Я эту девочку в фонтане искупаю.
Я на асфальте напишу ее портрет.
И что мне ночью делать с ней – я тоже знаю.
Я думал так, когда мне было 20 лет.
А. Новиков. Слова из песни.
Абитуриент, Дима Лапин, сворачивал постель и собирался домой.
– Что же я, такой умный, чтобы шестерых обскакать? – резонно говорил он.
– Надо было в Абакане в лесной техникум поступать. Там моя матушка завхозом.
– Лучше не придумаешь, – говорю я. – Как это в песне? Под крылом
самолета о чем-то поет…
– Зеленое море тайги, – закончил куплет Дима. – Не факт, что синее море лучше.
– Красное море – тоже ничего себе. – Это дело вкуса.
– Я в смысле утонуть…
Лапин был романтиком. В нежном возрасте все двери открыты и любой курс
ведет в светлое будущее. Отрок из Абакана часто донимал меня своими вопросами:
– Андрей, ты в Японии был?
– Был.
– Как там, в Японии?
– Нормально.
– Императора видел?
– Не, не довелось.
– Скажи чего-нибудь по-японски.
– Охаё годзаимас.
– Что это?
– Доброе утро, по-ихнему.
– Ух ты! – восхищался Дима. – А правда, что в Америке негров лупят почем зря?
– В основном, по морде. Это у них любимое занятие…
– А в Корее собак жрут?
– Жрут.
– И ты ел?!
Диме не повезло, он не прошел по конкурсу. Конкурс на радистов был
запредельным – семь человек на одно место.
Я искренне сочувствовал Лапину. Тем более, что мое вступительное
сочинение было списано у него. Лапин из трех вариантов выбрал проходную
тему: «Друзья и враги Семена Давыдова». Я тоже, потому что напрочь забыл
«Как закалялась сталь» и понятия не имел «Кому на Руси жить хорошо».
К тому же, я был переростком, а Дима – вчерашний школьник со свежей головой.
Я уложил «Поднятую целину» в три страницы, Дима исписал четыре листа.
Результат оказался зеркальным – мой опус потянул на четверку, а Димке вкатили
трояк.
На экзаменах мне везло. К тому же я умел хладнокровно пользоваться шпаргалками.
Есть такая байка.
До экзаменов осталось три дня. Внутренний голос: «Гуляй, студент!»
Два дня до экзаменов. Внутренний голос: «Гуляй!»
Завтра экзамен: «Учи шестой билет!»
Выучил.
На экзамене вытянул убойный тринадцатый.
Внутренний голос удивлённо: «Ни фига себе!»
Помню, на госах по ВМП попался мне тринадцатый билет. И в нем задание:
«Объяснить принцип работы изделия «УХЗЧ».
Дежурный, Рома Соколов, подвесил на доске лист ватмана со схемой УХЗЧ.
Точно знаю – этого плаката я в жизни не видел и что такое УХЗЧ – понятия
не имею. Горький итог пропущенных занятий.
На схеме было три десятка радиоламп, причудливо завязанных между собой.
Слева, под красной стрелкой, надпись: «Вход», справа, в конце схемы, «Выход».
Спросил у Соколова:
– Что это за фиговина?
– Усилитель хрен знает чего, – расшифровал аббревиатуру сообразительный Рома:
– «Шпоры» нет. Нашим преподам наверняк завалишь. Выходи на майора.
Я загрустил и начал прикидывать, как найти выход из этого входа.
Кроме родных преподавателей, экзамены принимал специально
приглашенный майор из штаба флота. Я дождался, когда он освободится
и по-военному отрапортовал:
– Товарищ майор, курсант Абинский к ответу готов!
Потом уверенно начал:
– Сигнал, со входа прибора УХЗЧ, через разделительный конденсатор С1
поступает на управляющую сетку лампы Л1 и далее…
По радиотехнике я имел заслуженную пятерку. Поэтому в лабиринте схемы,
через дифференциальные цепочки и ламповые каскады, благополучно добрался
до финиша с надписью «Выход».
Майор одобрительно кивал головой, затем ткнул очками в классический
ромб диодного мостика:
– Вопрос на засыпку – для чего служит выпрямитель?
