СКАЗКА ПРО ВАТСОНА ИЛИ
ИСТОРИЯ ОДНОГО НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
ПРИСКАЗКА: У каждого порядочного сказочника обязан быть свой доктор Ватсон. Куда же без него? Тот самый человек, который с раскрытым ртом слушает всю ту ахинею, которую ты нафантазировал. Попутно он поит тебя пивом и водкой, одалживает денег, дает советы в затруднительных житейских делах и закатывает глаза, говоря тебе о твоей одаренности и гениальности. И вдохновляет тебя на написание новых ахиней. Впрочем, найти такого человека удача действительно сказочная. Более реально найти себе кого-нибудь одного, доктора или Ватсона. При этом желательно чтобы доктор имел отношение к психиатрии или к психотерапии. Чтобы умными научными словами доказывать, что если ты и псих, то не окончательный и одаренный. Ватсон, в моем представлении, был обязан быть худым, богатым и не очень умным. Меня бы это вполне удовлетворило. Присказка, а это она и есть, штучка тонкая и капризная. Многие сказочники потеряли на них здоровье, честное имя, черновики рукописей и жен. Мне в этом отношении повезло. Потерянные при их написании: «чекушка», шариковая авторучка без колпачка и незаполненный билет «Русского Лото» я воспринял хладнокровно и в рамках общепринятой словесной эмоциональности.
Не надо быть семи пядей под килем или фрейдистом - самоучкой, эти самые всезнающие, чтобы догадаться каким сказочником был я. Порядочным. Но не счастливым. И не вздумайте со мной спорить! Да, друг был. Хороший. И почти полностью попадавший под описание идеального доктора Ватсона. За одним большим минусом. Глаза он не закатывал и ежеминутным восхищенным речитативом о моей талантливости слух мне не ласкал. Да что там ежеминутным, он и после первой бутылки делал это неохотно и неубедительно. В эти минуты мне всегда хотелось крикнуть: «Не верю!» Не кричал и заставлял себя радоваться этому малому. Или внушал себе что радуюсь. Да и виделись мы с ним не часто. Тут как не анализируй, но без второй бутылки не поймешь, чему я радовался больше: другу, водке или его неумелому «офигеть!» После второй анализировать обычно не получалось и я воспринимал все это единым целым. Кто-то скажет, что это пустяки. Скажет, и никогда не станет сказочником. Я же им стал! Вопреки козням недоброжелателей и хроническим запорам. Последние даже сослужили мне добрую службу. Нигде не думается так хорошо, как сидя на унитазе. В сельском туалете думается не так плодотворно. Но думается. Итого. В плюсе – написанная присказка. В минусе – изжеванная и проглоченная зубочистка. Вот только не надо засорять этим свое внимание. Глотаю я зубочистки и по другим причинам. Друг доказывает, что мои запоры именно из-за этого. Я с ним соглашаюсь. На словах. Но внутри себя знаю, что для настоящего сказочника две-три разжеванные и проглоченные зубочистки в день это в пределах нормы. И глотаю я их не из-за чувства голода или забывчивости. Отнюдь нет. Этим я отдаю свою последнюю память той осинке или сосне, из которой она была сделана, матери-сырой земле взрастившей эту сосну или осину и нелегальному спиртзаводу № 0,5 из города Махачкала выпустившему ту бутылку водки которую мы с моим другом когда-то выпили и остались живы. И даже не потеряли зрение.
