ГРАНИ
- Мефо-о-одьна ! А Мефодьна-а-а-а! Спит она что ли? – в сердцах проворчала Наталья, перекладывая из руки в руку тяжелую сумку, из которой высовывался длинный полосатый кабачок, завернутая кулем в мятую газету петрушка с укропом и торчали во все стороны перья зеленого лука. Нервно посматривая по сторонам, она еще потопталась пару минут у закрытой калитки и совсем уж собралась уходить, как дверь в доме открылась. Тяжело переступая непослушными опухшими ногами и опираясь на высокий костыль, на улицу вышла Тамара – грузная неулыбчивая пожилая женщина. По имени ее почти никто в округе не называл, всё больше по отчеству – Мефодьевна. А подруги ровесницы приловчились и просто «Мефодьной» величать.
- А-а, это ты, Наталья. Чего раскричалась?- прямо с порога начала ворчать Тамара.- Чего стряслось? Не даешь сериал досмотреть толком.
- А ты все в телек смотришь! Ты вон лучше на небо посмотри, видишь - гроза идет нешуточная.
- Ой, а и правда! Ты глянь-ка как небо-то затягивает, да тучи какие бегут чернющие! – с тревогой в голосе запричитала Тамара.
- Ну-у, а то стала бы я тут горло драть, если бы просто дождик собирался. - Иду, смотрю - на огороде никого, теплицы все настежь, белье на веревке полощется. А ветер-то уже вон как по верхушкам деревьев шумит. Пойду я, сама собиралась второпях, как тучи увидела. Соседи все мигом в машины - и были таковы. А я вот замешкалась. Ох, и гроза же будет! Надо мне спешить, до дождя бы успеть уехать. Ну, бывай, подруга!
Подхватив с земли увесистую матерчатую торбу, доверху наполненную молодой картошкой и кивнув на прощанье, Наталья большими тяжелыми шагами поспешила на автобусную остановку.
Наталья приходила на свой дачный участок почти ежедневно: появлялась она обычно рано утром с первым автобусом, а уезжала вечером, когда схлынет людской поток после рабочего дня. Жила она с дочкой -разведенкой и внуком-подростком. Алиментов горе-отец сыну не платил, дочкиного заработка и пенсии Натальи им вечно не хватало и огород был единственным и значительным подспорьем. Закадычными подругами они с Тамарой не были, на чай с вареньем друг к другу не бегали, не до чаевничания им было на огороде, а вот поболтать немного о том - о сём у калитки пока руки от тяжелых сумок отдыхают - это уж обязательно!
Тамара в отличие от подруги весь сезон жила на даче постоянно. Ранней весной, как только сойдет снег, они с мужем Леонидом заселялись в свой небольшой домик и поздней осенью, часто уже по первому снежку, возвращались на городскую квартиру. Леонид с раннего утра и до темна все топтался по хозяйским делам - уж слишком жаден он был до работы. Порой находил ее себе там, где ее и вовсе не было: он мог без особой на то надобности чуть не каждый день пропалывать и окучивать картошку, ежедневно проходить тяпкой по лишенным даже намеков на сорняки дорожкам и грядкам или бесконечно делать пристройки к своему уже потерявшему первоначальный облик садовому домику. Дров для бани и отопления дома Ленькой было заготовлено на несколько лет вперед. Поленьями были заложены все стены и простенки дома, бани, сарая и курятника. На нижних рядах поленницы дрова уже начинали подгнивать, но он регулярно раз в неделю отправлялся в соседний лесок и притаскивал оттуда очередную порцию тяжелых сырых березовых чурбаков. Привозил он их на ручной тачке, которую с перекошенным от напряжения лицом, обливаясь потом и громко матерясь, толкал перед собой.
Работая, Леонид постоянно проговаривал себе под нос что-то неразборчивое и, судя по выражению лица, нелицеприятное. Однажды мне удалось расслышать, что бурчал во время работы мой сосед по даче: «Немцев нет на вас, голодранцы! Не успели установить они новый порядок, а то бы враз работать научились! Вот вы тогда, дармоеды, покрутились бы! Бездельники! Узнали бы сразу как хозяйничать надо!»- и далее в таком духе он вел свой бесконечный разговор с каким-то одному ему ведомым собеседником. Честно сказать от всего услышанного мне стало не по себе. Судя по возрасту, во время войны Леонид был подростком. Неужели уже тогда в нем «крестьянин-землепашец» пересилил «крестьянина-патриота»? Ведь всегда народ стремился сбросить с себя ненавистное вражье иго и жить и работать на своей свободной от завоевателей земле. Выходит, что Леониду было безразлично под чьим кнутом прогнуть спину, лишь бы был в его руках кусок пашни и крыша над головой? Получается, что все последующие годы он так и не смирился с действительностью и с чуждыми ему убеждениями, и только работая на земле, в одиночестве, он мог выговориться и излить всю свою нелюбовь к окружающему его миру. Люди чувствовали его недоброжелательность и никто с ним в дружеских отношениях быть не стремился. Обычно разговор, будь то сослуживцы или соседи, сводился к нескольким ни к чему не обязывающим стороны фразам: «здрасьте-до свидания, как здоровьице, ну и погодка сегодня» - и все. Между собой в разговоре люди никогда не величали его Леонидом, а тем более по отчеству. Ленькой звали его все, просто Ленькой.