– Выпрямитель нужен, чтобы выпрямлять.
– А детектор?
– Чтобы детектировать!
Пять баллов, как с куста! До сих пор не знаю, о какой схеме, какого прибора,шел разговор. Загадка века.
***
Дима Лапин уложил в чемодан мой «Зенит» и придавил крышку коленом.
– Дальше положишь, поближе возьмешь, – философски заметил он.
Фотоаппарат я продал Лапину две недели назад. Из вырученных денег у меня
осталось три рубля и жалкая кучка мелочи.
– Провожу тебя на вокзал, – сказал я.
– Не стоит, мне и так хреново.
– Не дрейфь, студент, уезжать всегда легче, чем провожать.
– Кому как, – с кислой улыбкой ответил Лапин.
Он был прав. Я оставался во Владике со статусом курсанта мореходки, а бедный
Димка возвращался в родной Абакан на щите. Се ля ви, как говорят французы.
– Искупаться не хочешь напоследок? – спросил я Лапина на Посьетской.
– Нет, я, кажется, и без того перекупался.
Димка обычно готовился к экзаменам на берегу. Однажды он задремал
и его физиономия приобрела контрастный цвет. Левая щека была девственно
белой, правая – ярко красная, поджаренная августовским солнцем.
– Перед дальней дорогой не грех подкрепиться, – намекнул я на траверзе
пельменной. – С тебя прощальный банкет, с меня – плачь, слезы и добрые пожелания.
Дима не возражал. Его мысли были далеко.
– Две по три в одну, – заявил я на раздаче. – Со сметаной.
Пока Дима расплачивался, я купил в углу заведения два стакана портвейна.
– Я вообще-то не пью, – сказал Дима.
– Мы не пьем, мы лечимся, – говорю я, – и не чайными ложками,
а гранеными стаканами.
– Ладно, под пельмени можно, – согласился Дима. – Пельмени – лучшая
еда у нас, в Сибири.
– И закуска тоже.
Потом мы долго стояли на перроне. Нагретый солнцем зеленый вагон потрескивал,устало вздыхал и готовился в дальний путь.
– Приезжай на будущий год, – сказал я Димке. – И подружись с грамматикой.
– А это кто? – спросил он и полез в вагон.
Поезд тронулся.
У меня были другие планы. Я собирался вернуться на Сахалин, уволиться
из пароходства, а главное, попрощаться с друзьями и подружками.
К сожалению, мой оптимизм подкреплялся только мятым рублем в кармане
застиранных джинсов.
Будущий писатель, Михаил Веллер, в студенческие годы, на спор, добрался
из Ленинграда на Камчатку без гроша в кармане. Я был немного богаче, но что
плохо – отнюдь не еврей.
«Летайте самолетами аэрофлота!» – приглашала реклама на здании
у вокзала. Чем же еще летать? Других самолетов просто не было. Однако
воздушный лайнер мне был заказан – цена билета превышала мой капитал ровно
в тридцать два раза.
Легкомысленный мореплаватель Крузенштерн назвал Сахалин
полуостровом. Если бы он не ошибся, я бы поехал в Холмск на крыше вагона
или попутным товарняком. Теперь мне оставалась только одна дорога – морем.
В морвокзале я изучил расписание рейсов и выяснил, что завтра в Холмск
отбывает пассажирский лайнер «Оха». Оставалось добыть на него бесплатный
билет. Не мы ли моряки?! В кассе я предъявил удостоверение матроса и был
послан далеко – в отдел пассажирских перевозок. Там седой дядя в капитанской
форме сказал:
– Иди в трансфлот, сынок, принесешь отношение.
Я пошел, взял какую-то бумажку со своей фамилией и вернулся к капитану.
– Билетов нет, кончились, – с деланным сочувствием заявил он. – Только
что отдал последний. Сам понимаешь, сезон отпусков…
«Какого чёрта было гонять меня в трансфлот?!» – подумал я, а вслух сказал:
– Мне бы только билет, даже без каюты. Согласен на стоячие места.
