— Ну и как оно? — Данияр сидел на капоте своего "бьюика" и с интересом смотрел на нас обоих.
— А ты что тут делаешь? — Я была неподдельно удивлена.
— Луи позвонил и попросил вас забрать. Вот личным шофёром я ещё не нанимался. Ладно, мне не трудно. Всё равно к себе домой ехать. Так как всё прошло?
Я начала рассказывать, попутно демонстрируя фотографии на смартфоне.
— Вот зал приёмов. Ты бы его видел, Дань! Прямо Версаль и Петергоф в одном флаконе. Это мадам Тюроншо, пресс-атташе. А ведь и не скажешь, что ей шестьдесят, верно? Вот мы... дурацкое какое-то селфи вышло, это, наверно, из-за этих чёртовых каблуков. А вот господин посол толкает речь... — тут я замялась. Данияр хмыкнул, взял у меня телефон и начал листать фотки.
— Можешь не комментировать. Я вашу натуру знаю. Все нормальные люди на юбилее начальства пьют шампанское и расточают комплименты. И только твой муж ухитряется превратить всё в эротическую драму. А если бы там были камеры?
Камеры? О камерах я как-то не подумала. Хотя... это же просто кабинет... ага, кабинет помощника пресс-атташе. Мало ли, что через его руки проходит. Блин. Засада. Я обернулась к Дежанси с вопросительным взглядом. Он пожал плечами:
— Я в своём кабинете каждый угол знаю. И "слепые" зоны тоже.
— И это меня обвиняют в сексуальной озабоченности, — пробормотал Данька себе под нос, — ладно, поскакали. Предлагаю продолжить празднование юбилея мадам... как её там? Тюроншо. Предлагаю двинуться к вам и допить всё, что горит.
— Мне завтра к девяти на работу, — напомнил Луи-Армель, — и выглядеть надо прилично.
— Ты теперь в России живёшь, — усмехнулся Данияр, — давай, адаптируйся.
В почтовом ящике белело письмо. Дежанси удивлённо вздёрнул брови:
— Кто мне может писать?
Он открыл ящик, и в руки ему упал белый конверт из плотной дорогой бумаги с печатью в виде двух ключей. Отправителем значился его преосвященство Люсьен Дежанси.
Луи-Армель слегка побледнел.
— Откуда он знает мой адрес? Я не поддерживаю с братом никаких отношений.
— Отправил запрос в "Франс 2", там же знают, куда ты ушёл. А уж выяснить в посольстве твой адрес для епископа Святой Апостольской Католической Церкви, думаю, не проблема. Он же твой брат. — Данияр с интересом рассматривал конверт. — Ну, и что пишет его преподобие?
Луи-Армель надорвал конверт и вытащил письмо, написанное на такой же дорогой бумаге, причём от руки. Он пробежался взглядом по убористым строчкам на французском языке.
— Старый Гийом отошёл в мир иной. Люсьен пишет, он сильно сдал в последнее время и умер во сне. В возрасте ста двух лет. — Он помолчал. — Я не любил прадеда, да и не за что особо было, но всё же он мой родственник. Мир праху его.
— Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen*. — подвёл итог Данька. — Ну что ж... Пойдём, выпьем. И прадеда твоего помянем.
Данияр заскочил к себе за выпивкой, и через двадцать минут мы сидели в нашей небольшой гостиной, с бокалами в руках, и обсуждали письмо епископа.
— Учти, Луи, твой брат сдал тебя Гийому и не поморщился. Я бы внял предупреждению.
— Какому?
— Теперь у его преподобия развязаны руки. Пока Гийом Дежанси был жив, инквизитор не развивал бурной деятельности по твоему уничтожению. Может, видел, во что превратился твой прадед. Может, не смел перечить старику, тот, хоть и не жаловал тебя, но после трепанации перестал мечтать о твоей погибели. Но что-то мне подсказывает, что монсиньор Люсьен Дежанси после того, как ты улизнул от перстня, на тебя сильно зол. Он не дурак, в Конгрегации дураков нет. Он устроит на тебя охоту. Но... он не бьёт в спину. Он честно написал, что старый Дежанси умер. Всё остальное между строк. Будь начеку.
— Да что он мне сделает? — удивился Дежанси. — Приедет из Ватикана с отравленным стилетом? Как бы он ко мне не относился, десять заповедей никто не отменял. А он всё-таки священник.
