Александр Башлачёв: Вы задумывались о явлении субкультуры, явлении рок-н-ролла, явлении рок-музыки... Сотни групп в каждом городе. Я сам из Череповца. Только там — три-четыре реальных, живых коллектива, которые чем-то дышат, пытаются что-то там писать.
Так же по всей стране! В каждом городе есть свой коллектив, который что-то делает. И удивительно — нет плодов. Растут деревья, все что-то выращивают, все что-то поливают, и практически нет плодов.
Явление рок-музыки — гигантское явление. Все захлестнуло, волна за волной идет. А плодов никаких нет, я их не вижу. Буквально три-четыре имени. Может быть, пять-шесть, не будем их называть...
Борис Юхананов: Можешь назвать.
АБ: Кто для меня представляет ценность... Прежде всего — Боря Гребенщиков, пожалуй... В общем, все те люди, которых ты перечислил ...*
Эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры, а не поддерживают его. Просто исключают, они зачеркивают его, потому что все остальные, оказывается, занимаются такой беднейшей по содержанию деятельностью! Такой нелепой по сути по своей! Почему? — встает вопрос. Потому что люди не задают себе вопроса: «Зачем?». Люди задают себе вопрос: «Как?» Как угодно! В каких угодно формах! Они постоянно уходят от вопроса «зачем?». Потому что, стоит только задать его себе, и всё: король оказывается голый! Моментально! Его даже чаще всего не оказывается. Был ли мальчик? — возникает вопрос у меня. Никого! Сотни групп — и нечего слушать!
Мы путаемся в рукавах чужой формы. Уже десять лет, двадцать лет, и боюсь, что дальше так будет продолжаться. То содержание, та самая жизнь, о которой мы говорим, которая на улице, которую из окна видно, проходит мимо. Или она принимает такие комические формы... Карикатурным образом в текстах... Я подхожу к музыке, безусловно, с литературной точки зрения, с точки зрения текста, с точки зрения идеи, цели, прежде всего. И вероятно, я постоянно отвечаю себе все-таки на вопрос «зачем?».
Мои формы наверняка очень бедные, потому что некогда, честно говоря, об этом задумываться. Но я стараюсь это делать, потом мы поговорим о том, как именно, однако вот «зачем?» — это главный вопрос.
А на вопрос «как?» можно отвечать без конца. Появляется на Западе новая форма, диско, — можем работать в диско. Мы, так или иначе, не вложим в нее свое содержание. Оно просто не войдет туда. Это — чужая одежда, чужие рукава. Речь идет не о том, хорошо это или плохо, хорошая форма или плохая, чужая она или не чужая. Она — прекрасная форма. Любая форма прекрасна там, где она должна расти, где у нее есть корни.
Это — искусственная пересадка сердца! Для чужого сердца нужно иметь совсем другую кровь, другое строение организма, дышать совсем другим воздухом, это совершенно естественно! А когда мы пытаемся влезть во все это, натянуть на себя, это либо лопнет... по разным причинам...
Просто лопнет. Наше содержание не укладывается. Мы живем совсем в другой стране, в гораздо более сложной ситуации. Нам труднее постичь эту жизнь, понять, полюбить ее труднее.
Я говорю о той музыке, которая, так или иначе, социальна. Не о коммерческой музыке... Хотя, как и отсутствие характера — это всегда характер, отсутствие позиции — всегда позиция, так или иначе.
Коммерческая музыка, намеренное выколачивание денег из своего инструмента — это называется превращение цели в средство. Для этого есть очень точное слово — «спекуляция». Это — рок-спекуляция, когда человек не отвечает себе на вопрос «зачем?». Не задумывается о том, какова цель его работы, пытается что-то играть для того, чтобы играть. Цель замыкается на себя! Это — самоцель! Это — спекуляция!
Музыка, инструмент, мелодия, стихи, сценический образ — это средства для того, чтобы добиться той или иной цели, которую ты ставишь перед собой в жизни.
Я бы сказал, что нельзя петь одно, а жить по-другому. Песню надо «жить», ее нельзя просто «петь», ее нужно обязательно прожить. Каждую песню надо оправдать жизнью. Если ты поешь о своем отношении к любви, так ты люби, ты не ври. Если поешь о своем отношении к обществу, так ты так и живи.
