Сидя в вагоне метро у самой двери, он думал о работе, о том, что Фадеев все-таки увольняется и на его место пока никого не нашли. А это значит, что его работу разложат на всех. Еще он думал о Вере. Они познакомились три года назад на вечеринке и их сразу потянуло друг к другу. Проснувшись утром в его холостяцкой квартирке, она выпорхнула из-под одеяла, набросила его любимую рубашку в клеточку и исчезла из поля зрения. Еще в состоянии полудремы услышав, как она напевает в ванной, он вспомнил тепло ее тела и впервые за несколько лет ощутил, что чувство одиночества ушло.
Через несколько минут в воздухе разлился божественный аромат кофе. Она появилась в двери спальни:
– Кофе готов, мой повелитель.
Когда они пили кофе из маленьких чашек, и жевали тосты с ветчиной и сыром, он неожиданно для себя сказал:
– Переезжай ко мне.
– Я подумаю, – ответила она.
Вечером она позвонила в дверь его квартиры.
Они прожили как в дурмане восемь месяцев. Потом под незначительным предлогом она вернулась на свою квартиру. Их свидания становились реже и реже – у нее постоянно были какие-то дела, подруги, планы.
Погруженный в воспоминания, он, тем не менее, обратил внимание, что на очередной остановке кто-то уселся слева от него. Краем глаза он заметил тщедушную женскую фигурку в темном пальто и светлом платке, покрывавшем голову так плотно, что сбоку не было видно лица.
Он продолжал думать о Вере. О том, что в их последнюю встречу она явно тяготилась его присутствием, была подозрительно рада его уходу, и что, наверное, это начало конца их отношений.
В левой руке началось непонятное покалывание и онемение, как будто он ее отсидел. Потом это ощущение прошло. На смену ему пришел легкая прохлада, которая стала медленно подниматься от локтя к плечу.
Над ним раздался женский крик:
– А-а-а… Смотрите!
Тело сидевшей рядом женщины медленно теряло форму, с сиденья капала темная жидкость, под сиденьем росла темно-фиолетовая лужа. От оплывающего на глазах тела к его руке тянулись пучки белесых и полупрозрачных тонких нитей. Ужас мгновенно сдавил его грудную клетку, дыхание, мозг, но он не мог даже пошевелиться. Перед глазами все поплыло, уши заложило.
Он уже почти не слышал и не видел, как остановился поезд, как спецназ на платформе сосредоточился у каждой двери. Когда двери открылись, спецназовцы перегородили выходы, только в его вагон вошли люди в желтых скафандрах и осторожно уложили его на носилки. От соседнего тела не осталось почти ничего, кроме резко пахнущей аммиаком фиолетовой лужи. Люди в скафандрах начали собирать фиолетовую жидкость чем-то вроде насоса в большие белые канистры. Его уносили, а в вагоне вспыхивал и гас резкий бело-синий свет, что-то сжигали, дезинфицировали, поливали разноцветными жидкостями…
Первое, что он почувствовал, была боль во всем теле. Потом кто-то рядом произнес:
- Сейчас ему будет легче.
Действительно, боль начала слабеть, но левая половина тела еще ныла, как будто он сильно ударился левым боком.
- Он слышит?
- Вряд ли – слишком тяжелое поражение. Мицелий успел прорасти глубоко. Странно, что его тело к пятым суткам вообще сохранило свою структуру. Обычно полная деструкция происходит через трое суток, а если носителю удается найти жертву до того, то разрушение тела второго хозяина начинается через сутки после прорастания мицелия в жертву, потому что в этот момент мицелию требуется много энергии – в теле второго хозяина он образует уплотненные тельца по ходу прорастания.
- Зачем?
- Пока непонятно. Вообще с происхождением этого псевдогриба много неясного. Эпидемиологам удалось проследить его след до границы одной из стран Южного Содружества. Есть даже мнение, что это вообще искусственное творение, вырвавшееся из военной лаборатории. В ядрах его разных клеток от тридцати двух до шестисот сорока хромосом.
- И часто харана нападает на людей?
- Всей статистики не имею – она засекречена. За последние десять лет это тридцать седьмой случай, причем девять – за этот год. Кстати, я слышал, что на животных она почти не нападает. Были единичные случаи около десяти лет назад.
Голоса начали отдаваться гулом в голове и удалились. Наступила тишина, наполненная слабым шорохом.
Он еще не мог думать, только терпеть и надеяться.
Его следующее пробуждение заметили. Возле бокса собрались хмурые люди в белых халатах. Они смотрели на него и слушали краткие объяснения доктора Каменева (имя было написано на карточке, прикрепленной к нагрудному кармашку халата).
– Пациент находился в искусственной коме около полутора месяцев, теперь основные показатели его организма стабильны и находятся в, гм-гм, относительной норме, хотя с ним произошли некоторые изменения.
