Прапорщик Андреюк каждый день, включая выходные, являлся в казарму задолго до подъема. Ходили слухи, что с женой он не ладил, поэтому ранним его приходам никто не удивлялся.
Батарея боевого обеспечения, в которой Петр Валерьевич, согласно штатному расписанию, занимал должность старшины, располагалась в соседнем крыле двухэтажного здания той казармы, где жили и прикомандированные практиканты.
Спальное помещение для студентов ничем не отличалось от такого же помещения для срочников, и отделял их друг от друга только холл, где возле блестящей тумбочки на специальном подиуме день и ночь словно свечка торчал дневальный.
Далеко не всем нравился непоседливый характер Андреюка, который и себя не щадил, и никому вокруг покоя не давал. Например, у него была прескверная привычка ровно за пять минут до подъема вместо дежурного во все горло командовать на украинский манер: «Бiт-тарея, пiдъем!». Неизвестно, что побуждало старшину нарушать покой досыпающих последние минуты перед подъемом солдат, возможно, устоявшаяся привычка опередить события, но он с удивительным постоянством вопреки утвержденному распорядку и здравому смыслу нарушал его. На такие команды особенно старослужащие реагировали предсказуемо. Рядовой Самохвалов, отслуживший к тому времени больше полутора лет, к которому прапорщик проявлял необъяснимо особую заботу и поэтому каждый раз подходил именно к его кровати после громкой команды вплотную, приоткрывая один глаз, злобно ворочался как потревоженный в берлоге медведь и тихо бормотал себе под нос:
– Товарищ прапорщик, я сейчас что-нибудь сделаю…
Вообще говорил Петр Валерьевич с сильно выраженным акцентом, который по понятным причинам в последнее время очень раздражал солдат и сержантов. А за то, что старшина с характерной заботливой интонацией называл подопечных солдатками, ежедневно заставляя по три-четыре раза прыгать по команде «Отбой» в постель, подниматься и строиться, чтобы добиться быстроты укладки формы на прикроватном табурете, некоторые его откровенно недолюбливали.
– Да мы лучше парашют уложим за минуту! – недовольно шумели десантники.
Иногда прапорщик Андреюк делал замечания относительно внешнего вида солдат и сержантов:
– Солдатки! – призывно обращался он к подопечным. – Берцi должны у вас блестеть как котовi яйцi!..
Он внимательно осматривал всех стоящих в строю и останавливался возле прибывшего на службу полгода назад казаха из Соль-Илецка:
– Радовой Умаров! – обращался он к нему торжественно, по Уставу, не намеренно, а исключительно по причине своего иностранного происхождения коверкая фамилию любимчика, так как на самом деле она начиналась с буквы «О».
– Я! – не жалея связок звонко рявкал в ответ Баязит, пугая стоящего впереди Сеню Масленникова.
– Выйти из строя на два шага вперед!
И большеголовый молодой солдат, задрав подбородок и громко стуча каблуками, выходил из строя.
– Вот, – говорил старшина, – берите пример с радового Умарова. Берцi почищены, пряжка блестит, ремешок подтянут, глаза горят... Да его без автомата испугаются!.. – Он отпускал всем несколько секунд на размышление.
А потом, набрав в грудь воздуха, снова сурово и торжественно командовал любимчику:
– Встать в строй!
Студентам, в сжатые сроки обучающимся армейскому ремеслу и поэтому как людям привилегированным, в свободное время разрешалось находиться где угодно. Оказавшись неподалеку в казарме или возле входа в расположение части, где любил строить батарею прапорщик Андреюк, практиканты с интересом и сочувствием наблюдали за жизнью срочников. Старшина их родной батареи прапорщик Вахромеев, которому руководство поручило опекать практикантов, не отличался требовательностью, частенько на неуставной их образ жизни смотрел сквозь пальцы, даже жалел иногда по-отечески. Зато Петр Валерьевич, следуя правилам субординации, но вероломно нарушая принцип прямого подчинения, частенько останавливал слоняющихся без дела студентов и читал им нравоучительные лекции по поводу соблюдения дисциплины и необходимости поддержания идеальной чистоты в спальном помещении или уставного порядка отдания чести старшим по званию. К их внешнему виду он относился особенно придирчиво.
К чудаковатостям прапорщика Адреюка студенты, как и солдаты срочной службы, быстро привыкли, поэтому называли его между собой не с оттенком пренебрежительности «укропом», а вполне уважительно – «Укропычем». Никто на Петра Валерьевича не обижался. Каждый из них был даже благодарен ему за бескорыстное обучение армейской азбуке, хотя вслух, разумеется, и не говорил об этом.
Странное дело, но большинству практикантов, впервые оказавшихся в стенах армейской казармы, буквально через три-четыре дня стало приятно смотреть на себя в зеркало. Они, в силу своей молодости, вроде бы и не стремясь к этому сознательно, как губка, впитывали в себя все, что видели, все, что слышали, все, чем был пропитана сама атмосфера воинского подразделения, и, в итоге, сами того не подозревая, обретали новый, доставляющий какое-то странное душевное удовлетворение образ, как обретает его карандаш после аккуратной заточки.
Однако справедливости ради надо сказать, некоторого лоска к внешности четверокурсников университета, не преминувших засветиться в часы ежедневных увольнений в город пред очами молодых псковитянок, прибавляли и до блеска начищенные, слегка присборенные по совету многоопытных десантников хромовые сапоги, и прикрепленные к кителю, но, увы, незаслуженные армейские значки, и голубые шевроны с магической аббревиатурой «ВДВ», и золотые петлички с рельефным изображением парящего в воздухе парашютиста в окружении двух самолетов, и, конечно, походка, которую они успели скопировать с уверенной вальяжной походки рядового Самохвалова.
Одним словом, это были уже не те поминутно озирающиеся по сторонам желторотики, случайно оказавшиеся обряженными в военную форму. Это были знающие себе цену бывалые молодцы, по крайней мере, без пяти минут лейтенанты всемогущих воздушно-десантных войск.