– Это никак нельзя, – отмел мое предложение кэп. – А если форсмажор или
хуже того – кораблекрушение? Вдруг тебе не хватит места в шлюпке?!
– Я хорошо плаваю.
– Ты-то может и выплывешь, а меня посадят!
Разговор был окончен.
***
Наступило завтра. На пассажирском причале, у низкого борта «Охи»,
суетилась толпа провожающих. Патлатый чувак с гитарой пел под Хиля:
Так провожают пароходы,
Совсем не так, как поезда…
Шум, гам, прощальные поцелуи, обещания писать. Матросы убирали
крысиные щитки и травили шпринги. Подошли два буксира.
«Комсомолец Евданов», – загремела команда буксиру. – Оттяните «Зину
Портнову»! Соседний пароход мешал отшвартовке лайнера.
На трапе командовал толстый пассажирский помощник. Своим животом он
перегораживал весь проход. Рядом с ним скучал милицейский сержант. Шанс
попасть на судно был нулевой.
Я в тоске слонялся вдоль борта в надежде увидеть на палубе знакомое
лицо. И увидел. Не сразу вспомнил, как его зовут, поэтому заорал:
– Карифан!
Карифан оглянулся, узнал меня в толпе и повис на планшире.
– Во, дела! Ты чё тут?
– В Холмск мне надо. Выручай, друг!
– Давай сюда! – крикнул матрос и протянул мне руку.
В одну секунду я перемахнул через фальшборт.
– Жди меня после швартовки, – сказал моряк и побежал на бак.
На всякий случай я выписал противолодочный зигзаг, чтобы затеряться
в толпе пассажиров.
Буксиры уже разворачивали судно на кормовых продольных. Так я оказался
на лайнере на правах морского зайца. А у зайца, как известно, никаких прав нет.
Зато высадить меня на ближайшей станции уже не получится. Пароход – это тебе
не электричка.
Мой карифан называл себя Сима. До этого мы встречались два раза.
Однажды, я томился в очереди у кассы пароходства, чтобы получить
«бичевские» – небольшие деньги за две недели резерва. Зажав в кулаке тощую
пачку «рыжих», я услышал:
– Карифан, одолжи трояк.
Обычная просьба обычного «бича». Мне в ухо дышал потрепанный дядя,
лет около сорока. Рыжая щетина на его скулах росла кустиками. Он сильно
смахивал на Паниковского.
– Держи, – я легко расстался с тремя рублями.
– Спасибо, кореш, – Паниковский блеснул золотой фиксой и исчез.
Вечером я встретил его за столиком у пивного ларька.
– Швартуйся сюда, угощаю, – сказал Паниковский и подвинул мне
запотевшую кружку. У него была довольная физиономия сытого кота.
– Свежак?
– Только что, – ответил он. – Я Сима. Или Сашка. Как тебе больше…
– Андрей. Очень приятно.
– Бичуешь?
– Угу.
– Я тоже.
Потом я принес еще две кружки. Сима благодарно кивнул и сказал:
– Давай за Яшку. Не чокаясь.
– Что это с ним?
– Мент его застрелил, зараза! Аккурат здесь.
Яшкой звали старого ободранного козла. Жил он на улице Морской
и спускался сюда разговеться пивком. Пиво закусывал брошенными окурками
от сигарет. Кто-то привязал козлу лоскут тельняшки вместо галстука и Яшкина
бородатая морда выглядела импозантно. Была у него и морская фуражка,
«мица», но он скоро потерял ее по пьяне.
Яшка пристрастился к угощению и, если
на него не обращали внимания, напоминал о себе, боднув кого-нибудь в зад.
И однажды нарвался на пьяного милиционера.
– Жаль Яшку, – сказал я, – добрый был кореш, хоть и козел… А что мент?
– Сбежал, падло. Больше он сюда не придет.
Так я познакомился с карифаном Симой.
***
Трусливо оглядываясь, я затесался в группу пассажиров. Это были моряки.
Водоплавающих легко вычислить в любой толпе. Нормальные люди стоят ровно,
сдвинув ботинки. Моряк, даже на твердой земле, ставит ноги на ширине плеч.
