Первой моей рабочей лошадью в Киргизии был мерин Толик. Когда мне предложили эту лошадь, то я даже обиделся. Лихой геолог Ванька Резвой веселился: «Зря ты обижаешься. Опыта у тебя с лошадьми нет, а они же хитрые бестии! Слабину сразу чуют. Толик- старый мерин, для новичка то что надо! С другой лошадью ты не справишься. Кроме этого Толик не даст никому упасть. Смотри!». Ванька с небольшого разбега запрыгнул на неосёдланного Толика. Тот даже бровью не повёл. «Смотри, я падаю!»- закричал Ванька и стал как пьяный шататься то влево, то вправо. Толик и вправду стал подыгрывать Ваньке, делая движения телом то вправо, то влево, стараясь удержать «пьяного» Ваньку у себя на спине. Представление было таким комичным, что с хохотом прошла и моя обида.
Красавцем конь не был, поначалу я окрестил его доходягой. Хотя не был он тощим . Голова непропорционально широкая и скуластая, а ноги, как при подагре , узловатые , со стоптанными копытами. Масти он был банально- коричневой, цвета детского поноса. Глаза у Толика были добрыми, а выгоревшие на солнце ресницы добавляли им глуповатого простодушия. Не хватало веснушек, но их дорисовывало моё воображение. Длинные желтые зубы росли чуть в растопырку и угрозы не представляли. Людей он в целом любил, но иллюзий по их поводу не питал. Видимо сказывался богатый жизненный опыт. Было понятно, что Толик давно усвоил поговорку «от работы кони дохнут» , сам в бой не рвался, но медленно в бой плелся, когда заставляли. Толик был совсем не из тех лошадей, что картинно падают в кино замертво, загнанные людским безумием и лошадиным азартом. Было, словом, в Толике что-то ослиное.
Простодушие Толика оказалось обманчивым. Был он чертовски хитер. Седлаться не любил и делать это приходилось в два этапа. Видя седло, конь заранее заполнял лёгкие воздухом, дыбы ремни внизу не давили. Подпруги приходилось затягивать дважды, первый раз понарошку, а второй раз по-настоящему, когда он расслабится и выдохнет лишнее. Если была спешка, то был экспресс метод : ткнуть Толика кулаком под рёбра. Показал мне его Ванька, от коварного тычка Толик сразу сдувался. Но этот способ я считал насильственным и пытался противопоставить свою хитрость конской хитрости. Раз я всё же забыл подтянуть подпруги и когда запрыгнул в седло, то стал валиться набок: два ремня свободно болтались под брюхом.
Первый наш совместный поход в горы был весьма поучительным. Чем дальше мы удалялись от базы, тем больше уставал Толик. Коняга тяжко вздыхал, спотыкался , демонстрируя, что всё ему в жизни не в радость. Я, естественно, списал это на отсутствие выносливости в преклонном возрасте. Собственно я и не ждал другого от старой лошади. Но каково же было изумление, когда на обратном пути на базу, Толик преобразился и стал молодеть на глазах. Он взбодрился, ускорил шаг , а когда до базы осталось три километра, Толик пустился мало грациозной рысью домой так, что мне пришлось натянуть повод. Сидя в седле, я не мог разделить энтузиазм мерина. Это всё же была второсортная кляча. После этого похода стало очевидно, что Толик изрядный сачок и домосед. Больше всего он любил покой и привычное окружение. А приключений, в отличие от меня, не любил вовсе . Нравилось ему вкусно поесть, поваляться на травке, погреться на солнце. Словом скорее сибарит, умеющий жить неторопливо и с кайфом, а никакой не доходяга.
Ванька оказался совершенно прав, лучшего проводника в лошадиный мир в Тингезбайской геологической партии было трудно придумать. Знал Толик огромное количество премудростей и лошадиных гитик. В-основном о том, как сделать лошадиную участь приятной и лёгкой. Было в его жизни мало страстей, но достаточное количество удовольствий. У старого мерина не было потребности укреплять свой авторитет в табуне или бороться за самок. В послеобеденном зное Толик норовил постоять в тени в одиночестве, блаженно улыбаясь и прислушиваясь к шепоту мира. В лошадиные грёзы проникали пение птиц, звуки ручья и горного ветра . Рождалась гармония, рассказывающая о мире куда больше, чем та деятельность, ради которой люди приручили этих животных.
Помню как тропу пересек нам горный ручей. Толик остановился и потянулся мордой к воде, я ослабил уздечку, чтобы дать ему вволю напиться. Прошла минута, другая. Толик не выпрямлялся. Я нагнулся, чтобы посмотреть, что происходит и обнаружил, что шея коня не совершает глотательных движений. Мерин косился снизу вверх своим плутоватым глазом. Хитрец отдыхал, опустив губы в воду! Я закричал и пришпорил его ботинком. Толик быстро среагировал на мой гнев и первые 2-3 минуты шел очень бойко, однако по мере того, как остывал я , остывал и Толик, все медленнее и ленивее становилась его походка. Скоро он плелся опять своим мелким, нерасторопным шагом.
Несмотря на конскую лень и все фокусы, отношения у нас были приятельские. Я пытался набраться у Толика лошадиной мудрости. Ведь мы были ровесники, мне 23, Толику 22 по бумагам. Я заприметил в поведении Толика ту мудрость, которой так не хватало мне самому. Она заключалась не в том, что мерин делал толковые вещи, а скорее в том, что он избегал делать лишние, чем грешил я сам тогда в изобилии. Поэтому иногда я приставал к нему, как к старшему товарищу, с глупыми вопросами. Он же относился ко мне как к непутевому приятелю, терпеливо, с симпатией и без лишнего почтения. Раз, ночуя в палатке, мне приспичило выйти наружу. Я натянул тельняшку и вышел босиком на лужайку. В десяти метрах от палатки стояла стреноженная лошадь. «Толик, ты что ли?»- спросил я, вглядываясь в темноту. Мерин фыркнул и характерно мотнул головою. Я подошел к нему, запустил пятерню в гриву, прижался лбом к его лбу и спросил: «Ну хорошо, то что смысл жизни не в изнуряющей работе, я уже догадался. Но где он тогда, Толик, где?» Толик выпучился на меня своим глазом, в нём вспышкой отразилось разом всё бездонное азиатское небо и хороводом закружились яркие звёзды. Я высвободил руку из гривы и спотыкаясь поплелся в палатку.
........................