П.Керман «Оранжевый – хит сезона»
ГЛАВА 2. Стремительные перемены
Сан-Франциско стал моей тихой гаванью – может я и выбивалась из толпы, зато теперь находилась среди людей: поселилась с Элфи, давней подругой и коллегой из пивоварни, в районе Лоуэр Хейт. У меня был «посттравматический синдром» и ощущение, будто я дымящийся обломок Скайлэба*, упавший обратно с неба на землю. Когда Элфи уходила из дому по делам, я сидела на полу и рефлексировала, поражаясь тому, как далеко зашла и с каким рвением бросилась в пучину приключений. Я дала слово, что больше никогда не пойду наперекор себе в угоду кому или чему бы то ни было.
После месяцев, проведённых в криминальных кругах, мне потребовалось немало времени, чтобы войти в ритм нормальной жизни – слишком долго я жила в отелях, слишком долго я жила в страхе. Несколько отличных друзей со времён колледжа взяли меня под своё крыло и подтолкнули в мир работы, барбекю, софтбольных матчей и прочих терапевтических занятий. Я бросила курить.
Я постоянно переживала на счёт денег и сразу же устроилась на две работы: просыпалась рано утром, ехала в Кастро*, чтобы к семи часам открыть «Josie’s Juice Joint and Cabaret»*, а домой возвращалась поздно ночью после обслуживания столиков в роскошном итальянском ресторане на другом конце города, в районе Пасифик-Хайтс. В конце концов я получила «нормальную» должность в телепроизводственной компании, которая специализировалась на инфо-рекламе (телевизионных рекламных роликах в формате интервью или информационной программы). Работа предполагала вовлечение случайных прохожих в занятия на необычных спортивных тренажерах, приглашение на выпуски второсортных знаменитостей, восковую эпиляцию волос с лиц первых встречных. Я летала по всей стране, снимая людей, которые хотели быть менее полными, бедными, морщинистыми, волосатыми или одинокими. Я обнаружила, что могу общаться почти с любым человеком, хоть с Брюсом Дженнером, хоть с усатой мамашей; общих тем было предостаточно – мне тоже хотелось стать менее бедной, волосатой и одинокой. Я прошла карьерный путь от девочки на побегушках до настоящего продюсера, участвуя во всех стадиях производства выпусков: подготовке, съёмке и монтаже. К счастью моих друзей, которые не упускали возможности подколоть меня по поводу «новейшего высококлассного прибора (украшения, крема), который кардинальным образом изменит жизнь», я очень любила свою работу.
Встречалась с парнями, но всё равно продолжала быть уязвимой и чрезмерно настороженной после разрыва с Норой. Меня устраивало одиночество с периодическими крышесносными романами, призванными отвлекать меня от работы.
В обществе новых друзей я никогда не обсуждала своё прошлое с Норой, и круг людей, знающих мой секрет, оставался довольно ограниченным. Со временем я постепенно отпустила дурные мысли и стала расценивать время, проведённое в криминальных кругах, как ускоренный курс по выживанию: урок о том, как печально всё может обернуться, и о том, как важно оставаться верным себе в любых обстоятельствах. Путешествуя, мне доводилось встречать людей с чувством собственного достоинства и без такового, после чего я решила, что хочу принадлежать непременно к первому типу.
Я чувствовала себя чертовски счастливой, от того, что постигла такие житейские мудрости. Классная работа, отличные друзья, славный город, чудесная общественная жизнь. Через общих знакомых я познакомилась с Лэрри, единственным парнем, который трудился в городе вечного лаунжа, Сан-Франциско, так же много, как и я. Он руководил информационным агентством «AlterNet» в некоммерческом институте средств массовой информации. Я всегда могла рассчитывать на поздний ужин или попойку с Лэрри, когда измотанная выползала из редакции после работы.
Лэрри был за любую движуху. Спонтанный поход на непонятный музыкальный фестиваль? Не вопрос. Проснуться в воскресное утро, сходить в церковь, а затем отправиться в шестичасовую пешую экскурсию по городу с остановками на дозаправку Кровавой Мэри? Легко. Он был евреем, но непременно пришел бы в церковь и сделал вид, что подпевает псалмы. У меня были и другие друзья мужского пола, но с Лэрри нас объединяло своеобразное чувство юмора. Вскоре он стал самым надёжным источником позитивных эмоций.