СКАЗКА: Созревшее яблоко падает на спину подсуетившемуся ежу. Бредовая идея сказочника воплощается на мониторе компьютера. Ежиком мне родиться не получилось, и я с легкой душой прибегнул ко второму варианту. «Талантливому умудренному рассудительному сказочнику из провинции срочно требуется неприхотливый обаятельный и финансово обеспеченный доктор Ватсон не из провинции. Возможен вариант с переездом и проживанием на жилплощади доктора Ватсона. Внимательно рассмотрю все предложенные варианты, включая Магадан и Ниццу. Лиц злоупотребляющих денатуратом, с непогашенными судимостями, со склонностями к суициду и караоке, а так же выплачивающих алименты двум и более детям – просьба своими обращениями меня не беспокоить. Женщин прошу не беспокоить меня категорически!» Именно такое объявление, лаконичное и содержательное, было мной написано и размещено в нашей ведомственной газете « Сказки Венского Леса». Почему именно Венского? Я бы, при желании, за пять минут мог бы придумать какую-нибудь красивую легенду про прекрасную спящую девицу Европу, добродушного двухголового гармониста Володю и злую мужеподобную колдунью по фамилии Меркель. Но считаю это не целесообразным. Могу сообщить и то, что когда-то эта газета называлась «Предания Беловежской Пущи». Увы, предания превратились в предательство. И отнюдь не в сказочное. Поэтому газету решили переименовать. Судили – рядили типографские начальники, да и вспомнили про верстальщика по фамилии Венский. Работал тогда у них в типографии такой. Тихий и безобидный человек. Но после длинных праздников и по иным уважительным причинам мог такого наверстать, что самому талантливому сказочнику никогда и не снилось. Даже мне. Даже с похмелья. И этот самый Венский, святая простота, отдал свое имя газете всего за литровую баклажку «Балтики». Альтруизм пышной пивной пены.
Чтобы там не придумывали либералы, но печатное слово все еще ценится на Руси. Претенденты в доктора Ватсоны посыпались на меня как об стенку горох. Я ликовал и грыз семечки. В первый день. На второй день я начал грызть ногти. Претенденты на должность моего персонального восхвалителя и денежного донора меня не устраивали. Лукавлю. Их и не было. Косяком, как горбуша на нерест, перли психические доктора. Молодые, пожилые, веснушчатые, лопоухие, горбоносые и даже грузины. Был один индус. И два жителя Буркина Фасо. Но все очень вежливые, кареглазые, противно – ласковые, настойчиво пахнущие парфюмом, тщательно выбритые, безусые и с какими-то сомнительными дипломами об их образовании и одаренности в деле психического оздоровления человечества. Впрочем, были и исключения, два. И я категорически отказываюсь назвать их приятными. Не смотря на мое строгое газетное предупреждение в табун этих ласковых психиатров, коварно затесались и две бабы, переодетые в мужскую одежду. Первую я вычислил по пушистым черным усикам. Эта вела себя прилично и не нарушила привычный рокот ласкового сюсюканья и стремления узнать все самые тайные и мерзкие закоулки моей кристально чистой души. Вторая приличий не соблюдала. Едва захлопнув дверь, она потребовала от меня секса и ребенка. Я к такому повороту событий был не готов. Рыжая самозванка продолжала настаивать. Она начала стягивать с себя колготки. И портки с меня. Я даже боюсь подумать о том, чтобы эта бестия со мной сделала. И только дружная и решительная физическая поддержка всех этих бритых и кареглазых мужичков помогла мне отстоять мое честное имя и не залапанную репутацию. Увы, даже этот благородный поступок не сподвиг меня остановить свой выбор на одном из них. Наоборот, к обеду третьего дня все они стали казаться мне педерастами. Или людьми внутренне готовыми к этому мерзкому противоестественному действу. Выпроводив из горницы очередного, я вышел на крыльцо и пообещал, что освежую и скормлю псам каждого, кто посмеет переступить порог моей сказочной избы. Как это не странно, угроза подействовала. Они еще долго негромко бубнили под моими окнами, но в избу зайти так и не решились. А к вечеру с грустными лицами покинули мой негостеприимный двор. Я загрустил. Водки не было. Попеременно грызя ногти и семечки, я в который раз задумался о своей невезучести и неряшливо скроенной жизни. Впрочем, даже это не помешало мне оставаться сказочником. Я почти придумал сказку о маленьком смышленом мальчике-с-пальчике улетевшем в сыророварке на Луну и очутившемся на Марсе. Очень практично. Сыр всегда под рукой и тефлоновое покрытие от гамма – излучений защищает. И я бы эту сказку обязательно написал. Главную сказку моей жизни. Сказку, которая могла сделать из меня, сказочника, Сказочника…
