Многие любят книги из библиотеки «Жизнь замечательных людей». Это понятно, человечество всегда интересовали судьбы и способности гениев. Однако во Вселенной все так премудро устроено, что наверняка и жизнь любого простого человека не менее ценна. Если гении оставляют после себя великие достижения, то простые люди оставляют память. По крайней мере, в сердцах родных. Видимо, эта память и есть та самая любовь, ради которой все имеет быть. Старшее поколение, передав ее, уходит. Я чувствую это остро.
Моя тетя Люба - хороший пример того, насколько имя может влиять на человека, на его судьбу. Это наверное не правило и не всем любам случается так любить. Но, может быть, она исключение или я выдумываю, как говорит моя мама.
При встречах со мной тетя Люба всегда оживлялась, озаряясь улыбкой, и прятала усмешку в уголке рта. Эта усмешка возникала сразу за всегдашним вопросом с тягучей деревенской интонацией: «Как ты живешь то, Саша?» И думаю, возникала из-за излишности вопроса, так как жилось мне всегда славно и тетя Люба это хорошо знала. Ведь папа именно с ней встречал меня с мамой из роддома. Она тогда ютилась с нами в небольшой комнате семейного общежития. Свое сердечное отношение к моему отцу она перенесла и на меня. Отец нянчился с ней тогда, когда сам не мог еще по хорошему выговаривать ее имя, а только «Юба».
В детстве я любил ходить в гости. Родственников у нас в поселке с годами собралось много и мне нравилось общаться с ними, разговаривать по душам. Они все такие разные. И когда я приходил в гости к тете Любе, в ее ухоженную квартиру без излишеств, она первым делом спрашивала: «Саша, кушать то хочешь?» и усаживала меня к столу. Угощала борщом, приготовленным ее мужем, дядей Валей. Никто в родне лучше его борщ не готовил. А в весенне-летний сезон она обязательно угощала меня салатом или окрошкой из свежих, выращенных собственноручно огурцов. Огурцы были большие, с пупырышками, с поросячьим хвостиком, всегда ароматные и хрустящие. И когда я уходил, давала парочку с собой. Тогда это было драгоценным подарком.
Она была очень похожа на свою маму, мою бабушку. Невысокая, скуластая, миловидная и простая. Но смуглая. Папа иногда говорил мне в шутку, что бабушка принесла ее в подоле из цыганского табора. В старой России цыгане постоянно кочевали, привнося в оседлую сельскую жизнь крестьянства освежающий ветерок далекой экзотической культуры. Табор они разбивали недалеко от нашего дома, на взгорке. На самом краю деревни. Но в сравнении с бабушкой тетя Люба была маловерной. Хотя никогда коммунисткой не была, в церковь не стремилась даже и тогда, когда это стало не предосудительно и в городе у нас появился свой храм. И очень вероятно, это ее условное отступничество во второй половине жизни было наказано ее теплокровным состоянием. Ее тяга к знаниям перегорела с замужеством, непоседа дядя Валя стал ее единственным светом в окошке. Из-за забот о нем она потеряла даже интерес к необычному, в конце концов, и к новостям. Она стала очень приземленной. Ее слегка интересовало, кто как живет из родственников и, еще меньше, из деревенских знакомых. Правда, что касается деревни, так тут она не была равнодушной. Наоборот, она, казалось, восставала всем своим нутром против ее радикальной отсталости. И демонстративно дистанцировалась. Так еще в старших классах, оставшись, как самая юная, в деревне, когда писала под диктовку неграмотной бабушки письма в поселок городского типа своим старшим брату и сестре, то категорически отказывалась писать о колхозе, о домашнем хозяйстве и не хотела упоминать ни о корове Нюрке, ни о рождении козлят…
Я не помню, чтобы за все долгие школьные годы во время моих посещений деревни в каникулы она хоть когда-нибудь приехала туда, хоть ненадолго. Я ни разу в жизни не сидел с ней под иконами в ее родном, очень любимом мною деревенском доме. Не хотела она оставаться и на Алтае под Барнаулом, на родине дяди Вали, куда он увез ее после женитьбы в Гданьске. Под Гданьском он проходил срочную службу в армии, а она приехала туда работать по контракту.
