь стану... ну, допустим, знаменитым Божьим служителем, то ей будет приятно похвалиться: «А Игорь меня любил и сказал мне об этом всего за несколько дней до моей свадьбы». Кроме того, я полагал, что если моё признание прозвучит в духовном мире и будет записано на небесах, то это как-то послужит к увеличению её награды в вечности. Поэтому я решил во что бы то ни стало успеть признаться ей в любви, пока она ещё не вступила в брак, так как после её свадьбы это могло бы показаться некрасивым и бестактным.
В воскресенье после утреннего служения было небольшое членское собрание, и я в это время разговорился на улице с Колей. Ему нравилось, как у меня накачаны руки и пресс, и он стал спрашивать, каким образом я тренируюсь. Потом он попросил меня показать какие-нибудь удары, и я продемонстрировал ему технику нескольких ударов, которым меня когда-то учили на секции каратэ. Во время последнего прыжка члены церкви начали выходить из дома, и наши занятия закончились улыбками. Вскоре она направилась с женихом домой и позвала Колю с собой, а он обернулся ко мне и сказал: «Пошли с нами». Я решил проверить, не выйдет ли из этого чего-нибудь хорошего, беззаботно промолвил: «Ты приглашаешь? Ну ладно», – и двинулся следом. Тут жених остановился, повернулся с несколько растерянным видом и издал какой-то неопределённый звук. Но я уже понял, что моё общество для них нежелательно, и поспешил избавить его от затруднений, сказав, что иду на остановку. И под их настороженные взгляды я пошёл вперёд по своей дороге. По пути я подумал, что не стоит подвергать жениха такому нелёгкому испытанию – слушать моё признание в любви к его невесте. Хоть я этим самым и не хочу ничего от неё добиться, но всё-таки лучше будет сделать это в его отсутствие, чтобы предохранить его от излишних и в общем-то малоприятных переживаний.
Удача улыбнулась мне на праздник Преображения, вечером 19 августа. По окончании собрания она пошла в нужную мне сторону лишь с одной Наташей. Я дал им скрыться за поворотом, потом неспешно отправился вслед за ними, и никто из оставшихся верующих меня не остановил и даже не окликнул. Я прибавил ходу, догнал их и некоторое время шёл по другой стороне дороги, а потом приблизился к ним, говоря: «Мне нужно сказать два слова». Наташа начала на меня ворчать, но я продолжал: «Аня, у тебя скоро свадьба, да? Я хотел тебе сказать, пока ты ещё не замужем, а то забуду...» Справившись таким образом с волнением и почувствовав прилив нежности и счастья, я с улыбкой посмотрел на неё и от всей души сказал: «Аня, я тебя люблю!» Она улыбнулась, не глядя на меня, и я уже с лёгким сердцем добавил: «Я никогда не говорил тебе об этом, а сейчас хочу сказать, на этот праздник. Ты подарила мне счастье, и я хочу, чтобы ты была счастлива. Радуйся жизни и помни, что есть на земле человек, который любит тебя больше всех на свете». Ещё я сказал, что сам я благодаря ей познал настоящую любовь и что она даже не может себе представить, какое это счастье – любить её. Тут Наташа схватила её за рукав, и они остановились, а я не стал больше задерживаться около них и пошёл вперёд с чувством радости от успешно исполненного долга.
Я решил в этот раз не предлагать ей свою книжку, чтобы в её памяти моё признание в любви не было связано ни с какими моими просьбами. Пусть она осознает и поверит, что мне от неё ничего не нужно. К тому же моё беспокойство за её будущее стало меньше после того, как я услышал, что она знает своего жениха ещё с детских лет. Поэтому я не стал омрачать этот знаменательный день излишними уговорами, которые наверняка нарвались бы на отказ. Слава Богу, что самое главное я сегодня уже сделал, и теперь мне никогда не придётся терзаться из-за своего упущения и петь с группой «Руки вверх»:
На десять лет назад
Унесите меня, года.
Девчонке, что люблю,
Я не успел сказать:
«Все эти десять лет
Я мечтал только о тебе,
Позволь хотя бы мне
Услышать твой привет».
Так что я в самом прекрасном настроении дошёл до своей остановки и подумал, что хорошо бы показать сейчас мою любимую продавщицам из «Евросети», чтобы они знали её не только по фотографиям и моим рассказам. Поэтому я зашёл в салон, подошёл к кассирше и, не обращая внимания на окружающих, сказал: «Наташ, смотри в окно, сейчас здесь будет проходить моя девушка вдвоём с сестрой, она в синем платье. Вот она идёт, смотри скорее!» Та улыбнулась моей горячности, выглянула в окно, уточнила, какая из двух, и сказала что-то одобрительное. Подождав ещё немного, я вышел на улицу и стал смотреть им вслед. Они ушли довольно далеко, а потом вдруг перешли через дорогу и направились назад. Я оставался на месте, и вскоре они заметили меня, но всё равно сели на скамейку среди деревьев поодаль от дороги. Я немного переместился, встал напротив них и смотрел на неё, и мне было приятно сознавать, что она сейчас, наверное, думает о моём признании и обо мне. Прошло довольно длительное время, и я решил, что мне уже хватит стоять перед их глазами, пора исчезнуть из их поля зрения. И когда на светофоре остановился троллейбус, заслонивший меня от них, я опять зашёл в «Евросеть». А через какое-то время я в окно увидел, как они осторожно вышли из-за деревьев, оглядываясь по сторонам – куда это я подевался. Видимо, они опасались, как бы я не перешёл дорогу и не заявился к их скамейке. Я лишь улыбнулся их беспокойству и отодвинулся от окна, чтобы они случайно не увидели меня – зачем смущать их лишний раз? Вскоре они ушли, а я до самого закрытия салона разговаривал с продавщицами, главным образом о ней.
Наступило предпоследнее воскресенье августа, а я всё ещё не знал, когда будет свадьба. Я лишь предполагал, что она, скорее всего, состоится до сентября – возможно, через неделю. Я надеялся, что венчание проведут, как обычно, после утреннего богослужения, и я тогда тоже смогу посмотреть на невесту – либо в церкви, либо дождусь её на улице. До моего слуха из разговоров окружающих долетали иногда слова «свадьба», «готовиться», и вдруг моё внимание зацепилось за слово «суббота». Я внутренне напрягся и начал думать, неужели свадьбу назначили на субботу и что же мне в таком случае делать.
Трудностей было две. Во-первых, дата свадьбы не была объявлена в церкви вслух (я думал, что её специально скрывают от меня). Поэтому если я всё же захотел бы попасть на неё, то мне надо было бы каждую субботу приходить с утра к церкви. В принципе, я мог бы так и поступать, это не составило бы для меня особого труда. Но оставалось ещё и во-вторых: мне казалось неудобным и некрасивым приезжать в церковь исключительно ради свадьбы, на которую меня не приглашали и наверняка не пустят. А между тем мне очень хотелось в последний раз увидеть её ещё не принадлежащей мужу, в белоснежной одежде, и проводить её в новую жизнь, отпустить в семейный путь. Я мог бы осуществить своё желание, ведь для этого мне даже не потребовалось бы заходить в молитвенный дом, достаточно было бы дождаться её приезда на улице. Правда, в этом случае какие-нибудь «добровольные охранники чужих невест» могли бы взять на себя труд накостылять мне по шее, когда увидели бы меня стоящим на подступах к церкви, да ещё и, неровен час, с фотоаппаратом в руках. Хотя и эта проблема была достаточно легко разрешима, ведь я вполне мог бы прийти не один, а с каким-нибудь компаньоном – в самом крайнем случае со знакомым милиционером или сотрудником военкомата, где я и сам состою в аппарате усиления. В общем, при настойчивом желании я был в состоянии преодолеть любые возможные преграды и всё-таки увидеть мою любимую перед её свадьбой и сделать себе её фотографию на память об этом событии.
Будь на моём месте парень понаглее, так бы оно и могло получиться. Но моей душе была противна мысль о том, что её настроение на свадьбе будет омрачено из-за меня. Я до боли не хотел, чтобы в этот самый торжественный день её жизни она испытывала чувство досады при виде меня, держалась скованно под моим взглядом, старалась не смотреть в мою сторону и пыталась спрятаться от моего фотоаппарата. Да не будет так! Я не стану ради своих интересов причинять ей неприятности, ведь моё присутствие на свадьбе уже не сможет принести ей никакой ощутимой пользы. Её брак уже будет зарегистрирован, и что-то изменить или исправить будет невозможно, поэтому я больше ничего не смогу сделать для её блага. Она могла бы получить великое благословение и награду от Бога, если бы сама пригласила меня на свой праздник, но она этого не сделала. А раз так, то у меня остаётся возможность оказать ей лишь одно последнее благодеяние – сохранить её от излишних неудобств и огорчений и не появляться на её свадьбе. Пусть её не стесняет моё присутствие, не смущает мой влюблённый взгляд и не беспокоят мысли о том, какие чувства я испытываю при виде её радости. И если она невзначай вспомнит обо мне, то пусть сделает это с признательностью за мою деликатность и великодушие.
