Он воздвиг её необычность после того, как они остались одни в комнате и беседовали; он в кресле у окна, она - напротив, в двух метрах от него на диване, у стены.
- Не вставай, не надо включать свет, так лучше думается… - угадывает Она, его желание. – Включишь свет, и – всё! Всё что сейчас, в этот самый миг существует, - рассеется как облака, гонимые ветром.
- А я и не думал вставать, - быстро, не думая, отвечает Он.
Он врёт. Он хотел встать, включить свет и закончить это тягучее погружение в её пространство. Он чувствовал себя мухой попавшей в липкую невидимую оплётку источаемого ею вожделения.
От её предупреждения Он непроизвольно съеживается, как в это было всякий раз в детстве, когда его мать, также - не поворачиваясь, безошибочно угадывала его состояние: она не глядя определяла - он упал в грязь или ему разбили нос; знала, принёс ли Он двойку из школы или поссорился со своим лучшим другом.
Жалея его, как могла, объясняла, ему же, смысл поступков; объясняла с вывертом, с позиций его превосходства; в результате его “беда” становилась его достоинством и Он становился лучше, взрослее духовно - как ему казалось. Женщина призвана взращивать.
Он знал эту особенность женщин особенно остро чувствовать вранье, угадывать настроение на расстоянии, но всякий раз врал, стараясь убедиться в этом - проверить эту их способность угадывать, словно играл в бесконечную игру…
А вдруг? Вдруг не угадает, что тогда? “Мир изменится тогда, – заключил Он, - или это будет не женщина! – Смешно, - усмехнулся Он своей догадке: “или - это будет женщина, не способная любить!”
Такое смелое заключение его позабавило: “Точно!” – поразился Он, - “Ведь любящая женщина порабощает всего тебя, въедается в твой мозг, владеет твоими помыслами без остатка - всецело! Прочитывает до последней паскудной мыслишки, пошленького желания, движения рук, походки! - всё, присущее мне - становится её достоянием! - всё подвластно её ощущениям! ...Я лишь кукла в её руках... Она дарит наслаждение как яд. ...Медленно действующий яд, который порабощает; её любовь - фермент, что превращает меня с моими мыслями, меня со всеми моими потрохами в питательный сироп для неё!»
Вот оно, - вот разгадка! Вот, - он! - индикатор состояния, - вот признак того, как узнать: любит ли тебя женщина?! Её щупальца оплели меня полностью, мы - симбиоз. Всё моё - её! Любовь выстраивает эту липкую паутину.
...И его избранницы принимали игру, так как знали, что Он врёт, но не знали до какой степени! Их это разгадывание страшно увлекало, - как хищника увлекает подёргивание и сопротивление жертвы. Женщины терпеливо подыгрывали ему, словно смотрели спектакль и аплодировали его актёрской игре. Разжевывая и пробуя его на вкус. В этом была их жажда, их месть.
- Ты врёшь, как все мужчины, - я же знаю, что ты хотел включить свет! И мы тогда не договорили бы… Скажи, как понять, любит мужчина или нет?
- Это видно по его поведению… когда ухаживает, дарит цветы, встречает, ревнует… так, наверное... если ухаживает, то - точно любит! – явно придумывая на ходу, говорит Он, жестикулируя, и понимая, что пытается убедить самого себя…
Спектакль! Непрерывающаяся игра кошки с мышкой... - Она подхватывает его мысль, больше угадывая тот смысл, что Он от неё утаивает, чем веря в произнесенное:
- Ну, да! Может быть! Это так, да... Ухаживания - доказательство не совсем достоверное. Женщина может это принять, когда уверена, что её любят. Когда признался, и всё такое... Он дарит цветы, встречает… А как женщине это понять, встретив мужчину впервые? - влюбился он или нет? Тот щелчок...
- Ничего себе! Это ты применительно к себе спрашиваешь? Ты хочешь сказать, что все мужчины, как только увидели женщину, сразу влюбляются?
- А что, не так? Разве для этого нужно время? Для понимания нужен миг! - понять, твоя это женщина или нет? Линия соприкосновения угадывается интуитивно. Я думаю, любовь приходит и уходит сама, без нашего участия… Нет, мы учавствуем, но уже после... Мы не можем заставить себя полюбить вот сейчас, по указке...
