- Бабань! Бабаня!
Дробный стук и звонкий детский голос прогнали привычную дремоту.
- Бабаня! К тебе пришли!
Тихонько охая, бабушка Аня открыла глаза, упёрлась взглядом в пасущегося на потрёпанном коврике оленя. Перевернулась сначала на спину, затем на другой бок, опёрлась на локоть, спустила на пол одну ногу, потом другую. Поднялась. Восемьдесят два годика — это вам не фунт изюма.
Всё это время за дверью слышался разговор девятилетней Иришки с кем-то незнакомым.
- Может, её дома нет? - нетерпеливый мужской голос.
- Не может! Бабаня никуда не ходит. Мы ей продукты носим, - уверенный Иришкин.
Наконец дверь открылась. Маленькая, сухонькая старушка оглядела невысокого человека лет тридцати с сумкой через плечо. В её голубых глазах засветилось детское любопытство.
- Кто таков?
Иришка не дала гостю вымолвить ни слова:
- Бабань! Это из газеты! А вдруг тебя наградят?
Удивление на лице бабушки Ани сменилось недоверчивостью.
- За что меня награждать-то?
И уже миролюбиво:
- Ну, заходи, мил человек, коль пришёл.
Старушка жестом пригласила незнакомого мужчину в свою комнату. Иришка прошмыгнула следом.
- Внучка? - спросил он, кивая на шуструю девчонку.
- Соседка, - улыбнулась бабушка Аня.
- А я думал, коммуналки давно в прошлом, - искренне удивился гость.
- И вовсе у нас не коммуналка, - возразила хозяйка. - Семьёй живём. Я Иришку с рожденья няньчила. И мамку ейную. И даже бабку. Оне за мной, как за родной ходють. Вон, самовар подарили! Ириша, поставь кось чайник.
Девочка включила электрочайник, стоящий на тумбочке, сделанной годах этак в 60-х. Гость огляделся: светлая комната с обстановкой времён хрущёвской оттепели — у окна круглый стол, накрытый скатертью, четыре стула. Комод деревянный, резной. Шкаф с зеркалом на дверце. Диван. Холодильник «ЗИЛ». Больше в восьмиметровую комнату ничего бы и не уместилось. Да — ещё цветы на подоконнике единственного окна. Цветущая герань: белая, розовая, алая.
- Анна Фёдоровна, меня зовут Олег, - представился гость, присаживаясь на один из стульев. - Олег Емельянов. Я корреспондент газеты «Человек и люди». Это относительно новое издание. Мы пытаемся освещать как проблемы общества, так и отдельно взятого человека. В честь Дня Победы наша редакция решила взять интервью у людей, переживших суровые годы войны и последующее восстановление народного хозяйства. Узнать, как бывшие советские люди пережили крушение Советского Союза. Вы сможете рассказать, что помните?
Не дожидаясь ответа на риторический вопрос, Олег задал конкретный:
- Сколько вам было лет, когда началась война?
Старушка подперев голову с минуту молча смотрела на бойкого молодого человека, сыпавшего мёртвыми словами. В одной руке — микрофон, в другой — листок с вопросами.
- Ты, сынок, не так шибко тараторь, - прошелестела она, - у меня ужетко нет прыти не только в движеньях, но и в думах. То-бишь, воспоминаниях. Как, говоришь? Сколько лет, кады война? В сорок перьвом — десятый пошёл. Да, десятый. А в сорок пятом тринадцать стукнуло. Большая совсем. Да. Наравне со взрослыми робили в полях-то. Что помню? Голодно было, помню. И работу от темна до темна. Но не отчаивались. Верили, что победим супостата. Что ещё? Горе, кады похоронки шли. Ой, горе-горюшко горькое! На батьку, на старших братьёв. Одна я опосля у мамки-то осталась. Да... Я-то малая была, кады они уходили, плохо их помнила. А мамка страсть, как убивалась. Но ничего, пережили. Да... пережили. Страшно было. Таперича-то хорошо. В раю живём!
Старушка покивала головой. Из-под ситцевого платка выбилась тоненькая седая прядка. Иришка сидела рядом с бабушкой на диване, открыв рот и забыв про остывающий чайник. Олег внимательно слушал, что-то деловито черкая в блокноте.
- Анна Фёдоровна, а что было страшно? Детей работать насильно заставляли? За опоздания строго наказывали? Говорят, тюрьма маячила за всё. Шаг влево, так сказать, шаг вправо — расстрел. По оговору могли посадить.
Бабушка Аня возмущённо замахала руками:
- Что ты, что-ты, сынок! Страшно было вообще. Ты сам-то подумай — кажный день может кто-то близкий помереть: убить могли, кушать бывало совсем неча. Да чаво уж там — с голодухи в деревне мёрли, как в голодомор. Слабенькие детишки не выживали. А то, что порядок был, это да. Как же без порядку-то? Это опосля ужо стало — концов не найдёшь. А тады все понимали — так надо. Трудились за совесть! Чтоб Родина жила. Об себе не думали! Там, на войне-то, солдаты животов не жалеют, а мы что — шкурничать? Для нас Родина не пустой звук была! Скока героев вырастила, Родина-то! На фронте, в тылу! Скажешь тоже — силком гнали! А, да что с тобой говорить — вас Родину любить не учили!