После утреннего служения я задержался на ступеньках, и ко мне опять начал цепляться Коля. Он несколько раз пробовал пробить мой пресс и разошёлся не на шутку, так что другие братья стали его унимать. Потом он с неожиданной и огорчительной для меня неприязнью заявил: «Я бы с таким удовольствием разнёс твою пачку». Мне не хотелось, чтобы он ронял своё достоинство в глазах окружающих, видящих его в таком нехорошем состоянии, и я попытался сгладить его враждебность и свести всё к шутке, сказав: «Не христианское это дело – разносить пачки». Но он всё равно не утихомирился и продолжал приставать ко мне, пока Саша не одёрнул его со строгостью. А мне он стал говорить, что ему меня жаль, так как моя личная жизнь не удалась из-за моих заблуждений, и что мне нужно отказаться от своих неправильных взглядов. Я спросил: «И что, она тогда выйдет за меня замуж?» Он ответил: «Конечно нет, с этим уже всё решено». Я сказал: «Тогда ради чего же мне губить свою совесть?» Потом давно не видевший меня молодой брат из Бежицкой церкви стал расспрашивать меня о моих чувствах и сказал с улыбкой: «Эх ты, давно бы уже покаялся, присоединился к церкви – и она была бы твоей». Я возразил: «Это ты так считаешь, а я думаю по-другому. Если бы я отрёкся от своих убеждений, то она не пошла бы за меня. Зачем ей нужен человек, отступивший от Бога?» Я был уверен, что такое надругательство над совестью равнозначно хуле на Святого Духа, и потому после отречения мне оставалось бы только утопиться. Поэтому у меня никогда не возникало даже мысли решить такой ценой свои церковные проблемы и добиться брака с любимой. Я твёрдо знал, что Бог никакую из Своих дочерей не отдаст ходячему мертвецу.
На вечернее собрание пришло очень мало людей, и она с двумя сёстрами сидела через несколько скамеек впереди меня. Когда они встали спеть песню и повернулись лицом к залу, я подумал, что сейчас очень удобный случай сфотографировать её на память. Ведь может оказаться, что сегодня я в последний раз вижу её свободной, а через неделю она уже будет замужем. Вот она стоит так близко от меня, и никто её не заслоняет, так что я могу даже не вставая сделать снимок. Она же не будет во время пения отворачиваться от меня, и рядом со мной нет никого, кто мог бы мне помешать. Я нашарил в сумке свой фотоаппарат, расстегнул кнопки футляра, посмотрел ещё раз на неё и... ничего не сделал.
Нет, я не испугался возможных неприятных для меня последствий; меня остановила незначительная мелочь. Я увидел, что у неё на одной щеке заметно красноватое пятно – как будто она недавно опиралась щекой на руку и от этого остался отпечаток. Для меня это было совершенно неважно: такие маленькие недостатки во внешности любимого человека придают ему ещё больше трогательности. Но я подумал, что она не хотела бы оказаться запечатлённой на фото в таком виде и что ей было бы неприятно, если бы кто-нибудь рассматривал этот снимок. Поэтому я решил пока подождать – может, ко времени следующей песни это пятно исчезнет. Однако и по прошествии ещё одной проповеди оно оставалось достаточно отчётливым, и я отказался от своего желания сфотографировать её. Я подумал, что так будет даже лучше: пусть она навсегда останется для меня такой, какой вышла на последней фотографии с того счастливого праздника Жатвы.
А в завершение собрания произошло то, чего я ждал уже целый месяц. Я услышал, как одна женщина в молитве сказала: «И вот, в субботу будет свадьба...» Таким случайным образом я наконец узнал дату свадьбы, как я и предсказывал тогда в разговоре с женихом. В самом же конце служения ведущий брат предоставил слово жениху, и он объявил, что в эту субботу состоится их с Аней свадьба, и просил прийти на неё всех приглашённых. Я сидел и дивился про себя: стоило ли так долго и упорно скрывать эту дату от меня, чтобы теперь объявить её в моём присутствии, да к тому же ещё и не на утреннем собрании, а вечером, когда прихожан совсем мало? Воистину «умом баптистов не понять». Что ж, значит мне сегодня нужно сделать для неё всё то, чего я ещё не успел. Чтобы моя совесть была спокойна, я должен всё же попытаться отдать ей мою книжку, и у меня появилась идея, как приступить к разговору об этом. Я решил предложить молодым взаимовыгодное соглашение: я не приду на их свадьбу, а они возьмут у меня книжку. Они ведь не знают, что я в любом случае не появлюсь на браке, и потому могут принять моё условие хотя бы для того, чтобы избавиться от моего нежеланного присутствия.
После служения я вышел на улицу и стал ждать молодых. Вскоре ко мне подошёл Тима и спросил: «Ну как ты, придёшь на свадьбу?» Я ответил: «Знаешь, я не хочу приходить». «Не хочешь?» – удивился он. «Не хочу», – подтвердил я и добавил, что я как раз хотел бы договориться об этом с молодыми. Он сказал: «Ну ладно, жди», – и ушёл. Вскоре вышли и молодые, но они ходили среди знакомых по отдельности, и я никак не мог застать их вместе. Потом жених зашёл обратно в дом, а она оставалась во дворе, иногда исчезая из моего поля зрения. Прошло много времени, и я беспокоился, как бы она не ушла домой, не дожидаясь жениха. Тогда я решил поговорить хотя бы с ним одним, так как принимать решение всё равно предстояло ему. И, собравшись с духом, я зашёл в дом.
Жених сидел поблизости от входа, и я подсел к нему и сказал, что мне нужно с ним поговорить. Он спросил о чём, и я задал ему вопрос: «Ты хочешь видеть меня на твоей свадьбе?» Он ответил: «Нет». Я сказал: «И я не хочу приходить к вам на свадьбу. Давай договоримся так, чтобы остаться довольными друг другом: я не приду на вашу свадьбу, а вы с Аней возьмите и почитайте мою книжку». Но он в ответ заявил: «Я не возьму у тебя нитки и ремня от обуви». Это напомнило мне её отказ от фотографии, и я спросил: «Кто из вас кого научил? Она тоже когда-то отвечала мне такими словами». Один из стоявших рядом молодых братьев сказал мне: «Вот видишь, они находятся в одном духе». Наверно, он имел в виду, что это Бог побуждает их отвечать одинаково. Я же с грустной иронией сказал: «Похоже, у вас вся церковь находится в одном духе», – подразумевая, что все верующие настроены против меня служителями и предупреждены не общаться со мной.
Потом я пытался уговорить жениха взять мою книжку, а он сказал, что не будет читать мои заблуждения. Я объяснил, что это не учение, а всего лишь история моей любви. Но он всё равно отказался и предупредил меня, что мне лучше не приходить на свадьбу, а кто-то из окружающих подтвердил, что иначе мне будет плохо. Я сказал ему: «Я могу прийти и с милиционером, ты меня знаешь – я экстремал». За прошедшее время все уже наверняка имели возможность убедиться, что никакие условности, запреты и угрозы не способны меня остановить. Однако он так и не принял моё компромиссное предложение, а потом подошёл Сергей и попросил меня выйти из молитвенного дома, что я и был вынужден сделать, так ничего и не добившись.
Я вышел за ворота и стал ожидать очередной возможности поговорить с молодыми. По прошествии долгого времени молодёжь наконец вышла во двор, и рядом с женихом была она. Видимо, он рассказал ей о моём предложении, так как я услышал её решительный голос: «Нитки и ремня от обуви!..» Несмотря на все неприятности и неудачи, я невольно усмехнулся внутри себя и подумал, что они меня уже достали своими нитками и ремнями. Они что, принимают меня за галантерейщика, торгующего своим товаром? Уж в этой-то ситуации слова Авраама совершенно не к месту. Я же не пытаюсь что-то им подарить или сделать какое-то одолжение, а скорее наоборот, сам хочу получить от них нечто вроде выкупа. Поэтому им нечего было опасаться, что через взятие моей книжки они окажутся чем-то обязанными мне.
Вскоре почти все прихожане разошлись, а молодые опять зашли в молитвенный дом. Мне уже надоело стоять, и я перешёл через дорогу и сел на находившийся там большой пень. В ожидании я обдумывал ещё одно дело, казавшееся мне очень важным. Я уже много раз вспоминал все мои встречи с ней, перечитывал свою историю и заметил, что она делала для меня что-то хорошее лишь до начала 2002 года, а с того времени она даже не сказала мне доброго слова. И я считал, что будет нехорошо, если она уйдёт в новую жизнь, так и не изменив своего отношения ко мне. Поэтому мне хотелось, чтобы она сказала мне на прощанье хоть что-нибудь дружеское, и я решил попросить её об этом перед нашим расставанием.
Ждать мне пришлось долго, и я от нечего делать подобрал с земли три яблока и начал ими жонглировать, забавляя находившихся на улице детей. Потом из дома вышел Сергей и, увидев меня, подошёл ко мне и сказал: «Игорь, тебя же просили идти домой, собрание закончилось, а ты что?» Я невинным тоном ответил: «Ну, я же ничего плохого не делаю – сижу на ничьей территории, занимаюсь цирковым искусством». Он стал спрашивать, кого я жду и зачем, и я объяснил, что хотел бы отдать Ане мою историю любви, чтобы она её прочитала. Тут и она вышла на улицу вместе с женихом, и я поспешил подойти к ней и спросил, знает ли она, что я ему предложил, рассказал ли он ей. Она не ответила и отошла от меня подальше, а Сергей спросил, неужели я думаю, что она прочла бы мою книжку и вернула бы мне обратно, а служители так бы и не знали, что там было написано. Я сказал: «Почему? Пусть её прочитают и служители, и родители». Он спросил, зачем же давать другим читать то, что я написал для неё. Я пояснил, что эта книжка не только для неё, но и для всех моих знакомых, «для распространения по всему лицу земли». Тогда он сказал: «Ну, если это для всех, то дай её мне почитать». Я попросил: «Только ты пообещай, что не уничтожишь её. Даже если она тебе не понравится, лучше отдай мне назад». Он же не хотел ничего обещать и всё твердил: «Нет, ну дай мне», а я говорил, что вложил в эту книжку много труда и не хотел бы отдавать её на уничтожение. Он сказал: «Ну хотя бы покажи», и я достал её из сумки и продемонстрировал обложку и первый разворот. Он прочитал заголовок: «История любви, которой не было», – и с озадаченной улыбкой спросил, как это понимать. Я ответил, что там дальше всё объясняется. Он признал, что труда действительно много: и компьютерная печать, и плотная обложка, и переплёт почти как в типографии. Потом опять попросил: «Ну дай мне почитать», – и стал тянуться к ней рукой. Я начал слегка уклоняться в сторону, а он всё приближался и наконец достал до книжки и потащил её к себе. И после некоторого моего сопротивления она оказалась у него в руках, и он положил её в свою сумку.