Он нетерпеливо заёрзал в кресле, не зная, что возразить, но понимая, что ответ глубоко внутри его души, - трагичный и самоуничтожающий: скажи, выпустишь своё нутро, сдуешься как воздушный шарик - превратишся в сморщенную блеклую тряпочку... Как ответить на этот вопрос? Ведь много раз, встречаясь с женщинами на улице, он представлял себя в роли влюбленного в увиденную только что, без внешнего намёка, без надежды на взаимность - прошел и забыл! Но это не отменяло вспышки воображения: как он проживёт с ней долгую жизнь; фантазировал, какая она будет в минуты близости, как она будет встречать его дома, какие у них будут дети…
Он готов был любить первую встречную, если она не уродка и не старуха и уже загорался страстью, да! В своих фантазиях! Выходит, Она права! Боже, как Она обезоруживающе права! Любовь приходит сама, внезапно, вдруг - как озарение, как вспышка! И не угадаешь, как и кто тебе её наслал. И есть ли некто или нечто, ниспосылающий любовь? Мысль отняла силы, опустошила его. «Улыбающиеся голые мальчуганы, с пухлыми щечками, стреляющие с облаков кривыми стрелами в самое сердце? - он улыбнулся своему представлению, - глупость! Она отравила меня своими вопросами. Как всё глупо!»
- Что-то не так? Ты улыбаешься, - я не то сказала?
“Как она увидела в темноте, что я улыбаюсь?” – мелькнула мысль, Он подобрался в кресле. Неожиданная догадка про купидонов выручила. Мысль о том, что он готов любить каждую женщину подчиняясь похоти, что с каждой мог бы прожить жизнь, показалась ему чудовищно-приторной, оскорбительной для неё. Сознайся Он сейчас, скажи правду - не в тему; не в тему их, вдруг, возникшей многообещающей беседы; сказать ей он этого не мог, стало быть надо что-то соврать “во спасение” – подумалось ему.
- Купидоны стреляют своими стрелами… Вот поэтому, мы так неожиданно влюбляемся!
- Ты шутишь!... Скажи серьёзно, о чём ты сейчас думал? – капризно спросила Она, досадуя его попытке свернуть разговор.
«Вечно – так! – подумал он. - Начинаешь с женщиной рассуждать о чём-то, она сразу старается залезть к тебе в душу. Ей уже надо точно знать не только твоё мнение, а даже то, что ты сейчас думаешь! Вот она, причина отчужденности, когда мужики бегут из дома в гараж, на рыбалку - к чёрту! Куда глаза глядят! - лишь бы подальше, лишь бы не дать знать, «о чём ты сейчас думал»!
От этой мысли его обуяла злость: «К чему это всё? - думал он, - эти разговоры, выяснения значений каких-то истин? Мы же еще НИКТО друг для друга! Зачем приставать с пустыми расспросами? - желали-то другого! Хотелось-то, всего лишь молча и тупо обладать друг другом...»
Он пошевелился от нетерпения и тесноты тугих джинсов, провёл ладонью по затылку, ощутил испарину... «Уж, после! - Он отдышался, - после можно было бы и поговорить! Гм-м, женщина любит ушами. Вот уж - блин, точно! Но, вот ведь - подлость! - словоблудие вымывает страсть и уже ничего от неё не хочется! Чем больше они любят «своими ушами», тем меньше любим их мы другими местами! – ухмыляясь, скатился Он до пошленькой мыслишки».
Именно в этот момент, Он как-то враз ощутил, что ничего «такого» сегодня не произойдёт! Первое страстное желание - порывистое, молчаливое, лучезарное в глубине глаз и высохшее на подрагивающих губах, - сблизившее их, - прошло... Их встречный порыв, подвигший обоих на тайную встречу и ставший началом ностальгических воспоминаний, сбивчивых рассказов из прошлой жизни - всё, всё, - начисто уничтожено этой паузой в действиях, разговорами о любви, об отношениях, - пустым и ненужным трёпом; попытка полезть сейчас обниматься, прикоснуться к ней, - вот в эту самую минуту, когда уважение к бедам жизни и умиление пережитым вознеслось плотной стеной, вязкой завесой - весь этот липкий кисель потушил в нём пламя страсти. Сейчас, пытаться как-то перейти к близости, - выглядело бы отвратительно и пошло!