Она обиженно поджала губы и отвернулась к окну.
Олег обескуражено замер. Вот так бабуля! Он предполагал для галочки отметиться по очередному адресу и настрочить что-нибудь от себя. А здесь такой экземпляр!
Иришка тоже удивлённо смотрела на раскипятившуюся «бабаню». Старушка взглянула на них и заулыбалась:
- Ну, чегой-то приуныли? Чай давайте пейте. Вот, печеньки. Иришка на свой вкус выбирала.
- Ага! - подхватила девчушка. - Бабаня, как только пенсию получает, гостинцев на всех велит купить.
- А чавож. Пенсия у меня большая. А оне за мной, как за родной. И убирают, и стирают. И за продуктами. Я вот помру, комната им отойдёт.
- Ну, бабань! Не помирай, ладно? - Иришка испуганно посмотрела на Анну Фёдоровну. - Мама хочет в санаторий тебя отправить, чтобы полечилась.
- Ох, Иришенька! - вздохнула Анна Фёдоровна. - От старости не вылечивают. Не надо никуда меня отправлять. С вами побуду до конца, а дальше, куда Бог распорядится.
- Анна Фёдоровна, а после войны каково было? Многие тогда из деревни в город уезжали.
- Что ты, сынок! Какой город? А деревню кто подымать будет? Не пущали нас в город-то. Пахать да сеять надо было. Страну кормить. Шибко умные умудрялись, конечно, раздобыть докУменты. А так паспорта не давали, а куда без паспорта? Но ужо полегше было. А там заневестилась и вовсе тяготы замечать перестала. Учиться-то некогда было, а на любовь и время, и силы оставались.
Старушка хитро улыбнулась.
- Любовь, она своё завсегда возьмёт. Парней тады мало было. Большой у них выбор был, у парней-то. Много девок рожали даже без мужей. Позор позором, а жизнь такая, никуда не денесси. Мне вот мужа не хватило. Даже кады в город подалась, кады можно стало, значить. Маманю свою горемышную схоронила и подалась. В завод пошла, комнату вот энту дали. Три семьи тады было, по одной на кажную комнату. Прабабка Иришкина, подруга моя, взамуж здесь вышла, двух дочек народила. Вместе выхаживали. В разные смены работать пошли, чтоб было на кого деток оставлять. Да… Это таперича мамкам три года с детями сидеть дозволяют, а тады три месяца и на работу. А как её, кроху такую отдать в чужие руки? Лялька орёт, мамка слезьми умываетси. Ничего, вырастили. Одна опосля к мужу съехала, другая сюды привела. Освободимшуюся после смерти жильца комнату оне себе забрали. А я вот с ими осталась. Детей мне Бог нЕ дал. Да я и замуж не ходила. Была в деревне первая и последняя моя любовь. Он на другой женился. А я так и не встретила более никого, чтоб его заменить смог.
Анна Фёдоровна протяжно вздохнула.
- Жизнь пролетела, а и рассказать-то тебе, милок, неча. Жила себе и жила. Стыдиться неча, но и гордиться нечем. Все так жили. Старались, страну подымали. Ты вот, сынок, спрашивашь — как мы, бывшие советские, пережили погибель СССР. Вот что я скажу тебе — никакие мы не бывшие, а самые, что ни на есть, настоящие. Как смогли пережить разрушение того, что с таким трудом строили? Сам-то подумай своей головой – что спрашивашь! Скажи ка вот лучше мне, мил человек, что для тебя есть Родина?
Олег смущённо замялся. Ай да бабка! В атаку пошла!
- Ну, наверное, место, где родился, - проговорил неуверенно. – Может быть, город родной. Ну, и страна, конечно.
- Может быть! – передразнила бабушка Аня, - страна, конечно! А для меня Родина – это победа над немцами, ради которой папка мой и братья сгинули. Юра Гагарин, который своим подвигом один цельный мир завоевал. Целина – там моя названная дочка жить осталась. БАМ, который вот ейный дед строил. И как я должна была отнестись к тому, что это рухнуло в одночасье?
Она горестно махнула рукой.
- Я в тридцать втором в Поволжье родилась. Знаешь, что тады в Поволжье было? Голодомор был! Ан выжила. Не знаю, какими силами маманя меня спасала. Но — спасла! И войну пережила, и разруху, и ещё один голод. Ничего, казалось, страшнее того, что было тады, уже быть не могло. А так обидно стало, кады оказалось, что то, что мы делали, никому не нать. Мы-то для детей старались. А детЯм оказалось, совсем другое подавай. Но мы-то Родину свою как любили, так и любим. И болеем за неё душой! И верю я, что всё ещё у ней, у Родины моей, хорошо впереди будет. И сейчас ужо хорошо. Рази сравнить с нашей-то жизнью? А будет ещё лучше. Вот вы энто лучше и построите. Для них вот, - бабушка Аня указала на Иришку. – А оне – для своих деток.
- Простите меня, Анна Фёдоровна, за глупые вопросы, - поднялся Олег. – А вы правда, геройская женщина. И жизнь прожили героическую.
- Да никакая я не геройская, - махнула рукой бабушка Аня. – И жизнь моя обнакновенная. Просто жизнь, как у всех. Ну, прощевай, сынок. Дай тебе Бог здоровья, и чтоб работа была. И будет тогда счастье.