Конечно, я упирался чисто символически, на самом деле такой вариант меня вполне устраивал. Раз уж молодые наотрез отказались от моей книжки, то пускай её прочитает хотя бы служитель. По крайней мере он будет свидетелем, что я до самого последнего момента пытался сохранить мою любимую от возможной ошибки и сделал для этого всё, что было в моих силах. Теперь лежавшая на мне часть ответственности за её решение перешла на Сергея, и лишь он мог ещё что-то изменить. У меня оставалась крохотная надежда, что в результате прочтения моей истории у него тоже возникнут сомнения и тревога за будущее Ани и он поговорит с ней, чтобы и она прочитала мою книжку и ещё раз тщательно обдумала свой выбор. Правда, вероятность такого поворота событий была почти нулевой, но мне уже было не на что больше надеяться.
Тем временем она собралась уходить и направилась в сторону своей остановки. Тогда я поспешил за ней, говоря: «Аня, ещё самое последнее. За последние семь лет ты не сказала мне ни одного доброго слова, скажи мне на прощанье хоть что-нибудь хорошее, хотя бы пожелай счастья». Но она ничего не ответила и лишь ускорила шаги, и я больше не стал догонять её и сказал: «Ну ладно, я давал тебе возможность». Мне было жаль, что ей не хватило великодушия проститься со мной по-доброму, но и это не бросило ни малейшей тени на мои чувства к ней. Я смотрел ей вслед и ощущал в своей душе всё ту же светлую счастливую нежность. Жених, проходя мимо меня, выразил своё недоумение по поводу моего беспардонного поведения – как это я при нём бегаю за его невестой. Я объяснил, что чувствовал себя обязанным сделать это перед расставанием и что теперь мне больше ничего от неё не нужно. Потом он и Сергей догнали её, а я двинулся в противоположную сторону, но вскоре остановился, повернулся и стал смотреть, как она удаляется от меня. И я думал, что в последний раз вижу её незамужней, и в моём сознании всплывала строчка из песенника: «Уходит юность под венец». Мысленно я прощался с ней и отпускал её с миром в ту жизнь, где она будет уже недоступна для меня. И когда она вдалеке зачем-то обернулась, я помахал ей рукой, как бы провожая её в счастливый путь.
Вдруг я увидел, что их группа остановилась, а потом разделилась: она и Сергей пошли дальше, а жених направился назад ко мне. Я внутренне усмехнулся такой неожиданности: оказывается, мои приключения ещё не закончились. Я думал, что он хочет о чём-то поговорить со мной, и подождал его, но он прошёл мимо меня, не вступая в диалог. Тогда я пошёл рядом с ним и сам начал разговор, обратившись к нему со словами: «Я хочу сказать, что я тебе друг». И в завязавшейся беседе я объяснил, что вовсе не собираюсь отбивать у него Аню или разрушать их брак; когда они поженятся, их союз будет для меня священным. Просто я чувствовал своим долгом предостеречь её от ошибки, потому что в моей жизни случалось много событий, которые могли быть знаками от Бога, что Он желает соединить её со мной. Если бы пережитое мною не было таким уникальным, я бы, наверно, не высовывался, а так просто не мог поступить иначе. Он спросил, что же такого особенного произошло со мной, и я описал ему то неземное чувство, которое Бог дал мне испытать. Никто на свете ещё не рассказывал ни о чём подобном, поэтому я и посчитал это Божьим указанием на то, что я должен что-нибудь сделать для её счастья.
Он тогда немного изменил тему и спросил, для чего же я бегал за ней во вторник. Я ответил, что хотел признаться ей в любви. Он выразил удивление, как я мог поступить таким образом, когда знал, что у них уже скоро будет свадьба. Я сказал, что как раз и хотел успеть сделать это до свадьбы, а то потом это было бы уже неудобно. Я ничего не стремился добиться от неё, просто считал, что должен произнести своё признание вслух, чтобы оно было записано в духовном мире. Он сказал, чтобы я больше не бегал за ней, и добавил: «И я предупреждаю тебя в последний раз, чтобы ты не приходил на свадьбу». Я мог бы ничего не обещать, но не хотел, чтобы он и Аня испытывали из-за меня лишние тревоги, и ответил: «Да конечно не приду, что я – не понимаю? Я не хочу мозолить вам глаза, так что не бойся». Он решительно заявил: «А я и не боюсь. Бог не допустит этого». Я улыбнулся: можно подумать, что Бог будет всеми силами держать меня, чтобы я, злой враг, не прорвался на их венчание. Нет, всё будет не так, и я немного поправил его, сказав с лёгкой похвалой в свой адрес: «Конечно, не допустит, потому что я такой неплохой».
Потом у него зазвонил телефон, и он отошёл поодаль, а я ожидал, когда он закончит разговаривать. Но он всё ходил с телефоном из стороны в сторону, перешёл через дорогу, а мне не подал никакого знака и не обращал на меня внимания. Я подумал, что у него, наверное, больше нет ко мне вопросов, и начал медленно двигаться к своей остановке. Он меня не окликнул и пошёл в другую сторону, и таким образом наша беседа завершилась. Я был рад, что мог рассказать ему о своих чувствах и побуждениях, и надеялся, что в его сердце не будет ревности или неприязни ко мне. Нам с ним нечего делить, и я ни в чём не виноват ни перед ним, ни перед Аней. А то, что я никогда не перестану любить её, никак не угрожает их семейному счастью. Наоборот, я буду от всего сердца молиться, чтобы они жили в любви и согласии и не знали недостатка ни в каком благе. И я не думаю, что ему или ей самой было бы приятнее, если бы я разлюбил её и стал полностью равнодушен к ней, не испытывал бы восхищения при виде её и смотрел бы на неё безразличным взглядом как на что-то ничем не примечательное. Скорее она первая обиделась бы на меня за такую перемену в отношении к ней, да и жених вряд ли был бы доволен тем, что она потеряла в моих глазах всякую привлекательность. К счастью, это уже невозможно. Разве, выйдя замуж, она станет некрасивой и злой? И разве что-нибудь может вычеркнуть из моей памяти её былую доброту ко мне и ни с чем не сравнимое блаженство, которое она пробудила в моём сердце? А любовь основывается на прошлом и потому никогда не перестаёт. Пусть уж она привыкает к мысли, что она будет вечно любима мною, и пусть моя благодарность и молитвы привлекают на неё Божьи благословения.
В среду я поехал в церковь «Спасение», где я с недавнего времени посещал молодёжное общение. Я уже побывал раньше на нескольких встречах и даже спел две свои песни, которые и здесь понравились слушателям. В этот раз мы рассматривали тему подготовки к браку. Ведущая разделила нас на группы и раздала каждой список вопросов, которые мы должны были обсудить между собой. В нашей группе руководство взяла моя давняя подруга Наташа, и она адресовала мне вопрос: «Как ты узнаешь, что есть Божья воля на твой брак именно с этой девушкой?» Вероятно, она ожидала услышать от меня какие-нибудь обычные разъяснения: мол, нужно молиться Богу и получить откровение от Него, спросить мнение служителей и родителей, проверить совпадение жизненных целей и интересов и т.д. Но я ответил одной фразой всего лишь из трёх слов: «Если она захочет». Наверно, это простейший и самый оригинальный способ определения Божьей воли, до которого вряд ли кто раньше додумался. Уж на что Наташа серьёзная девушка и со мной старается вести себя сдержанно, но и она не смогла удержаться от улыбки и с весёлым удивлением переспросила: «Если она захочет?» Я сказал: «Да, но это только она. Насчёт других я не знаю». Я был совершенно искренне убеждён, что в случае с моей любимой никакие дополнительные проверки уже не были бы нужны. Стоило бы ей только изъявить желание стать моей женой, и я принял бы это как Божий промысел. И даже если бы она, уже стоя с женихом в загсе, вдруг сказала мне: «Нет, я хочу выйти замуж за тебя, давай прямо сейчас и распишемся», то я сделал бы это без малейших колебаний. «Чего хочет женщина, того хочет Бог» – эта известная шутка по поводу женских капризов обернулась бы в моей ситуации абсолютно серьёзным руководством к действию.
А когда я ехал в троллейбусе домой, мне позвонила сестра и сообщила, что у родителей только что сгорел дом и ничего из вещей спасти не удалось. Это известие было, конечно, печально для меня, но переживал я только за родителей – где они теперь будут жить и как перенесут эту утрату. Сам же я потерял не так уж и много: как-то получилось, что все мои документы, а также наиболее ценные и нужные вещи я за какое-то время до этого перевёз в своё общежитие, хотя обычно избегал держать их у себя. Так что фактически я лишился только тёплых зимних вещей и всякой мелочи, да ещё христианских книжек, с которыми ходил на библиотечное служение. Может быть, в другое время это причинило бы мне больше огорчений, но сейчас мои мысли были заняты предстоящим браком, поэтому я лишь подумал, что это не самая большая и не последняя моя потеря. Последняя будет через три дня, а потом мне будет уже нечего терять на этой земле. Ну что ж, значит для меня начнётся пора приобретений, так что я могу весело смотреть в будущее.
В пятницу, накануне свадьбы, я почувствовал, что не могу просто так сидеть и ждать завтрашнего дня. Вечером в церкви должно было проходить молитвенное собрание, и после долгих раздумий я решил приехать на него. Мне хотелось узнать, не произошло ли за это время каких-нибудь изменений. Может, Сергей прочитал мою книжку и захочет поговорить со мной или устроит мне беседу с молодыми. Может, жених рассказал ей о нашем разговоре, и она всё же попрощается со мной по-дружески и скажет мне какие-нибудь добрые слова. Я вспомнил, как однажды приехал в церковь в другую пятницу – перед её крещением, и в результате произошло много приключений, самым ярким из которых стала ночная погоня. И я решил надеть тот самый светлый пиджак, в котором тогда бежал за ней. Вдруг она тоже вспомнит тот вечер и как я до последней возможности бескорыстно и жертвенно боролся за то, чтобы она получила благословение от Бога. И теперь повторяется та же история, так пусть у меня и у неё останется много интересных воспоминаний об этих последних днях её девичества.