Его передернуло. Нельзя было доводить до такого: надо было сразу запечатать её рот поцелуем, заставить пить вино, жевать шоколад - что-нибудь, что помешало бы ей говорить! И не дало бы словесной шелухой заменить стремление к наслаждению, выветрить легкую дымку вожделения, разлитого в окружающем пространстве; не дать стереть скипидаром слов свежее, яркое, пахучее краской страсти живописное пятно пикантного сюжета.
«Теперь, только поговорить и осталось, - вяло, со скукой подумал Он. Сиди и ломай бесполезную комедию - рассуждай о Любви!»
* * *
На следующий день, в обед, Она увлекла его в гримёрку - пустующее проходное помещение с диваном у стены и двумя креслами около окон.
- Ну, и что ты хотел мне сказать? - игривой интонацией спросила Она, намекая на любезности с его стороны в течении рабочего дня.
- Ты сегодня отлично выглядишь! - рассматривая её, произнёс Он.
- Вот как? И всё? - Она явна была довольна произведенным впечатлением и теперь ждала продолжения.
Тёмное платье с прямоугольным вырезом на груди ладно облегало её прекрасную фигуру, внешне чуть утяжеляя развитые бёдра, а белая кофта с вырезом манила глубиной сокрытого.
В этот раз он поймал нужный настрой и не дал ей увлечь себя беседой. И хотя страсть еще не закипела в той степени, чтоб одурманить, стеснить дыхание и отключить осторожность, - он приблизился к ней вплотную, ткнулся носом в щеку, коснулся губами её губ, уголка рта, почувствовал тепло тела, вдохнул аромат её кожи. Она слабо ответила, внимательно наблюдая за его действиями. Это смутило его, но он продолжал и каждое его действие Она повторяла, раздевая себя вместе с ним: расстегнула молнию на платье, лишь только он к ней прикоснулся; сняла блузку. Он дотронулся до бюстгальтера и Она тут же расстегнула застежку; положил руку на бедро и Она тотчас же аккуратно стянула колготки. Процесс раздевания мог бы происходить и по указке: ему не требовалось прилагать усилий, изобретательности приёмов, фокусничать, отвлекать внимание или прибегать к насилию - достаточно было прикосновений. И вот Она стоит в той же позе, но без одежды - прекрасная живая скульптура девы-соблазнительности с картины Тициана. Его сексуальный опыт оказался ничтожным, нужно было изобретать что-то, но что? Сказалось извечное, почти генетическое, благоговение перед физической и нравственной красотой - он замер в оцепенении наслаждаясь зрелищем. Он мог еще прикоснуться к ней, провести ладонью по великолепно вылепленным формам, но перейти к близости оказалось бы пошлым и кощунственным кошмаром. Да и характер возбуждения оказался совершенно лишен похотливого воплощения мужественности...
- Ты прекрасна! Но что ты творишь со мной?
Она не ответила. Поняв пикантность ситуации, Она так же методично и спокойно оделась и ушла. Он оставался еще какое-то время на месте, ощущая в себе накатывающие волны стыда, восхищения, злости и восторга. Единственного, чего он не понял, это то, что Она никогда не простит ему этого пустого восхищения и своего сексуального превосходства. Сила её нерастраченной страсти укротилась бы бурей, а у него не накопилось и ветерка...
* * *
Переваливая через этажи лифт с шумом добирался до верхней точки, до шестнадцатого. Вибрации болезненной дрожью отзывались в панелях отделки, его болтало из стороны в сторону; он скрипел, издавая металлический скрежет и дребезг.
Тусклая лампочка внутри кабины, источала никотиново-желтый свет. Прячась за помутневшим оргстеклом, изрытым оспинами гашеных бычков, она скорбно взирала склеротическим глазом умирающей старухи на лысину одинокого пассажира. Мужчина стоял в углу кабины в полуобороте к разбитому зеркалу, дразнившему его множеством отражений слабо удерживаемых полосками липкой ленты.