Он появился на пороге моей горницы, словно из ниоткуда. Почему не заскрипели специально не смазываемые петли входной двери, я не могу понять до сих пор. Сначала у меня зарябило в глазах. И я их закрыл. Затем открыл. И у меня зарябило еще сильнее. Сказочники не в ладах с описаниями. Мы народ попроще. Жили-были дед да баба… И пошел Иван в тридесятое царство… Долго сказка сказывается да не долго дело делается… Это – наше. На ее прекрасной длинной белоснежной шее унизанной нитками крупного речного жемчуга настойчиво и эротично пульсировала тонкая синяя жилка… Это – не наше. И не мое. Но если я не попытаюсь, пусть и неумело, описать его, то грош цена всем моим сказкам и всем моим творческим амбициям. Человек был невысок, худощав и ощутимо жилист. Сверху или снизу, снизу или сверху? Пожалуй, все-таки снизу. На ногах человека были длинные остроносые лакированные туфли, приблизительно 47-го размера, длинные чулки в черно-белую полоску и бриджи песочного цвета. Именно в таких, по моему твердому убеждению, злые английские колонизаторы порабощали добрых беззащитных индусов. Большие и красные, словно озябшие, руки выглядывали из коротких рукавов серого, в черную клетку, пальто с меховым воротником. На дворе, к слову, был июль месяц. В одной его руке, кажется в правой, был облупившийся фанерный чемодан. Под распахнутым пальто виднелась шелковая изумрудная жилетка. Под жилеткой красная, в белый горошек, рубашка – косоворотка. Под ее широко расстегнутым воротом был виден треугольник белого безволосого тела и две большие синие буквы, Б и Ы. Шея человека была обмотана черным шерстяным шарфом. Большие льдисто – голубые глаза человека буквально излучали агрессивную благожелательность и брезгливое любопытство. Так же на лице имелись. Нос: прямой, тонкий и длинный. Тонкие и почти белые, с опушенными вниз краями, губы. Сильно обтянутые коричневой пергаментной кожей скулы. Широкая и большая нижняя челюсть. Черные, можно сказать соболиные, и цветом, и размерами, брови. И торчащий из- под полей котелка, глубоко вспаханный морщинами лобик. Котелок был черный бархатный, чаплинский. Ветка розовой цветущей сирени, и это в июле, торчащая из-под ленточки котелка довершала всю эту цветовую и стилистическую вакханалию.
- Я сяду, - скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал человек, и я поспешно кивнул головой. – Человек высоко поднял ногу с согнутым коленом и таким манером, неспешно, словно цапля на болоте, прошествовал к столу. Усевшись на табурет, он немного поерзал по нему задницей. – Удобный и крепкий. – Табурет был одобрен, и мне стало чуть легче. – Устал. – Странный гость снял котелок, и комната буквально осветилась голубым сиянием, исходящим от его блестящего мокрого лысого черепа. Из кармана пальто был торжественно извлечен носовой, размером с небольшую скатерть, платок и лысина была тщательно и бережно осушена от пота.
- Вы кто? – С трудом извлекая из своего горла молекулы и атомы слов, спросил я.
- Кого и заказывал, Ватсон, - ответил человек резким отрывистым голосом и принялся расшнуровывать свои туфли. – Ноги взопрели. Руки мерзнут, а ногам жарко. – Пожаловался он. – Туфли были сняты и тожественно водворены на подоконник. Запах тут же наполнивший горницу был резким, но терпимым. В сказках мне приходилось нюхать и не такое. И, тем не менее, к этому моменту я о…л окончательно. Люди знающие меня подтвердят, что я уже давно отказался в своей речи и в письме от всех этих нехороших слов. И все же в данном случае я пишу именно такое. Ведь только оно, не взирая на все неистощимое богатство нашего языка, может передать всю гамму охвативших меня чувств и тревог. Да и то не полностью.
- Ватсон? – Выдавливание из себя кирпичиков словосложения далось мне еще труднее.