Тамара, пока не обезножила, целыми днями под стать мужу топталась по огороду: сажала, полола, рыхлила, делала заготовки на зиму. Но особой её любовью были цветы. Ими были засажены все мало-мальски свободные кусочки огорода. Весь сезон с ранней весны и до снега участок благоухал и сиял всеми красками радуги – дочка Вера привозила матери из Москвы импортные семена и луковицы редких дивных цветов. Несмотря на костыли, передвигалась она по огороду тихо и незаметно. И если у Леньки любимым развлечением было втихаря подкинуть к соседской калитке весь свой мусор с огорода, а потом с удовольствием наблюдать как хозяин злится и ругает хулигана ( поди докажи, что это его, Леньки рук дело. Не пойман – не вор!), то у Тамары была своя слабость: любила она затаиться в густой зелени кустов смородины или малины по границе участков и подслушивать разговоры соседей. О-о-о, как много можно услышать тайного, не предназначенного для чужих ушей, от потерявших бдительность болтливых подружек пропалывающих свои грядки! Мне самой не раз приходилось вздрагивать от неожиданности, когда я сталкивалась с колючими глазами своей соседки, наблюдавшей за мной из-за кустов. Явная вражда, причем самая лютая, была у Леньки и Тамары с их соседкой Анной Ивановной, женщиной одинокой и суровой. Во время войны она потеряла мужа, была узницей концлагеря, родила там дочку и уже в мирное время в одиночку растила ее и билась за «достойную обеспеченную жизнь» как могла, как умела. Работая завскладом на базе «Горторга» или кладовщицей на складе стройматериалов в «Стройтресте», не упускала случая, чтобы не пополнить запасов в своей домашней кладовой дармовыми продуктами питания или дармовыми стройматериалами, из которых сама, без посторонней помощи построила домик на даче. Властная и решительная, привыкшая все решать сама, она любила поучать и окружающих, не терпя никаких возражений с их стороны. И люди предпочитали не конфликтовать с ней – кто-то побаивался ее громогласных публичных выволочек, кто-то просто не хотел связываться с бесцеремонной дамой. Вот только однажды настал момент, когда она сама получила щелчок по носу, да еще какой….
Наш дачный поселок был организован в те годы, когда население молодого города после пуска огромного нефтеперерабатывающего комбината стало стремительно расти. Землю под огороды, или как их у нас любовно называют «дачи», выделили прямо за лесополосой, отделяющей жилые дома от производства. Удобно было добираться – три остановки трамваем из города и ты уже во власти смородиновых кустов и морковных грядок. И от дачи до химкомбината рукой подать, можно со смены сразу на огород за свежей редиской заглянуть – все те же три остановки на автобусе. О личном транспорте тогда и не мечтали даже. Вот эта близость до производственной базы и сыграла с Анной Ивановной злую шутку. Приехав на выделенный ей участок земли, она с удивление заметила, что почва на ее шести сотках – сплошной песок , который к тому же изрыт гусеницами бульдозера. Все стало на свои места, когда она перевела взгляд на мужика, достраивающего глухой забор на соседнем с ней участке - весь плодородный верховой слой почвы с ее огорода был там. Оказалось, что как только произвели разметку участков, Ленька, а это был именно он, быстро сообразил что к чему и в обеденный перерыв пригнал с комбината бульдозер. В считанные минуты судьба соседского участка была решена. Подбоченясь, Анна Ивановна решительно пошла в атаку на вороватого соседа, но тот осадил ее таким отборным матом и при этом так выразительно перекладывал из руки в руку топорик, что она мигом осеклась и отступила. Но с тех самых пор о мирном сосуществовании говорить даже и не приходилось. С Тамарой еще как-то худо-бедно Анна Ивановна общалась, а вот Ленька от нее получал только маты и проклятия. Он платил ей той же монетой и ругань и проклятия непрерывным потоком лились с одного участка на другой. Причины всегда находились. Одной из них была груша, которую Ленька посадил возле своей бани в непосредственной близости от границы с участком Анны Ивановны. Пока деревце было маленьким, оно никому никакой беды не приносило. Но с годами дерево разрослось до огромных размеров и стало не только затенять соседский участок, но и обильно засыпать его мелкими корявыми полукультурками. Просьбы соседки убрать мешающие ветви игнорировались постоянно и с особым смаком. Мало того, Ленька в момент отсутствия соседки перебирался к ней через забор и собирал упавшие плоды на ее территории, при этом посадки на грядках безобразным образом вытаптывались. В общем ситуация была как в поговорке: « Вор у вора дубинку украл». Со временем как-то так получилось, что люди стали реже ходить мимо их участков, предпочитая добираться до своих дач по соседним улицам - кому же охота слушать крики и нецензурную брань. Надо сказать, что Тамара не принимала никакого участия в этих, ставших уже почти ритуальными, перепалках. За долгие годы совместного житья с Ленькой она научилась не перечить мужу. По ее виду нельзя было определить то ли она согласна с ним, то ли нет. Повелось это с первых дней их совместной жизни.
