Большая опасность состоит в том, что пишешь с оглядкой на что-то или кого-то. На другого автора, на модные тенденции, на удобоваримость. Последнее, как по мне, еще та гадость. Однако риск быть непонятым – это выигрыш, а не зеро. Предохранитель текста от глаз, впитывающих лишь маразм, в виде картинок, изречений «сионских мудрецов», втиснутых в максиму из двух-трех предложений, по которым люди, преимущественно глупые, потом строят свое бытие, а если не выходит – не страшно, найдем другое, менее витиеватое, вон их сколько. Конструкция взглядов из этой фанеры сметает при первом дуновении перемен, при первых искрах у распушенного хвоста, и уносится она в подвалы памяти, а человек стает перебежчиком, быстро находя нового кумира, способного объяснить в трех словах, как любить, дружить и вообще, проводить время полезно. То есть впитанные тобой опыты, их последующая конденсация – это никому не нужно. Пиши про грязь, про свинство и ****ство – будешь успешным. Кому нужна античность с ее непонятными именами и географией, не вмещающейся в понуренный гипоталамус? Кому интересен сейчас безутешный Проперций или мечтатель Овидий Назон? Куда применить взгляды Сенеки и желчь Марциала? Это мир Сергея Минаева, Дарьи Донцовой и Полозковой. Иже с ними легионы. Мир коммерческой литературы, где каждая рецензия начинается с «это лучшее произведение на тему» или «до этого никто так не мог передать». Смирись или умри. Правда у античных авторов как-то удавалось вместить каждый осколочек разбитого сердца, во взгляд, брошенный в гордую спины гетеры, уходящей с балкона, и выдрессировать буквы настолько, что эта жадность и горечь глаза входила в одну строчку, как зимородок в тихую гладь пруда, а у современных на это не хватает и книги. Вдумайтесь, книги! 400 страниц перечислений лейблов, безадресных движений, расщепленных на бездумные слова – в случае прозы. В концовке скрюченный и растерянный герой выбрасывается из окна, хотя просит об этом у писателя еще в первом абзаце. Одна мысль на стих – в случае поэзии. Вдумайтесь, одна мысль! Это в лучшем случае, бывают рифмованные строки, внешне благожелательные, но без оной. То есть человек, такой как мы с вами, желает что-то сказать, подчиняет себе темп, язык, музыку, но на выходе получается какой-то попугай, каркнувший в зарешеченное небо обгаженной клетки: «Попка-дурак, но вы еще дурнее». И действительно дурнее, что объясняет тиражи и количество сборников «современной поэзии».
Мой взгляд, конечно субъективен. Мне он и самому не всегда по душе. Скажу прямо, хочется все удалить и продолжать молчать. Масса останется массой, сколько не пиши памфлетов. Останавливает меня даже не то, что дескать я – другой, и пусть об этом знают. Давайте откровенно поговорим, кто дочитает до сюда? Человек десять. Кто согласится? Два-три человека. Это в лучшем из всех случаев. Конечно, текст приспосабливается к потребностям его жаждущих. Естественно, что проще воспринимается узнаваемое. Даже дешифрованное в виде столь популярного фэнтези или научной фантастики. Это даже добавляет пикантности, дескать, а вот если бы, да кабы. Перенесем персонажей с Земли на Ювенарс. Дадим им в руки лазерные пистолеты. Или галлюциногенных жаб. И начнем действие. Но, почему не трансформируются таким же образом чувства, базовые потребности, цели. Все идентичное, только в другом свете. Ювенарс наш скукоживается до размеров Гондваны. Марсоход – до трактора. А прекрасная Лучинда Больгио, астральная сущность из Фиолетовой галактики, так та же самая Лена, из «6-Б», которую любил автор, но так ничего и не сложилось, ну ничего, зато отомстит ей наличием лишней конечности или оком на затылке. Читатель рад, он думает, что его фантазия работает, вот сполохи, вот блики, а здесь след от шаттла в небе цвета апельсиновой кожуры. «Так хорошо отвлечься от реальности». «Там все не так жестоко, как здесь». Да конечно. Верим, верим.
Литература, не прошедшая испытания временем – не литература. Избитая, жалкая истина, затасканная по подворотням. Но она актуальна. Ее боятся. Иные из авторов, неожиданно, обрастают предшественниками, и вот он уже на плечах у них, и сравнивается с ними, а если хорошо заплатить критикам, так в хорошем ключе. Нет, я рад, что, очевидно, не застану того времени, когда Минаева будут почитать за классика, Лимонова напечатают в школьном учебнике, а Полозкова изгонит с книжных полок Ахматову и Пастернака. Может этого и не произойдет. И люди обретут вкус. Обратятся к тому, что не исполосовано рекламой. И чем больше этого навязывания, тем, будут думать люди, гаже книга, более предвзятый автор, обремененный комплексом Наполеона, увенчанного пером. Неплохо бы было, если плохой текст, написанный без души, за деньги, под аффектом мессианского долга, вопящего – неси в народ чтиво, они выжрут все, попросят добавки, а ты дай ее, дай, вырви, смешай с пылью и впихни им в глотку, они и это слопают, поблагодарят, будут приглашать на вечера, поить вином, снимать репортажи, наконец. Так вот, хорошо, если такие книги сжигались бы сразу после написания. Вот прямо на столе, раз – и вспыхнула. Опалила персты. Значит уровень кустарности да избитости поднятых тем превышает допустимую норму, установленную Эстетической Комиссией Предвидения. Зато лет через десять придет писатель с истрепанной кучкой страниц, а руки все – обожженные, в волдырях и зеленке. А издатель сразу – берем. Ибо знает, что потрудился, что себя не жалел, во благо других корпел над ожерельями чужих мыслей, синтезируя свою. Уверен, подобная практика имела бы успех. И барьер Времени такие рукописи проходили бы без заминок. Ладно, разговорился что-то, пора и честь знать. Читайте классику, читайте то, что проскользнуло сквозь все эти годы и до сих пор способно вызывать восхищение. Не тратьте свои глаза на макулатуру, кто знает, может именно от этого к старости выцветают радужки, или зрение, само по себе, садится, желая оградить мозг от упорства болвана, свирепствующего в своих «строго индивидуальных вкусах», навязанных, на самом деле, самим автором, который желает до потери совести, чтобы его обязательно читали и, в придачу, хвалили.