Я пришёл в молитвенный дом и увидел, что там уже идёт подготовка к завтрашнему торжеству: стена за сценой была задрапирована красивыми шторами. Сергей был здесь и перед служением подошёл поговорить со мной. Мою книжку он пока успел прочитать лишь до половины и заявил, что это просто чушь. Мне он посоветовал «быть мужиком» и не распространять мою писанину. А напоследок добавил: «И я хочу дать тебе ещё один совет, только не обижайся: обратись к психиатру». Я кое-как удержался от смеха и сказал, что у меня есть в церкви пятидесятников знакомая девушка-психолог и она не находит во мне никаких отклонений. Он возразил, что психолог и психиатр – это большая разница, поэтому мне лучше всё-таки последовать его совету.
Потом он пошёл начинать служение, а я остался со своими не очень весёлыми мыслями. Итак, моя история не произвела на него впечатления, и с молодыми он на эту тему не разговаривал, поэтому никаких изменений не предвидится. К тому же моей любимой не было в собрании, и мне стало казаться, что я напрасно приехал сюда. Но вскоре она вдруг вошла через боковую дверь и ненадолго скрылась в комнате за сценой, а оттуда опять вышла на улицу. Она была в простой рабочей одежде, и я понял, что она тоже участвует в хлопотах по подготовке к предстоящему венчанию. Мысленно я похвалил её за такое усердие, но вместе с тем мне было её немного жаль. Пусть бы другие всё сделали сами, а она лучше посидела бы в собрании, помолилась вместе с церковью, или отдыхала бы дома, набиралась сил, ведь завтра у неё будет очень напряжённый и многотрудный день. Ну ладно, раз ей не сидится спокойно дома, то я сам могу помолиться за неё, чтобы её свадьба прошла благополучно и принесла ей много радости.
В ходе служения она ещё лишь один раз вот так же ненадолго заходила в дом, и больше я её не видел. По окончании собрания я ещё долго оставался на месте, ожидая её, но она так и не появилась. Я также раздумывал, не сфотографировать ли мне украшенную сцену, чтобы у меня осталось хоть какое-нибудь напоминание о её свадьбе. Но потом решил, что раз уж мне нельзя быть даже в числе зрителей, то пусть для меня этой свадьбы не будет. Музы не выходят замуж – и точка. А как о женщине я о ней не думаю, и все эти земные дела меня не касаются. Мне достаточно лишь хотя бы иногда видеть её, чтобы радоваться её красоте и счастью. Слава Богу, что она никуда не уезжает и у меня будет возможность видеться с ней в церкви по воскресеньям.
Наконец я вышел из молитвенного дома и встал за воротами в надежде всё же увидеть её напоследок. Некоторые молодые братья подошли ко мне и опять предупреждали, чтобы я не вздумал прийти на свадьбу. Я отвечал им, что уже дал жениху обещание не приходить, так что они могут не беспокоиться. Потом Коля стал прогонять меня домой, пинал и пихал меня, не обращая внимания на окрики старших братьев. После одного из его толчков мои туфли поехали по мокрой дороге, и я потерял равновесие и упал вперёд. Хорошо хоть успел выставить руки и потому лишь запачкал костюм и, как выяснилось позднее, расцарапал бедро об асфальт. Я поспешил встать, кое-как отряхнул брюки, и мне было, мягко говоря, очень неприятно. Наверно, похожее чувство описывал Клайв Льюис в своём романе «Переландра»; впоследствии я вновь перечитал этот отрывок:
«Больше всего пугало сочетание зла с чем-то почти детским. К соблазнам, к богохульству, ко многим ужасам он был хоть как-то готов – но не к этой нудной настырности, словно к тебе пристаёт плохой мальчишка».
В тот момент мне вспомнились именно эти слова: «плохой мальчишка». Действительно, чрезвычайно скверное ощущение, когда не имеешь права воздать по справедливости малолетнему беззаконнику. А ведь это нужно для его же блага, чтобы с ним не случилось чего худшего. Смеялись когда-то дети над пророком Елисеем, но только до появления медведей, и для многих этот смех стал последним. Я не претендую на звание пророка, вопреки провокационным вопросам, однако с моими противниками нередко происходили печальные дела. Умер служитель, писавший поверхностные ответы на мои письма; погиб другой, по приказу которого меня однажды насильно вывели из церкви; скончался третий, так и не ответивший ни слова на все мои просьбы и вопросы к нему. Тот нападавший на меня пьяница давно уже исчез с лица земли, а некоторые угрожавшие мне подростки из верующих семей после своего крещения отпали от веры, в том числе и Иван. Мне было грустно слышать, что после армии он перестал ходить в церковь и ведёт мирской образ жизни. Поэтому я предупредил Колю, что с ним может случиться то же, что и с братом. Он в ответ пригрозил, что они с Иваном придут ко мне в общежитие, адрес у них есть. Я сказал: «А что Иван? Он относился ко мне лучше, чем ты». В самом деле, Иван никогда не совершал против меня оскорбительных действий, хотя и имел на это силу. Коля же не остепенился даже после моего падения и, уходя от меня, ещё раз отвесил мне пинка.
Я с сожалением думал, а вёл бы он себя так, если бы знал, что у меня позавчера сгорел дом. Неужели он и тогда не постыдился бы распускать руки и ноги? Навряд ли, в этом случае он, наверное, удержался бы от нападок на меня. Как же он будет себя чувствовать, когда узнает о постигшем нашу семью несчастье? Я бы хотел дать ему совет: никогда не совершать поступков, при воспоминании о которых он потом будет корчиться от стыда. В церкви есть ещё одна девушка, которая однажды вела себя со мной до невозможности гадко. С тех пор я не верю в её христианство, хотя она приняла крещение и поёт песни в собрании. Для меня она остаётся отвратительной как змея с ядовитым жалом, которое может быть удалено только через примирение со мной. Если бы она могла увидеть свои поступки моими глазами и пережить то, что я тогда чувствовал, то, наверно, взвыла бы от стыда и прибежала бы со слезами просить у меня прощения, которое давно уже её ждёт. И мне бы не хотелось, чтобы Богу пришлось применять жёсткие и болезненные меры для её исправления, а уж Колю мне было жаль тем более. Ведь он же брат моей любимой, и она его любит, да и лицом он похож на неё – тоже весь в отца. Я очень желал, чтобы все в их семье были в благословении у Бога и жили счастливо. Поэтому я помолился в своём сердце, чтобы Бог простил Колю и разрешил все их проблемы, послал им благополучия, мира и всех духовных благ.
Прошло уже много времени, но моя любимая так и не показывалась. В конце концов я смирился с мыслью, что больше не увижу её сегодня, и ушёл, продолжая думать о ней. Было около восьми часов, и я решил заглянуть в «Евросеть» к своим друзьям. Оказалось, что они как раз сегодня собирались после закрытия салона отмечать день рожденья Наташи, и мне тоже предложили остаться с ними и что-нибудь им спеть. Я с радостью согласился, и после девяти часов пришло несколько гостей из других салонов, девчата приготовили бутерброды, нарезали фрукты, и мы начали праздновать. Перед едой я с их разрешения помолился вслух, поблагодарив Бога за пищу и попросив Его благословить Наташу во всех её делах и подарить ей счастье и спасение. К моей вере все отнеслись с пониманием и вина мне не наливали. Мне было приятно находиться в их дружеской компании, тем более что одна из девушек была очень красива почти христианской нежной красотой и чем-то напоминала мою любимую. Я сообщил, что завтра моя муза выходит замуж, и немного рассказал новым знакомым о своей любви. Ближе к концу застолья я спел песню «Дни прошли, и снова собрались друзья», которая всем пришлась по душе. Потом мы сфотографировались в нескольких вариантах на память об этом праздничном вечере и уже поздним временем разъехались по домам.
И я думал, насколько же велика разница между этими двумя приёмами, оказанными мне в церкви и в магазине. Казалось бы, всё должно было быть наоборот. С одной стороны – мои братья во Христе, познавшие Бога, спасённые от греховного рабства, идущие в небо, желающие жить по истине и любить всех ближних. С другой – чужие мне люди, далёкие от Бога, не освобождённые от греха, находящиеся на пути к смерти, живущие по своим желаниям и занятые личными заботами. Но почему-то не грешники, а христиане отторгли меня от своего общества, отнеслись ко мне с равнодушием и пренебрежением, позволяли безнаказанно меня оскорблять и отказали мне в желании хотя бы немного посмотреть на их праздник. И почему-то не дети нашего единого Бога, а совершенно посторонние люди пригласили меня в свой дружеский круг, приняли меня с добротой и вниманием, не допустили ни малейшего неуважения к моим убеждениям и чувствам и разрешили мне быть полноправным участником в их радости. Этот контраст может служить примером того, как религиозный формализм, догмы и предрассудки препятствуют даже простым добрым общечеловеческим отношениям, не говоря уже о высоких и прекрасных чувствах. Не случайно ещё в давние времена Иисус говорил священникам и законоучителям, что мытари и блудницы вперёд них идут в Царство Божие. Что ж, Бог каждому воздаст по заслугам, и тогда одним будет стыдно, а другим радостно. И мои друзья, принявшие меня как ученика Христова, получат награду ученика и не потеряют награды своей. Сегодня они подарили мне большое утешение и отраду, и я никогда об этом не забуду. И пусть я не увижу завтрашнюю свадьбу, но этим вечером я как будто отпраздновал её и проводил мою любимую в семейную жизнь. Поэтому я закончил свой день в хорошем настроении, помолившись Богу о том, чтобы Он благословил предстоящее завтра торжество.
