Не для слабонервных! Чистая правда, из жизни…
- А ты где служил-то Володя?! – Спросили своего нового знакомого, - старого полярного волка, прошедшего от Магадана до Таймыра, его собутыльники в привокзальной забегаловке, коротая за столом время до своего задержанного на сутки вылета.
- Так в заполярье же и служил. В стройбате… Пули я на токарном станке точил. Для прапора нашего дикого, по фамилии Куроцап.
- Так их же отливают!!! – Сильно удивились его новые знакомцы – братья по несчастью северному, застигнутые весенней непогодой в пути.
- Прапор у нас был зверь, собака серая… Потому ему пули и точили. Деревянные… И кузбасслаком красили, от греха подальше!
Ребята похохотали – похохотали, да и залили еще по соточке в свои буйные, упрямые головушки. По материковским меркам они и не были старыми – были повидавшими, бывалыми. Заговорили, вдруг, с нелёгкой руки геолога Анатольевича, о наболевшем и остоп… м всем в последнее время. Ему, геологу, в фирменном поезде Саяны, давеча, как-то, не дал выспаться, после трёх-то голодных и бессонных суток в тайге, какой-то обнаглевший извращенец. Он его всю ночь караулил, выпасал, со сжатым кулаком, - хотел приголубить, - а его волосатые руки в своих трусах, он, долго ещё ощущал фантомной мерзостью. Их, гомоседов, последнее время, что-то больно много развелось. Заговорили об извращенцах и извращениях. Время-то коротать надо…
Темы этой должно было хватить до самого вылета на «материк». Была весна. Страсти разгорались. Вспоминались к месту и не очень разные случаи из жизни…
- В Норильске «ромашку» вольняшки с получки устраивали. – начал было тему геолог, – Это ещё в пятидесятых, сразу после смерти Вождя повелось. Баб-то в Норильске всемеро меньше мужиков тогда было. Пьянки, драки. Это уж потом, по «комсомольскому набору» их понавезли, чтоб буйных поменьше стало, и пить мужики притормозили, а то уж от общаг пустые бутылки бульдозером отгребали. При злой жене не очень-то попьёшь, её взгляд похуже брани будет - совестно. Мне это Цаплин, учитель мой, рассказывал, которого, как главного комсомольца Норильского комбината, в Иваново, за этим блюдом, послали. Спервоначалу он всех подряд брал «на Север», на «заработки», потом разбирать на свой вкус их начал. А вкус у него был. В Москве на балерине Большого был женат! Норильчанки теперь закачаешься. Красивые, нарядные…
Семеро за столом глубоко вздохнули. Каждый о своём Севере вспомнили… Эдуард продолжал: Собирались в какой ни будь общаге, в выходной, как говорится, «семь на семь». Северное сияние пили… куда побольше коньяку лили, и вставали, стенка на стенку. Мужики и бабы. Карты тянули на счастье, по номерам, и начинали… Кто на своей карте успел – тому и банк, что мужики на стол насыпали – зарплаты-то были о-го-го. Дамы, естественно, в банке не участвовали – с них сдачи не спросишь. Парочка сладкая, успевшая, совместно с деньжищами выбывала. Остальные, тоже, не в накладе были. Другой раз и на свадьбе парочки этой вместе гуляли и детей их потом крестили, но зубы свои берегли, - язык за зубами прятали… И семьи, бывали крепкие, тайной, что кровью, повязанные.
- Я про такое у Снегова, где-то, в «Норильских рассказах» читал, но было это после войны, кажется, сразу после Победы расслабились, – поддержал геолога жжёный диксонский тракторист Михалыч, лицо которого украшали шрамы от ожогов, после того, как он в 43-м году «тигру» геройски на таран брал, и в танке своём, за рычагами, горел.
- Такое на Севере диком часто «интеллигенты» вытворяли. Про Дунькин пуп, конечно, слыхали, - поддержал эту тему солёный помбур Петрович, - он про эту древнемагаданскую историю, где то на Факеле слыхал.
- Да уж, поломали голову тогда опера местные, а Дунька, в пуп которой полстакана золотого песку входило, от огорчения хотела на геологов энтих, за изнасилование заяву накатать, они ей в пупок сковородку латунную напильником, с половой голодухи, за неделю сточили, - расплачивались. Опера её, потом, и без золота «уговорили»… Слабая «на передок» она была, - поддержал разговор Хатангский промысловик Виктор.