А все остальное — это просто спекуляция. Спекуляция на чужих формах, на формах, взятых с каких-то пластинок, из того, что тебе нравилось, на английском языке, на венгерском, на польском, на немецком, на каком угодно. Это может быть вторичная спекуляция — на тех формах, до которых дошли твои старшие товарищи, доработали, доехали до каких-то вещей, до каких-то оборотов, до какой-то стилистики, и вот, ты тоже начинаешь тянуть это дело. Зачем?
Тут естественные законы! Никакой «рок-культуры» и «субкультуры» просто не существует, и нельзя оправдывать слабость мелодии... Будем говорить о текстах сейчас. Нельзя оправдывать слабость текстов, слабость идеи, ее полнейшее отсутствие, полный бред нельзя оправдывать тем, что это якобы — «рок-поэзия», «рок-культура» и вы в этом ничего не понимаете, это совершенно новое явление. Ничего подобного!
Если это — искусство... хотя «искусство» тоже термин искусственный. Если это — естество, скажем так, то это должно быть живым. И это должно подчиняться тем же самым законам и судиться самым строгим судом по тем же самым законам, по которым мы судим тех же Beatles, ту же музыку, ту же живопись, все что угодно, любой честный творческий акт. Это, по-моему, единственные верные критерии с точки зрения авторского естества.
По этим критериям не выдерживает никакой критики большинство групп, которые я вижу, например, в Москве, хожу на концерты. В Ленинграде точно так же. А в других городах — тем более, потому что, увы, у нас провинция не понимает, не чувствует своей души, своей особенности. Как
весь этот русский рок так называемый до сих пор не чувствует своей души, своего назначения, своей идеи, так провинция тем более. Она не чувствует своей глубины. Своей особой сибирской, уральской, тульской изюминки, своего зернышка, которое нужно раскрывать.
Я в Сибири, например, встречаю безусловно талантливых людей, исполнителей, гитаристов, авторов, которые не понимают сути своего таланта и пытаются его облечь в чужие для них формы. Они не то что шлифуют свой талант... То есть они шлифуют, но совершенно не те грани они вычесывают в нем. Совершенно не то делают!
Их слепит... Я не понимаю, что их слепит... Успех какой- то. То, что привлекает их в западной музыке. Это всё — соблазн, великий соблазн! Конечно, когда какие-то люди так здорово всё делают, это очень интересно: heavy, hard, new wave, всё что угодно... Действительно интересно, и все готовенькое. На готовенькое люди идут. Не понимают, что каждый человек — индивидуальность. Каждый человек — удивительная личность сам по себе, если он попытается в этом разобраться, понять свое место и поставить себя на место. Вложить свою душу в то, что он делает, а не чужую! Не заниматься донорством в искусстве! Это, по сути дела, — пить чужую кровь, пытаться ее пустить по своим жилам. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит.
Мы просто видим: десять лет, двадцать лет проходит, люди присасываются, а плодов-то никаких. Деревья эти растут, сохнут на корню, и те же группы разламываются... Почему они все и распадаются — потому что много хороших музыкантов, но мало хороших групп. Мало групп вообще, трудно сойтись. Но даже те, которые сходятся, обречены, потому что они не делают свое. Они не слышат своего голоса, не слышат свою душу, не видят своего пути, не видят свою звезду. Свою! Пусть она не такая яркая.
У нас сложная ситуация в музыке. Если бы мы были обеспечены студиями, возможностью выпускать пластинки, переводить свои идеи в какую-то продукцию, более-менее качественные записи делать, если бы располагали каким-то аппаратом... Но это — другой вопрос: деньги...
БЮ: Это всё — связанные вещи.
АБ: Да. Это такая сложность, которую, мне кажется, до сих пор никому не удалось преодолеть. Преодолеть противоречия, которые, казалось бы, должна сама жизнь естественным путем дать прямо тебе в руки уже в разрешенном виде. Либо тебе тратить всю свою энергию на то, чтобы что-то купить, чем-то зарядиться, либо тебе на каком-то сторублевом «Урале» что-то делать, или на акустической гитаре. Такая проблема. И получается либо одно, либо другое. И совместить пока никому не удается, потому что мы в таких условиях.