Как лучшая лесбийская подруга Лэрри, я слушала все его рассказы о любовных победах и поражениях в мельчайших подробностях – это было противно и смешно одновременно, поэтому я не всегда могла воздержаться от колких комментариев. Взамен, он обходился со мной, как с королевой. Однажды вечером в офис зашел работник службы доставки и передал мне пакет с настоящим свежим филадельфийским кренделем в комплекте с острой горчицей, который Лэрри, находясь на востоке, отправил специально для меня. Как мило, думала я, наминая.
Но потом случилось кое-что тревожное: Лэрри по уши втрескался в одну особу, которую не мог добиться и начал тосковать. Я была не единственной, кто заметил это – друзья с ухмылкой твердили: «Она водит его за нос!». Мы пытались подтрунивать над Лэрри, но это не давало желаемого эффекта. Поэтому я решила взять всё в свои руки, и в тёмном углу грязного ночного клуба, пожертвовала собой во имя чувства достоинства Лэрри, поцеловав его прямо в раскрытые от удивления, ядовитые губы.
Это привлекло его внимание. И моё. О чём я вообще думала? Несколько месяцев я пыталась разобраться с чувствами и вела себя так, будто ничего не произошло. Лэрри не был похож ни на кого другого. С одной стороны – он мне нравился, а с другой – он был низким, неорганизованным, услужливым пареньком с большими голубыми глазами, широкой улыбкой, и чересчур пышной шевелюрой. Я же спала исключительно с высокими, чрезвычайно красивыми, самовлюблёнными мужчинами. Встречаться не хотелось в принципе, тем более с человеком, чей типаж мне не симпатичен.
За исключением того, что Лэрри как раз был мне симпатичен. Мы не расставались, даже после того дурацкого барного поцелуя. Лэрри, будучи сбитым с толку моей выходкой, просто ждал – не давил, не требовал прояснить ситуацию и расставить точки над и. Когда я вспомнила случай с кренделем, то поняла, что он уже тогда был в меня влюблён. А я была влюблена в него. К удивлению наших скептически настроенных друзей, мы с Лэрри официально встречались в течение нескольких месяцев.
По правде говоря, это были самые лёгкие отношения за долгий период. В них я была безусловно счастлива, поэтому когда Лэрри в замешательстве сообщил, что ему предложили работу в крутом журнале на востоке Америки, я ни секунды не колебалась. Решение, казалось таким очевидными и естественным, что практически возникло само собой: уволиться с любимой работы и переехать с Лэрри. Лучший рискованный шаг, который я когда-либо предпринимала!
Мы с Лэрри прилетели в Нью-Йорк в 1998 году, поселились на квартире в районе Вест-Виллидж, он работал автором в мужском журнале, а я – режиссёром-фрилансером. В один тёплый майский день, когда я работала дома в своей пижаме, в дверь неожиданно позвонили.
«Кто?» спросила я по домофону.
«Мисс Керман? Это офицер Мэлони и офицер Вонг.»
«И?» мне было интересно, что это копы делают у нас в здании.
«Можно Вас на минутку?»
«По какому вопросу?» начало зарождаться беспокойство.
«Мисс Керман, было бы лучше, если бы мы могли поговорить с глазу на глаз.»
Мэлони и Вонг, здоровенные мужчины, одетые в гражданское, поднялись по ступенькам на пятый этаж и сели в гостиной. Весь разговор вёл Мэлони, Вонг тем временем смотрел на меня отсутствующим взглядом. «Мисс Керман, мы являемся сотрудниками таможенной службы Соединённых Штатов и пришли уведомить Вас, что Вам выдвинуты обвинения в федеральном суде Чикаго, по делу о незаконной транспортировке наркотиков и отмыванию денег.» Он протянул мне листок бумаги. «Вам нужно явиться в суд по такому-то адресу в такой-то день. Если не придёте – будете взяты под арест.»
Я ошеломлённо смотрела на него и молчала, вены на моих висках внезапно вздулись, будто я пробежала несколько миль не бешеной скорости. Мысли вгоняли меня в дрожь. Я оставила своё прошлое позади, никому не открывала своей тайны, даже Лэрри, но … Теперь всё кончено. Страх парализовал тело.
Мэлони достал блокнот и бумагу и обыденно спросил, желаю ли я написать заявление. Я ответила, что, если он не возражает, я бы хотела сперва обсудить это со своим адвокатом.