На Алтае она родила дочь. Но ей жутко не хотелось вновь зарабатывать трудодни в колхозе и управляться с собственным хозяйством свекрови. Кроме того, у здоровенной, хваткой свекрови был комплекс перед сыном, так как она оставила его мальчишкой на отца и ушла жить к другому. Теперь она сыну во всем потакала. Да и хозяйство ее было больше, чем у тети Любы дома, в глухой вологодской деревне. Где осталась в огромном деревянном доме одинокая мать. В общем тетя Люба потребовала от прекрасно чувствовавшего себя в Сибири дяди Вали уехать на Север, обратно к брату и сестре, поближе к маме. У дяди Вали была самая популярная в то время профессия - водитель автомобиля и он был коммуникабельным человеком, поэтому для него и с работой, и с общением никогда и нигде не было проблем. И он согласился переехать под Архангельск, в поселок бумажников. Куда тетя Люба в пятнадцатилетнем возрасте сбежала из деревни, чтобы нянчиться с дочкой своей старшей, незамужней сестры. Где потом работала на комбинате, получила комнату в общежитии, начала учиться в техникуме и который с легкостью бросила, отправившись за границу в поисках счастья.
Но и на Севере ее ждала судьба рабочей в тепличном хозяйстве все того же градообразующего целлюлозно-бумажного комбината. Из-за детей учебу продолжить она не смогла и, по словам моей мамы, пахала, как ломовая лошадь, с пяти утра и до вечера. Причем помимо работы в своей огромной теплице, где она выращивала до девяти тонн великолепных огурцов в год, она должна была заниматься побочными культурами и многочисленными погрузочно-разгрузочными работами. Из-за усталости, как я в начале тогда думал, во время застолий с родственниками, проходивших с удивительной регулярностью по выходным и праздникам, она набиралась спиртного сверх своих сил. И бывало, при отравлении, надрываясь от натуги, взывала: "Ой, девки!" и громко рехала, обняв унитаз.
Оказалось, у этой причуды кроме тяжелой работы была еще одна веская причина. Дело в том, что дядя Валя был видным, высоким мужчиной, крепкого сложения, с крупным прямым носом, с чувственными губами, ямочкой на подбородке и лихими вихрами. Ну вылитый американский актер Гэри Купер. Карие глаза его задорно искрили, он имел звонкий голос и то и дело похохатывал. И хотя большим умом не отличался, был хорошим специалистом, мужиком со смекалкой, своего не упускавшим, с юмором и неунывающим характером. За словом в карман не лез. Был азартен, разбирался в составах футбольных и хоккейных команд страны и следил за положением их в турнирных таблицах. Не курил, а вот выпить очень любил. Выпить с мужиками во время матча на трибунах, потусить, погорланить, это было его любимым хобби. В общем за все эти мужские качества нравился он женщинам. И постоянно то из-за них, то из-за вина попадал впросак. Было даже непонятно, чего он любит больше. Хотя, если честно, о пристрастии его к женщинам я узнал в первый раз от самой тети Любы. Однажды я встретил ее на центральной улице поселка. В полной истерике она кричала на какую то женщину, обзывала ее шлюхой, потом вцепилась ей в волосы и таскала из стороны в сторону, обещая в следующий раз убить, если та не оставит Валентина. «Убью, стерва! У него же двое детей!» - вопила она.
Особую же любовь дяди Вали к спиртному я наблюдал с детства. Хотя наши родные, как я уже сказал, в выходные по очереди устраивали гулянки, дяде Вале этого не хватало. Он обязательно надирался и на неделе. И не по вечерам только, а и днем, работая водителем на грузовой машине. В то время они жили с тетей Любой и дочкой в деревянном доме на первом этаже, в одной комнате небольшой коммунальной квартиры. Одно окно их комнаты смотрело во двор, второе на улицу. Я мальчиком иногда ночевал у них. И вот как то, хорошо помню, было уже темно, только тетя Люба уложила нас с сестренкой в кровать и с видимым беспокойством пошла смотреть в окно с уличной стороны, не едет ли дядя Валя, как комната наша осветилась ярким светом автомобильных фар. «О, черт приехал!» - с чувством воскликнула она. И почти одновременно с этим дворовая стена дома содрогнулась от сильного удара тяжелого грузовика. Раздался сигнал. Мы испуганно вскочили и выглянули в окно. Машина дяди Вали стояла упершись в стену с ярко зажженными фарами и продолжала пронзительно сигналить. Тетя Люба накинула шаль, одела боты и выскочила во двор. Распахнула дверь кабины. Оттуда вывалился скрюченный дядя Валя. И мешком упал на землю. Тетя Люба кое как подняла его и с упреками, костеря на чем свет стоит, потащила в дом. Лицо его было опухшим, глаза открывались, как у сомнамбулы. Он едва отмахивался свободной, обессиленной рукой и говорил заплетающимся языком: «Да ладно тебе. Чо ты-ы». В комнате, чуть переступив порог, тетя Люба его бросила. И он так и проспал до утра в фуфайке, в заляпанных грязью кирзовых сапогах, на животе, пуская слюну на домотканую бабушкину дорожку.