Мы — постоянно лежащие боксеры. Как только ты попытаешься привстать, тебя опять в нокдаун посылают. Но это не нокаут. Раз кто-то пытается встать, значит, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получится никогда.
Я не верю в то, что с рок-музыкой произойдет то же самое, что с джазом. Когда из джаза вся социальная суть выхолостилась, патрон стал холостым, можно стрелять куда угодно, пуля все равно никуда не попадет. А в рок-музыке еще достаточно много пороха. Я бы даже сказал, сырого пороха, который просто нужно сушить. А сушить его чем? Чем угодно: своими словами, сухими дровами. Нужно понять, как его сушить. Без него пуля, опять же, не полетит.
БЮ: Ты призываешь вернуться к чему-то изначальному?
АБ: Я призываю вернуться, но по спирали. В нашей музыке сейчас происходит процесс, сходный с тем, который происходил в музыке западногерманской или в музыке любой другой страны, которая не говорит на английском языке. Рок-музыка, так или иначе, родилась на английском языке, и молодые люди той или иной страны, поляки или венгры, или западные немцы (я просто изучал эту тему), точно так же реагировали на нее, как мы. Но при условии того, что им было легче это делать.
Их среда располагала к этому, они не встречали трудностей, барьеров. Барьеры были только творческие. Только с творческими проблемами они сталкивались. У нас же, прежде чем доберешься до творческих проблем, нужно ой-ой-ой через какую трясину продраться. А может быть, это и не нужно? Надо выбрать что-то одно... Не нужно тратить свои силы на то, чего мы никогда, вероятно, никогда не достигнем.
Мы никогда не достигнем хорошего звука. Я имею в виду те группы, о которых мы говорили, не те, которые выступают на эстраде, на хорошем аппарате. Я говорю о тех группах, которые собираются для того, чтобы осуществить какую-то идею. Может быть, записать это достаточно качественно на магнитную пленку. Но — всё! Это, наверное, — предел!
Нам не стоит стремиться, тратить свою энергию, силы, время, самое главное, драгоценное время... Очень продуктивные годы, когда все складывается, когда столько энергии, когда хочется работать, жить, любить. Нам не нужно их тратить на то, чтобы добиваться хорошего звучания на концертах, иметь хорошую гитару, а не плохую... Зачем? У нас есть прекрасные акустические инструменты.
Собственно, суть рока ведь совсем не в формах, а в содержании. И надо просто возвратиться к содержанию, к своему содержанию, понять его. У нас есть гитары, гармошки, балалайки... Какая разница? Тот рок тоже родился не с усилителем «Fender» в рюкзаке! Он родился точно так же.
БЮ: То есть заново родиться?
АБ: Да, естественно. Мы, собственно, даже еще не родились. То, что мы делаем, — это еще не рождение, это эскизы, попытки, макеты. Эмбрионы, которые так и не становятся полноценными людьми.
Алексей Шипенко: Но на пути к творчеству, о котором ты говоришь, явно возникает социальный фактор, и он нам очень сильно мешает...
АБ: Безусловно, мешает! Со всех сторон рогатки, со всех сторон шлагбаумы, все закрыто, запреты кругом! Правда, чувствуется иногда теплый ветерок, это радует, но это...
АШ: Политика пряника и палки.
АБ: Скорее всего, да. Политика одного пряника и пяти палок, я бы сказал.
АШ: И этот социальный фактор ведет нас к вторичности... Ты говоришь, что только в столице можно что-то найти, а в провинции и подавно ничего нет. Почему они играют Запад? Это же социальная среда давит.
АБ: А вот, по-моему, как раз наоборот. Этот фактор запретов должен натолкнуть на мысль, что не стоит. Если мы не можем делать так, как на Западе, хотя бы по формам, то и не стоит этого делать. Надо найти свои формы. Содержание найти свое, и вложить его в совершенно новые, иные формы.