- Толстый взрывник Белоног, с корешем своим, на Чукотке, по «бичарне» сезонной, красавицу одну по комнатам возили. Он, спьяну, фигурой её, редкой восхитился: в одну руку все прелести можно было взять, как в сказке, - бедро и грудь! Ну и повелась Роза на комплементы сальные, недвусмысленные… Надралась от счастья. Они её, пьяную в усмерть, в детскую ванночку погрузили, и возили с грохотом и хохотом, по всей общаге пьяной за бутылку. Розочка на утро, мало чего помнила, но в обиде не была… горбатой она была, - вспомнил о крае земли Володя, с Чаун-Чукотки.
Раз уж за края земли заговорили, то вспомнили, скромно, и за крайки разные, за цвет и масть, как же без этого. У каждого любовь северная была, а после глаз смерти, глаза любимой втрое краше становятся. Володя продолжил «За Чукотку»…
- На Валькумее, на руднике, в зону бугаём воду возили. Здоровенный бык был, с кольцом в носу, как и положено. Водовоз, пожилой, расконвоированный, добрый мужик, к воротам своего бугая за кольцо привязывал, а сам к вохре шёл, чай пить. Надолго засиживался, на старости лет. Потом заметил: не идёт, собака, бугай его, Кум, в тюрьму, хоть ты тресни – упирается всеми четырьмя копытами. В чём дело? Решил посмотреть… Привязал и спрятался. Глядит – глазам не верит! Баландёры, по очереди, его за кольцо к воротам подтягивают, тянут, а он, сердешный, ноздрями аж фыркает, отплёвывается. Вот до чего воздержание людей доводит! Нынче-то, извращенцы, выдумывают такое, и вытворяют эдакое, что и в порнухе фашистской людям стыдно показать! - Володя плюнул и выпил разом сто пятьдесят Чукча.
Замолчали мужики. Выпили молча. Куды ж это крещёный мир, Россия, катится?! Содом и Гоморра! В разговор включилась, как на сеансе радиосвязи, захмелевшая Хатанга: Виктор с Новорыбной, промысловик-разведчик, вставил-таки свой «пятачок» в обсуждение:
- На Хатанге второй пилот свою бабу об батарею раскалённую истер! От головы одна кочерыжка, растерзанная под корень осталась. Дня два, так и сидел у батареи, не выпускал из рук, плакал. Любил, видать, её сильно. Страдал, за изменщицу. Сразу, с ума и сошёл, волосы пришлось её обрезать, не отпускал из кулака, головой бился. Из рук его еле вырвали его любимую… Вся Хатанга долго обсуждала случай этот… - Виктор пьяно всхлипнул, выпил ещё водки, и лёг в закуску, отдохнуть до рейса. Водка его буйным не делала. Делала сентиментальным и добрым, как всех крупных людей. Другие на точках просто не живут; гостей перестреляют по-пьяни, и аминь. Одиночество для человека интересный феномен: или паши, или пей, а то философствуй, или стихи пиши.
- Был такой случай, - многозначительно заметил в поддержку своего земляка вечный студент, - садист Петроченко. – Ан-26-й уже на взлётке встал, под парами, а погода сломалась, ну, муж, в вое пурги, домой без стука и вернулся, а там сосед… уже действует. Вот так, иногда, измена смертью и заканчивается… Нехорошо это. Я с этим явлением давно, ещё со студенческой скамьи, борюсь. Прилетел я, как-то, в Хатангу из Риги, на каникулы, а там мой сосед с третьего этажа прелюбодеяние затевает… Я же это дело, шляцкое, за версту чую! Спускаюсь к нему и предлагаю: Давай, говорю, сосед, вечерок скоротаем, в шахматишки сыграем… Да нет, отвечает, устал я на рыбалке, отоспаться хочу, а у самого глаза горят. Даванул я косяка в комнату, а там шампанское на столе, фужеры, свечи – весь кобеляцкий антураж. Виду не подал. Поднялся на пятый этаж и щёлочку в двери приоткрытой оставил… Обратился в слух. Жду. Минут через десять входная дверь в подъезде хлопнула, и, …каблучки… Вылетаю из хаты с мусорным ведром, - всё приготовлено! - спускаюсь. Ногами топаю, для верности, как слон. Слышу: каблучки женские дробью из подъезда вниз горохом посыпались, и у соседа кобелирующего дверка хлопнула…
Уважаемое собрание борцов за нравственность и культуру быта с уважением глядело на садиста, но с трудом понимало всю его камасутру… Студент торжествуя закончил изуверскую свою мысль: - Вот так до утра прелюбодеев этих несчастных я и мучил!!! В полдень захожу к соседу… Ну, так как, насчёт шашек, хотя бы? «Нет у меня шашек! И уже, наверное, не будет» - говорит...