Наконец появился Сима. Он издали помахал мне рукой и провел вниз,
в свою каюту. Каюта была крохотная, но с двухярусной кроватью и узким диваном.
– Прыгай наверх, – сказал Сима. – В коридорах не светись, реклама нам ни к чему.
– Сигарет мне купи, – попросил я и протянул Симе последний рубль.
– В столе возьми пачку, – отклонил мою руку благородный моряк. – С ноля у
меня вахта. Пойду пока к чумичкам, забубоню малость.
Я мало что понял из его тирады и остался в одиночестве. За переборкой
ровно гудела машина. Судно плавно качалось на встречной волне. Сима, однако,
скоро вернулся. И не один.
– Андрюха, уступи девушке место. Она поедет с нами, – сказал Сима. – Если
что – вот ключ. У меня есть второй.
Сима захлопнул дверь с обратной стороны.
Девушка была красивой. Пухлые губы, большие синие глаза, мальчишеская
стрижка. Остальную фигуру скрывало мохнатое пончо с зелеными и красными
разводами.
– Лиля, – сказала девушка.
– Андрей, – ответил я.
– Ты здесь матрос?
– Нет, заяц, безбилетник, – честно признался я, вставая с дивана.
От нее сильно пахло цветами.
– Куда это он? – спросила Лиля и кивнула на дверь.
– Забубонивать к чумичкам.
– Где это?
– Если б я знал…
Перед зеркалом девушка выбралась из пончо и поправила волосы. Черная
водолазка плотно облегала ее фигурку. Золотая цепочка спускалась
на маленькую грудь. Джинсы трещали на узких бедрах. Гибкая стройная кошечка.
Кошечка отпахала путину на плавбазе «Кооперация» и теперь
возвращалась с экипажем в порт Невельск.
– Угодила здесь в третий класс, – сказала Лиля. – В каюте одиннадцать
мальчиков и все курят. Уж лучше я с вами, по-человечески. Угостишь сигареткой?
– Силь ву пле,– я протянул ей пачку «Опала» и зажёг спичку.
– Мерси. Парле ву франсе?
– Где там… Выпивал с французским моряком в японской чайхане.
– Говорят, французы заводные ребята.
– К тому же едят воробьев и лягушек.
– Б-р-р-р! – сказала Лиля и добавила: – Зверски хочу есть. Проводишь даму
в ресторан? У нас прощальный банкет для экипажа.
– С нашим удовольствием, – сказал я и достал из кармана неразменный
рубль. – Угощу тебя газировкой.
– А зайцу – салат из капусты?
– На капусту не хватит. Я буду смотреть на тебя.
– У нас все схвачено, за все заплачено, – засмеялась девушка. – Обещаю
тебе массу вкусных впечатлений.
Она приподняла локоть и я смутился, нечаянно коснувшись рукой ее твердой груди.
***
В ресторане было шумно, дымно и весело. На эстраде, под картонными
пальмами, в брызгах света от зеркальных шаров, играл джаз-банд. «Ай римбер зэт
джулай морнинг!» – пел артист в ковбойской шляпе. Он высоко задирал
гриф электрической гитары и отчаянно терзал вибратор.
Три длинных стола занимал экипаж «Кооперации». Многие рыбаки были
в морской форме с золотыми погонами. Бисерные японские галстуки сыпали
искры на хрусталь бокалов. Нашлись свободные места и мы с Лилей устроились рядом.
– Андрей, мой братишка, – представила меня девушка ближайшим соседям.
Ассортимент закусок был впечатляющим. Наверное, в провизионке не осталось
снеди, которой не было бы на столе. Пир богов для нищего студента. Из напитков
– ледяная водка и вино из провинции Шампань. Пил я мало, зато много ел. Салат
из свежих крабов, приготовленных на морской воде, бутерброды с красной икрой
на желтом деревенском масле, креветки и медведки в обрамлении благородных
маслин. Под аплодисменты принесли дымящийся шашлык.
Рыбаки сразу забыли, как меня зовут и стали обращаться запросто:
– За тех, кто в море, братан!
– Ешь, пей, водяры не жалей!
– Не откушаете ли чилимов, братишка?
