Ровно… Гостиница, Съёмная квартира…, другая съёмная квартира.
Именно с той поры я поняла, что мой дом – это не помещение или здание, мой дом там, где мои родители.
И чувствовала я себя при каждом переселении вполне комфортно.
Да и мамочке моей всегда удавалось создать на всяком новом месте настоящий домашний уют, тот home, который так необходим человеку в жизни.
Но город был другим, не такой вовсе, как Горький.
На прогулке вижу, как по улице в длинных белых платьях так похожих на свадебные, с веночками на голове девочки идут. Я вопросительно смотрю на отца.
- Так у них принято, - поясняет мне отец, так одевают девочек к причастию в костёле, католической церкви.
Я уже знаю стараниями бабушки Ефросиньи, что такое церковь. Я никогда - никогда не видела в ней таких нарядных девочек.
- Они что там другому богу молятся? – я пытаюсь объяснить себе непонятное.
- Ну, как тебе объяснить…? – продолжает отец. – Нет, не другому. Они тоже христиане, только …
- А мне такое платье купите? Когда бабуся приедет, я тоже с ней в церковь пойду, – перебиваю я его, поскольку нежные белые платья явно произвели на меня впечатление, ведь я не видела таких раньше, разве что на открытках, присылаемых отцом из Германии: дети, изображённые на них, напоминали ангелов.
И они, именно они – эти платья мне интересны.
Мамочка смотрит на меня с нежностью.
- Да я тебе такое платье сошью! Ни у кого такого нет!
Она сдержала свое обещание.
В местном театре, где слушали мы известную оперу Николая Лысенко «Наталка-Полтавка», я уже была в нежно-розовом гипюровом платье со множеством рюшечек и оборочек, сшитом просто из ничего: из маминой блузки с добавлением атласных лент, но совершенно восхитительном, как у маленькой принцессы. Ещё поверх этого платья полагалось белое пикейное пальтишко с кармашками, которое в театре, разумеется, было неуместно.
- Как идёт оно нашей Светланке, - не раз повторял обожавший меня отец. - К её глазам и особенно светлым волнистым волосам.
-У тебя, дорогая, потрясающий вкус и золотые руки,- обращаясь к мамочке,глядя на неё с необыкновенной любовью и нежностью говорил он ей.
Умение красиво одеться и шикарно выглядеть далеко не всегда радовало
мою мамочку. Не раз мы слышали вслед злое шипение соседок, от нечего делать судачивших на скамейке у дома.
- Видала, снова вырядилась… «ахфицерша» наша.
-На то она и офицерша… В шляпе! Гляди, как важно плывёт-то.
Ну, чисто барыня…
Я внимательно смотрю на маму, ведь она должна бы рассердиться, а она лишь смеётся и спустя несколько минут говорит мне:
« А ну-ка, догони меня».
И не спеша ускоряет шаг, легонько бежит, я стараюсь её поймать. Но не так уж это просто, ведь мамочке всего двадцать шесть. Как сейчас я вижу её родное, молодое ещё совсем тогда лицо, раскрасневшееся от игры в догонялки, в которую она вовлекла меня.
Не пропускали мои родители и новомодные тогда фильмы. Брали и меня, хотя на вечерние сеансы детей, конечно, не пропускали, но мои находчивые родители меня прятали под подолом маминой длинной подкотиковой шубы или под полами отцовской шинели, и билетерша, сосредоточив свой взгляд на контроле билетов, не замечала меня в плотно «текущем» людском потоке.
Так мы посмотрели фильм «Тарзан» - настоящее событие в киноискусстве той поры, « Мост Ватерлоо» с талантливейшей Вивьен Ли.
Интересно, что буквально на днях шел повтор этого фильма по телевидению. И, по прошествии десятков лет, я сразу, пропустив титры, с первых кадров поняла, что за фильм, узнала актрису и всё ждала, ну где же та фарфоровая белая фигурка, белая фигурка…
Почему-то она, эта фигурка так особенно запомнилась мне, тогда ещё от силы пятилетней девочке.