- Ну, - ответил человек и пытливо зыркнул на меня из-под животного меха своих бровей.
- А имя? – Выдавил я.
- Ни к чему. Просто Ватсон. Я привык так, - безапелляционным тоном изрек человек.
- Доктор? – Прошептал я.
- Ну… - Сказать что-нибудь я уже не смог, но поползшие вверх остатки моих бровей подсказали человеку ход моих мыслей. – Почти. В молодости помогал колхозных коров осеменять. Им нравилось. И вообще у живности привязан. Куры есть? – Я пожал плечами. – Плохо. Надо завести. Я яйца их люблю. Сырые. До двух десятков за раз могу выпить.
- Куры…
- Так, а спишь ты где? – Спросил Ватсон и уверенно протопал своими маленькими миниатюрными ступнями к двери спальни, оставляя на моем, не совсем чистом полу, влажные отпечатки. Резким рывком открыв дверь, он сцепил пальцы рук за спиной и минуты три молча вертел головой из стороны в сторону. Затем так же резко захлопнул и вернулся к столу. – Ладно, можешь спать там. Мне здесь на диване удобнее будет. – Я едва не прикусил язык от возмущения. – И грязно тут у тебя, убрать бы надо. Шел, а под ногами микробы шевелились. Чулки теперь все испачкал. – Ватсон скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула, вытянул ноги и воткнул в меня взгляд своих блеклых ледышек.
- Убрать? А это ты видел! – Выкрикнул я и сунул почти ему в нос кукиш. Наглость этого Ватсона перешла все возможные границы, и я уже был готов вышвырнуть его в открытое окно.
- Не кипятись. Нервы целее будут, - спокойным тоном ответил Ватсон и неумело попытался улыбнуться. – Пустяки, дело житейское. Вот немного освоюсь, сам уберусь. Я привык в чистоте жить. Значит, говоришь, сказочник? Ну, давай, удивляй?
- Чем? – Писклявым испуганным голосом пролепетал я. Его непоколебимое спокойствие снова ввергло меня в уныние.
- Всем чем есть. Скатерть-самобранка, волшебная палочка, ковер-самолет, гусли-самогуды. Докладывай, что есть в наличности. И чтобы от и до, без утайки.
- Вообще – то я пишу сказки…
- И пиши, я не запрещаю. Может кувшин с джинном? Или ступа?
- Есть ручка-самописка. Но не совсем исправная, - немного подумав, признался я виноватым тоном.
- Ладно, разберемся. Ты бы чайник поставил. Не завтракал я сегодня. И не обедал.
- Ты ничего не перепутал? – Внезапно очнувшись от обаяния этого беспробудного хамства, окрепшим голосом спросил я. – Ты мое объявление помнишь?
- И чего? – С недоумением спросил Ватсон. – Я не баба и вешаться не собираюсь.
- А финансовая самостоятельность? – Продолжал настаивать я.
- Это ты чего, про деньги? Тебе чего, чашки супа жалко? – Вопросами на вопрос ответил он. – Врать не буду, денег нет. Пока. Пустяки, дело житейское. Мне главное из тебя человека сделать. Вот разбогатеем, тогда и сочтемся.
- Ну а хвалить и превозносить ты меня собираешься? Если нет, то ступай вон, - окончательно осмелел я и даже топнул ногой.
- Ишь, топотун, - почти ласково сказал Ватсон и снова попытался улыбнуться. – Похвальбу, ее заслужить надо. Да не дуйся. Я не гордый, могу и авансом. – Он поплевал на кончики пальцев, пригладил ими свои могучие брови и еще сильнее сморщил лоб. – Ну, ты умный. И красивый. – Меня непроизвольно передернуло. – Да, вежливый. Когда я пришел сесть пригласил. Хватит? Сказочник, душ у тебя есть? Помыться бы с дороги?
- Во дворе, за сараем, - машинально ответил я. Все мои наивные мечтания о восточной цветастости и шахиризадчине рассыпались в прах. – Ты бы пальто снял, жарко. И эта сирень. Ватсон, откуда она? Для чего?