Едва не забыв переодеться, я неуверенно направилась в офис Лэрри. Бормоча что-то невнятное, вытащила его на улицу.
«В чём дело? Почему ты злишься?» спросил Лэрри.
Я сделала глубокий вдох и выдала: «Мне выдвинуты обвинения в федеральном суде Чикаго, по делу о незаконной транспортировке наркотиков и отмывании денег.»
«Как?» пришел он в изумление и осмотрелся, в надежде, что это просто глупый розыгрыш.
«Это правда. Я ничего не выдумываю. Федералы приходили к нам домой. Мне нужен адвокат. Можешь дать телефон?»
Стоп, может мне не стоит пользоваться телефонами, так как они все прослушиваются? Каждый бредовый параноидальный факт, которым Нора делилась со мной, всплывал в моей памяти и заполнял сознание. Лэрри смотрел на меня, словно на сумасшедшую.
«Мне надо воспользоваться чужим телефоном! Только чьим?!»
Через пару минут я стояла у пожарного входа в офис Лэрри и звонила с телефона его напарника другу в Сан-Франциско. Друг этот был самым успешным адвокатом, которого я знала. Он взял трубку.
«Уоллис, это Пайпер. Только что приходили два федеральных агента и сообщили, что мне выдвинуты обвинения по делу о незаконной транспортировке наркотиков и отмывании денег.»
Уоллис рассмеялся. К этой реакции я была готова – все мои друзья вели себя таким образом, когда слышали о моей проблеме впервые.
«Уоллис, я, ****ь, на полном серьёзе! Я не знаю что делать, мне страшно, ты должен мне помочь.»
«Откуда ты звонишь?»
«С чёрного входа.»
«Найди телефонный автомат.»
Я вернулась в офис Лэрри. «Мне нужно найти телефон-автомат.»
«Дорогая, что, чёрт возьми, вообще происходит?» Он выглядел раздраженно, обеспокоено и слегка недовольно.
«Я действительно не знаю. Мне надо сделать звонок. Увидимся дома.»
Когда я кратко (и, видимо, не слишком последовательно) изложила всю ситуацию Лэрри, он, в несвойственной ему манере, некоторое время сидел абсолютно безмолвно. Не упрекал меня, эгоистичную идиотку, в том, что я скрывала своё криминальное прошлое, не осуждал чудовищного безрассудства и легкомыслия. Не кричал, что я разрушила свою и его жизни. Он не сказал ничего дурного, даже когда мне пришлось снять со счёта свои накопления, чтобы оплатить услуги адвоката и внести залог. Всё что я слышала: «Мы справимся. Всё будет хорошо. Я тебя люблю».
Тот день стал отправной точкой продолжительного мучительного пути по лабиринту уголовной судебной системы. Уоллис помог найти адвоката. Столкнувшись, как мне казалось, с трагическим финалом своей жизни, я вернулась к старой проверенной манере поведения: замкнулась, уверяя себя, что сама виновата во всём случившемся. Выход следовало найти самостоятельно.
Но я не была одинока в своём несчастье – мои родственники и добродушный бойфренд находились в одной упряжке со мной: Лэрри, родители, брат, дедушка, бабушка постоянно поддерживали меня, несмотря на то, что боялись и стыдились моего преступного прошлого. Отец приехал в Нью-Йорк и мы провели четыре мучительных часа добираясь до Новой Англии, где бабушка и дедушка проводили лето. Я не ощущала себя крутой, модной, авантюрной, исключительной, либо строптивой. Всё что я чувствовала – так это то, что сознательно причинила боль и разочаровала всех, кого любила больше всего. Испаскудила свою жизнь.
Совершенное мною, было за гранью понимания бабушки и дедушки. Я сидела в их гостиной на срочном семейном собрании, обездвиженная чувством стыда, и отвечала на многочисленные вопросы. «Что же ты делала с деньгами?» в конце концов озадачено спросила бабуля.
«Ну, я не столько работала из-за денег ... » нескладно промямлила я.
«Господи боже, Пайпер!» она всплеснула руками. По-видимому я была не только позором и разочарованием своей семьи, а ещё и полнейшей идиоткой.
Бабушка, конечно, так не сказала. Вообще никто ничего не сказал. Да им и не надо было – я всё понимала сама. Невероятно. Родственники заверили, что любят меня. Они сильно переживали и хотели помочь. На прощание бабушка крепко-крепко обняла меня, обвив своими хрупкими руками, и прижавшись к груди.