— Ага, священник, натравивший своего прадеда на своего родного брата. Он инквизитор, Луи, ты вообще хоть что-нибудь знаешь о Конгрегации доктрины веры? Да, сейчас никого не жгут на кострах и не запихивают в "испанский сапог". Но в их запасниках есть куча удивительных штук, вполне способных достойно отправить тебя на встречу с Гийомом. Всё, хватит об этом. Просто будь настороже, если что-то почувствуешь... что угодно, любое... несоответствие... сразу дай знать. У таких, как я, с Конгрегацией особые отношения. — Данияр залпом допил шампанское и разлил по новой.
Проснулась я от странного, давящего чувства, словно мою грудь сковал невидимый обруч. Глотнув минералки (всё-таки вчера мы явно переусердствовали с возлияниями), я повернулась к мужу. Он спал, неподвижно лёжа на спине, лоб его покрывала испарина. Я осторожно прикоснулась к коже. Ледяная. Внутри меня начал расползаться душный, невыносимый страх. Что-то случилось, пока Дежанси спал, что-то произошло, и произошло буквально за несколько часов до того, как я проснулась. Я ещё раз тронула холодный лоб. Луи-Армель даже не пошевелился, всё так же лёжа и повернув голову чуть набок. Меня затрясло. Чёрт его знает, что там задумал его преосвященный братец, но что это дело рук Люсьена Дежанси, я уже не сомневалась. Он предупредил. Теперь он может со спокойной совестью напасть первым.
Дрожащими руками я схватила телефон.
— Даня? Разбудила?... Да, что-то не то. Не знаю... Но он спит как убитый, ни на что не реагирует, и кожа у него ледяная. Так не бывает... Что? Да, сейчас открою. Код подъезда помнишь?... Да-да, извини. Да, я жду.
Данька влетел в комнату буквально через пару минут, в чём был. Он пронёсся мимо меня и рухнул на колени перед спящим человеком, прижав свои пальцы к его вискам. Лицо его приобрело пугающее, недоброе выражение. Я стояла рядом, не зная, что делать. Данияр ещё немного посидел с закрытыми глазами, не отрывая кончиков пальцев от головы Дежанси, а потом со всем чувством сплюнул в пепельницу.
— Благослови господь твой сушняк. Ещё чуть-чуть, и всё, привет.
— Что с ним? — прошептала я, нервно теребя воротник футболки.
— Что-что? Всё, как я и предсказывал. Его преподобие пошукал в своих арсеналах и явно нашёл что-то стоящее. Времени нет. Твоему мужу осталось часов пять-шесть.
— Что? — У меня внезапно пропал голос. Перед глазами медленно закружились цветные пятна. Внезапно чьи-то руки меня сильно встряхнули. Данияр смотрел, и глаза его медленно заливало бешенство.
— Ты не вовремя решила изобразить кисейную барышню. Времени нет! Пойдёшь со мной.
— Куда? — Хотя я и так знала.
— Ты дура, да? Разум отказал? Короче. Будешь слушать меня и делать всё, что я говорю. Беспрекословное подчинение! Там... — он задумался на мгновение, — там я ориентируюсь не в пример лучше. Монсиньор ухитрился пробраться в туман. Этого стоило ожидать. От этой семейки стоило ожидать чего угодно. Ещё раз повторяю, беспрекословное подчинение! Никакой самодеятельности! Это место смертельно опасно для таких, как ты. А сейчас тащи верёвку.
— Верёвку?
— Исполнять! — в бешенстве заорал Данияр. Дежанси даже не пошевелился.
Ничего лучше длинных шнурков от кроссовок у меня не нашлось, но Данька лишь раздражённо отмахнулся:
— Сойдёт. Бери его руку, — когда я взяла в свою ладонь холодные пальцы, Данияр начал связывать наши запястья.
— Постоянный тактильный контакт, — пояснил он, — без этого нельзя. Так, теперь второй рукой бери мою, — он, помогая себе зубами, кое-как связал наши руки тоже. — Теперь глубоко вдохни, закрой глаза и... — Тут я почувствовала, как он с силой надавил мне то ли на сонную артерию, то ли ещё в какую важную для организма точку. Мир потемнел и закачался.
В себя я пришла в уже знакомом месте, затканном белым, плотным туманом. Ноги словно проваливались в вязкий, ватный кисель, но идти было можно. Видимость была практически нулевой, но Данька, свирепо сощурившись, смотрел куда-то в одну точку. Я поглядела туда же, но ничего не увидела.
