Осмысление
Я очень долго смотрела на этот мир, но все равно не могу его понять. Не могу объять всю его суть, не могу перечислить все картины и образы, что раз за разом подсовывает этот странный и пугающий мир.
Мир, центр которого — смерть. Нет, даже не так. Мир, сущность которого есть смерть.
Здесь нет времени, хотя минута на часах тянется бесконечно долго. Ты пробыл здесь всего ничего — один час, а ощущаешь прожившим тут вечность. Тысячелетия летят за секунды, а крошечная минутка тянется года. Слово им кто-то управляет, хотя его нет.
И, может, самое страшное — тебе не на что жаловаться. Можешь пожелать хоть песчаное побережье теплого моря, хоть светлые зеленые ирландские леса. Тебе никогда не будет скучно. Это даже можно назвать счастьем. Если не посмотреть в окно.
Все иллюзии рассыпаются и растворяются в мерном стуке колес, привычном гуле и ритмичном покачивании. Окна. Сначала постоянное движение, неуловимые глазом изменения пейзажа… Движение. А потом и эта иллюзия — или нет, даже не иллюзия, а искажение — пропадает.
И в окне один единственный вид, слегка трепещущий от мерной тряски. Твой собственный Перрон. Колонны, выстроенные в ряд на площадке, ниже немногочисленные ступеньки, идущие к мраморному ложу этого междумирья. Статуи Ангелов — стражей, охраняющих хрупкую фигурку в тяжелом позолоченном кресле. Темно-фиолетовое платье, идеально прямые черные волосы и высокая корона на голове. Стражница. Немигающие черные глаза презрительно — всегда — смотрят на тебя.
За ее спиной самое сокровенное. Темная арка, единственный выход из этого ложа перрона. Выход, который охраняет она. Где-то далеко внутри, среди всей той темноты проглядывают темно-зеленые ветки, лес. Нет, это только мой лес. Каждый видит там свое — свой внутренний мир, свою жизнь, — откуда пришел сюда. Откуда нет выхода.
И в каждом окне, в каждом вагоне ты видишь только свой перрон. Свою маленькую проклятую ложу. Если приглядеться, то даже можно увидеть остальные - они, как балконы, этажами идут вникуда. Справа, слева, внизу и вверху. И Поезд идет где? — ты видишь его бегущим на своем этаже, а остальные — на своем. И вообще он не едет даже — он летит. Летит в этом немирье. Тогда, давно, когда ты еще, дрожа, стоял на площадке своего перрона и видел этот огромный летящий поезд, ты мог бы — если бы смотрел куда-то кроме завораживающих синих линий на вагонах — увидеть это Немирье.
Синее, словно морская глубина.
Бесконечное, словно огромный пространственный пузырь.
И тогда, когда все иллюзии уже сняты, ты понимаешь, что это — единственная правда в этом Немирье. Не солнечные побережья и не зеленые леса. Не теплые, ароматные пиццерии и не огромные красивые библиотеки. А большой синий поезд в бесконечно голубом пространстве, слишком высокий для обычных поездов, слишком старомодный для настоящего и слишком безграничный для реальности.
Твоя собственная тюрьма. В том и подвох, что ты счастлив, пока в неведении. Это можно считать даже Раем. Все, что пожелаешь. Даже собственный дом, где когда-то жил. Без родных, знакомых, если они не умерли, но все же. Можно пересмотреть сотни фильмов, сериалов, перечитать миллионы книг. Побеседовать с великими людьми…
Но когда — в тот крошечный момент, — забрезжат сомнения — маленькая песчинка заест отточенные шестеренки, — все рухнет. Нет, ты можешь вновь пожелать все, что душе угодно, поболтать с тем, кого не успел увидеть. Но въедливое чувство тюрьмы останется уже навсегда. Разгуливая на мощёным улочкам в обществе таких же, как и ты, посмотришь на их лица и почувствуешь её — клетку. Лазурная голубизна неба словно померкнет — ненастоящая. Пригрезишь высокую скалу на берегу моря — не достать до свободы — и чувствуешь это тягостное ощущение чуть повыше сердца.
Клетка. Где бы ты ни оказался — ты в Поезде.
И из него не выбраться никогда. Смешно, но в маленьких помещениях, вроде спальни, кафетерия и им подобных, это чувство сглаживается восприятием реалии. Притупляется.
Я могу даже перечислить места, в которых запирала себя, черкала строчки в подаренном стариком дневнике. Сосредоточиться, вспомнить реальные ощущения от прикосновения к кожаному переплету, от поглаживаний гладкой бумаги. Ощутить холод тонкой ручки. И запомнить, не выпускать из сознания ощущения, сделать Дневник реальным — как учил старик. И пытаться не сойти с ума.
***
— Ты же молодая, девочка. Молодым свойственны такие поступки.
Он много говорил — Старик, — обо всем. Сначала об электродинамике. Потом о самом явлении молний. О тайнах самосознания шаровой. И потом о религиях, о вере.
— Атеистка она… Мы все здесь атеисты. Ты не понимаешь. Вот… во что ты веришь?
Я задумываюсь, хотя заранее знаю, что Старик скажет в ответ на любую фразу. Это не поддается осмыслению. Немирье.