Без родных, к которым я так была привязана в Горьком, было тоскливо, но вскоре с приходом весны я окунулась в новый для меня мир.
Там в Ровно воинская часть моего отца выезжала на лето в лагеря, военные лагеря, где офицеры были очень скромно размещены вместе с семьями в маленьких глинобитных домиках.
Удивительные скажу я вам места! Неповторимо красивые!
Роскошно красивые! Дивные…
Недалеко от лагеря лес с большим летним театром, активно действующим. По выходным, да и будние дни мы частенько смотрели там фильмы, да и концерты собственной местной самодеятельности.
- «На крыле-е-ечке тво-о-ём, каждый ве-е-е-чер вдвоём, мы стоим и расстатьс не мо-о-жем на миг» - пела со сцены жена старшего лейтенанта Тимченко, живущего в соседнем с нами домике.
И неплохо надо сказать пела.
А уже назавтра мама нашла нас с Люсей Тимченко, восьмилетней дочерью вчерашней солистки, выступающими возле столовой с той же песней, столь увлечённо поющими перед поварихами и официантками, что я даже не расслышала вначале окрик зовущей меня мамы.
Разумеется, я была наказана, да, удлинённым дневным сном, который был для меня в ту пору сущей пыткой.
Ну, конечно же, ведь здесь я могла с утра до вечера находиться на улице.
Так же, как и в тот раз, когда принесла домой целый букет с генеральской клумбы.Но, увидев рассерженное лицо мамы и стоящую рядом с ней побагровевшую от злости генеральшу, бежала, куда глаза глядят. А глаза мои глядели в обширные заросли высоченной крапивы, растущей неподалёку, через которые я всё же продралась и убежала к домику начальника штаба, жена которого меня просто обожала и часто катала в своём гамаке, чем доставляла мне большое удовольствие.
Но самой-самой большой моей провинностью был самовольный уход на старицу, через ветхий мостик которой со множеством отсутствующих жердочек - перекладин перебраться было вовсе не просто. Но мы всегда в хорошую погоду, когда часов в шесть вечера отец возвращался со службы, шли купаться и обязательно переходили через это старое русло, вода в котором была тёмной, будто застывшей, казалось, и не текла вовсе. Берега её больше напоминали болото.
Но какое красивое болото! С камышом и, а главное кувшинками – белыми прекрасными лилиями.
Представляете? Сказочное озерцо…
Отец обычно переносил меня на руках, но дальше…, дальше открывалась такая красота! Такая!
Целое поле ромашек, крупных! На редкость!
Я никогда и нигде более таких удивительных ромашек не встречала. Такой красоты … не встречала. Почти целый километр шли мы ещё до нового русла по этому дивному полю к самому удобному месту для купания с небольшим светлого песка пляжем и чистейшей водой.
Отец, который великолепно плавал, быстро заходил воду и долго плавал, нырял, явно с большим удовольствием, переплывал на противоположный берег, где когда-то находился хутор. Дома там уже давно не было, а лишь яблоня, большущий куст шиповника и буйно разросшаяся конопля, сочно-зелёная и совершенно никого не интересующая.
- Пусть вдоволь наплавается,- говорила мама, - это так хорошо восстанавливает его силы.
Уже минут через двадцать отец забирал меня и, усадив себе на спину, переплывал к старинному подворью.
- Кто же здесь жил? Когда? И почему люди оставили это место?- всякий раз спрашивала я себя.
Людей не было, яблоня, ими посаженная, приносила плоды, волшебно-красиво цвёл нежно-розовый, разросшийся куст шиповника, старые, полуразвалившиеся деревянные ступени вели в никуда
- Странно, - думаю я, - людей нет, дома нет, а ступеньки есть.
Эта заброшенная усадьба казалась мне тогда, ещё всего лишь пятилетней девочке, каким-то особенным, тайным, завороженным миром.
Подкотиковая – из меха кролика, стриженого и крашеного под морского котика.
(Продолжение следует)