Они были из одной деревни и знали друг друга с детства. Тамаре Ленька никогда не нравился: был он всегда молчаливым и угрюмым, на вечерних посиделках всегда сидел в стороне ото всех, и казалось ничто и никто его не интересует. Однажды теплым летним вечером за разговорами ребята засиделись у костра. Опомнились, когда на горизонте появилась светлая полоса – предвестница зари. Тамара решила сократить путь и почти бегом направилась к овражку, а там через кладочку на ручейке и вот уже до ее избы рукой подать. Не успела она перейти ручей, как услышала, что кто-то окликнул ее. Это был Ленька.
- Ну чего тебе? – переводя дыхание от быстрой ходьбы спросила Тамара.
- Погоди немного – сказал Ленька и при этом как-то странно, воровато оглянулся.- Погоди, погоди – приглушенно забормотал он, приближаясь вплотную к девушке. Он вдруг резко закрыл ей рот ладошкой и повалил на мокрую от росы траву. Тамара пыталась вырваться, но он придавил ее своим крепким сильным телом как могильной плитой, подмял под себя, испоганил …Потом поднялся и стал деловито отряхивать с колен налипшие травинки.
- Ты вот что, - спокойно, и глядя куда-то в сторону, сказал он Тамаре.- Не реви. И не вздумай сказать кому. Завтра сватов пришлю.
Сказал и словно растаял в предрассветном сумраке.
Все произошло так неожиданно, так стремительно и так не вязалось с тишиной и красотой этого предрассветного часа, что Тамара какое-то время растерянно сидела на росистой траве, пытаясь приладить оторванный рукав своей старенькой ситцевой кофточки. «Как же так? Почему так? Что же теперь будет?»- стучало у нее в висках. Потом, вдруг спохватившись, что ее может кто-нибудь увидеть, помчалась домой. На пороге хаты она столкнулась с матерью, которая по привычке вставать с первыми петухами, шла управляться по хозяйству. Увидев дочь с растрепанной косой и в порванной кофточке, она все поняла.
- Кто? – оседая на ступеньки, тихо спросила она Тамару .-Ленька?
- Да. А как ты догадалась?- с удивлением взглянув на мать, спросила девушка.
_ Чего тут гадать-то? Уж который раз замечала, как он смотрит на тебя. А тебе все невдомек? Господи, ну что же делать теперь? Грех-то, грех-то какой!
- Он сказал, чтобы молчала я. Еще сказал, что сватов сегодня пришлет.
И только произнеся эти слова, Тамара осознала, что произошло с ней. Что вот с этого ясного утра началась ее новая, совсем другая жизнь. И она теперь уже совсем другая. Плакать она не могла, слезы удушливым комом застряли в горле, и только острое чувство гадливости захлестывало ее и вызывало дрожь во всем теле каждый раз, как только мысленно она возвращалась в предрассветный сумрак у ручья.
- Мама, я не хочу сватов от Леньки! Я не люблю его и не полюблю никогда! Как же я с ним жить буду после такого?
- Ну что ты, девонька. Ты сначала дождись сватов-то этих, а уж потом будешь бросаться словами – «люблю, не люблю». Радуйся, что не отказывается от тебя. Другой бы встал бы и пошел прочь молчком. Ты что, не видишь, сколько девок и баб молодых без мужиков после войны маются? Нет, ты уж тут не рассуждай, а коли пришлет сватов, так иди и радуйся, что в девках не останешься. А то еще может и с ребеночком на руках. А грех Ленькин я отмолю,- с горестным вздохом заверила мать.- Ты иди, доченька, переоденься, а то, неровен час отец, увидит.