Хотя близкие и друзья достаточно серьёзно восприняли мою ситуацию, они сомневались, что такая «безобидная блондинка» как я, может попасть в тюрьму; мой адвокат – напротив, достаточно быстро обрисовал мрачные перспективы. В федеральном суде мне было выдвинуто обвинение в преступном сговоре; по этому делу также проходили Нора, Джек, африканский наркобарон Аладжи, и 12 других участников группировки, контрабандный «бизнес» которой потерпел оглушительный провал. Нора с Джеком находились под арестом, и кто-то из них, судя по всему, весьма активно давал показания.
Как бы плохо не закончились наши отношения с Норой, я никогда не могла бы и предположить, что она сдаст меня, спасая свою собственную задницу. Но когда адвокат прислал мне обвинительные материалы – доказательную базу, собранную органами следствия против меня – там было подробное свидетельствование Норы, в котором описывалось, как, когда и куда именно я доставляла наличные. Я попала в совершенно новый мир, где «обвинение в сговоре» и «обязательный минимальный срок» предопределяли будущее.
Я узнала, что обвинение в преступном сговоре выдвигается группе людей, совершившей совместное организованное преступление, и что такие обвинения часто возбуждают на основе свидетельствования одного из «соучастников», или даже «тайного осведомителя», крысы, сдающей подельников в обмен на неприкосновенность. Обвинения в преступном сговоре очень популярны среди истцов, так как помогают склонить суд присяжных к признанию подсудимых виновными, и служат хорошим рычагом давления в процессе «вытягивания» признания. Как только «расколится» один участник группировки, убедить остальных в полном отсутствии шансов на открытом судебном заседании не составит особого труда. По обвинению в преступном сговоре мне мог светить срок пропорциональный общему количеству наркотиков, а не моей малой роли в деле.
В конце двадцатого столетия «обязательное минимальное лишение свободы» стало непременным атрибутом «Войны с наркотиками»* в Соединённых Штатах. Директивой Конгресса 1980г. предписывалось в обязательном порядке назначать срок за участие в преступлениях, связанных с наркотиками, невзирая на специфические обстоятельства дела и личность приговорённого. Этот общенациональный законодательный акт распространялся на все штаты. Размеры сроков внушали ужас: десять, двенадцать, двадцать лет. Из-за «обязательного минимального лишения свободы» количество заключенных резко увеличилось в три раза и составило цифру в 2.5 миллиона человек – закрыли каждого сотого совершеннолетнего гражданина, что намного больше, чем в любой другой стране.
Адвокат ясно и доходчиво объяснил, что я перспективная подзащитная (могу рассказать свою историю и надавить на чувство жалости присяжных), однако в случае провала – рискую загреметь по максимуму, больше чем на десять лет; если же признаю свою вину – без вариантов отправлюсь в тюрьму, но ненадолго.
Я выбрала второй вариант. Произошло несколько тяжелых разговоров с родственниками и Лэрри. Адвокат вёл активные переговоры от моего имени, и в конце концов федеральная прокуратура дала мне возможность признать себя виновной в отмывании денег (вне преступного сговора) и затребовала присудить мне минимальный срок – тридцать месяцев в федеральной тюрьме.
На Хеллоуин 1998-ого мы с Лэрри в образе подростков отправились в Чикаго; костюм надёжно маскировал мои душевные страдания. Наши друзья, Гейб и Эд, ничего не подозревавшие о моих проблемах, полагали, что в Чикаго я по работе. На следующее утро я надела свой лучший костюм и в полной боевой готовности отправилась в здание федерального суда на заседание, где, под пристальным взглядом Лэрри, выдавила из себя слова, окончательно определяющие мою судьбу: «Виновна, Ваша Честь.»
Вскоре, после того, как я официально признала свою вину, произошло кое-что неожиданное: по запросу Соединённых Штатов в Англии был арестован западноафриканский наркобарон Аладжи. В связи с тем, что правительство США пыталось добиться его экстрадиции, моё тюремное заключение неожиданно откладывалось на неопределённый период, по крайне мере до суда над Аладжи.