— Ш-ш-ш, — он говорил еле слышным шёпотом, — тихо. Я его вижу. Ну надо же, а! Он не охотник, но как-то сюда пролез. Когда увидишь его, не удивляйся. Он покажется тебе полупрозрачным, он не может войти сюда полностью, но нам и того, что есть, много. И учти. Здесь идут к чёрту все законы физики. Здесь можно рукой разломить алмаз, но не смочь сжать пальцы в кулак. Он, скорее всего, будет здесь весьма силён. Выжигать мне в нём нечего. Придётся идти врукопашную. Но он притащил сюда какую-то дрянь из своих запасов, то, чем он сейчас тянет жилы из твоего мужа. Твоя задача любым способом отобрать у него эту вещь, отобрать и по возможности разломать или повредить. Усекла? Я не знаю, что это за штука, но поверь старому товарищу, это не какая-то куколка вуду или фотография, утыканная дротиками. Здесь что-то посерьёзней. Всё, радость моя, теперь осторожно, короткими перебежками вон туда, — он схватил меня за руку и поволок вглубь сплошных облаков.
И я увидела его. Полупрозрачную фигуру в католической сутане, чем-то напоминающую Ричарда Чемберлена в роли Ральфа де Брикассара. Он был старше Луи-Армеля, но очень похож на него, разве что чуть повыше и в волосах уже поблескивала лёгкая седина. Люсьен Дежанси стоял на белом тумане, опустив голову, и в руках у него было распятие. Только распятие это было угольно-чёрным, и от нижнего его конца вниз, куда-то в бесконечность уходил тонкий тёмный, пульсирующий жгут, словно свитый из коптящего дыма. Я обернулась к Даньке. Тот смотрел на крест, и лицо его было искажено такой дикой, звериной ненавистью, что я задохнулась.
— Саргемин! — Он выплюнул это слово, как самое чёрное ругательство, а потом шёпотом разразился такой бранью на русском, французском и татарском, что у меня даже рот приоткрылся.
— Что это? — Было ясно, что на чёрное распятие Данияр не рассчитывал.
— Одна очень мерзкая и опасная штука. Так, тихо. Всё потом... если выберемся. Ещё раз тебе повторяю: отбери у него эту дрянь. Хоть пальцы ему ломай, но отбери! Он держит её двумя руками, одной ему не справиться. Это шанс. Я попробую как-то его нейтрализовать, а ты выгрызи у него крест. Живым его здесь оставлять нельзя. Всё, заходим, — он посмотрел на меня вишнёвыми глазами, — если ты во что-то веришь, сейчас самое время помолиться.
Одним длинным жутким прыжком Данька оказался за спиной его преподобия. Меня буквально протащило по ватному туману, и я грохнулась на спину, когда Данияр остановился. Люсьен поднял голову и что-то негромко сказал по-французски. Я не расслышала его слов. Лицо его было спокойным и умиротворённым, окинув взглядом меня и обернувшись к Даньке, он снова опустил голову, глядя, как изгибается чёрный хлыст, выходящий из распятия. И тут началось.
Я никогда не видела, как убивают людей. Это было страшно. Данияр решил, видимо, подстраховаться, и фигуру священника залило багровое пламя. Один язычок его задел меня, и я зашипела от жуткой, непереносимой боли. Руку словно опустили в кипяток. Монсиньор тоже, казалось, испытывал явный дискомфорт, но только крепче вцепился в чёрное распятие, вытягивающее жизнь из моего мужа. "Отобрать! Отобрать, пока Данька сжигает его в своём пламени..." — тут уж не до обгоревшей руки. Но разжать пальцы его преосвященства оказалось делом не просто нелёгким. Оно оказалось невозможным. Будто вместо рук у Люсьена были намертво заржавевшие латные перчатки, все мои попытки раскрыть сомкнутые ладони ни к чему не приводили. Монсиньор, казалось, совершенно не сопротивлялся, он не делал ни одной попытки как-то защититься, и всё же стоял намертво, будто его ноги вросли в белый туман. "Ни фига, — прошептал Данияр, — так не выйдет... Попробуем вспомнить молодость... Я, знаешь ли, в отрочестве был тем ещё гопником." И настолько... неуместными показались мне эти слова, что я чуть было не прекратила свои бестолковые попытки вытащить из рук епископа чёрный крест. Вдруг голова священника запрокинулась: Данька, уже прекратив полоскать его в багровом огне, теперь методично сжимал горло, нашёл кадык и второй рукой внезапно двинул монсиньору в челюсть. Раздался клокочущий хрип раненого зверя, но пальцев брат Луи-Армеля не разжал. Он вообще оказался на редкость живучим, даже со сломанной челюстью и вырванным кадыком он продолжал косить глаза на распятие, словно ожидая какого-то сигнала. И у меня не было ни малейшей возможности разжать его пальцы.