- Станет жарко, сниму. Для баб, - подойдя к двери и уверенно засовывая свои ступни в мои сланцы, ответил он. – Они от нее дуреют. Бабы, они суки. Но без них скушно. Мыло там есть? – Я кивнул головой. – И ты без дела не сиди. Лень – мать всех пороков. Накрывай на стол. И про водку не забудь. Коли в доме нет, у соседей займи.
Вот так, по собственной глупости, в мою жизнь вломился доктор Ватсон.
Сентябрило. По сельскому тоскливо и безрадостно. И за окном, и в моей душе. Я сидел за столом и с отвращением хлебал лапшу «Ролтон», которая стала в последнее время моей обычной и почти единственной пищей. Ватсон жил в моем доме уже почти три месяца. Сегодня я окончательно пришел к решению, что пора с этим покончить раз и навсегда. Топор был наточен. И выкопана могила за огородом. Я сидел, хлебал лапшу и с ужасом анализировал то, как хорошие добрые незлобливые люди, то есть я, превращаются в хладнокровных беспощадных преступников. Я понимаю, что следует в подробностях описать все то, что превратило мою жизнь, и без того далекую от сказочной, в нескончаемый водоворот драмы, фарса, триллера и детектива. Честное слово, я бы так и поступил. Но, представив, сколько всего мне предстоит написать, и, осознав, что после этого сказка может превратиться в роман садомазохиста, я от этой затеи благоразумно отказался. Единственное, что я считаю невозможным опустить, предвидя вопросы читателей, так это вопрос о том, пытался ли я выдворить Ватсона из моего метода более гуманным способом. Конечно, пытался. Бил я его многократно. И сильно. Он будил во мне зверя. Впрочем, все синяки, ссадины и ушибы зарастали на нем с поразительной противоестественной быстротой. Но всего два раза мне удавалось выдворить его из дома. Первый раз он вернулся, вырвав пару листов шифера на крыше и разобрав потолок. Второй, выманив меня на крыльцо жалобным мяуканьем котенка и ударив по голове веслом. Голова, к слову, болит, и по сей день.
Кроме быстро заживающих синяков была в Ватсоне еще одна странность, на которую я обратил внимание только сейчас. Я никогда не видел, чтобы он стирал или гладил свою одежду. Она на нем была одна и та же, в которой я увидел его впервые. Пальто он снимал с себя всего три или четыре раза, когда еще летом уходил в душ. Он аккуратно вешал его на вешалку, расправлял плечи и говорил обращаясь ко мне всегда одно и тоже, почти дословно: «Все хватит писаниной своей зрение портить. Отдохни, за пальтом моим присмотри. Люди – сволочи, стащат и глазом не моргнут». И между тем одежда на нем была всегда чистой и отутюженной. Даже тогда, когда я пару раз катал его лежащего пинками по двору, Ватсон поднимался на ноги в абсолютно чистой и не испачканной одежде. И котелок ни разу не свалился с его все такой же лучезарно блестящей макушки. Все, хватит об этом. Чаша терпения захлебнулась моей бедой. План мщения был продуман в малейших деталях, и я твердо решил обагрить свои руки его кровью. Если она у него была.
Он вошел в горницу как всегда неожиданно. Постояв на пороге, он несколько раз дунул в свои красные, постоянно зябнувшие ладони и, шлепая грязными галошами по полу, подошел к столу. Галоши на нем были мои. А до начала осенней слякоти он проходил в моих сланцы. Те чудовищные туфли какого-то средневекового придурковатого ремесленника, в которых он переступил порог моего дома, занимали почетное место за стеклом моего серванта. Он молча окатил меня с ног до головы арктическим холодом своих зрачков, сунул руку за пазуху и со стуком поставил передо мной… бутылку водки. И водки, к слову, не дешевой. «Пей, к месту будет». – Сказал Ватсон, прошел к аккуратно застеленному дивану и с размаху брыкнулся на него, задрав ноги на подлокотник. Я насторожился и машинально откусил половину алюминиевой ложки. Даже мои редкие зубы и слабые десна не уберегли ее от этой непреднамеренной жестокости. Такого еще не было. До этого момента мою водку мы пили вместе, свою он пил один. Помните, в начале нашего знакомства с Ватсоном я употребил одно неприличное слово? Я был не прав. Если где ему и место, то только здесь. Впрочем, это было только начало дня чудес. Поскрипев немного у меня за спиной пружинами, Ватсон привычно отчеканил фразу, которую мне не забыть никогда. «Дай три тысячи. Уезжаю я». – Сказал он. Вот теперь я о…л окончательно и бесповоротно, может быть даже до конца жизни. Поэтому его следующее ехидное замечание, почти не воспроизвело на меня должного впечатления: «Сказочник, топор зачем наточил? Или голову мне рубить собрался?» Я промолчал.