– Извини-подвинься, брудер, – сказал могучий амбал, пробираясь к своему
креслу.
– Это Бедарев, – сказала Лиля. – Он бывает опасен.
Я не раз общался с разудалыми рыбаками и был несколько удивлен их светским манерами.
– Галантерейное обращение, – сказал я Лиле.
– Еще не вечер, – ответила она загадочно.
Потом много танцевали и тост следовал за тостом. Пили за капитана,
за рыбацкий фарт, за то, что рыбак – дважды моряк, за прекрасных дам, за сайру,селедку и траловую лебедку.
Лилю часто приглашали на танец и она не отказывала никому. Старший
помощник кружил ее в вальсе. Получалось у них красиво. Я ревниво смотрел на
парочку и жалел, что рядом не я. Потом Лиля позвала меня на дамское танго.
В танце она была воздушной, легко угадывала ритм и в финале грациозно упала
мне на руки. Публика одобрительно захлопала в ладоши.
– Ты классно танцуешь, братишка, – похвалила меня девушка.
– Это из детства. В младенчестве я посещал балетную студию. И даже
танцевал партию Ваньки в «Докторе Айболите».
– Ух ты!
– Ух – я!.
– А кто была Танькой?
– Танька Ивченко, самая худая девчонка. Я мог поднять ее на руки.
– Надо же! Матрос Андрейка – балерун! Как это тебя угораздило?
– В балет друг затащил. Там были красивые девочки.
– Да, это у тебя из детства, – засмеялась Лиля, – способность нравится девочкам.
– Талантливый человек, талантлив во всем, – скромно признался я.
Лиля нежно сжала мне руку и я понял, что погиб.
– Вы очень похожи друг на друга, – сказал подвыпивший Бедарев, когда мы
вернулись к своему столу.
– Как две сардины, – ответил я.
– Обидишь сестренку, самолично набью тебе морду! – хмуро пообещал Бедарев.
Видимо, вечер уже наступил. Рыбаки здорово надрались. Пили водку
стаканами, окурки тушили в салатах, вспоминали старые обиды и не стеснялись крепких слов. В дальнем углу назревала потасовка.
– Драку заказывали? – спросил я Лилю.
– Пойдем отсюда, – сказала она и спрятала бутылку вина в сумочку.
– Ничего интересного уже не будет.
Мы ушли по-английски, не прощаясь. У двери я оглянулся. Здоровенный
амбал целился графином в голову своего соседа.
– Это Бедарев, – сказала Лиля: – Он всех бьет.
***
Каюту мы нашли не сразу. Пассажирский лайнер, это целый город
со своими улицами, перекрестками и тупиками.
В каюте Лиля вынула из сумки бутылку шампанского и толстую ученическую тетрадь.
– Мои лучшие стихи. Любишь поэзию?
– Очень! – соврал я. – Особенно под рюмочку.
Я раскрыл тетрадь и прочёл наугад:
Краплет дождь, чернеют тучи,
Влажный воздух ловит звук –
Парохода бас могучий,
Каблучков спешащих стук…
– Как тебе это? – перебила меня Лиля.
– Недурственно. По-моему, это Цветаева.
– Н-у-у-у… изволь дальше.
Кто-то парус поднимает,
Путь в тумане волн далёк.
И мерцая, грустно тает
В черном море огонёк…
– Не, это не Цветаева, – блеснул я эрудицией. – Это Капутикян!
Лиля расхохоталась:
– Эх, Андрюшка, Сильва никогда не писала про море.
– А кто ж сочинил «Белеет парус одинокий»?!
Это ее взорвало:
– Я тебя задушу! Своими руками! Это стихи Гурченко.
– Которая жена Кобзона? Я ее видел живьем. На концерте в Магадане.
– Гурченко – это я.
В эту секунду мигнул и погас свет. Чух, чух, буммм! – послышалось из
машинного отделения и двигатель остановился. Повисла жутковатая звенящая
тишина. Было слышно, как за бортом плещутся тяжелые волны. Качка усилилась.
Мебель ожила и начала подозрительно скрипеть.
– Пароход разворачивает лагом к волне, – загробным голосом сказал я
– Уже трещат стрингеры, стонут пеленги и ломаются юферсы! Слышишь?