Чего только не предпринимала тетя Люба против пьянства и загулов дяди Вали. И к начальству в автоколонну ходила, и в милицию, и к самому начальнику обращалась. Ничего не помогало. Водительские права у него отбирали только на неделю. Ведь он со всеми был на ты, со всеми выпивал. Отличался щедростью, легко помогал на своей машине. В общем был свой в доску. Кроме того, он гнал качественный самогон, за которым к нему многие обращались по вечерам, в том числе и гаишники. Тогда по всему Союзу какое то время спиртное продавали только до семи часов вечера. Он же никому не отказывал и этого ему не забывали. Даже после введения государством строгого запрета на самогоноварение он продолжал гнать его без всякой осмотрительности. В конце концов, отчаявшись, тетя Люба просила воздействовать на дядю Валю моих авторитетных родителей. Они каждый по своему с ним поговорили. Папа долгое время после этого ходил мрачный. А моя неунывающая мама сказала тете Любе, что дядя Валя пошел в свою гулящую мать. Она ведь его бросила из-за любовников. Так что из него тоже получился ловелас, «это теперь твой Виктор Гюго и с этим ничего не поделаешь!»
Родственники перестали приглашать дядю Валю на вечеринки. Но он от этого не страдал вообще. По словам тети Любы, он постоянно спешил, у него вечно были какие то дела на стороне. То он собирался ехать в Архангельск, болеть за «Водник», лидировавший на чемпионате страны по хоккею с мячом, то шел с собутыльниками смотреть футбол, то помогал какому то начальнику строить гараж. Тогда же он имел обыкновение пропадать на несколько дней, иногда на целую неделю. Потом выяснилось, ведь шила в мешке не утаишь, особенно в таком небольшом поселке, как наш, что гулял он больше с продавщицами, поварами или с воспитательницами детских садов. У них были медицинские книжки и они обязаны были регулярно проходить медицинский осмотр. То есть был он предусмотрительным и удивительным образом всегда выходил из самых деликатных обстоятельств сухим. С работы его не увольняли и он, очухавшись, вновь садился за баранку. Мама тогда отлучила от него несколько молодых пассий и стала называть хитрым алтайским евреем.
Но со временем толи возраст взял свое, толи дядя Валя стал хитрее, толи дочери подросли и стали прибирать его к рукам, он все реже пускался во все тяжкие. Отучился на водителя первого класса и пересел на рейсовый междугородний автобус. Тогда я учился в соседнем городе и не редко ездил с ним. Мне было приятно разговаривать с ним во время дороги. Я даже ощущал гордость за своего дядю. Он в свою очередь стал относиться ко мне, как к взрослому. Например, когда я приходил к ним в гости, он угощал меня своим первачом. Первач был отменный. После двух стопок в голове было совсем ясно, а ноги напрочь переставали слушаться. В автобусе же мы говорили обо всем на свете. Помню, как то осенью в непогоду, он рассказывал про свою родину, про проливные дожди на Алтае, про низко стелющиеся облака и сильные грозы, от которых даже племенные колхозные быки приседают на задние ноги. С удовольствием рассказывал он и разные истории из богатой водительской практики. Одна из них особенно забавна и, по моему, очень красноречива.
Все общественные автобусы тогда обслуживались кондукторами женщинами. Обилечивать битком набитый автобус, целый день протискиваться в давке туда сюда, да еще работать по сменам, могли не все. Среди них попадались очень крепкие женщины. И вот однажды где то на лесной трассе что то случилось с львовским автобусом, двигатели у которых были сзади. Дядя Валя вышел, открыл капот. Вода в радиаторе кипела. Он понял, что сломалось что то серьезное. И, не видя подошедшей сзади кондукторши, в сердцах по-мужски сказал: «Вот и по..бемся!» На что услышал из-за спины вопрос: «А если увидят?!»