– Как Вы себя чувствуете?- раздался голос внутри бокса.
Он попытался ответить, но лишь промычал: – Н-н-н… Н-н-н…
Губы слушались плохо, их, как и все лицо, стало колоть мелкими иголочками после попытки заговорить, тело было онемевшим, чужим. Он попробовал двинуть рукой, она, казалось, весила тонну, но все же дрогнула в результате его неимоверных усилий.
– Отлично, двигательные функции восстанавливаются, – прокомментировал Каменев.
– Вернемся в конференц-зал и продолжим обсуждение.
Ежедневные попытки вернуть контроль над телом становились все успешнее, он мог слегка подтягивать ноги к себе, немного сгибать руки в локтях, двигать пальцами рук, но приблизить их к лицу не получалось – мешала какая-то преграда. Ему удавалось произносить уже отдельные слова и короткие фразы, преодолевая тяжесть непослушного языка, который иногда ощущался во рту как инородный предмет.
Впервые за много дней он увидел сон. В нем была Вера. Она держала его за руку и плакала. Он чувствовал себя большой каменной глыбой и не мог пошевелиться – в душе ничего не отзывалось на ее плач. За смутным ощущением близости этого человека стояла пустота, как будто память была стерта гигантским ластиком.
Дни тянулись медленно и нудно. К нему приходили люди в белых халатах, делали разнообразные анализы: брали кровь, возили на рентген и томографию, кололи иглами, много раз снимали кардиограмму. Неоднократно пытались записать сигналы коры головного мозга (снимали энцефалограмму). Но все попытки были неудачными – сигналов не было. Все это он без труда узнал из разговоров и перешептываний медиков между собой. Он видел, что лица врачей становятся все более озабоченными и удивленными. Однажды подслушал бормотание доктора Каменева: – Странно... Тело сохраняет целостность... Неужели удалось остановить дезинтеграцию?
Его беспокоил этот обострившийся слух. Он постоянно слышал какие-то шорохи и звуки. А еще он стал различать следы множества запахов даже в отфильтрованном воздухе бокса. Он начал чувствовать разницу запахов дневных и ночных, различал запахи людей как сложные спектры (почему именно это слово пришло ему на ум, он не понял). К нему быстро пришло понимание, что каждый человек мог пахнуть по–разному в разных состояниях, хотя его индивидуальность была неизменной. К ним добавлялись запахи медицинских препаратов. Он уже с легкостью мог отличать одно вещество от другого, не зная, правда, всех их названий, но усваивая, тем не менее, кое–что из разговоров персонала.
Еще он пытался вспомнить что-то забытое. Ему казалось, что это было что–то важное, без чего его жизнь не имеет значения. Он еще смутно понимал себя и свое отличие от этих людей.
Однажды ночью (он уже понимал это по сниженной активности своего окружения) послышался шум, хлопки, ощущение дрожи стен и пола, появился монотонно нарастающий и ослабевающий звук...
По потолку пошли крупные трещины. Вниз начали падать обломки бетона. Большая глыба ударила по его боксу. Прозрачные стены клетки лопнули с жутким грохотом... Запахи хлынули потоком, закружилась голова, но, как по приказу, головокружение быстро прекратилось. Звуки, вначале очень громкие, как будто отдалились. Он встал на ноги, перешагнул через кучи прозрачных осколков и, держась за стенку, попытался открыть двери помещения. Со второй попытки дверь открылась, когда он напрягся так, что по рукам побежали золотистые потрескивающие змейки, рассыпающиеся искрами.
По коридорам пробегали люди в военной форме и в развевающихся белых халатах. Они шарахались от него, жались к стенам... Рассматривая их с высоты своих двух с лишним метров роста, он продолжал двигаться в направлении, которое, как интуитивно чувствовал, должно было привести его к свободе.
По мере продвижения коридоры пустели. Шум и хлопки доносились все громче. Наконец, вывернув из-за очередного угла, он увидел несколько человек в военной форме, державших оборону в длинном коридоре, перегороженном беспорядочно лежащими металлическими ящиками. С другой стороны коридора шла интенсивная пальба. Он перешагнул через баррикаду, оставив за спиной растерянных защитников, и двинулся навстречу стрелявшим. Они немедленно перенесли огонь на него. Пули проходили через его тело, не причиняя никакого вреда, - его плоть расступалась перед куском стремительно летящего горячего металла.
Почувствовав дискомфорт, он вновь напрягся, желая испытать то же чувство, что обрушилось на него, когда он захотел открыть дверь. И вновь золотистые змейки обвили его руки. Все тело засветилось. Молния с треском ударила в атакующих, расщепившись на конце на множество ветвей. Стрельба затихла. Он миновал десятка полтора тел бородатых людей.
Свежий ночной воздух струйками обнял его тело. Наконец он миновал входную дверь, вывороченную взрывом, двор, забитый горящими машинами, распахнутые ворота.
Он был свободен...