И вот наконец наступил последний день. Проснувшись погожим солнечным утром, я склонился на колени и вознёс Богу свою молитву. Я благодарил Его за мою любимую, за все радости, которые она подарила мне, за счастье, которое я познал благодаря ей. И я просил Бога устроить её венчание, чтобы оно прошло благополучно, принесло ей много радости и оставило в её памяти прекрасные и светлые воспоминания. Я призывал Его благословение на её семейную жизнь, чтобы они с мужем всегда жили в любви, согласии, взаимопонимании, довольстве, ни в чём не имели нужды, вместе служили Ему, принося много доброго плода, родили красивых детей и воспитали их верными христианами, чтобы радовались своему наследию и были счастливы во все свои дни. Я молился, чтобы она всегда была прекрасна, чиста, добродетельна, чтобы исполнила своё призвание, прославила Бога своей жизнью и получила великую награду на небесах.
Я поднялся с колен с лёгким сердцем и занялся своими делами: готовил себе обед, слушал музыку. Самой первой я поставил песню Андрея Державина «Чужая свадьба», которую давно уже выучил наизусть в ожидании этого события. Сегодня я подпевал ей с особыми чувствами, то разделяя описанные в ней переживания, то местами не соглашаясь с ними и вкладывая в её слова совсем иной смысл.
Лёгкой поступью дождя уходит осень,
Жёлтый лист упал на мокрое стекло.
Ни о чём тебя никто уже не спросит,
Не волнуйся: то, что было, то прошло.
Так случилось, что совсем ещё недавно
Называл тебя любимою своей,
А сегодня, как во сне чужом и странном,
Я стою один в кругу твоих гостей.
Да, любимая моя сестрёнка, послезавтра наступит осень. Закончилось цветущее лето, и приходит время созревания плодов. Остались в прошлом твои девичьи мечтания, тревоги и переживания. Не бойся, тебе уже не выпадет судьба стать женой странного чудака, которого твои знакомые почему-то назвали загадочным библейским словом «еретик». Никто больше не будет бегать за тобой, признаваться тебе в любви, пытаться открыть тебе какую-то никому не нужную истину. Всё прошло как сон, и сегодня у тебя праздник, на котором тебя окружают лишь твои близкие: родные, друзья, товарищи. Среди твоих гостей нет никаких призраков из прошлого, из другого мира, где вместо уюта – лишения, вместо почёта – гонения, где совесть превыше закона, а высшая ценность – любовь. Пусть ничто не омрачит твоей радости; будь весёлой, улыбайся и принимай поздравления всех, кто тебя любит.
Сам себе когда-то смелым я казался,
Но поздравить подойти к тебе не смог.
Вы прошли, а на траве лежать остался
Из букета свадьбы выпавший цветок.
И растерянность моя сменилась болью,
И вино от этой боли не спасёт.
Всё для всех на этом праздничном застолье,
Только, Господи, за что мне это всё?
Нет, если бы у меня была возможность, я бы тоже подошёл поздравить молодых. Хотя я никак не мог себе представить, какие слова я сказал бы им. Но всё равно я бы с самыми искренними добрыми чувствами пожал жениху руку и пожелал ему счастья, ведь ему несказанно повезло, что он получил такую прекрасную жену. А к ней я бы не осмелился прикоснуться, разве только если бы она сама протянула мне свою руку. Я не ищу этого, я лишь хотел бы пожелать ей самой нежной и счастливой любви и нескончаемой радости, чтобы в её душе всегда был праздник. И в моём сердце не возникло бы никакой боли, и мне совсем не нужно было бы искать какого-то забвения или что-то в себе заглушать. Для меня счастье просто видеть её, просто знать, что она живёт на этой земле, вспоминать наши встречи и прекрасные чувства, которые она пробудила во мне. И я с совершенно другими мыслями повторял эти слова: «Господи, за что мне это всё?» За что мне было дано испытать это безграничное счастье, невыразимое блаженство, бескрайную любовь, свободную от скорбей и страстей, с которой не может сравниться ничто на всём белом свете? Неужели я чем-то заслужил этот бесценный подарок? Но чем? Тем ли, что не искал своего, отстаивал правду, превозмогал страдания, забывал себя, расточал своё за других, любил бескорыстно и чисто, отдавал свою душу ради блага дорогих мне людей? Но в этом же никакой моей заслуги нет, ведь поступать как-то иначе было просто невозможно. Мне казалось, что любой искренний христианин на моём месте делал бы то же самое. Поэтому объяснить доставшееся мне счастье я мог лишь одним – это милость Божья.
Говорят, что это всё когда-то было,
Говорят: «Любимой больше не зови».
Дай вам Бог, чтоб ты его всегда любила,
Если всё же замуж вышла по любви.
Крики «горько!» разливались по бокалам,
Навсегда оставшись в памяти моей.
Ты себя прощала и со мной прощалась,
Провожая долгим взглядом до дверей.
Всё когда-то было под небом – и любовь, и страдания, и восторги, и жертвы, и счастье. Но вопреки всем высокомудрым фразам я абсолютно убеждён, что такого ещё не бывало ни с кем и никогда. Ну, не могло такое исчезнуть без следа, не оставив по себе никакой памяти. Однако ни в истории, ни в литературе, ни в устных преданиях не сохранилось ничего подобного. Пережитое мной не вписывается ни в какие стандарты и не подходит под обычные правила. Поэтому я не перестану называть её своей любимой, хотя для чужих ушей чаще буду звать её просто музой. И я от всей души пел в её адрес строчку: «Дай вам Бог, чтоб ты его всегда любила». Я же знаю, какое это счастье – любить, и мне хотелось, чтобы она тоже познала это. Я даже просил Бога дать ей испытать такое же небесное блаженство, какое она подарила мне, сама того не ведая. Мне не жалко, пусть и её душа озарится этой совершенной райской любовью – её хватит и на весь мир. Тогда и она поняла бы мои чувства к ней и избавилась бы от всех подозрений, опасений и всякой неловкости, и мы стали бы самыми лучшими друзьями. Возможно, сейчас она чувствует себя в чём-то виноватой передо мной – всё-таки причины для этого были; но в моей душе от всех прошлых скорбей не осталось ни малейшего следа, всё утонуло в океане любви. Мне нечего ей прощать, и она может с лёгким сердцем смотреть в мои глаза и думать: «Вот человек, которому я подарила счастье».
Чужая свадьба, чужая свадьба,
Случайный взгляд, распахнутая дверь.
Чужая свадьба, чужая свадьба,
Ну вот и всё, ты замужем теперь.
Да, вот и всё, истории любви обычно заканчиваются свадьбой – своей или чужой. В последнем случае в качестве продолжения известны лишь страдания от невозможности соединиться с любимой или грустные воспоминания о прошлых радостях. Кажется, ещё никому не приходило в голову, что любовь к замужней девушке может по-прежнему оставаться источником счастья, причём без какого-либо надрыва, напряжения воли или самовнушения. А секрет здесь прост: полный отказ от эгоистических желаний, огромная благодарность, вера в прекрасное будущее и возможность делать для неё добро.
Наверно, наиболее близкое к этому состояние чувств описал Достоевский в повести «Белые ночи». Там главный герой на малое время испытал радость разделённой любви, а потом его любимая встретила своего жениха, который давно её искал. И они поженились, а герой так и остался одиноким. Но он не держал обиды на любимую за напрасно данные и разрушенные ею надежды, и повесть заканчивается его словами:
«Да будет ясно твоё небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хотя бы и на всю жизнь человеческую?..»
Насколько же тогда я счастливее этого героя, если я пережил не одну, а как минимум девять тысяч минут настоящего чистого блаженства? Разве удивительно, что при мысли об этом я чувствую себя самым счастливым человеком во всём мире? И у меня вдобавок ко всему есть то, чего нет у не знающих Бога людей: доступ в вечное Небесное Царство и реальная возможность содействовать счастью моей любимой. Пусть она сколько угодно отказывается принимать от меня любые подарки и услуги, но я могу хотя бы просто молиться о ней, чтобы она получала благословения от Бога. Я могу написать и выпустить в свет историю моей любви к ней, чтобы многим людям стало известно её имя и то, что она сделала для меня. Может, благодаря этому кто-то научится любить, или сохранит любовь, или обретёт в любви счастье, – и это тоже будет поставлено ей в заслугу. Никто из людей не знает, сколько плода принесут наши поступки, даже самые незначительные на наш взгляд или вообще кажущиеся нам ошибками, и за что мы получим награду. Я тоже могу лишь предполагать, но мои ожидания от «раздачи призов» полны радости.
