Его все называли сухарём. И это еще мягко.
Некоторые обзывали его моральным уродом, занудой, монстром... А то и сволочью.
Вот и я сегодня опять напоролась своей трепетной грудью в розовой блузке на это лезвие принципов:
- А вы что, действительно, отрабатываете часы, положенные на курсовое проектирование?
- Ну да - промямлила я.
- Всегда-всегда?
Я сочла за лучшее промолчать, обводя глазами строгий дизайн кабинета проректора по учебной работе Симакова. Сухаря...
А он - воплощенные непроницаемость и бесстрастие. Машина! Железо! С глазками-буравчиками. И преподает ведь кибернетику, не что другое.
Говорят, с женщинами у него ничего не получается. Детей нет. Одиночка.
Вот и на меня как на особу прекрасного пола он ноль внимания. Никакой игры глаз, ни одной молекулы теплоты, ни пушинки эротики или попытки комплиментов. Никогда! И ни с кем!
Это, конечно, уникум. И разве не урод? Красота для него - пустое место. Или сочувствие, понимание, что всем трудно, кризис, болячки и так далее… Нет, он на такое неспособен!
Я, как и все остальные, для него всего лишь исполнитель, рычаг. И сам он человек-функция: «У нас скоро аттестация вуза (через два года!!), у нас аккредитация…» А вы улыбаетесь - это во время аккредитации, с ума, мол сойти... И так далее. Иезуитство во всем.
Кретинизация – вот как это называется! Где жизнь в ее неописуемой полноте и блистающих красках? Где гармония души и тела, где улыбающаяся миру толерантность? Обаяние, где оно?
Вот такие крючки-футляры как Симаков и высушивают в людях все соки творчества, гамму чувств, целостности восприятия жизни! А сколько ему лет? Кажется, что триста, как черепахе Тортиле. И сутулый уже... Но по паспорту, говорят сорок с небольшим.
Всплыл в памяти пошлый анекдот:
Можно ли жениться в сорок с небольшим? Нет, лучше до сорока и с большим…
Фу. Обычно я не запоминаю анекдоты. Но тут со зла что-то всплыло. Видимо, моя короткая память решила помочь таким образом – чтоб сгладить мои переживания.
Ибо вышла я из кабинета Симакова пристыженная и размазанная. Как обычно… Никаких дополнительных часов мы не получим. И точка. Еще и виноваты во всём… "дисциплина, дисциплина"...
Секретарша в «предбаннике» дипломатично опустила реснички. Привыкла, что люди выходят от ее шефа как переевшие лимонов без сахара. А то и с категоричным желанием написать заявление об уходе...
Глядя на ее застывшую сфинксом крупную фигуру (отнюдь не модель, как у других начальников), я вспомнила, что как-то на новогоднем вечере она проболталась: мол, Константин Иваныч - убежденный вдовец (ну ясно, какая же нормальная женщина такой наждак выдержит?) и не раз его знакомили с будущими невестами самого разного калибра – от стильных аспиранток до полногрудых ухоженных матрон а ля-Мона Лиза, но тоже с высшим… Нет и нет! Не клевал! Ни на какие уловки...
«Надо принимать людей такими, какие они есть. И любить… – твердила я себе, идя по коридору, – ты же вроде христианка…»
Но Симаков не укладывался в обойму ближних и вызывающих даже слабое подобие любви. Никак… Он и любовь - понятия несовместные!
А одет как? В одном и том же бордовом пуловере и бледно-голубой рубашке – сколько я его помню, уже лет пятнадцать… Ужас! Да ему наплевать на всех! Карьерист! Труп, а не человек!
Подобные эпитеты сыпались на Симакова как из рога изобилия – абсолютно искренне и со всех сторон. И было за что: то он проверки затеивал - чтоб ни на минуту раньше занятия не кончали, то антиплагиат ввел, то планерки по субботам...
В одно из воскресений я попала в малознакомый мне район по квартирным делам.
Шагая по небольшой аллейке, в мартовских, уже предвесенних сумерках я догнала не совсем обычную троицу, которая не спеша двигалась впереди меня к подъезду многоэтажки по нечищенной наледи: мужчина помоложе вел опиравшегося на его руку невысокого щуплого старика, и вместе они катили перед собой инвалидную коляску с пожилой леди в меховом капоре. Бросилось в глаза, как бережно вел старика его спутник - с неподдельным уважением и бесконечным терпением.
Дама в коляске обернулась:
- Костя, а ты не забыл купить мне тауфон? У меня левый глаз совсем не видит...
- Нет, не забыл…
- А пустырник?
- Взял, взял. Не волнуйтесь, ради Бога…
- А что у нас сегодня к чаю? Печенье кончилось...
Тут вмешался старик:
- Клара, ну что ты терзаешь Константина – он всегда найдет, чем нас побаловать. И видишь, какую он нам нынче прогулку устроил! Подышали, весну встретили…
- Да, но это вполне нормально, что я волнуюсь, я же среди вас одна женщина! – не унималась царственно восседающая на кресле Клара. Голос ее подозрительно зазвенел.
- Всё хорошо, сейчас покушаем, выпьем цикория с тибетскими травами, послушаем концерт, я нашел фантазию ре-минор Шопена, как вы хотели…
Не может быть! Да это же сухарь! Батюшки светы! Какой голос, какая мягкость и нежность… Ничего себе!
Потрясению моему не было предела.
А кто же ему эти старые люди? Родители?
На следующий день я выяснила, что «сухарь» взял к себе отца и мать умершей жены. Еще лет восемь назад…
Больше было некому. Вторая-то их дочь на Дальнем Востоке...
Господи, ну прости меня злоязыкую! Прости - по суду любящих. Не таких, как мы...