Отраженьица дрожали от злобной лихорадки искалеченного временем подъёмника, исполняя каждая свой, заученный дьявольский танец.
В обрамлении тонкой жестяной рамки, как в клетке, в каждом живом осколке неподвижный и тихий пассажир выделывал комичные «па»; в каждом, билась отдельная, воображаемая жизнь: толпа «лысых» множилась, прыгала, наклонялась и поворачивалась синхронно музыке heavy metal. Они сбились в ладный ансамбль, дружно отбивали такт, но в то же время спорили и гримасничали меж собой, - такие похожие и разные, - выплёскивая весёлый бесплатный скоротечный спектакль пространству кабины. Лишь ей...
Пассажир не замечал дьявольской пляски отражений, его занимали другие мысли; мистика окружения, предметов, не занимали его; он не предавал этому значения; он уже был включен в другой жизненный спектакль, что предстояло отыграть. И он терпеливо стоял, дожидаясь шестнадцатого этажа.
Так стоят боксёры в углу ринга перед боем: разминая шею и плечи, подтыкивая себя по скулам, чтоб вернуть ощущения реальности, снять излишнее возбуждение...
Под расстёгнутой курткой мужчины виднелся дорогой полувер, спадающий на классического кроя джинсы; кепку он держал в той же руке, что удерживала ещё и плотный большой пакет, нагруженный продуктами; свободной рукой мужчина отирал большим клетчатым платком запотевшую шею и лысеющий затылок. На ботинках его кое-где прилип снег, поэтому вполне возможно было предположить, что мужчина вспотел от волнения, охватившего его, или быстрой ходьбы...
Нетерпеливо шагнув из лифта к двери квартиры, Он нервно распорядился блестящим ключом, шумно отпер дверь и скрылся в темноте коридора. Такая поспешность могла быть истолкована по разному, если бы эта квартира ему принадлежала. Накануне, он договорился о ней с приятелем.
Он расставил принесённое на столе и принялся ждать. Весенний день отцветал золотистым сухим закатом. С высоты шестнадцатого этажа далеко-далеко просматривалась линия горизонта. Отталкиваясь от мазута кромки, итальянская блеклая лазурь вечернего неба плавно переходила в насыщенный изумруд к зениту. Он засмотрелся на эту раскраску и подумал, что такое небо скорее сочетается с тёплым ласковым морем, чем с омертвевшей за зиму землёй. И там, далеко за горизонтом, есть и моря, и тёплые прогретые солнцем скалы, и шуршащий под ногами мелкий песок, и шелест волн, и радостные крики чаек, и красивые белозубые люди, преисполненные достоинства.
Он стоял так и мечтал, ловя звуки незнакомого жилища, готовый открыть дверь, если послышатся шаги. Периодически оживал лифт и недовольно пел на одной ноте, но вытянуть ре-минор до шестнадцати тактов не получалось. «Женщины всегда немного опаздывают. Да и мало ли какие дела могут быть? - подумал он, когда в очередной раз натужное ворчание лифта смолкло где-то в глубине дома и в продолжение раздались постукивания и лязг дверей.
Ему почему-то стало жаль себя. Итальянский закат, возбудивший мечтательное настроение никак не сочетался с обстановкой чужой квартиры. «Как в стойле на случку! Весь смысл в этом? - шептало пространство. - Будет удивительно, если она вдруг придет!» Усмехнувшись догадке, он отщипнул несколько виноградинок от большой кисти, похабно развалившейся на плоской тарелке посередине стола, и вновь отошел к окну. Приторно-сладкая мякоть обожгла горло. Закат уже отгорел. Чернильный занавес достиг горизонта, погасив небо. Город наполнился желтыми шариками уличных фонарей, светом проезжающих автомобилей и разноцветьем рекламы.
Он вновь представил её голой, стоящей напротив и почувствовал прилив желания, но нечто непостижимое царапало сознание, не давало сосредоточиться на сладострастии. «А ведь я тогда даже не прикоснулся к ней! Хотя, можно было». Её показная покорность - это вызов. «Да, да! Именно вызов! Броня. Не может быть вожделения к натурщице. В вызывающей наготе и красивости не может вопроса, это утверждение!»