Собравшиеся Хатангу сильно зауважали, но сомнения остались, потому, как все жили за циркумполярным кругом земли… в пределах широты любви – 69 параллели. И почти везде была своя «сопка любви». Хоть так, хоть эдак, как не крути, 69 !!!
- А, как, медичка одна, своего мужика от измены вылечила, не слыхали? – Спросил всю гоп-компанию высококультурный, немногословный Диксончанин, танкист Михалыч.
- Валяй! - вяло отозвалось пьянеющее сообщество…
- Мужик у неё с соседкой, незамужней, загулял. Этого скрывать долго ведь невозможно, - продолжал тракторист, - как кашель хронический в театре (с ним жена раньше в театре пропадала, да, и, вообще, Диксон культурным центром Арктики, был), или красные глаза, как укрыть, например, ( она у него также трудилась офтальмологом) – да и шепнули ей, на ухо, доброхоты, естественно: В посёлке, вместе с островом, тысяч шесть проживало – все про всех всё знали. Подкормила она мужа чем-то для почёсков, чтобы зазуделся, а потом и говорит: - «Пётр! Срочно сдай анализ мазка! Видать хламидии у нас! Ещё, что-то ему по латыни прибавила, и, страшно заключила: инвалидность грозит, импотенция!…». Пётр обалдел, конечно, он слова «хламидии» средь мужиков и не слыхал! но на анализы сходил, сдал. В медицине, как в Диксоне, или в банде, круговая порука и связи. Анализы страшные «подтвердились» худшим, из всех возможных! Букет!!! Предложила ему благоверная втайне дома лечиться, подальше от лишних разговоров по посёлку. Снадобье избрала страшное, изуверское, как фашистский врач-палач: полезное для его здоровья, но болючее, до полной невозможности. Как в ягодицу всадит, так муж день хромает! А курс лечения никто не отменял – недели две измывалась. И с левой, и с правой, колет эту панацею ему. Мужик уже еле-еле ходит, шкандыбает по посёлку, а к разлучнице и захотел бы, не дошёл! Белого свету уже не видит: подружку тихо ненавидит.
Дальше-больше. Звонит сопернице на работу солидарная замужняя подруга её боевая: «У вас, интересуется, стерва, Иванова не работает уже? – Работает, а что? - У неё вензаболевание!!! Срочно на мазок!». – И, ту же процедурку ей, собака… Соседка с позору с Севера съехала, им её комнатка отошла, совет, да любовь. Отучила, на раз, пихать свой нос, куда кобель не суёт!