Последние слова матери словно наотмашь ударили ее по лицу и она представила , какая ее может ждать жизнь в родительском доме, где и так семеро по лавкам перебиваются с хлеба на воду да к тому же еще и отец инвалидом безногим с войны вернулся.
Вечером этого же дня в хату пришли Ленькины родители и как положено в этих случаях завели разговор про «голубя» и «голубицу», «орла» и «орлицу», про «товар» и про «купца». Закончилось это красноречие распитием бутылки самогонки и уговором никакой свадьбы не делать, а пусть молодая собирает свои кофточки да юбчонки и переходит жить к мужу, то есть к Леньке. На том и порешили.
Всю свою первую брачную ночь Тамара проплакала, забившись в угол на сеновале, куда молодых определили на ночлег. А поутру Ленька сказал: « Ты не бойся, обижать тебя я не буду. Но и ты не забывай, что теперь ты жена мне». Он сказал это, пристально глядя Тамаре в глаза и таким голосом, что она поняла – слово он свое сдержит. Он помолчал немного и, видимо, не найдя других слов для молодой жены, добавил: «Вставай и пошли работать. Солнце уже высоко, а дел невпроворот». Семья у Леньки была работящая, все у них в руках спорилось. Жили они по деревенским меркам зажиточно: была у них и корова, и куры, и несколько овечек. Всегда было, что на стол поставить и что одеть-обуть в сундуках водилось. На деревне поговаривали, что отец Ленькин на войне трофеями разжился, однако никто этих трофейных богатств не видал, никто их не пересчитывал. Но, как говорится, дыма без огня не бывает. Плохо было только, что жили они как-то угрюмо, безрадостно. Разговаривали друг с другом редко, да и то практически всегда только по делу – кому куда пойти и какую работу сделать. Ни смеха, ни шуток. Для Тамары, выросшей в большой семье, где царила атмосфера любви и доброжелательности, было очень трудно привыкнуть к новому образу жизни. Жизненный тонус в отчем доме у Тамары задавала мать. Никогда не унывающая, мудрая, ласковая и добрая она, казалось, из любой житейской ситуации могла найти выход. Во время войны уж как тяжело приходилось ей с ребятишками выживать, но она еще и своих деревенских баб подбадривала, для каждой находила доброе слово и утешение. Жили бедно, впроголодь. Чтобы немного побаловать своих детишек, мать с Тамарой ходили за несколько километров от деревни в старую полуразрушенную панскую усадьбу, где сохранились в заброшенном саду грушевые деревья с крупными и сладкими плодами. В других местах в их округе грушевые деревья никак не хотели приживаться, а те, что вроде как-то и зацепились за жизнь, давали мелкие, корявые и терпкие грушки. А здесь, в старом саду, то ли почва была благодатной, то ли саженцы были привезены из-за границы какие-то особенные, то ли любовь старого пана к своему саду была необыкновенной, но все росло и благоухало, пока не наступило время великих революционных перемен. Как бы там ни было, а каждое лето Тамарина мама приходила сюда и набирала полные корзины вкусных плодов. Идти было далеко, тяжелы корзины оттягивали руки, но мать подбадривала Тому: « Вот представляешь, как ребятишки-то обрадуются! Какой праздник мы для них устроим!». Угощения хватало всем – и своим и соседским детишкам. А мать садилась на крылечке, вытягивала уставшие ноги, щурила глаза от яркого солнца, и наблюдая за оживленной возней вокруг корзинок и на перепачканные соком щеки ребятишек, чему-то блаженно улыбалась…
Как-то раз, уже на яблочный спас, зашли к Тамаре ее подружки. Закружили ее, затормошили, стали как сороки стрекотать- делиться новостями, засыпали вопросами. Обрадовалась Тома подружкам несказанно: ведь с того момента как перешла жить в Ленькин дом, она никуда не ходила и к ним никто не захаживал. Засуетилась, захлопотала вокруг стола - самовар наладила, на стол поставила пирожки ржаные с яблоками. Но не успели подружки угощение отведать, как в дом вошел Леонид. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, гости для него были явно не ко двору. Тамара подскочила с лавки и растерянно предложила:
- Садись, Леня, с нами чаю попей. Я пирогов напекла. Вот девочки поговорить зашли и яблочками нового урожая нас угощают. Праздник сегодня.