Этой ситуации не было конца и края: я провела 6 месяцев под присмотром федералов, ежемесячно отчитываясь своему досудебному инспектору, серьёзной молодой женщине с пышными кучерявыми волосами, подстриженными под маллет*, и офисом на Манхеттене. Раз в месяц я проходила через работников службы безопасности федерального суда, поднималась на лифте в отдел досудебного разбирательства, регистрировалась и ждала в тёмном помещении, комнате с мотивационными и предостерегательными плакатами, которые рекомендовали: «Будь настойчивым!», «Используй презервативы!» … Иногда я была одна в этой комнате ожидания, иногда ко мне присоединялись чернокожие мужчины или латиносы, которые либо молча смотрели в одну точку, либо бросали на меня оценивающие взгляды. Время от времени появлялся белый толстошеий парень средних лет, увешенный золотыми побрякушками, и смотрел на меня с нескрываемым удивлением. Изредка там появлялись черные женщины, подчас с детьми. Они не обращали на меня никакого внимания. Когда наконец появлялась инспектор, мисс Финнеган, и просила зайти, я неохотно тащилась в кабинет и несколько минут сидела там в неловком молчании.
«Так что … есть какие-то новости по Вашему делу?»
«Не-а.»
«Ну да … это по-видимому на долго.»
Периодически она, оправдываясь, проверяла меня на наркотики. Результаты всегда оказывалась отрицательными (чистыми). Потом мисс Финнеган ушла из департамента в юридическую школу, и меня перевели к такой же спокойной мисс Санчез, молодой женщине с огромными ярко-розовыми накладными ногтями. «Спасибо, что не доставляете проблем!» весело приговаривала она каждый месяц.
Более пяти лет ожидания, я мучила себя всевозможными размышлениями о тюремной жизни. Моё затруднительное положение всё ещё оставалось секретом для большинства знакомых. Изначально, затея признаться казалась страшной и сомнительной, а когда произошла задержка экстрадиции, уже было как-то нелепо говорить: «Меня садят в тюрьму … пока не в курсе когда именно.» Хотелось переварить эту новость в одиночестве. Те друзья, которые знали, к счастью, не затрагивали данной темы все долгие пять лет, будто сам Бог перевёл меня в режим ожидания.
Я старательно пыталась забыть то, что маячило на горизонте, вкладывала все силы в работу на должности креативного директора различных Интернет компаний и осмотр достопримечательностей центральной части Нью-Йорка в обществе Лэрри и друзей. Требовались деньги, чтобы наконец-то выплатить огромный гонорар адвокату, поэтому я работала с такими клиентами, которых мои бывшие однокурсники-хипстеры смело окрестили бы «непривлекательными» и «невкусными», – крупными компаниями телефонной связи, крупными нефтеперерабатывающими компаниями и гигантскими холдингами.
Ни с кем кроме Лэрри я не была полностью откровенна, только ему я могла открыть свои страхи и переживания. В кругу людей, которые не знали о моём криминальном прошлом и призрачном тюремном сроке, я была милая и обворожительная. А также замкнутая, отстранённая и несколько безразличная. Даже с близкими осведомлёнными друзьями я находилась в подвешенном состоянии – всё что происходило не имело никакого значения в сравнении с тем, что ожидалось в будущем.
Проходил год за годом, и моя семья начала верить в то, что мне каким-то чудесным образом удастся избежать тюрьмы. Мама проводила часы на пролёт в церкви. Но я не на секунду не позволяла себе обольститься пустыми фантазиями – я знала, что буду отбывать срок. Наступали времена глубокой депрессии. Тогда меня возвращала к жизни любовь Лэрри и близких; спасало то, что друзья не отвернулись от меня, и то, что, несмотря на якобы сломанную жизнь, я всё ещё занималась профессиональной и общественной деятельностью. Чем больше проходило времени, тем меньше я беспокоилась о будущем, планах на счастливую жизнь, и тюрьме.
Главной причиной тому был Лэрри. На момент, когда мне выдвинули обвинения, мы несомненно любили друг друга. Но мы были молодыми амбициозными жителями Нью-Йорка и совершенно не догадывались о будущем, которое нас ожидало. Разве можно было бы осудить Лэрри, двадцатидевятилетнего парня, если бы он после обнаружения моего криминального прошлого сказал: «Я не подписывался на это грёбаное дерьмо. Я думал, что ты «ненормальная» в хорошем смысле этого слова, а не больная на голову»? Кто мог предугадать как отреагирует милый еврейский парниша из Нью-Джерси на тот факт, что его девушка, по совместительству бывшая лесбиянка и богемная чистокровная американка, – опасная уголовная преступница, которая в скором времени отправится за решетку?