Этот вывод ошеломил его своей простотой. Он не готов к поступкам, он не соответствует требованиям. Он не любим и не любит! «Она покорна и цинично откровенна, потому что видит меня насквозь, - подумал он, - но Она и щедра! Тратит себя. А я приготовился её растоптать за это. «Унеси меня к самому краю Вселенной!» - вспомнилась пафосная реплика из какого-то фильма. «Стол накрыл, квартиру снял, Шампанского купил - всё как для дешевой шлюхи!»
Его раздумья прервал звук лифта, что остановился именно на шестнадцатом этаже. Он вздрогнул, со скоростью света его мысли пронеслись вспять неразборчивой пиликающей скороговоркой, сомнения ушли прочь, волнение накатило удушливой волной. Мелкими, поспешными шагами он осторожно приблизился к двери, готовый открыть замок при малейшем намёке визита ожидаемой гостьи и заглянул в глазок. Соседка! Тёмной копной замерла у противоположной двери, копаясь в замке. «Всё! Хватит! - провидение подсказывало ему нужный ход, возвращая в привычные бытовые реалии».
Он не таясь прошел в кухню. Оторвав клочок оберточной бумаги, он достал из нагрудного кармана пиджака ручку и написал коротко: «Спасибо за помощь, старина! Будь здоров! В знак благодарности!», подсунул клочок под донышко бутылки, выложил ключ.
Лифт принял его охотно. Отраженьица разбитого зеркало смотрели на пассажира с явно выраженной печалью. Стоило одному обреченно вздохнуть, остальные переглядывались и тоже понятливо вздрагивали и вздыхали.
* * *
Он визрал на пейзаж за окном сидя в рабочем кабинете.
Запылённое стекло, в пожелтевшей пластиковой раме, уже давно разделило Его Мир на две неравные половины.
Его Первый Мир - комната, заполненная мерным гудением компьютерного вентиллятора, жарким воздухом и ожиданием беды, составляла всего лишь душный мирок, под названием - кабинет. В Первом Мире движение исключалось. В Первом Мире блаженно растеклась лень. Он смиренно удивлялся этому свойству Первого Мира, и не протестовал против него. Ему нравилось продиктованное ленное состояние. Казалось, время складывало крылья и останавливало полёт в этом Первом Мире и Он тоже опасливо замирал, боясь спугнуть спящее Время.
В Мире всё относительно - сомнений нет. Когда-то, давно учили, что автомобиль движется относительно дороги, а дорога с домом несутся вокруг земной оси, а Земля - вокруг Солнца, а Солнце с Землёй несутся в огромной Галактике, перемещаясь в уникальном танце, относительно... - перебирал он в памяти цветную мишуру обрывков школьных знаний, глядя на мир за окном...
За помутневшем стеклом, относительно Первого Мира существовал Второй Мир, что символизировал движение. И Второй Мир воспринимался им, как полная противоположность Первому Миру. В этом проявлялся великий принцип относительности. За стеклом перемещались люди, мчались автомобили, раскачивались на ветру ветви деревьев, стайками пролетали птицы, плыли облака; накрапывал дождь, растапливая фигурки людей, деревья и землю в набухающих, корявых потоках струй. По стеклу струи стекали вниз, меняя окрас и представляли всё происходившее за стеклом во Втором Мире калейдоскопом бесформенных цветных пятен; пятна возникали из дождевых капель резко, ритмично, закрашивали один цвет другим, наплывая и растекаясь, как джазовая мелодия, они раскладывали реальность Второго Мира в динамичное движение разнообразных красок и звуков, давая тем самым, понимание относительности бездействия и растекшейся лени в Первом Мире.