- Некогда мне тут с вами рассиживаться и разговоры разговаривать. Языком муки не смелешь,- жестко ответил Ленька.- Да и у гостей твоих, наверное, есть чем дома заняться. Так ведь, девушки?
После таких слов девчата поспешили к выходу. Уже стоя у калитки и глядя своим подружкам вслед, Тамара вдруг с удивлением поймала себя на мысли: «А может и прав Ленька, ведь достаток в дом сам не придет. Много ли добра в хозяйстве прибудет, если с подругами чаи распивать»…
….Жизнь промелькнула, как вода сквозь пальцы протекла. Тамара постоянно была занята домашним хозяйством, воспитывала дочку и сына, а там и за внуками пришла пора присматривать. Леонид же ни с детьми, а тем более с внуками практически не общался и общего языка с ними не находил. А прошлой весной он скоропостижно скончался: колол очередную порцию дров, взмахнул топором, да так с ним и завалился на поленницу, будто и после смерти грозя всем бездельникам расправой…
…Ветер все усиливался и грозные раскаты грома слышны были уже над самой головой.
- Надо хоть успеть белье снять,- вслух сказала Тамара и осеклась.- Вот дожилась, уже от одиночества сама с собой разговариваю.
Привычно манипулируя костылями, она направилась к бане, где на натянутой между деревьями веревке белыми парусами развевались простыни. С трудом справившись с бельем и закинув его в предбанник, она уже направилась к дому, но тут увидела,что вдоль забора лежит несколько груш, сбитых порывами ветра. Повинуясь хозяйскому инстинкту «не разбрасываться добром», она свернула с дорожки к забору и стала собирать груши в подол платья. Несколько груш, как ей показалось самых спелых и крупных, лежали по ту сторону штакетника прямо на грядке у Анны Ивановны. Рукой было не дотянуться и Тамара решила достать их костылем. И вот уже одна, другая, третья груша добыта с соседской территории…Осталось еще всего две…И тут Тамара, потеряв равновесие, всем своим грузным телом упала на землю, неловко подломив под себя ногу. Острая, невыносимая боль пронзила всю ее с головы до пят. Красные, фиолетовые круги поплыли перед глазами.
-Помогите!- еле слышно прошептала она.- Э-ээй, кто-нибудь! Помогите!
Ей казалось, что она кричит во весь голос, однако дрожащие от боли губы едва шевелились, а из вмиг пересохшего горла вырывался только хриплый шепот. Но поблизости не было никого, кто мог бы услышать ее и помочь. Вокруг были только мощные раскаты грома и дождь, который струями, похожими на металлические прутья, пронизывал все живое на земле. Осознав, что помощи ждать ей неоткуда, Тамара предприняла попытку подняться. Но, при первых же движениях боль в ноге оказалась настолько сильной, что громко вскрикнув, Тамара потеряла сознание. Красные, синие, желтые круги в глазах искрились, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах, постепенно переходя в ослепительно –желтый свет. Это свет был такой яркий, манящий и теплый, что хотелось окунуться в него целиком и никогда не покидать его…Тамара увидела себя маленькой девочкой, идущей ярким солнечным днем по теплой мягкой траве, по огромному ромашковому лугу. Рядом с ней вся в белом идет веселая и счастливая мама с полной корзиной спелых плодов. На краю луга мама оборачивается, машет ей на прощание рукой со словами: « Пора мне. Ждут меня. Не по пути нам». Тома долго смотрит ей вслед, пока мама не исчезает в теплом ярком сиянии… Тамара все идет и идет по лугу одна. Ей и приятно идти по теплой траве и немного чего-то страшно… Как тепло и спокойно, как ярко сияет и манит этот необыкновенный свет…
…Как обычно Наталья приехала на дачу с первым автобусом. Обходя на дороге бесконечные огромные лужи после вчерашнего ливня и зябко поеживаясь от утренней сырости, она спешила поскорее посмотреть на свой огород – не натворила ли беды вчерашняя гроза? Она уж было прошла мимо калитки Мефодьны, но на глаза ей попался серый костыль, лежащий поперек дорожки…
…«Скорая помощь» приехала на удивление быстро. Врач констатировал двойной перелом ноги и потерю сознания от болевого шока. Когда Тамару уже грузили на носилках в машину, врач сказал Наталье:
- Вы посмотрите, что у неё в руке. Никак не можем пальцы разжать.
Наталья подошла к подруге и, наклонившись к самому уху, тихонько позвала:
- Тома, что у тебя там в руке? Зачем это тебе?
Тамара открыла глаза, попыталась что-то сказать, но губы не слушались ее. Она с трудом разжала пальцы и на землю упали две маленьких сморщенных и никому не нужные груши…