Оглядываясь в прошлое, я всегда поражаюсь огромному различию в размере причин и вызванных ими последствий. Кто бы мог подумать, что пять-шесть коротких разговоров, немного добродушного внимания, несколько улыбок и шуток могут в итоге произвести бесконечную благодарность, непревзойдённую радость и неиссякаемое счастье? Отсюда следует один очень приятный для меня вывод: доброе зерно упало на благодатную почву. Мне отрадно сознавать, что моё сердце оказалось способно взрастить такую сильную и прекрасную любовь. Разве могло такое чувство расцвести в сердце беззаконника, гордеца, развращённого еретика, каким меня считают некоторые верующие? Да пожалеет их Бог, как и я жалею их. А всем юным христианкам я хотел бы на основании личного опыта дать один добрый совет. Может, и вы когда-нибудь увидите в своей среде человека, которого церковь отталкивает из-за того, что он не похож на всех. Его никто не сможет обличить в каком-нибудь явном грехе типа пьянства, блуда, воровства или клеветы, а будут обвинять в невидимых и недоказуемых грехах: непослушании, гордости, отсутствии смирения, наличии «иного духа», искажении Слова Божьего, нежелании соглашаться с истиной, стремлении добиться корыстных целей, ввести что-то своё, расколоть церковь – в общем, всё по старому образцу: «Навуфей хулил Бога и царя». В этом случае можно почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что с ним поступают несправедливо. И если вы хотите иметь благословение от Бога, то не будьте в числе притеснителей или безучастных наблюдателей. Лучше проявите к нему простое человеческое внимание, подойдите и поговорите с ним хотя бы о самых обыденных вещах. Поинтересуйтесь его жизнью, расскажите ему о своих делах, поделитесь своими радостями и планами, пригласите его пообщаться с вашими друзьями. Дайте ему почувствовать ваше душевное тепло, подарите свою добрую улыбку – и вы приобретёте себе самого преданного и благодарного друга, который всегда будет благословлять вас в своих молитвах. Конечно, если только вы не боитесь, что он влюбится в вас без памяти и отдаст все свои силы для вашего счастья, посвятит вам стихи и песни и расскажет всему миру о том, что вы сделали для него. Если такая перспектива не пугает вас, то в добрый путь и да поможет вам Бог. Только смотрите не опоздайте, знайте: стать первой – значит стать единственной. Вы же помните, что по Божьему закону первенец получал двойное благословение, поэтому спешите делать добро и собирайте себе вечное сокровище на небесах.
А моё повествование подошло к концу. Конечно, я мог бы и продолжить его, рассказать о том, что было после её свадьбы, о моих новых встречах с ней, но это будет уже другая история, которую я никогда не смогу дописать. К тому же я не хочу, чтобы она или кто-нибудь из других действующих лиц испытывал в моём присутствии неловкость и страх: вдруг я потом опишу всё, что мне говорили и как обращались со мной? Не беспокойся, моя музочка, я завершаю этот труд, вдохновлённый тобою, и на прощанье говорю тебе: будь вовеки благословенна! И всех моих читателей я призываю: благословите её!
Благословите её, все кто получил удовольствие от чтения этой истории, кому моя повесть доставила много приятных и интересных минут, кто весело смеялся над моими приключениями и сочувствовал моим переживаниям, кто от души пел сочинённые мной песни, кто открыл для себя что-то новое, к кому вернулась вера в любовь и счастье, в ком проснулось желание творить добро не ожидая воздаяния от людей. Будьте благодарны за это моей музе, расскажите о ней всем вашим знакомым, дайте им прочитать мою книжку – да будет Бог благ к вам и да окажетесь вы соучастниками в её небесной награде.
Благословите её, все её ближние – родные, друзья, братья и сёстры, прихожане церкви. Посмотрите на неё, когда она будет ходить среди вас, прославлять Бога, читать стихи и петь песни, слушать проповеди, молиться, улыбаться, думать о чём-то своём, стоять перед зеркалом, одеваться, общаться с вами. Вы блаженны, что можете свободно быть с ней рядом, видеть её, слышать её голос, разговаривать с ней, делать общее дело, оказывать ей услуги, дарить подарки, поздравлять её, что она рада вам, воздаёт вам добром и молится за вас Богу. Посмотрите на неё, на это маленькое весёлое чудо с голубыми глазами, ясной улыбкой, милой причёской, озорным нравом и добрым сердцем. Она блаженнее всех вас, потому что совершила то, чего ещё не бывало под солнцем. Порадуйтесь же за неё и тоже помолитесь о ней, пожелайте ей от души всего самого лучшего, что только есть на свете. Тогда и вы обретёте благоволение у Бога и получите в вечности часть её награды.
Благословите её, все мои друзья, все кто меня любит, желает мне счастья, заботится обо мне, поддерживает и ободряет меня. Не думайте о ней ничего плохого и не держите на неё сердца за то, что она обходилась со мной не очень ласково. Разве можно винить её в этом? Ей помешали узнать меня, её отпугнули от меня запретами и предостережениями, запутали множеством хитросплетённых обвинений в мой адрес, она не смогла отличить ложь от правды и поверила ярлыкам, навешанным на меня авторитетными взрослыми христианами. Но несмотря на это она всё же успела проявить ко мне искреннюю доброту и сердечное участие, отдала мне частичку своей юной нежной души и ухитрилась самым удивительным образом навеки осчастливить меня. Прославьте же Бога за неё и за все чудесные перемены, которые она произвела в моей жизни. Приезжайте в её церковь посмотреть на неё и помолитесь о её счастье – да даст Бог и вам испытать бескрайнее блаженство чистой и светлой всеобъемлющей любви.
Возможно, когда-нибудь эту книжку будет читать и моя невеста – девушка, которая полюбит меня и захочет соединить свою жизнь с моей. Благослови её и ты, моя желанная. Не бойся, она не займёт в моём сердце места, которое должно принадлежать только моей жене, и не отнимет у тебя моей любви. Видишь, я ничего от тебя не утаиваю и открываю перед тобой свою душу. Пусть не заденут тебя стрелы ревности и не тревожат сомнения. Ведь любовь разделённая – это совсем не то что безответная, и сравнивать их нет смысла. Будь же великодушна и прими мою музу в своё сердце как дорогую сестру во Христе. Скажи ей искреннее спасибо за все радости, которые она подарила мне... и за то, что она не вышла за меня замуж. Смотри на неё со святой любовью, как и я, благословляй её вместе со мной, и да будет блаженна твоя жизнь на земле и велика награда в небе.
В заключение я хотел бы немного изменить название моей истории, добавить к нему одно слово. Я долго раздумывал, но всё же решил, что имею на это полное право. А если кто-то будет протестовать, то пусть попытается опровергнуть меня реальным примером. Мне такие примеры неизвестны, и потому моя совесть спокойна. И я буду с радостной надеждой ожидать, когда в славной вечности получит своё счастливое завершение моя
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО РАВНОЙ
П Р И Л О Ж Е Н И Е
Аня, сестрёнка дорогая! Прости, если этой запиской я причиняю тебе неудобства; у меня просто нет другого выхода. Больше всего на свете я не хотел бы чем-либо повредить тебе, поэтому прошу тебя: никому не отдавай и не показывай мою записку и прочитай её дома, когда будешь одна и когда уже будет окончательно утверждено решение о твоём крещении. Раньше не читай! Слышишь? Не читай!!
Надеюсь, ты исполнила мою просьбу и мои слова не дойдут до сведения законников или насмешников и не принесут тебе никаких неприятностей. Выслушай теперь, что я хочу тебе сказать. Я никогда не забуду того добра, которое ты сделала мне, может быть, и сама того не сознавая. Ты приветствовала меня и называла братом, когда другие отворачивались от меня; ты без малейшего осуждения разговаривала со мной, в то время как все остальные обвиняли меня в различных грехах; ты всегда относилась ко мне доброжелательно, без враждебности, пренебрежения или насмешек, и никто не подсчитает, сколько ты доставила мне радости и утешения своим дружеским участием. Стоит ли удивляться, что ты стала для меня дороже множества других христиан? И потому я, ведя свою борьбу за возвращение церкви к истине, очень хотел, чтобы наше братство избавилось от заблуждений о значении крещения до того, как тебе придёт время креститься. Я думал, что это будет ещё не скоро, и каким же ударом для меня оказалось твоё заявление о желании принять крещение! У меня будто земля ушла из-под ног, а в голове застыла мысль: «Опоздал!» Но потом я подумал, что у меня ещё есть возможность научить хотя бы тебя одну правильному отношению к крещению. И я сочинил брошюру о крещении, которую отдал Ивану с просьбой дать её почитать всем вам – тебе, Кате и Лиде. Но я не уверен, читала ли ты её и правильно ли поняла значение крещения (моя мама, например, с первого раза ничего не запомнила). Поэтому я хотел бы более конкретно объяснить тебе, какой смысл имеет крещение и с какими помышлениями человек должен совершать его. Возможно, Господь дал мне связаться с тобой так поздно для того, чтобы тебе не пришлось что-то скрывать на испытании или откладывать своё крещение. Я не хочу, чтобы тебе тоже отказали в крещении и преследовали за инакомыслие, хоть я и убедился, что поистине «блаженны изгнанные за правду». Но ты лучше крестись, только думай при этом так, как я тебя сейчас научу. Слава Богу, кривить душой из-за этого тебе не придётся.
Самое главное, ты должна запомнить, что крещение – это акт самоотдачи человека Богу. Крещением ты как будто подписываешь документ, передающий тебя в собственность Бога, и с этого момента ты будешь полностью принадлежать Ему. В то же время актом крещения ты признаёшь себя достойной осуждения и смерти за свои грехи и просишь Бога очистить тебя от всех грехов и дать тебе вечную жизнь. Он же со Своей стороны даёт тебе Святого Духа, тем самым делая тебя новым творением – возрождённым чадом Божьим, и ты становишься членом Тела Христова, то есть Церкви Божьей – собрания всех искупленных людей. Это и есть то евангельское спасение, о котором сказано: «Кто будет веровать и креститься, спасён будет», и: «Все вы сыны Божии...; все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись».
Поэтому я прошу тебя, Аня, поверь простым Божьим словам и моим объяснениям и смотри на крещение как на установленный Богом способ получения спасения. И когда ты будешь стоять перед крещением на берегу, обратись мысленно к Богу примерно с такой молитвой:
«Господи, сейчас я отдаюсь в Твои руки, чтобы всецело принадлежать Тебе. За мои грехи я заслуживаю наказания, но по Твоей милости принимаю его лишь символически в виде этой водной могилы. Я хочу умереть для греха; Ты же исполни Своё обещание и воскреси меня к новой жизни в Иисусе Христе, моём Господе и Спасителе, Который умер за меня, чтобы я могла вечно жить. Поселись во мне Духом Святым, даруй мне чистую совесть и прими меня в число детей Твоих. Я верю, Господи, что сейчас Ты сделаешь это, и благодарю Тебя за Твою великую любовь ко мне. Аминь».
