а сердце-пешеход (продолжение)
моЁ СредневековьЕ
Утренняя ворона выжила. Повредивши крыло, переставши летать. И всё это посредивши - не правда ли, так и хочется произнести именно так, очеННо уютно? - огромной зимы, чьё «посреди» было ещё только в самом начале. Вестимо, мы всегда посреди: людей, предметов, описаний. Как зрачок меж век. Это я и называю моЁ СредневековьЕ.
Потом прошли холода, зима началась и продолжилась. Снег лёг, потом затвердел, потом остуденел и осатанел, стал стальным и почти режущим. Это длилось неделю, вторую, третью. Причём небо все более темнело, становилось словно сомкнутые веки. А ведь до этого (и ещё раз задолго до ноты зимней до, то есть осенью) была от-тепель: от-толкнувшись от настоящего тепла, зима едва не потекла… Становилась зимней весной или чем-то совсем иным, нежели…
Да-ладно! Все эти хол-лода были и прошли.
До-ладно! Все эти от-тепели были и прошли. Все эта начала с ноты-от и до ноты-до.
Все эти либо зубостучащие, либо знобящие, либо те и другие одновременно прошли, а ворона негаданно взяла и выжила… Как выжила? Кого выжила? Выживают вовсе не так, как сок выжимают из свежего фрукта (или, не дай Бог, ворчанием) из натопленного помещения на стеную улицу.
Так да не так (точнее, не так да так): я рассказывал, что когда я её впервые уже покалеченной углядел, вокруг неё выписывала по воздуху круги её обеспокоенная товарка, причем звала её взмыть с нею вместе; причём называла по имени:
- Кар-р! Кар -р!
И в этом нет ничего удивительного, даже вороны часто называют друг друга Кар-р-рами. Помогала ли пострадавшей подруга, или ещё какие обстоятельства дела сказались на нашей с вами суровой реальности настолько радикально, что обречённая птица смогла уцелеть, мне не ведомо...
Еще раньше, когда она была невредима, я встречал её на автомобильной стоянке в компании с утренним котом (дело бывало обычно по утрам), оттого и она тоже звалась утренней... А ещё раньше, когда она была совсем посреди своего здоровья, своей сметливости и своей красоты, ей очеННо было по нраву наше общее СредневековьЕ.
Ср-р-реневековьЕ, кар-р!
Согласись, читатель, даже всем СреднвековьЕм прищурившись, я не могу рас-судить (и уж тем более раз-глядеть), что это мой утренний кот помогал выжить моей утренней вороне. ОчеННо это невероятно... Хотя так оно и есть на самом деле. Но это уже если два или три-судить и два или три-разглядывать (про-три реальность как оконное стекло и выгляни)…
А дело вышло таким: согласись, читатель, очень хочется, чтобы ворона жила.
Очень смелая ворона. От-важная. Она становились важна для меня.
Помнишь, как мы с ней познакомились: дело было на утренней стоянке, ещё ранней осенью. Утренний кот регулярно пробегал меж моих век (и меж стоящих на стоянке автомобилей), а утренняя ворона сидела на одной из оград и чистила перья на том самом крыле. Крыле, которое в её будущем будет повреждено.
Помнишь, каково это: заглядывать из будущего в прошлое и радоваться: ещё всё у нас хорошо. Впрочем, прожив некую жизнь (идя из прошлого и оглядываясь на него уже из будущего) я хорошо убедился: всё делай сам, никто за тебя ничего по настоящему не сделает… Помнишь, это были очень красивая ворона и очень красивый кот.
И ответил я сам себе:
- Помню.
Поэтому я подумал: вот встретились кот и ворона. Встретились на автостоянке. Кот был подвижен, а ворона задумчива. Они глянули друг на друга и не стали друг к другу никак обращаться: о чём им было говорить? Не о чем. Кот не мог бы отважиться поохотиться на ворону, а ворона не стала бы лишний раз хватать кота за хвост.
Видел я однажды, как две вороны прогоняли приблудного кота со своей тер-ритории: одна отвлекает, другая сзади подскакивает и клювам его за хвост, клювом… Кот вертится-вертится, и лапой, лапой, и не успевает… Коту это обидно.
Здесь ничего подобного не было и не могло быть. Здесь - это на автостоянке. Но в другом «здесь», уже зимой, когда ворона повредила крыло - могло, и это было бы по по одному очень простому закону природы: для жизни вообще нет никаких оснований, кроме простого "я хочу".
Конечно, утренняя ворона могла бы выжить и без утреннего кота. По одной (еще более, чем помянутый закон) простой причине: они оба - частности, части моего утра... Но ведь и я ни в коем случае не хочу, чтобы утро стало менее прекрасно, нежели оно всегда есть.