- Пей без опаски. Не отравленная, - снова подал голос Ватсон. – Сказочник, денег дашь?
- Куда уезжаешь? – Стараясь скрыть дрожь в голосе при помощи пережевывания остатков ложки, спросил я. Прямой и настороженный, я продолжал все сильнее о…ть не в силах поверить придавившему всего меня счастью. Такое счастье может сплющить в плюшку даже богатыря. Я терпел. И все же не смог удержаться от вопроса. – Надолго?
- Навсегда. Это не жизнь, когда разные сказочники на тебя топоры точат, - ответил он и я почти реально представил, как у меня за спиной дергаются в попытке улыбнуться его бледные сухие губы. Он выждал нужную паузу и буквально оглушил меня следующим. – С тобой лодырем не разбогатеешь, сколько тебя не хвали. Хреновый из тебя сказочник В Архангельск уеду. На руководящую работу. Хватит перед тобой лакействовать и нужду мыкать.
- На руководящую? – Сумев проглотить разжеванную ложку, поперхнулся словами я.
- Вот, читай, - сказал Ватсон, и я услышал за своей спиной шорох бумаги. Повернувшись на табурете, я увидел, что он протягивает мне смятую грязную газету. Подавшись вперед, я осторожно взял ее в руку и вопросительно посмотрел на него. Газета называлась «Карьера в Архангельске». – Там карандашом подчеркнуто. Уеду и заживу как человек.
- Да-да, - я торопливо закивал головой. И действительно на последней странице я увидел жирно обведенное синим карандашом объявление. «Археологической экспедиции Архангельского Этнографического Музея Севера срочно требуется честный порядочный ответственный заместитель руководителя по хозяйственной части и снабжению. Оплата сдельно – премиальная. Звонить в рабочие дни по телефону 517-35-11. Руководитель экспедиции С.М. Сергеев». Я перечитал его несколько раз и все-таки не смог удержаться от вопроса. – Ватсон, ты честный? И когда-нибудь занимался археологией?
- Чудак ты сказочник. Все люди сволочи. Я как все. Пойми, руководить еду. Мне самому лопатой махать не придется. А в молодости было дело, занимался и археологией. Скотомогильники раскапывал…
- Зачем? – Прохрипел я и почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы и настойчиво запросились обратно наружу остатки ложки.
- Начальство приказало. Потому что все сволочи. Нет бы самим, а они нас. Большим паводком грозили. Чтобы не было эпидемии сибирской язвы. Раскопали, перетащили и на горе зарыли. Ничего не было. Ни паводка, ни эпидемии. Теперь я приказывать буду. Три тысячи дашь?
- Дам, конечно, дам, как не дать, - зачастив словами и соскакивая с табурета, ответил я и бросился к двери.
– И двести на такси. Не пешком же мне до вокзала тащиться. Харчи и водку в дорогу куплю на свои. (До вокзала было не более двухсот метров. «На свои» - это на деньги украденные у меня до этого.)