Кто знал, что мой эмоциональный, активный, перманентно накофеиненый парень окажется таким терпеливым, находчивым и предприимчивым? Когда я жуткими истериками доводила себя до гипервентиляции, он терпеливо успокаивал меня и гладил по голове; он хранил мою тайну, как свою собственную; когда я подолгу находилась в депрессии, позволяя хандре беспрепятственно овладевать моим духом и телом, когда меня, бедную-несчастную, с головой затягивало в омут меланхолии, Лэрри всеми силами пытался вернуть меня к полноценной жизни; даже если эти попытки приводили к бесконечным бурным конфликтам.
В июле 2003-го мы отдыхали в Массачусетс, в прибрежной лачуге моей семьи. Стоял прекрасный солнечный день, и мы с Лэрри сплавлялись на байдарках к острову Пи Айленд – крохотной пежине из скал и песка в маленькой бухточке залива Баззардс-Бэй. Остров этот был спокойным и безлюдным. Мы поплавали, а затем уселись на камне, чтобы насладиться красивым видом. Боковым зрением я заметила, что Лэрри ведёт себя как-то странно: копошится в своих плавках. Из них он извлёк пластиковый пакетик, а из пакетика – металлическую коробочку. «Пайп, я люблю тебя. Ты так много для меня значишь! Поэтому я хочу, чтоб у тебя были эти кольца, семь штук – по одному за каждый совместный год. Нам не обязательно жениться, если ты против. Но я очень хочу, чтобы они были у тебя…»
Конечно, я не помню всех слов, что он ещё тогда говорил – я была слишком удивлена, поражена, тронута; я так трепетала от радости, что просто воскликнула «Да!». В коробке одно на одном лежали семь золотых, тонких, как папиросная бумага, колец. Лэрри также приобрёл тонкое серебряное кольцо для себя, которое в тот момент нервно теребил на пальце.
Моя семья была рада. Семья Лэрри тоже, но несмотря на наши с ним длительные отношения, они многого не знали о своей будущей невестке. Его родня всегда была доброжелательна и приветлива ко мне, но я опасалась их реакции – Кэрол и Лу отличались от моих незаангажированных свободолюбивых родителей: они были классическими последователями устоя 50-тых годов, которым не довелось проникнуться идеями контркультуры. Мать и отец Лэрри продолжали жить в сельской местности, ходили на футбол и посещали вечера ассоциации адвокатов. Не думаю, что они бы поняли мою юношескую тягу к порокам общества, моё участие в нарко-трафике, или предстоящее лишение свободы.
Прошло больше пяти лет с того момента, как мне выдвинули обвинения. Лэрри считал, что его родителей необходимо посвятить в происходящее, и мы приняли решение попрактиковаться на других людях, используя тактику под названием «признавайся и беги». Реакции были довольно последовательными: наши друзья сначала дико хохотали, потом убеждались в истинности наших признаний, затем начинали переживать за меня. Несмотря на успех с друзьями, глубоко в душе я боялась, что удача отвернётся от меня вместе с будущими свёкром и свекровью.
Лэрри позвонил своим родителям, сообщил, что нужно лично обсудить кое-что важное, и мы выехали за город. Добрались поздно вечером, поэтому сразу приступили к классическому летнему ужину – стейкам, отварной кукурузе в початках, крупным сочным помидорам, вкусному персиковому кобблеру. Лэрри сидел за столом напротив меня. Кэрол и Лу выглядели более чем встревоженными, но не напуганными. Думаю, они догадывались, что речь пойдёт скорее обо мне. Наконец Лэрри выдал: «У нас плохие новости. Нет, никто не умер».
С помощью Лэрри я, словно занозу, вытянула из себя тайну. Кэрол сидела рядом со мной, она взяла меня за руку, крепко стиснув, и сказала: «Ничего, это ошибки молодости!»
Лу пытался разобраться в новой информации с позиции юриста – спрашивал о формулировке обвинения, моём адвокате, судебном заседании, и предлагал свою помощь. Ещё спросил сидела ли я на героине.