Я не говорю о народной мелодике, можем поговорить об этом потом. Но хотя бы инструментовка: гармонь, балалайка... Это все очень здорово, если это по-настоящему, в кайф сыграть. Я не говорю о том, что делают «Песняры» или «Ариэль» — это всё мертвечина. Это ясно и никому это не нужно... Нам это не нужно, во всяком случае. Может, кому-то это и нужно, не будем отметать, надо быть плюральными. Чтобы плюрально относились к нам, мы тоже должны плюрально относиться друг к другу и к тем, кто нам мешает. Но каждый все равно должен делать выбор для себя. Понять свою цель, содержание, то, что ты хочешь сделать, то, что ты хочешь сказать. Если не можешь ничего сказать — молчи, лучше ничего не делай. Когда можешь не писать — не пиши. Пытаться можешь, но надо все-таки какое-то чувство ответственности за свое дело иметь. Другой вопрос, что всем хочется, годы уходят, это понятно.
Надо просто найти свои формы, как это в Западной Германии произошло: они сначала стали подражать, играли на английском языке те же вещи, что и Beatles, Rolling Stones, вся эта плеяда, Creedence**. Потом они перешли к технологии наивного перевода. Тем же и у нас занимались, и это было очень прогрессивно до поры. Пели о том же, о чем пели за кордоном, только по-русски, пытались перевести, найти свои эквиваленты. Понятно, что если там поют о жизни в Чикаго, то мы о жизни в Чикаго петь не будем, мы будем петь о жизни в Москве. Но это все равно не то! Это не жизнь в Москве, это не жизнь Москвы, не жизнь наших улиц, не жизнь наших площадей. И тем более не жизнь Третьей столицы, как я бы ее назвал. Вот есть Ленинград, Москва, и существует Третья столица — это вся Россия. Это — самая великая столица.
И получалась придуманная жизнь. Но это все естественно, это все — болезни роста, и надо их принимать такими, какие они есть, и не возвращаться к ним, не пытаться их менять или ругать, а просто посмотреть, что же впереди.
БЮ: А что впереди?
АБ: Я полагаю, что мы сможем найти свои формы. Главное — понять свое содержание. У нас богатая литература, богатая поэзия. И очень сильные умы пытались осмыслить то, что происходило, происходит и будет происходить, делать какие-то прогнозы того, куда будет направлен духовный вектор нации... русской, союзной, всей этой формации, в которой мы живем.
Я полагаю, что нужно... на корнях... Нужно корни немножечко почистить и из них исходить. Частушки, например — это же тот же рок-н-ролл, тот же блюз. А в эти формы просто новое содержание, свежее содержание... Я не хочу петь «Во поле береза стояла» и каким-то образом интерпретировать эту песню.
БЮ: Когда ты говорил обо всех, ты одновременно говорил и о себе. Но ведь ты не можешь существовать на энергии отказа от того, что остальные не нашли. Значит, ты уже что-то нащупывал?
АБ: Это смело сказано, но мне кажется, что я пытаюсь это делать.
Очень трудно о себе говорить... Я хочу найти ту форму. Связать новое содержание, ветер времени, ветер сегодняшнего, завтрашнего дня и вчерашнего... Собственно, это один ветер. И одно поле. И на этом поле я хотел бы найти свою борозду, бросить туда зерно своего представления о тех или иных вещах, происходящих вокруг меня. И чтоб зерно дало росток в некой форме.
Конечно, она не будет принципиально новой, потому что принципиально новые формы невозможно придумать. Это будет обогащение, развитие прежних форм. Можно сказать, что это будет мичуринская посадка.
На самом деле, частушка и рок-н-ролл — я просто слышу, насколько они близки. Когда я слушаю Боба Дилана, я слышу в нем русскую песню. И не только русскую народную песню, я просто вижу в нем корень и вижу, что от этого корня идет!
Почему негритянская музыка нам так близка, мы же никогда не были в Африке?.. Но, тем не менее, мы чувствуем, что это естество, что это не искусство, что это не придумано. Самое главное, чтобы человек не задумывался над вопросом, как бы мне так вот сделать... чем-то кого-то удивить. Главное, чтобы пела душа. А там будет видно, какая твоя душа. Ты не думай о том, как это петь, заставь петь свою душу, и все. Как бы она ни спела, это окажется верным, если она будет брать чистые ноты и ты не будешь ей мешать.