Поучительная история, в поддержку Хатангского садиста-моралиста, получила всеобщее одобрение, и заставила задуматься о женской смекалке в боях за свою собственность… Норильск от лица всей геологии выразил глубокое сострадание ходоку и хотел его уже взять на поруки и защитить от садюги жены…
Геолог, сменив тему борьбы с «вензаболеваниями», продолжил своё:
- В Норильске, на Ленинском, как-то, неожиданно, сзади меня схватили за рукав – започал он новую тему, - Обернулся, Смотрю Валька! Мельникова! – официантка знаменитого нашего ресторана, я там общественным директором, одно время, был:
- Смотри, смотри! Видишь, мужик идёт?! Извращенец конченый. Рецидивист!!! Опять его, гада, отмазали! И, с придыханием, рассказала о нём такую историю…
- «Он был из приличной, обеспеченной, семьи старого комбинатского руководства: денег – куры не клюют. - У нас в «Норильске» он девок, дур молодых, из ресторана снимал на ночь. Делал всё красиво, по высшему разряду, сволочь: цветы, шампанское, танцы-манцы галантные, комплименты и прочее. Ну, девушка, и таяла от этого враз – такого мужика холёного, богатенького, отхватила! Он ей, захмелевшей, дальше впаривает: - «Я одинок, живу на Ленинском, всё есть, не упусти свой шанс…». Такси, цветы, шампанское, всё долодом, как в ресторане – даже лучше: Дома стол шикарный уже накрыт. Скатерть крахмальная, салфетки белые, хрусталь, закуски, свечи, цветы. У меня зарплаты в месяц столько не было, говорит, с чаевыми, на сколько всего было наворочено. Дома он галантность свою долго не применял: рассвирепел вдруг, ни с того, ни с сего, побил всё на столе пустой бутылкой вдребезги, и, на осколках девичьей мечты её изнасиловал. Здоровый кабан, не вырваться ей было, как она на столе битого хрусталя не извивалась! Спина в кровь – душа в хлам, а ему того и надо, извращенцу! Раза два его менты отмазывали, да потом девочка, с непростым папой норильским, ему попалась - по полной, козлу, начислили, - подытожила она. Во как! А нынче с рецидива отпустили… Что деньги делают!!!». – И продолжил: А другой, такой же, золотой мальчик, со всей подобной увертюрой, только без битья посуды, отлучался, якобы, по нужде, и, выходил картинно, в освещённый проём тёмной залы, на роликовых коньках… с тесаком огромным в руке. В чём мать родила… Мне девочка плакалась, что попалась: « Я, говорит, два часа его, импотента, по пятикомнатной квартире за вислый член тягала, пока он меня отпустил. Забился, напоследок, как паралитик, заплакал и отпустил… Может горе у него, какое, а?». – Она на него даже заявление не писала, добрая душа. Денег он ей отвалил… за незабываемый вечер.
- Брось, Эдик, страху уже нагонять, как у ментов, про злого, и доброго извращенца! Она бы за него ещё замуж вышла, лярва…Шалаются, где ни попадя! – подытожил его рассказ старый старатель Казырский, который многое на своём веку чего повидал, но, имея первую группу допуска и два ордена красной звезды, и ещё, что-то, в рукаве, - не доказано! Он всё больше помалкивал, от секретности, и свёл разговор опять на мораль. - Измена это извращение серьёзное… Один мужик, например, приклеил, под стол стеклянный, посерёдке, сто рублей, которые взял, у снятого им с жены фраера, и, каждому встречному-поперечному объяснял, что это, его благоверная, честным трудом заработала свои первые деньги в семью – она жила на его иждивении – удавилась, дура! И продолжил за хрусталь:
- Товарищ наш покойный, полярник, в Москве так попал, на Ленинградском вокзале, в советское время. Наступала ночь. Даже присесть не негде было. Впереди ещё часов двенадцать. Зашел он в туалет – руки помыть. У писсуара рядом мужичонка, какой-то трётся, капает. Омыл Борис руки и глазами рыскает: чем бы их вытереть, - интеллигент хренов. Сзади голос: «Полотенчик ищете? Возьмите мой, я им не пользовался! Если Вам и переночевать негде, так я рядом от вокзала, один живу, не стесните». А спать охота, и устал он, как собака, в командировке. Пошли к незнакомцу: Стол накрыт изысканно, по-московски. Боре коньяку, хозяину вина. А где же мне расположиться? – спрашивает полярник. А кровать у меня одна, в тесноте, да не в обиде, отвечает… В Москве всегда такое было. «А у меня там тёща померла!» - ни к селу ни к городу заметил помбур с Солёного… Да, Москва - это город, согласилась вся компания и пошла на посадку. В те времена пьяных на борт ещё брали.
Ребята! Берегите любовь! Помните Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду, Лейлу и Арджуна, Ивана да Марью, Водку и Закуску. С днём Святого Валентина всех!
Третий день братания православных и католиков. 14 февраля 2016 года. -7;С, Дует. город Норильск, Полдень.
«В праздник или в выходной,
У мужчины с головой,
Складка ткани жировой
Не портит жизни половой»