Потом, когда ты войдёшь в воду, помысли о том, что сейчас твой ветхий человек умрёт и будет похоронен, а вместо него восстанет новый человек, рождённый от воды и Духа. Всё так и произойдёт, когда после твоих слов «верую» и «аминь» ты скроешься под водой и вновь поднимешься из неё уже омытой от всякого греха. Когда же ты выйдешь на берег – радуйся! Радуйся, что ты родилась свыше и стала чадом Божьим, что Господь даровал тебе спасение и жизнь вечную, и это так же истинно, как и то, что ты приняла крещение.
Наконец, всем крестившимся нужно будет ещё помолиться вслух, и ты можешь начать свою молитву так: «Господи, благодарю Тебя за то, что Ты дал мне возможность принять святое водное крещение и присоединил меня к Твоей Церкви». Такая формулировка ничуть не противоречит ни учению братства, ни истине. Только ради всего святого не называй крещение «заветом»: такое название не имеет ни малейшей основы в Библии и очень сильно принижает значение крещения. С Израилем у Бога действительно был заключён завет – как бы договор о взаимных обязательствах, построенный по принципу «ты – мне, я – тебе». Но Христос дал нам новый завет, не имеющий с прежним ничего общего. Он не повелевает людям делать или не делать что-то ради Божьих благословений, а просто сообщает условия для получения купленного Им спасения, и человек ничего не добавляет к этому, он может лишь принять или отвергнуть дар Бога. Поэтому выражение «заключить завет с Господом» в корне неправильно. При крещении мы ничего не даём и не обещаем Богу; наоборот, это Он обещал даровать нам спасение, а мы лишь с верой «протягиваем за ним руку» и получаем его. Поэтому не говори в молитве «заключить завет», скажи просто «принять крещение», и тогда всё сделанное тобой будет полностью соответствовать Слову Божьему.
Если же ты не поверишь мне и отнесёшься к крещению как к «завету» или «обещанию», то впоследствии окажешься в неловком положении, когда Господь откроет братству истину о значении крещения. Тогда будут смущены или даже постыжены те, кто был уверен, что он, принимая крещение, исполняет важную Божью заповедь и что-то делает для Него, тогда как на самом деле при крещении Господь его просто омыл, одел и усыновил. Наибольшее же посрамление ожидает тех, кто был усердным гонителем истины, кто преследовал и поносил меня вопреки чуть ли не всем евангельским заповедям. И я, к сожалению, уже никак не могу им помочь и уберечь их от этого посрамления, которого я – Бог свидетель! – совершено не желаю. Но для тебя я ещё могу хоть что-то сделать через это письмо и прошу тебя ради твоего же блага поверить в мою правоту. Вспомни все притеснения и поношения, которые мне пришлось перенести от служителей, – разве могут защитники истины поступать таким образом? Будь же благоразумнее и добродетельнее их, послушайся моих слов и приступай к крещению с полной верой и ясным пониманием великого и прекрасного значения этого акта.
Если ты исполнишь все мои советы, то воспоминание о крещении всегда будет приносить тебе одну лишь радость, успокоение и ободрение. Многих христиан временами посещают сомнения: а возрождённый ли я? а имею ли я Святого Духа? а являюсь ли я чадом Божьим? а умер ли я для греха? Но тебя подобные сомнения никогда не будут смущать и разлетятся в один момент, как только ты вспомнишь о том простом, как апельсин, факте, что ты приняла крещение по вере в Иисуса Христа, а значит Господь полностью совершил над тобой Свою спасающую работу и всё это у тебя есть. Другие часто ищут подтверждения этому в своих чувствах, успехах или загадочном «свидетельстве Духа Святого духу нашему», о котором никто не может толком сказать, что это такое. Но всё это переменчиво и малоубедительно и не даст человеку той твёрдой уверенности, какую будет давать тебе осознание несомненного факта твоего крещения. Кстати, именно это помогает мне спокойно относиться ко всем обвинениям типа «ты еретик, погибший грешник, слуга дьявола, не имеешь спасения, идёшь в ад» и т.д. Я-то знаю, Кому доверил свою жизнь, и помню Его слова: «Приходящего ко Мне не изгоню вон». Когда же наше братство наконец прозреет и примет мою точку зрения на крещение (Господь сделает это!), тогда ты будешь особенно радоваться тому, что поверила мне раньше и приняла крещение с правильным пониманием его значения. Сейчас у тебя есть уникальная возможность – стать первым в нашем братстве членом церкви, который поверил отвергаемой истине и исполнил её. И даже вполне может быть, что Господь за твою доброту ко мне (и по моим молитвам) замыслил даровать тебе это особенное благословение, и ради этого допустил заблуждению братства существовать до сих пор (хотя у Него, конечно, есть и другие цели). Не упусти же эту возможность и последуй моим советам, чтобы потом не пришлось тебе испытывать горького сожаления и стыда за своё недоверие или равнодушие. Да поможет тебе Господь поступить по слову Его и да вознаградит тебя за твою веру и послушание истине!
31.05.2002. Игорь.
Мир тебе, сестрёнка!
Я очень рад, что ты приехала к нам в Дятьково на праздник Жатвы. Ты даже представить себе не можешь, к каким последствиям для меня это привело. Я не знаю, как выразить словами то, что произошло со мной на собрании, да и сам не понимаю, что же это было. Когда я просто сидел и смотрел на тебя, меня незаметно наполнило такое прекрасное чувство, как будто в мою душу сошло небо. Никогда в жизни я ещё не испытывал такого светлого, чистого, безмятежного, глубокого и всеобъемлющего духовного наслаждения, в котором не было ни капельки грусти, тоски от несбыточных желаний или сожаления, что это скоро кончится. Наверное, именно такое состояние называется словом «блаженство». Я как будто летал на крыльях, у меня захватывало дух, меня переполняла огромная радость, и казалось, что ещё немного – и я просто взорвусь от счастья! И у меня возникла мысль, что это Бог дал мне ощутить ту совершенную любовь, которая будет на небесах. Теперь я понимаю, почему люди в раю не женятся – все телесные удовольствия ничтожны по сравнению с этим блаженством, и даже мысль о них не приходит в голову. Мне самому хотелось без промедления расстаться с телом и вознестись на небо, и я был бы только рад, если бы мне пришлось в тот же час принять смерть за веру в Иисуса, а ещё бы лучше ради твоего спасения и счастья.
И я вдруг со всей полнотой осознал, какой же я счастливый человек!!! Бог дал мне испытать самое прекрасное в жизни, о чём мечтают все люди на свете, но что мало кому даётся познать. А самое главное, это будет вечно продолжаться в Божьем Царстве, где и ты будешь вместе со мной. Там исчезнут все подозрения, непонимание, лицемерие, зависть, плохие мысли, и останется одна лишь любовь – ничем не замутнённая, святая, безграничная, неизмеримо сильная и всё превосходящая. Чего же ещё мне желать на этой земле? И я почувствовал, что отныне у меня началась новая жизнь. Этот праздник Жатвы стал для меня третьим переломным моментом после покаяния и крещения. При покаянии я умер для ада, при крещении – для греха, а теперь я умер для грусти и плохого настроения. Конечно, я ещё буду страдать из-за неправедных поступков окружающих меня людей или собственных согрешений, но никогда больше не буду печалиться о своей судьбе или унывать. Меня всегда будет поддерживать и согревать воспоминание о том, что я пережил в этот день, и ожидание ещё более прекрасного и славного, что будет со мной на небесах. И я сидел славил в своём сердце Бога за то, что Он привёл тебя сюда, чтобы открыть во мне источник счастья и преобразить мою жизнь.
А ещё я почувствовал в себе энергию, побуждающую к деятельности, и одновременно понял, что именно я должен делать на этом новом этапе моей жизни. Это дело весьма необычное, хотя Екклесиаст и мог бы сказать, что подобное уже было под солнцем. Теперь у меня есть тайна, которая делает мой путь ещё интереснее и часто веселит моё сердце. Мне трудно удерживать её внутри себя, но я никому не расскажу о ней, даже тебе, пусть лучше она откроется в вечности.
После всего происшедшего мне неудержимо захотелось сделать на память об этом празднике твою фотографию. Вот я тебя и заснял, когда ты пела вместе с моей сестрой. От этого моё прекрасное настроение ещё более улучшилось, и ничто не могло его омрачить. Даже когда я сел за стол напротив тебя, а служитель поспешил пересадить тебя на другое место, меня это нисколько не опечалило, а наоборот, лишь позабавило. Бедный милый Павел Алексеевич, ничего-то он не знал и никогда бы не смог понять, что творилось в моей душе. В тот момент я любил всех людей на свете и немного жалел их из-за того, что они не имеют этого счастья, которое наполняло меня. Я хотел дозвониться до своего брата в Москве и сказать ему, как я счастлив, но он, видимо, отключил телефон. А потом праздник кончился и ты уехала, но радость не покидала меня, тем более что вечером я неожиданно опять увидел тебя в Чайковичах.
Эта радость не ослабевала всю следующую неделю! С утра и до ночи, на работе, дома и в дороге, каждый миг я был полон счастья. Девять дней непрерывного блаженства! Это настоящий мировой рекорд, за который, я уверен, Бог даст тебе нечто несравненно лучшее, чем золотая медаль. А после вашего праздника Жатвы я был в церкви «Спасение» и на вопросы друзей «как дела?» отвечал: «Лучше всех!» Мой брат тоже приехал туда, и я сказал ему, что живу как в раю. Все дивились произошедшей во мне перемене и допытывались, что со мной случилось, но я почти ничего им тогда не рассказал, просто улыбался и говорил загадками. В дальнейшем переполнявшие меня чувства, конечно, улеглись и утихли, но я и в самом деле больше никогда не грустил и часто радуюсь своим воспоминаниям. Я даже сочинил три песни о тебе и нередко пою их в своё удовольствие.