Я не придумываю форм, тут поиск-то нерациональный. А рациональный поиск обязательно снова приведет в тупик, к тем формам, которые уже существуют. Ты будешь опять пытаться вложить свое содержание в какие-то существующие формы.
БЮ: У тебя есть чувство, долго тебе... У тебя есть чувство отпущенного времени?
АБ: Отпущенного мне времени?
БЮ: Тебе, допустим.
АБ: Я бы сказал, что нужно туже вязать нить времени, которая связывает каждого из нас со всеми и со своим временем. Если ты ее потеряешь, то всё. А собственно, любой нечестный поступок, любая спекуляция ведет к потере. Я не говорю о том, чтобы сделать деньги, тут масса поводов для спекуляции, которой занимается, на мой взгляд, большинство тех, кто принимает участие в рок-музыке, кто выходит на сцены подвалов, школ... Я считаю, что это — откровеннейшая спекуляция.
БЮ: В чем содержание этой спекуляции?
АБ: Содержание этой спекуляции в том, что люди не отвечают себе на вопрос «зачем?» —- они просто бегут от этого вопроса. Потому что, стоит только поставить вопрос «зачем?» — и все! Оказывается, что незачем. Пора идти домой, задуматься.
БЮ: А это «зачем?» связано у тебя...
АБ: Связано с совершенно конкретным понятием.
БЮ:.. .Выговорить эту жизнь?
АБ: Нет. Как выговорить эту жизнь?! Жизнь так прекрасна, так велика, что ее никогда никто не выговорит.
БЮ: Но разве искусство не бесцельно?
АБ: Нет конечно. Искусство связано с любовью. Ты должен делать то, что ты любишь. Я имею в виду не формы. Должен делать не именно в тех формах, которые ты любишь... Ты должен любить не формы, а делать то, что ты любишь в этой жизни, и об этом петь. Если ты любишь женщину, родину, поле, траву, небо, все что угодно, ты должен об этом петь.
Честно получится только тогда, когда ты поешь о том, что ты любишь. Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь — это несовместимые вещи. Если я люблю, я стараюсь находить те слова, которыми мне не стыдно говорить о своей любви.
БЮ: А рок разве на любви?.. Там, где любовь, там же и ненависть.
АБ: Да, но ненависть — это оскорбленная любовь.
Любое чувство замешано на любви, тот же страх например... Любое чувство, так или иначе, представляет собой ту или иную...
БЮ: Ипостась любви.
АБ: Да. Ненависть — это простейший вариант, любовь шиворот-навыворот.
И нужно петь о любви, о любви к жизни... Или о нелюбви. Но то, что ты не любишь, — это то, что ты готов бы полюбить, да вот, к сожалению, пока не можешь. Что-то тебе не позволяет. Тебе совесть не позволяет любить те или иные вещи, пока они находятся в том виде, в котором они находятся. ...Вот каким эзоповым языком мы заговорили.
Не стоит мутить воду в себе. Ты можешь ненавидеть, но не надо никогда писать жестокие песни. Любовь — она может быть сколь угодно грубой, сколь угодно ненавистью, жесточайшей может быть ненавистью, но это не будет жестокостью. Жестокость возникает только тогда, когда нет выхода.
Ты можешь ткнуть человека лицом в ту грязь, в которой он находится, вымазать его в том дерьме, в котором он сидит. Но ты должен потом вывернуть его голову вверх и показать выход, дать ему выход тот или иной. Это зависит от тебя, конечно, и от того, насколько он тебя поймет. Тут опять же некий соблазн увлечься собственными изысками.
Любой честный творческий акт должен быть понятен. Если ты занимаешься творчеством, ты должен понять зачем. У тебя есть цель. Цель, по сути дела, — повлиять, так или иначе, на что-то. Для этого ты должен говорить так, чтобы тебя поняли, в противном случае тебя не поймут. В этом ты наверняка что-то теряешь, но ты обязан говорить так, чтобы тебя поняли те, на кого ты собираешься повлиять. Тут надо сочетать сложность твоего содержания и... Действительно, «чтобы словам было тесно, а мыслям — просторно». Хрестоматия.