— Отойди, — заорал Данияр, видя мои бесплодные попытки, — дай я. А ты давай, утюжь его как можешь. Хоть уши отгрызи, только отвлекай на себя. И поосторожней, эта скотина упёртая, как ишак. Давай!
Мне ничего не оставалось делать, как ополчиться на Люсьена Дежанси извечным женским способом: расцарапыванием лица. Спасибо, Данька, что заставил меня нарастить ногти, теперь это оружие было весьма кстати. Священник оказался не только живучим, но и вёртким, попасть пальцами в глаза оказалось тоже весьма нелёгким делом. До левого глаза я дотянулась и в ужасе наблюдала, как лопается и вытекает из глазницы бледная слизь. Эта картина, словно сошедшая со страниц низкопробного трэша, странным образом одновременно леденила кровь и оставляла равнодушной. Люсьен хрипел, мотал головой, но всё равно железной хваткой держал крест. И вдруг он дёрнулся, как от удара током, и издал нечеловеческий вопль. Я обернулась и замерла от ужаса.
Данияр, поняв, что просто так инквизитор не расстанется со своим артефактом, одним резким движением сломал тому руки. Вернее, просто оторвал кисти, и на их месте теперь красовались ужасные кровавые обрубки с торчащими костями. На белом тумане валялись две сцепившиеся кисти, и в них чёрный крест, всё ещё посылающий в невидимую бесконечность свой дымный след.
— Хоть так, — сплюнул Данияр и начал методично отламывать палец за пальцем. Зрелище было настолько отвратительным и жутким, что к горлу подкатила тошнота, и я поспешно отвернулась. В ушах стоял хруст ломаемых костей.
Люсьен Дежанси был всё ещё жив. С оторванными руками, с вырванным кадыком, выколотым глазом и сломанной челюстью, он всё ещё был жив и полз к Данияру, хрипло выплёвывая кровь. Данька не смотрел на него, всецело поглощённый ломанием скрюченных пальцев. Меня замутило. Но... Как наяву, передо мной предстало бледное лицо с закрытыми глазами и тёмной прядью, прилипшей к взмокшему лбу. Не знаю, какой котёл в аду мне уготован, какие черти уже извелись в предвкушении моего появления. Это только кажется, что переступить черту легко. Зажмурившись, я с силой наступила инквизитору на горло. Хрип перешёл в бульканье. Данька поднял голову и скривился от омерзения. В руках он держал чёрное распятие. Всё-таки он его выдрал.
— На, — он протянул его мне, — ломай. Я послежу за этим хищным мсье.
Распятие было скользким, холодным и каким-то жирным на ощупь. От одного прикосновения к нему я упала на колени, и меня чуть было не вывернуло наизнанку. Омерзение захлёстывало почти физически, будто у меня в руках был клубок свежевытащенных кишок. Распятие скользило в руках, словно угорь, пытаясь вывернуться, и я чуть не упустила его из рук. Содрогнувшись в последних спазмах, я закусила губу и с силой разломила чёртов крест. Раздался треск, как от электрического разряда, и вдруг меня отпустило. Я посмотрела на свои руки. Крест был переломлен пополам, и больше никаких жгутов из него не выходило.
Данияр облегчённо выдохнул и взял у меня обломки.
— Чёрт бы это всё побрал, — прошептал он, стоя на коленях. А потом вдруг с силой загнал больший обломок с перекрестием в пустую глазницу монсиньора Люсьена Дежанси. Тот дёрнулся и затих.
— Всё? — прошептала я, сглатывая едкую слюну. — Это... всё?
— Да, — прошептал Данияр, — успели. Если бы жгут исчез до того, как ты сломала распятие, Луи бы умер. Но мы успели... успели... — он вдруг осел на туман.
— Боюсь только, — его губы тронула горькая улыбка, — что это уже не имеет значения.
Я замерла, внутри против воли что-то задрожало.
— Даня... ты о чём?...
— Я пустой, — он растянулся на тумане и тоскливо посмотрел вверх. — у меня больше нет сил. Когда человек наполовину здесь, наполовину там, борьба с ним отнимает почти все силы. У меня даже огонь кончился. Боюсь, Юлёк, нам отсюда не выбраться. Я даже себя не смогу перенести, что уж говорить о тебе. Мужа твоего мы вытащили, вот только никто к нему не вернётся. Прости, — он закрыл глаза. — кажется, я убил больше народу, чем следовало... Прости меня... Я не рассчитал своих сил. — Он умолк и отвернулся.
* — Покой вечный подай ему, Господи, и свет вечный ему да сияет. Да упокоится с миром. Аминь. (лат.)
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/02/18/1800