Поэтому я безмерно благодарен тебе, Аня, за то, что ты пробудила во мне эту новую жизнь и радость. Хотя ты и не сделала для этого ничего особенного и не ожидала такого результата, но всё равно – ты подарила мне счастье, и я чувствую себя обязанным рассказать тебе об этом. Ведь вряд ли будет справедливо, если я буду получать от тебя радость, а ты от меня нет. Поэтому я хочу сделать для тебя что-то приятное, и желание моего сердца хотя бы раз в жизни преподнести тебе подарок на твой день рожденья. Та энергия, которая проснулась в моей душе на празднике, помогла мне как раз к началу октября завершить уже давно начатую мной статью о разводе, и я хочу подарить тебе её первый «авторский» экземпляр с благодарственной надписью. Свои поздравления я пишу на отдельном листе, чтобы у тебя осталась возможность сохранить это письмо от посторонних глаз. Правда, на это у меня мало надежды – ты же почти наверняка не удержишься от желания похвалиться перед своими родными и друзьями. Да мне было бы и не жалко, если бы они не насмехались над тем, что выше их понимания. Ну ладно, мне уже ничего не страшно, лишь бы сделать всё возможное, чтобы доставить тебе хотя бы немного радости. Будь вовек благословенна и, пожалуйста, исполни ещё всего одну мою просьбу. Просьба очень простая – будь счастлива. Это всё, что мне от тебя нужно.
Игорь.
Дорогая Аня!
Я очень хочу поздравить тебя с твоим 20-летием. Ты сделала для меня много хорошего, и мне хочется отблагодарить тебя хотя бы маленьким подарком к твоему первому юбилею. Прими от меня в дар то, что мне очень дорого – статью «Христианство и развод», плод моих трудов. Твоему отцу и служителям, возможно, не всё будет там по сердцу и что-то они посчитают заблуждением, но ты всё равно сохрани мою книжку хотя бы как сувенир, ведь такой больше ни у кого не будет. И я всё же надеюсь, что в моём сочинении ты найдёшь много нового и интересного.
Также я сделал для тебя фотографию с праздника Жатвы в Дятькове. Пусть она всегда приносит тебе светлые и отрадные воспоминания об этих днях, когда ты была в расцвете своей юности и красоты. Желаю тебе от всего сердца, чтобы с каждым годом ты становилась всё прекраснее, совершеннее и счастливее и была в великом благословении у Господа.
А ещё я дарю тебе картинку с символическим изображением созвездия, под которым ты появилась на свет. Ты очень похожа на эту звёздную девушку, и мне кажется, что это твоя душа – прекрасная, чистая, светлая, сияющая, свободная, устремлённая в небо. Пусть эта картинка направляет твой взор к вечным высотам Божьего Царства, где Господь взвесит все твои добрые дела, любовь и верность и даст тебе за них великую награду, и облечёт тебя Своею славой. А пока живи на земле, твори добро, неси людям свет истины, радуй их сердца, дари им свою любовь и тепло души, и да будет блаженна твоя доля и здесь, и в небесах.
С самыми добрыми пожеланиями
Игорь.
( Игорь Николаев, «Пять причин» )
Как же это всё произошло?
Счастье мне нежданное пришло,
Обладаю им лишь я один,
И у меня на это пять причин:
Первая причина – это ты,
А вторая – все мои мечты,
Третья – это чистая любовь,
Для которой нет на свете слов;
Четвёртая причина – это Бог,
Кто тебя прекрасной сделать смог;
Пятая причина – это рай,
Где мы будем вместе, так и знай.
Будь благословенна ты во всём,
Наслаждайся счастьем и добром,
Даст тебе награду Божий Сын,
И у тебя на это пять причин:
Первая причина – это я,
А вторая – вся любовь моя,
Третья – это радости цветы,
Что порою мне дарила ты;
Четвёртая причина – это Бог,
Кто меня счастливым сделать смог;
Пятая причина – это рай,
Где мы будем вместе, так и знай.
( Непара, «Песня о любви, которой не было» )
Просто так, сказала слово,
Позвала одинокого такого,
В сердце пролила капельку тепла
И раненой душе отраду принесла.
Просто так, игриво улыбалась,
Просто так, весело смеялась,
Подарила свет красоты своей
И не знала, как вдруг стала всех на свете родней.
Песня о любви, которой не было,
О любви, в которой было бы
Море нежности и доброты,
Чего бы так хотела ты.
Песня о любви, которой не было,
О любви, в которой было бы
Всё о чём бы ни мечтала ты,
Чего б ни пожелала ты.
Просто так, годы пролетали,
Просто так, душу все топтали,
Но любовь жила, и душа была
Всё так же непорочна, чиста и светла,
С нежностью о прошлом вспоминала,
С верою о будущем мечтала,
Где в святом краю, в неземном раю
Во славе встретит вновь любимую свою.
( Кристина Орбакайте, «Ты ненормальный» )
Мне тебя подарил наш небесный Отец,
Чтобы в жизни моей появилась отрада.
Ты же солнце, что дарит тепло для сердец;
Ты же небо, что нежною дышит прохладой.
Мне послал тебя Бог на дороге земной,
Чтобы я никогда уж с небес не спускался.
Ты же звёздочка, путь озарившая мой;
Ты же райский цветок, всё б тобой любовался.
Тебя забыть невозможно,
С тобою быть – это радость,
Тебя любить мне несложно,
Ведь ты одна моя сладость.
Тебя забыть невозможно,
С тобою быть – это радость,
Тебя любить мне несложно,
Ведь ты моя сладость.
Ты вошла в мою жизнь как весенний ручей,
Чтоб живою водой напоить мою душу.
Ты же тихая прелесть, услада очей;
Ты же дивная песня, что вечно бы слушал.
Мне тебя даровал наш Господь Иисус,
Чтоб познал я блаженство любви бесконечной.
Ты – награда, к которой всем сердцем стремлюсь,
И я счастлив, что в небе с тобой буду вечно.
Ветер может тебя обнимать,
Твои волосы может гладить,
Может сны тебе навевать,
Освежать небесной прохладой.
Солнце может тебя согревать
Своей ласковой теплотою,
Может слёзы твои осушать,
Может путь осветить пред тобою.
Роза может твой радовать взгляд,
Твоих губ невзначай касаться,
Подарить тебе свой аромат,
В волосах твоих красоваться.
Птичка песни тебе может петь,
Пробуждать тебя утром весенним,
На ладошку твою слететь,
Наполняя тебя весельем.
Только им не завидую я.
Пусть лишён я всего – ну и что же?
Ведь так нежно любить тебя
Больше в мире никто не может.
25.02.2008
( Макsим, «Сон» )
Здравствуй, душа моя,
Хочешь, тебе скажу,
Как я люблю тебя,
Радость в чём нахожу?
Сколько блаженных дней
Думал я о тебе.
Вряд ли любить нежней
Сможет кто на земле.
Для меня ты всех прекрасней,
Милое моё счастье.
О тебе пою часто,
Только ты мой свет ясный.
Расскажи мне, как поживаешь,
Что ты о любви знаешь,
Кажется ли жизнь маем.
Нет, не говори – знаю.
Солнце в глазах твоих
Дарит мне жизни свет,
В трудных путях земных
Лучшей отрады нет.
Всею душой моей
Буду тебя любить,
Пусть же в душе твоей
Вечно весна царит.
( Макsим, «Мой рай» )
Наверно, это любовь,
Когда душа расцветает
И сердце переполняет
Потоком ласковых слов.
Наверно, это любовь,
Когда взрывается небо
И безграничная нежность
Воспламеняет всю кровь.
И хорошо, что ты живёшь на той земле, где и я,
И что хотя бы иногда могу я видеть тебя,
И дарит радость мне твой голос, и улыбка, и смех,
Мне так приятно, что на свете ты прекраснее всех.
И мне не нужно ничего уж в этой жизни земной,
Ведь знаю я, что в небе вечно буду рядом с тобой,
И сердце тает от надежды, что в небесном краю
Ты улыбнёшься мне так нежно и скажешь: «Люблю!»
Наверно, это любовь –
Тонуть в глазах цвета счастья,
Смотреть и не насыщаться
На образ твой дорогой.
Наверно, это любовь –
Отдать себя беззаветно,
Пусть даже и безответно,
Чтобы украсить путь твой.
( Татьяна Овсиенко, «Такое, девчонки, бывает» )
Тебя я увидел девчонкой,
Была ты мила и игрива,
Смеялась задорно и звонко,
Не ведая, как ты красива.
В глазах твоих небо разлилось,
И солнцем улыбка сверкала.
И трепетно сердце забилось,
Как будто судьбу угадало.
Такое на свете бывает –
Любовь расцветает нежданно,
И счастье в душе поселяет,
И лечит страданья так странно.
Такое на свете бывает –
Любовь не потушат и реки,
И свет её не угасает
Вовеки.
Пусть годы летят быстротечно,
Со мною всегда образ милый.
Тебе благодарен навечно
За счастье, что мне подарила.
Любовь – полнота совершенства,
И большего в мире не надо.
О Боже, какое блаженство –
Любить безгранично и свято.
( Алёна Кравец, «Кино» )
Пусть нас разделяют пространство и время
И нет в твоём сердце тепла для меня,
Пускай никогда ты не будешь моею
И лишь очень редко я вижу тебя.
Но
Я люблю всё равно,
Богом так суждено –
Ты моё счастье.
Но
Я любовь сохраню,
И в блаженном раю
Я скажу тебе: «Здравствуй!»
Любовь благодарна за каждую малость,
За доброе слово, приветливый взгляд.
Пусть всё миновало, но нежность осталась,
И помнить тебя я всегда буду рад.
А небо всё ближе,
А чувства всё выше,
И сердце всё дышит,
Слышишь, слышишь.
30.08.2009