Ты обязан делать так, чтобы поняли твою любовь. Ты должен заразить своей любовью людей. Ты должен дать понять плохим людям, что они тоже хорошие, только еще не знают об этом. Ты должен, если ты любишь эту жизнь. Я говорю о себе, потому что я очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех тысяч людей, которых я вижу. И даже тех, кого я ненавижу, я все равно люблю. Я просто знаю, что они еще не настолько хорошие, чтобы понять это. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе отчет. Но ничего не проходит бесследно. Пусть это будет капля в море, но это будет моя капля именно в море. Я ее не выпью сам.
Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не одно зерно, а — сколько в колосе зерен, десять или тридцать. Я считаю, что прожил не зря. У меня есть цель. Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется, не придумывать ничего.
Это моя беда, если есть цель, но не поется. Так бывает, потому что не всегда хватает таланта сочинять музыку, стихи и заниматься творчеством. Но это невероятно вредный предрассудок — связывать любовь и талант со сферой искусства. Все, что ни делается с любовью, все нужно жизни. Значит, ты просто не на своем месте. У тебя душа не на месте. Ты просто ошибаешься. Тебе кажется, что ты должен делать музыку, или снимать кино, или делать спектакли, а у тебя это не получается.
Хорошо, если получается. Тут не тебе судить. Жизнь своим судом, так или иначе, даст тебе понять, правильно ты делаешь или нет. Но если это не получается, туг нечего плакать. Просто надо понять, что это не твое место, и найти свое место. Может быть — у станка, может быть — в поле. Не
знаю где, но там, где не хватает честных людей, а честных людей сейчас везде не хватает. Так получилось. Это пройдет, это тоже — болезнь роста.
Но если ты чувствуешь в себе любовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже — любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушай себя! Не пытайся придумывать какие-то немыслимые образы, целлофановую культуру создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Только тех, кто пытается ее подменять представлениями о ней. Жизнь свое возьмет. Жизнь — это жизнь.
И поэтому мне не нужны те песни, которые я слышу чаще всего. То, что я люблю, — это совсем другое. Я не вижу любви в них. Это — пустые песни, даром убитое время, даром прожженная жизнь, холостые заряды. Это называется «коптить небо» — сжечь себя, сжечь свои запасы, свою энергию, свои дрова, но сжечь их впустую. Ничего из этого не выходит, никого ты этим не накормишь, ничего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился весь. Небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает.
БЮ: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть у кого-то находишь то, что...
АБ: Конечно. Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с ним совершенно разные люди.
БЮ: Ты слышишь, что он поет о любви?
АБ: Безусловно. Он поет о своей любви. А я уважаю любую любовь. Любую.
БЮ: А у Макаревича?
АБ: И у Макаревича тоже о любви. И у негров с Ямайки о любви. И когда я вижу, что рабочий человек приходит на работу и он счастлив тем, что он занимается любимым делом, я его очень уважаю. Это — хороший честный человек. А раз он в труде честный, то он не может не быть честным во всем остальном!
Его жизнь иногда вынуждает на какие-то компромиссы, ходы, которые он вынужден делать, хотя тоже, наверное, не стоит. Но в принципе в корне человек честный.
БЮ: А глум может быть любовью? Вот new wave во многом основан на каком-то таком глумлении...
АБ: Я считаю, что если что-то осуждать, то в первую очередь — себя.
БЮ: В наших корнях, в частушках, есть подчас и глум, и ерничество. В наших корнях не только любовь и не только ненависть. Или только любовь?
АБ: Просто мы каким-то образом поляризовали, выделили любовь в чистом, кристальном виде абсолюта. Не существует чистой любви во плоти. Всегда что-то примешивается. Невозможно играть на одной ноте, скажем так. Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что представляет собой музыка.
Любовь, скажем, как тональность. Если задать тональность «любовь», взять некую ноту «любовь», которая будет единственно верной и определяющей, то всё, что вокруг нее, и будет жизнь, как вокруг той самой ноты будет музыка. Но на одной ноте ничего не сыграть. Точно так же, как одной любовью совершенно невозможно жить. Это определяющая сила, самая великая сила.