И вот, когда я утром возвращался домой, я встретил покалеченную ворону. Я уже говорил об этом, но ещё раз повторю пока я её не увидел, я о ней и не помнил. Всё было обычно: вокруг меня было утро, и его было много. Отдельностей утра вполне можно было не видеть.
Но приходилось видеть его раздельности.
Итак, идя по раздельности (то есть и по земле, и по собственному моему воображению, добавляя к нему зрение и понимание), я когда-то встретил покалеченную ворону. А сегодня (это уже другое когда-то, значительно более близкое ко мне сейчашнему) я её опять встретил (на сей раз издали, из своего окна и меж своих век, то есть зрением СредневековьЯ); встретя ея, и ея же приветя (душою своей по-приветствуя), я порадовался…
Но ещё раз повторю: как она пережила студеность лютой погоды, я не знаю.
Ворона (даже с моего этажа хорошо видимая) выглядела не менее хорошо, чем вид вокруг: пов-р-р-ежден-н-ное крыло уже как-то вполне привычно размещалось на ея плечах (рядом со вполне здоровым; когда какой-то прохожий мальчишка пошагал-пошагал-пошагал мимо птицы по своим делам, она весьма пре-бодро и при этом не особо торопясь поскакало мимо и прочь от него, направляясь к какой-то хозяйственной пристройке…
Я смотрел из окна!
Ворона с-крылась (словно бы с-крыла, несколько улёгшегося ей на плечо), я посмотрел-посмотрел на пристройку и понял: она там и живёт, земная утренняя ворона… Я смотрел с-высока, из окна! Как там можно жить? Там даже отопления нет, а если снова стужа? Впрочем, что это я слова говорю и вопросы задаю? Сделать я ничего не могу.
И тогда я увидел утреннего кота. Кот тоже шёл к пристройке.
Как я узнал, что это тот же самый кот, если все коты почти что на одно лицо? А никак я не узнавал, я просто знал, и всё. Точно так же просто, как знал, что ворона и дальше выживет. И что кот идёт именно к ней, а не просто гуляет сам по себе… Вообще-то здесь сразу представляется огромный котяра, свернувшийся на манер глобуса и летящий меж звезд. ОЧЕ-нно довольный собой котяра, позволивший самому себе (но ещё маленькому котику) по самому себе прогуляться…
Бачили ОЧИ мои, что вообразили!
Ладно, это всё отвлечённости. Вообразить можно довольно много, но будет ли с нас довольно воображения, если реальность с ним не совпадёт? Посмотрим. Представим на рас-смотрение (даже здесь не обойтись без некоторого представления)... Впрочем, зачем мне вообще без него обходиться?
Незачем.
Итак, реальность сего дня: ворона, живая и проворная, хотя уже совсем-совсем не летучая, а прыгучая-прыгучая, скрылась в пристройке. И почти сразу образовался (почти что - но не совсем - вообразился) знакомый нам утренний кот... И за всей этой прелестью я наблюдаю в утреннее окно…
Что делать, коли вмешиваться не дано? Любое мое вмешательство (замешательство событий, как чайною ложечкой) ни к чему не приведёт: я ничего не могу, по крайней мере - помочь (да и кто мне позволит - помогать? Они, коты и вороны, всё знают сами и всё делают сами… Поэтому реальность сего дня: кот за вороной наблюдает, а ворона жива-здорова, хотя и не летает.
Что тут можно изменить? Ничего. Можно лишь не мешать.
Фактически я рассказал басню. То есть вовсе не сказку. Точнее, не совсем сказку. Совсем сказкой она бы стала, если бы утренний кот вослед утренней вороне поволок бы в зубах рыбку, дабы ворону полакомить-подкормить… Совсем-совсем сказкой она бы стала, если бы рыбка (оказавшись совсем-совсем золотой) человеческим голосом и к коту, и к вороне воззвала: чего же вам надобно, звери?
Это была бы всем сказкам сказка!
А ворона тотчас бы каркнула рыбке в ответ:
- Здор-р-ровья моему крылу!
А кот согласился бы с вороной, каркнув по кошачьему:
- Мур-р!
Впрочем, я этого всё ещё жду.
А о басне я заговорил потому, что у басен есть мораль. И мораль этой сказочной басни в том, что своим нетерпением сердца не следует мешать самому по себе происходить всему хорошему, даже если оно (по вашему или даже по моему) всё ещё не совсем хорошо. Всё совсем-совсем хорошо не бывает даже в сказке.
Вот так я побеждаю нетерпение своего сердца, когда оно не слышит других сердец.