- Это я ей ваш телефон дала. Извините, не могла иначе, мы телекомпания, мы обязаны реагировать на звонки по нашим сюжетам.
Алена выругалась в сторону, прикрыв ладонью трубку:
- Но это же бред собачий! Вы сами подумайте: мне что, заняться нечем, кроме как тырить из клиники кошку, которую сдали на усыпление? Я на многое способна, но в краже кошек меня еще не обвиняли!
- Я вам верю, но она мне весь мозг проела за два дня, грозит скандалом, если ей не вернут кошку. Вы с ней поговорите, все и разрешится.
- Да я уже разговаривала! Она ненормальная – орет, грозит милицией, несет какую-то ахинею про то, что я украла ее кошку, не дала ей умереть спокойно, злодейски вылечила и теперь эксплуатирую в телепередачах… - телефон в руке вздрогнул и затрясся, как припадочный. – Вот она, легка на помине, опять названивает по второй линии.
…Лизонька моя еще не старая была, десять лет всего. Рак пожрал… В первый раз я ей операцию сделала, так она еще полтора года жила. А потом все вернулось. Уж сколько мы мучились, сколько по врачам ходили - все впустую. Похудела Лиза до костей, шерсть свалялась. Только все сидела и стонала потихонечку. Я ее на ручки возьму, вот так, чтобы пузико на руку, а ножки свесились – и ношу, песенку пою, убаюкиваю: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Ей так легче становилось, она засыпала, отдыхала, бедная, от мучений.
Только зачем было терпеть-то? Кошкам хоть одна привилегия положена – отпустить можно, если совсем невмоготу. Вот и я подумала: Лизоньке тяжко, что ж я ее мучить буду… Отнесла в клинику, заплатила. Ее взяли у меня и куда-то понесли, а мне квиток выдали и говорят: «Идите, мол, домой, мы все сделаем». А как же я? Это что, она умирать одна будет, на чужом столе, никому не нужная? «Идите, говорят, женщина. Нам ваших обмороков не надо, у нас ветеринарка, а не скорая. Хватит вас кондрашка, что мы делать будем?»
Помялась я, думаю, теперь уж все равно. Поплелась домой, а у самой как камень к ногам привязан. На душе нехорошо: не могла себе простить, что с Лизонькой не осталась… Не видела я ее мертвой, и крючочек остался, саднил на донышке.
И тут включаю телевизор, а там вы с вашими кошками. И Лизонька моя с вами…
У меня в левую руку как стрельнуло от сердца! Думала, помру.
Алена слушала, зажав плечом телефонную трубку, и строгала в миску салат. С холодильника за ее движениями зорко следила Лизонька. То есть Лава. Только зазевайся, и черная молния мгновенно что-нибудь стащит: не яйцо, так крабовую палочку, а не выйдет палочку, и кукуруза из банки сгодится. Все равно что, главное результат - это спорт у нее такой.
Лавинию вытащили вместе с другими кошками из замурованного подвала. Была она энергична, предприимчива и не вполне адекватна – «буйнопомешанная», как ласково окрестила ее Алена. Отъевшись на дармовых харчах, она с упоением отдалась воровству и пакостям – только шум стоял, когда эта пушистая лошадь скакала по сервантам. А по ночам, сливаясь с темнотой, полыхала огромными оранжевыми глазищами. Лава она и есть Лава.
Социальные навыки у нее отсутствовали как класс, до того момента, пока Алена не изловчилась и не успела ее погладить. Реакция превзошла все ожидания – у кошки отнялись ноги. Внезапно разъехались в стороны, и жирное пузо плюхнулось на пол, затряслось киселем, в то время как человеческая ладонь со вкусом наглаживала черные бока. Ну, погладила и будет – Алена отошла в сторону, а потрясенная Лава замычала и сделала попытку пойти за добавкой, но не тут-то было: ноги идти не желали. Тогда неубиваемая кошь повернулась на брюхе и… поплыла по линолеуму, как тюлень, подгребая неходячими лапами. Горящие глаза требовали повторения чудесной процедуры. И смех и грех.
Но в любом случае, Лава была молодая и здоровая, как конь. У нее был полный рот острых белых зубов и никаких признаков старости, раковой опухоли, да хоть какой-нибудь хвори!
- И вообще, - почти закричала Алена в трубку, - вы свою Лизу когда на усыпление отдали? В июне? А Лава у меня уже почти год сидит! Все даты в группе подписаны – она у меня была, когда ваша кошка еще своими ногами ходила!
- …понимаете, у нее все как у моей Лизоньки: походка, взгляд, даже играет она так же. Я как увидела ее, ни секунды не сомневалась. А может, это реинкарнация?
- Что?
- Переселение душ. Ну, душа моей Лизоньки, как ангел, в нового котеночка вселилась…
Точно трехнутая, на всю голову…
- Не думаю. В июне, когда ваша Лизонька умерла, Лава была уже порядочным бегемотом, и разносила мне квартиру совсем не по-ангельски.
- Очень жаль… - трубка всхлипнула, - вы простите меня, что я на вас накричала.
На выставках всегда шумно. Обалделые кошки к концу дня уже не реагируют ни на какие раздражители, просто дремлют в клетках, повернувшись задом к посетителям. Бедная Лавиния забилась в угол и смотрела в пространство тоскующим огненным взором, в то время как люди совали пальцы в клетку.
- Смотри, какая роскошная!
- Черная, как смоль! И глаза оранжевые – красавица!
- Кыса-кыса-кыса…
И тут ее подкинуло. Тихий бесцветный голос прилетел из толпы, заставил кошку напружиниться, вскочив на все четыре лапы.
- Лиза… Лизонька… Девочка моя…
Алена высунулась из-за клетки – на нее смотрела обычная женщина, с неузнаваемым в толпе лицом. Она протянула руку, и Лава вдруг приникла к прутьям клетки, обнюхивая пальцы.
- Вы Алена, да? Это я вам звонила. Знаете, она и в самом деле копия Лизоньки, смотрю на нее и плачу. Это все оттого, что я тогда ушла, не дождалась – если бы видела, что она умерла, не накручивала бы себе всякую пакость. А вы ее отдаете?
Алена поперхнулась. Да так, что слезы брызнули. А может это от того, что Лава облизывала руку совершенно незнакомого человека.
- Да, Лава отдается. Только она и правда молодая, она не может быть вашей кошкой.
- Пусть так. Только вы говорите, что хотите, а это моя Лизонька.