Ирония заключалась в том, что когда в семье Лэрри случались незначительные проблемы – они воспринимались, как конец света; но когда в дверь стучала настоящая беда – Лу и Кэрол сами становились лучом света в конце тоннеля: надеждой, опорой и поддержкой. Я ожидала столкнуться со взрывом упрёков и обвинений в свой адрес, а вместо этого попала в распростёртые объятия.
В конце концов Британия отклонила экстрадицию наркобарона Аладжи в Америку и выпустила его на свободу. Мой адвокат объяснил мне, что Аладжи, будучи нигерийцем, являлся гражданином Британского содружества наций и пользовался защитой Британского законодательства. После беглого Интернет-поиска стало понятно, что в Африке он был состоятельным, влиятельным и криминальным бизнесменом, поэтому не трудно было догадаться, что его связи в преступном мире помогли ему избежать такой досадной неприятности, как экстрадиция.
Федеральная прокуратура Чикаго решила возобновить моё дело. Чтобы как следует подготовиться к заключению, я написала личное заявление в суд, попросила своих друзей и коллег отправить судье письма с положительной характеристикой и просьбами о снисхождении. Обращаться к людям, рассказывать о своей ситуации и просить о помощи оказалось невероятно тяжело и унизительно. Их коллективная отзывчивость поразила меня; я настраивала себя на отказ, понимая: вполне логично, что кто-нибудь сольётся. Душевная доброта и беспокойство адресантов потрясали до глубины души – письма были такими проникновенными, что я рыдала над каждым из них, будь то описание моего детства, упоминание умения дружить или высокого уровня рабочей этики. Каждый человек старался отметить все мои самые лучшие и важные качества, а это ужасным образом резонировало с моим теперешним определением себя, как крайне недостойной личности.
Одна моя дорогая подруга из колледжа написала судье:
«Я считаю, что её решение заняться криминальной деятельностью было в какой-то степени продиктовано полным одиночеством и тем, что ей никто не мог подать руку помощи. Со времён злополучного решения её общение с другими людьми претерпело большие трансформации: оно стало более глубоким и прочным. Я уверенна, что теперь Пайпер осознаёт, что её жизнь крепко связана с теми, кто её любит и ценит…»
Подошло время окончательного вынесения судебного решения. Более шести лет в моей голове эхом звучала шаблонная фраза «Что нас не убивает, то делает на сильнее»; должна признать, это выражение довольно правдиво, как собственно и большинство других бородатых афоризмов. У меня на руках были такие карты, как обман, разоблачение, позор, грядущее банкротство и изоляция. Паршивая стартовая комбинация. И несмотря на это я всё ещё в игре! В игре, где за меня болеют мои родственники, друзья, коллеги – прекрасные люди, которые остались со мной несмотря на моё гнилое, дикое, безрассудное поведение и на мой метод решения проблем под названием «а-ля-неприступная-крепость». Возможно, я не была такой никчёмной, раз все эти люди любили и поддерживали меня … Надеюсь, хотя бы какая-то маленькая часть меня, достойна их любви.
Мы с Лэрри снова прилетели в Чикаго; за день до судебного заседания я встретилась со своим адвокатом, Пэт Коттер. Мы надеялись на более короткий, чем тридцать месяцев, срок, и благодаря аккуратной, кропотливой, убедительной работе Пэт федеральная прокуратура согласилась не препятствовать нашим попыткам в этом направлении. Я показала Пэт варианты одежды для суда: парадный брючный костюм «креативного директора»; самый консервативный наряд в моём гардеробе – платье-пальто милитаристско-морской расцветки; и ещё один вариант – юбочный костюм в стиле 50-ых, который я оторвала на eBay, нежно-кремовый в крупную клетку, – модные тенденции сельского клуба. «Вот это», сказал Пэт, указав на юбочный костюм. «В наших интересах, чтобы ты напоминала судье его собственную дочь, племянницу или соседку». Той ночью в отеле я не могла уснуть, и Лэрри переключил телевизор на канал йоги, где красивый умиротворённый йог принимал замысловатые позы на завораживающем гавайском пляже. Я завистливо мечтала поменяться с ним местами.
8-ого октября 2003 года я стояла в зале судебного заседания перед судьёй Чарльзом Норджилом, мои родственники и друзья сидели позади. Перед тем как он вынес приговор, я сделала официальное заявление:
«Ваша Честь, более десяти лет назад я совершила ошибку, преступление на двух уровнях: закона и морали. Я вела себя эгоистично, без оглядки на других, осознано переступая черту; врала своей любимой семье и нарочно дистанцировалась от настоящих друзей.