— Только в науку.
Он фыркает. Разумеется, именно этого ответа он и ждал, подозревал, конечно, что я начну объяснять свою теорию. Но у меня на это просто нет сил. Ни душевных, ни физических. Разум раз за разом отказывается воспринимать это, но я здесь.
— Тогда объясни мне, нам всем, что Это? Докажи, что существование этого измерения возможно, что мы живем в параллельной реалии. Докажи, что мы существуем.
Но как… Сам же знает, что это неправда. Что невозможно это доказать. Но ищет, старый хрен. Ищет таких, чтоб смогли, чтобы нашли выход. Прости, Старик, но это не я. Ты снова ошибся, выцепив себе послушницу. Я же просто пытаюсь не сойти с ума, если такое возможно для чистой души.
А ведь действительно: могу ли я сойти с ума? Я ведь всего лишь душа… Или это и будет тем великим прозрением, о котором твердит Старик.
Он нечасто проговаривался о тех, кто спятил здесь. Увы, самой с ними поговорить не удастся — все они уходили. Нарушали негласный закон, уничтожая Смотрителей — этаких ангелов-проводников для душ в Поезде. И их высылали в «Ад» — так называется пространство Немирья за пределами Поезда и Перронов. В бесконечно-синей глубине парят неприкаянные души, отверженные сами собой. Их жалеют, считают несчастными. А ведь они этого и добивались — свободы. Я долгие часы с завистью наблюдала за ними — изредка пролетит бледно-голубая тень с белесыми рваными краями. Счастливчики. Пусть даже в Немирье — они свободны. Как же я хочу к ним…
— Не вздумай, идиотка.
В очередной раз рявкнет Старик, когда я с завистью погляжу на неприкаянного. Души отшатываются от меня, словно я уже грешница, и меня по непонятной никому причине до сих пор держат здесь.
Глупые вы люди, тщеславные и мелочные. Вам бы побольше вкусной еды и фильмов, благо этим Поезд может обеспечить сполна.
— Не дури, девочка, — ворчит он, — Оттуда нет выхода, здесь хоть какое-то… А черт с тобой, иди, иди, найди себе Смотрителя… Убьешь — расскажешь, каково это.
Знает ведь, старый хрен, что не смогу. Долго смотрел мне в глаза — не знаю, что он там увидел — причмокнул губами и отвернулся. Вон любопытные подошли, небось тоже хотят с Великими пообщаться.
Поднимаюсь с бархатного сидения купе. Подхожу к окну, снова прилипая взглядом к резвящимся призракам. В едва заметном отражении в окне мелькают зеленые пятна. Мои темно-зеленые глаза блестят из-под ресниц. Рядом со Стариком садятся два мальчика — дети еще, от лейкоза умерли — восхищенно смотрят на него, впитывают каждое слово. Тот покосился на меня — не жалей, мол, детишек, тут ведь лучше — и продолжил им что-то рассказывать. Один мальчик как-то странно посмотрел на меня.
А я уже тоже легенда? Живая неприкаянная в Поезде. Чудесно, сама об этом мечтала.
Самое ужасное — не выбраться. Почему они этого не понимают? Как я хочу свободы. Лучше бы прибила Ее и не мучилась, честное слово. На кой черт мне понадобилось мчаться под грузовик — спасать эту дуру бестолковую? Ну конечно, я же для Него старалась…
Спасти девушку своего любимого — чем не геройский поступок? Конечно, если не учесть, что погибнешь при этом сама. Думаешь, он оценил? Как бы не так.
Сложно теперь сказать, сколько времени я пыталась осмыслить его поступок, придя сюда и узнав все о своем и его девицы состоянии. В тот момент больше всего хотелось убиться даже здесь, что в принципе невозможно. Я рыдала, не верила, закатывала истерики, пока эта стерва Коринна — моя собственная Стражница — не показала мне тот момент в реанимации от и до. Как он, держа свою малышку, лежащую в метре от меня, за руки, молил всех известных богов спасти ее… Любой ценой. Даже ценой моей жизни. Стерва Коринна так и засчитала, закрыв мне проход обратно и выпустив эту неблагодарную дуру. Хотя чего там, девчонка ведь не виновата… Она была такой беззащитной у меня на руках, такая маленькая и испуганная, похожая на маленького зайчонка…
Я бы никогда не смогла убить Ее. Она слишком светлая и чистая для этого… Рая.
Ироничная улыбка предательски расцветает на моем лице. Расчетливая ты стерва, Коринна, уважаю. Не дать мне самой сделать тоже самое, облегчить страдания? Не знаю, но дай она мне выбор, Ее я бы не убила. Не смогла. Сама бы и отпустила её, прямиком в Его объятия. Красивый эпизод ведь получился, хоть в фильм сразу же.
А что? Он умоляет оживить любимую за счет жизни её спасительницы, и тут же Она приходит в себя, когда раздается последний писк биения моего сердца. Как романтично, черт возьми. А потом спасенная будет всю жизнь мучиться совестью и покончит с жизнью, дабы прийти ко мне, за ней помчится охваченный горем возлюбленный, и будем мы жить долго и счастливо в Поезде.
Сумасшедший дом, иначе не скажешь.