– Жуть! Ты это придумываешь специально, чтобы меня напугать?
Где-то послышался глухой удар.
– Вот! Уже рухнула грот-мачта, – сказал я. – Пора одевать чистые тельняшки.
– Ой! А до земли далеко? – спросила Лиля и подвинулась ближе ко мне.
– Не очень, – говорю, – примерно с километр.
– В какую сторону?
– Вниз!
Лиля стиснула мою ладонь и спросила тревожным шепотом:
– Мы не утонем?
– Не бойся, я с тобой, – сказал я и привлек девушку к себе.
От запаха ее волос у меня закружилась голова. В полной темноте наши
губы легко нашли друг друга. Я слышал, как часто бьётся ее сердце под тонким
свитером. Мои пальцы пытались разгадать секрет застежки на ее чуткой спине,
когда вспыхнул свет.
Через секунду в каюту ворвался взъерошенный Сима. Мы едва успели
принять позу школьников – руки на коленках.
– Фу, жара! – сказал Сима, отдуваясь. – Козёл динамки параллелил,
параллелил, да не спараллелил. Вспышку прое..табанили! Гирокомпас спёкся,
ушел с меридиана. Рулить будем по магнитному.
– Стучать надо, когда входишь в присутствие! – нагло заявил я. – Вашего
Козла не Яшкой кличут?
– Не, его зовут Валерьян Адамович. Третий механик. Парнокопытных здесь
двое: один – Козёл, другой – Баран, старший электрик.
– Хорошая компания.
– И оба говорят, что ударение в фамилиях надо делать на первом слоге.
– Кто ж им поверит?! – засмеялась Лиля. – Отметим знакомство?
Я уже скручивал мюзле на серебряном горлышке бутылки.
– О, шампусик?! Шикарно живете! – сказал Сима. – Давай, наливай, мне на
вахту пора.
– У нас еще в запасе четырнадцать минут, – говорю я.
Часы показывали без четверти двенадцать.
Сима одним махом опрокинул в рот стакан и громко рыгнул:
– Извините, шампанское. С этой работой всю пьянку запустили. Все, бегу!
Он сдернул с крюка штормовку и лукаво подмигнул:
– Приятных снов. Не шалите, воробышки!
– Спокойной вахты! – хором сказали мы.
Мы с Лилей остались вдвоем.
Слова были не нужны. Не было этих дурацких: «не надо–не надо…» или потом:
«Не подумай, что я такая… Я вовсе не такая…».
Бесстыдно голые, мы отдыхали на диване и прикуривали от одной спички.
Лиля что-то ласково шептала мне в ухо. Я, наверное, краснел, стесняясь своего
нескладного тела.
– Тебе было хорошо? – спросила Лиля.
– Да, а тебе?
Девушка выскользнула из моих объятий и в восторге вскинула руки.
Маленькие упругие груди задорно подпрыгнули вверх.
– Я солнце! – воскликнула она. – Я большое красное солнце!
– Не заняться ли нам астрономией? – спросил я и легко поднял ее на руки.
И была ночь, и был день. Днем мы гуляли на палубе, говорили о пустяках,
подолгу сидели в баре с коктейлями. В ожидании ночи пытались играть
в шахматы в биллиардном зале.
Лиля читала свои стихи. Её хрипловатый голос проникал мне в самое
сердце. Или в желудок. Я не сильно разбираюсь в анатомии.
К сожалению, все хорошее быстро проходит. Утром «Оха»
пришвартовалась в пассажирской гавани порта Холмск. Там рыбаков ожидал
синий «Икарус».
Сеял мелкий нудный дождик. В тумане тоскливо выла сирена. У Лили были влажные холодные губы.
– Будешь помнить меня? – спросила она.
– Буду, – ответил я.
А продолжения не будет.
И мы расстанемся вот-вот.
Мне осень голову остудит,
Повесив звезды в небосвод.
И ты останешься случайной,
Мне поцелуй в ладонь зажав,
На самом ветреном причале,
Где все прощаются, дрожа.
Владивосток – Холмск. Август.