Я готова столкнуться с последствиями моих деяний и принять любое наказание, которое назначит мне суд. Глубоко сожалею о содеянном. Не сомневаюсь, что суд будет справедлив.
Хотелось бы воспользоваться возможностью и поблагодарить моих родителей, жениха, друзей и коллег, которые сегодня со мной. Пожалуйста, извините за боль, за те переживания и неудобства, которые я вам доставила.
Ваша Честь, спасибо, что выслушали заявление и рассмотрели моё дело.»
Мне присудили пятнадцать месяцев заключения в федеральной тюрьме. Было слышно, как за спиной плакали родители, Лэрри, и подруга Кристина. Я считала чудом, что мне не дали большего срока, и была так вымотана ожиданием, что хотела как можно быстрее покончить со всем этим. Страдания моих родителей были, безусловно, более невыносимы, чем всякое напряжение, усталость или депрессия.
Ожидание продолжалось, на этот раз – направления в тюрьму. Во многом это было похоже на ожидание письма о зачислении в институт – я надеялась, что попаду в Дэнбери, Коннектикут! Любое другое место отразилось бы катастрофическим образом на частоту визитов родных и Лэрри. Следующая ближайшая женская тюрьма федерального значения находилась в Западной Вирджинии, в пяти тысячах милях. Меня переполняло чувство облегчения, когда пришел тонкий конверт от судебного исполнителя, где сообщалось, что 4-ого февраля 2004 года я должна прибыть в Федеральное Исправительное Учреждение в Дэнбери.
Готовясь к исчезновению на год, я старалась уладить все свои дела. К тому времени я прочитала на Амазоне руководства по выживанию в тюрьме, написанные исключительно мужчинами; навестила бабушку и дедушку, прогоняя тревожные мысли о том, что, может быть, больше никогда не увижу их. За неделю до назначенной даты мы с Лэрри собрались небольшой компанией с хорошими местными друзьями на импровизированные проводы в баре «У Джо» в Ист-Виллидж. Время пролетело здорово – играли в алко-бильярд, рассказывали байки, пили текилу. Ночь продолжалась, я не собиралась закругляться, не собиралась ограничивать себя в выпивке, не собиралась быть занудой. Медленно наступило утро и, наконец, люди засобирались домой. Когда я обнимала их крепко и долго, как способна только девушка напившаяся текилы, в голове проскочила мысль, что это самое что ни на есть настоящее прощание. Было неясно, увижу ли я своих друзей вновь и как изменюсь к моменту нашей новой встречи. Слёзы потекли рекой.
Обычно я не давала волю эмоциям ни перед кем, кроме Лэрри. Но в тот момент я плакала вместе с друзьями. Мы сидели как ненормальные – десять посетителей бара дружно хнычущих в три часа ночи. Остановится было невозможно: я рыдала целую вечность; прощалась с одним другом, успокаивалась на минуту, и начинала заново. Было настолько грустно, что я позабыла о всяком стеснении.
На следующий день я едва видела белый свет сквозь опухшие веки. Выглядела – ужасно, чувствовала себя – не лучше.
Пэт Коттер (мой адвокат) не раз провожал в тюрьму «белых воротничков», поэтому дал следующий совет: «Пайпер, я думаю, самое сложное, с чем тебе придётся столкнуться в заключении – так это говёные тюремные законы, установленные говёными людьми. Звони мне, если будут проблемы. И … не води там никакой дружбы!»
Дополнительные пояснения от переводчика:
Скайлэб* - первая и единственная национальная американская орбитальная станция, предназначенная для технологических, астрофизических, медико-биологических исследований, а также для наблюдения Земли.
Кастро* - квартал в районе Юрика-Вэлли в городе Сан-Франциско, штат Калифорния. Известен в качестве места компактного проживания представителей сексуальных меньшинств.
Josie’s Juice Joint and Cabaret* - гей клуб в Сан-Франциско.
«Война с наркотиками»* - широкомасштабной программы администрации Р. Рейгана. Основными пунктами программы были: борьба с международным наркобизнесом, борьба с торговлей наркотиками внутри страны, медицинские и образовательные меры, направленные на сокращение их употребления.
Маллет* - это унисекс-стрижка, при которой волосы спереди и по бокам короткие, а сзади – длинные.