Своих денег у меня не было. Собрать эту сумму по соседям было делом нелегким. Из-за Ватсона я почти не общался с ними в последнее время. Ко всему прочему он был каким-то патологическим вором. Ватсон тянул в мой дом все. Корыта, ведра, грабли, штакетник, ставни, доски, велосипеды, пилы… Одним словом все что попадалось ему по пути. Когда соседи приходили с разборками, он прятался в огороде или закрывался в моей спальне. Все их угрозы, обвинения и попытки физического насилия доставались мне. Поэтому почти все они встречали мой приход с хмурыми и недовольными лицами. Так же негативно они воспринимали и мои просьбы о денежной помощи. Но не было ни одного соседского лица, которое не просветлело бы и не расцвело, когда я им сообщал о том, зачем мне нужны эти деньги. Давали все. Те, у кого денег в наличие не было, предлагали продукты и вещи. Нужная сумма была собрана за полчаса, от продуктов и вещей я отказался.
Я и Ватсон стояли у калитки и ждали такси. У ног отъезжающего руководителя стоял его фанерный чемодан. Я никогда не видел этот чемодан открытым, и его содержимое осталось для меня самой мучительной тайной всей моей жизни. Я нервно затягивался сигаретой. Ватсон спокойно грыз семечки и прятал подмышками озябшие руки. Соседи с надеждой выглядывали из-за всех ближайших калиток и заборов. Но подойти к нам так и не решились. «Ты со мной к поезду не езди. Еще начнешь сырость разводить. Не люблю. – Просто сказал Ватсон, когда мы услышали шум подъезжавшего такси. – Хотел ручку твою на память взять. Раздумал. Рукопись взял. Той сказки, которую я придумал. Стану начальником, опубликую. Ты не дергайся. Все по справедливости. Моя она. Я тебе водку подарил. Это дорогого стоит. – Я кивнул головой. Те нежные и добрые сказки, которые я обычно писал, были под запретом. Ватсон насиловал мой разум какой-то сентиментально – порнографической белибердой, которая по его словам «бабам обязательно понравится». И я ее писал, проклиная свою слабость и лелея мысль о страшной мести. Час мести пришел, но Ватсон обманул меня и здесь. – И подсвечник взял. Я начальник, мне положено. – Я повторно кивнул головой. – Он с пренебрежением скользил ледышками своих глаз по унылому осеннему пейзажу. – Зажился я в твоей глуши. Серость. Пора выбираться к культурным людям. Адресок я твой запомнил. Если какая работа для тебя подвернется, отпишу. Прощаться не будем. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…».
Привели меня в чувство и подняли с земли соседи. Они же отвели меня в дом. Немного оклемавшись, я осторожно подошел к столу и долго рассматривал подарок Ватсона. Затем решительно скрутил пробку, налил себе полный стакан и выпил. И только через полчаса, решив, что водка действительно не отравлена, позвонил другу. Мы долго пили водку. Уже вторую бутылку. Я с умилением рассматривал его добрые близорукие глаза, короткий ежик волос, масштабную проплешину на макушке и думал о том, какой же я болван. Жизнь в очередной раз отпустила мне подзатыльник. Да еще какой! Но я помудрел. И теперь эта мудрость сочилась из моих глаз вместе со слезами. Я понял, не надо пытаться найти себе идеального собутыльника, собеседника и обожателя своего таланта. Впрочем, есть ли он у меня? (О, Боже! Ватсон заставил меня сомневаться и в нем). Надо принимать людей такими, какие они есть. Надо любить и ценить их только за то, что они есть в твоей жизни. Временами я покрывался холодным потом и торопливо глушил свой страх новой порцией водки. При мысли о том, чтобы было со мной и со всей моей дальнейшей жизнью, если бы эта газета с объявлением не попалась на глаза Ватсону.
P.s. В Бога я верю. Но попов не уважаю. В тот раз я все-таки заставил себя пойти в церковь. Я долго прятался от взгляда молодого глазастого батюшки с куцей бородкой и с хвостиком перетянутых резинкой волос. И все-таки улучил момент и сумел незаметно для него запалить и поставить две свечки у какой-то иконы. Обе - за здравие. Первая, за здравие неведомого мне, но несказанно симпатичного С.М. Сергеева. Вторая, за здравие всех прочих членов Архангельской археологической экспедиции.
10-13.02.16г.