Потом кореша начальники зарекомендовавшего себя дядю Валю стали отправлять в командировки за новыми машинами и за дефицитными запасными частями. Снабженцы в Союзе были самыми пронырливыми, умели хорошо подмазать. Тогда бытовала поговорка: «Не подмажешь, не поедешь». Язык у дяди Вали был подвешен хорошо и он тоже знал, как подойти к нужному человеку, поэтому всегда привозил то, что было надо. Тогда приключилась с ним еще одна памятная история. Он ездил в Москву на автомобильный завод имени Лихачева, получать машину. Пока не дошла очередь, решил погостить в семье у закадычной в прошлом, деревенской подруги тети Любы. К первому ужину, как в таких случаях было принято на Севере, он захватил бутылку «Столичной». Но и при наличии большого холодильника добрые хозяева ничего не поставили на стол. Сидели постные, рассказывали гостю, как все дорого в столице. Дядя Валя смекнул и быстренько смотался в соседний гастроном. Где помимо прочего взял палку дефицитной в провинции колбасы и устроил роскошное застолье. Хозяева удивились его щедрости и разворотливости, но во второй вечер история повторилась. Вдобавок ему, освободившемуся в обед, дочь старшеклассница не открыла квартиру, сказав через дверь, что родители велели ему дожидаться их на улице. Так он и бродил вокруг дома все пять часов. А на завтра перебрался в гостиницу. Интересно, что потом эту бывшую старшеклассницу взял к себе на работу секретарем-референтом «обожаемый» россиянами Анатолий Чубайс.
Дядя Валя вскорости сел на новенький КАМАЗ и много лет колесил по городам и весям. И так привык за свою жизнь давить на педаль газа, что делал это теперь и по ночам во сне. Одеяло постоянно сползало и тетя Люба жаловалась на него. Потом взяла для себя второе одеяло. Но и его он цеплял и стягивал. В конце концов она перешла на другую кровать. Это было у них сравнительно счастливое время. Они оба много зарабатывали. Тетю Любу признали одной из лучших в тепличном хозяйстве, она получала дипломы и награды с всесоюзной Выставки Достижений Народного Хозяйства - ВДНХ - и большие денежные премии. Съездила по профсоюзной путевке за границу, в солнечную Болгарию. Помнится, привезла нам всем подарки, душистое масло розы и розовый ликер. Была очень довольна. В этот же период они с дядей Валей построили огромную дачу, сруб которой набрали из бревен, толщиной которых он хвастался перед всеми. Родственники называли их дачу сибирской усадьбой. И была тогда, казалось, только одна недолга, тетю Любу постоянно мучили головные боли, ее кровяное давление зашкаливало. Она стала жаловаться на врачей, на плохое лечение, на плохое обслуживание. И что бы не случалось, винила кого-то другого.
Между тем девочки их выросли. Старшая похожа боевым характером на отца. Она начальница. Младшая похожа на тетю Любу и тоже, несмотря на образование, всю жизнь пахала физически. В свою очередь и у них выросли дети. По одному. Сын у младшей предприимчивый, как дед Валя, у старшей дочь внешне похожа на бабушку, но характером полная противоположность ее.
Из-за алкоголика Ельцина и его яйцеголовых приспешников в лихие 90-е, чтобы выжить, дядя Валя продолжал крутить баранку, будучи пенсионером. Последнюю пассию его звали Катей. Она очень хотела, чтобы он переехал к ней. Она даже купила квартиру своей престарелой маме, чтобы освободить для него место. Но этому не суждено было случиться.
Я не знаю, за прегрешения ли свои, заслуги ли, но тетя Люба незадолго до своей тихой кончины во сне у себя дома, видимо, в первый и единственный раз в жизни исповедовалась и причастилась в церкви, а никогда не бывавшему в церкви дяде Вале задолго до кончины тети Любы во время дорожной аварии защемило нижнюю половину тела в его любимом КАМАЗе и умер он от болевого шока и потери крови, невызволенный, на месте, где-то совсем далеко от дома…