Ему нравилось ощущать всю грандиозную разницу двух разных его Миров. Он наслаждался самим осознанием существования Миров и относительностью этого осознания: ведь всё так и происходило до его рождения на свет, всё так же останется, не будь Его завтра на свете... Присутствуя физически, попеременнно в разных Мирах, он тосковал из Первого Мира по Миру Второму. Совместить в себе одновременно два Мира было невозможно. В силу их относительной разницы. Он страстно желал унести из каждого Мира лакомые кусочки и приспособить в каком-то третьем Мире, соревнуясь в этом с Творцом. Ведь он сам создан по образцу и подобию, так почему не уподобиться Богу по-настоящему, заимствуя главное - творить?.. Этот, вновь создаваемый Мир, он хотел назвать Своим, и понимал, что пока этого Третьего Мира не создашь, не получишь покоя. Он понимал, что тоска его - это тоска о неком идеале, создание которого требует сил; а прежде - уверенности и в том, что это возможно. От неопределенности, раздумывая над собственным бездействием, Он наблюдал за Мирами из глазниц своей спящей души.
Он представил, как всё будет выглядеть, если вдруг его не станет на свете, если неведомая сила сможет изъять его из этих осязаемых Миров. Он представил своё пустое кресло, гладкую пустующую поверхность письменного стола, чистые стены комнаты и дверь с металлической скобой ручки. Он прополз мысленно по потолку и добрался до плафона светильника. Внутри плафона ползала муха. Временами она переворачивалась кверху лапками, и вертелась тёмным потешным волчком на матовой поверхности плафона, жужжа крыльями, - вечная муха времени, признак движения и относительности миров. Поверхность потолка махрилась чешуйками краски, и угарно пахла. Наконец, взгляд его прилип к пластику оконной рамы, местами пожелтевшей от времени и табачного дыма; далее к рукоятке форточки, что тоже была закопчена и грязна от пота и жира хватающих её ладоней. Это всё останется стоять, как стояло и стоит при нём; лишь сиротливым жужжанием в матовом плафоне отождествит движение времени беспокойная муха, а за стеклом так же будут неслышно сновать люди, проезжать автомобили, качаться ветки и порхать воробьи.
Почему-то уже неделю нет солнца! Оно есть, незримо присутствует за плотным одеялом мерзлых, серых облаков. Солнце прочно закуталось несколько раз в мокрую серую вату, намотав её на себя и не желает показываться. ...Мысль петляла, а Он упорно пытался направить её на то, чтоб понять, как ему себя вести, чтоб выбраться из своего ленивого состояния. В какой-то момент времени он осознал, что в его относительные Миры вдруг пришла монотонность; что череда серых мёрзлых дней не оставляла надежды на относительность происходящего, - оно стало монотонным и безотносительным.
Если бы Он, по какой-то случайности, родился неделю назад, а умер сегодня, то в его представлениях земное существование, - в его последний миг, - осталось бы серым, сырым, промозглым и безрадостным чередованием дней, в которых ничего не происходит; Он ничего бы не знал о жизненных радостях; и не знал бы даже того, что Радость, - это блаженное состояние человека, - вдруг решила спрятаться за плотным одеялом сомнений - так же, как Солнце за плотным слоем облаков; тогда бы он не заходился в беспочвенном раскаянии, в жалости к себе. В существовании Радости он не был бы уверен.
Вот также, как он знал, что есть на свете Солнце, но временно скрытое от взора за плотной пеленой облаков, он отдавал отчет себе в своих желаниях - они скрылись за Его нерешительностью и пекли душу. Но, - они были! Желания окутаны облаками сомнений, как Солнце. И эти желания пробудила Она. По принципу относительности можно точно сказать что Она есть: как невидимая звезда обнаруживает себя отклоняя свет, так и Она осязаема в его желаниях...
Но где взять основания, чтоб верить Ей? Верить в то, что Она не обманет его желаний? И в этом тоже заложен принцип относительности? Тогда всё плохо... А если плюнуть на сомнения? Если их не брать в расчёт, а тупо грести вперёд, срывая цветы удовольствия, а там - будь что будет?! А что будет там? Там - забвение. Как можно отбросить всё, чем дорожил и надеяться на то, что можно вернуться назад и не потерять при этом веру в себя? Нет, тогда забвение и смерть... Смерть одной сущности и возникновение другой! А будет ли та, другая, так же привлекательна как предыдущая? Или это не имеет значения? Не может быть двух привлекательных сущностей? Да,.. да, - относительность не позволит! Если одна привлекательна, то другая непривлекательна точно! Относительность...