Любовь к жизни в каждом из нас есть, но отличаемся мы друг от друга тем, что плюс к любви — какой замес в тебе, кроме любви, что в тебе еще есть...
Поэтому можно долго рассуждать: глум — это любовь или не любовь. Это уже замес, это уже зависит от того, какое в тебе тесто! Тесто же бывает совершенно разное — для того, чтобы испечь пирожок или блины, или белый хлеб, или черный. Все это нужно в жизни. Но все равно зерно в основе.
И любовь — это зерно, а все остальное зависит оттого, какую задачу ты перед собой ставишь. И надо понять, какая задача перед тобой стоит, какая дорога тебя ведет, куда тебя ведет дорога.
Она же тебя именно ведет. Надо понять, что не ты идешь по дороге (хотя это одновременно и так), а она ведет тебя. Точнее, не только ты идешь по этой дороге сам, ищешь ходы, но и дорога тебя ведет за душу. Как тебя мама за руку ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай вперед.
БЮ: Ты живешь так, как хочешь жить сейчас? Ты сейчас как затеял свою жизнь?
АБ: Да знаешь, я дышу и душу не душу. Я стараюсь не врать ни в песнях, ни в жизни, стараюсь не предать любовь. То есть как «стараюсь»... Я ее просто не предам.
Самая страшная потеря — это потеря любви: к миру, к себе, к людям, к жизни. Я только обретаю это. Я жил всю жизнь больным человеком, темным, слепым, глухим. Я очень многого не понимал.
Я понимаю тех людей, которые занимаются музыкой. Они не виноваты, в общем-то. Просто они себя не нашли. Прежде чем брать в руки перо, кинокамеру, гитару, все что угодно, ты сначала попытайся найти себя. Спроси себя: имеешь ли ты право этим заниматься?
Это — по большому счету, конечно. Ну, а как же иначе?! А по какому еще счету судить? Не бывает третьей свежести. Бывает только первая, она и последняя. Тут то же самое.
АШ: Ты говоришь, что есть моральный критерий: «Имеешь ли ты право?» А встречались ли тебе гении-разрушители? Которые на этот вопрос ответили бы: «Нет, не имею, но не могу».
И допустим, разрушают они гениально. И может быть, в этом разрушении они открывают какую-то жизнь?
АБ: Любое разрушение естественно. Истина рождается как еретик, а умирает как предрассудок. И этот предрассудок нужно разрушать. Поэтому весь вопрос в том, что они разрушают.
Я убежден, что, если человек считает, что имеет право на это дело, или даже если не имеет, он наверняка разрушает предрассудок. Ни один нормальный человек не станет разрушать ту или иную истину, не станет топтать росток. Он будет сухие деревья рубить, чтобы дать дорогу новым.
АШ: А он может уничтожить себя как предрассудок?
АБ: В конце жизни каждый уничтожает себя как предрассудок.
АШ: Нет, сейчас, в искусстве, отдав самого себя на уничтожение?
АБ: Я не совсем понимаю, о чем идет речь.
БЮ: Леша, это другой вопрос, мы сейчас уйдем в другую сферу.
Саша, а ты сам будешь с гитарой дальше? Вот сейчас, в 1986 году, — первая линия боя. Все-таки ты рассказываешь бой. Если он идет... Одна дивизия туда, другая — сюда. Эти в new wave, эти так. Ты можешь над этим пролететь, а потом про себя сказать. Что будет дальше?
АБ: Если пользоваться сравнением с боем, каждый, кто взял гитару, находится на линии фронта. Каждый музыкант находится, так или иначе, на передовой. Но самое главное — не быть слепым. Приказов-то не от кого ждать. Ты можешь сидеть в окопе, все уйдут вперед, а ты все будешь ждать приказа. Каждый должен сам себе скомандовать: «Вперед! В атаку!» А для того, чтобы атаковать, надо знать, куда бежать, нужно видеть реальную цель, которую ты должен поразить.
Конечно, у всех свои функции, у всех свои задачи — есть саперы панк-рока. Я их считаю саперами. Есть гусары, типа «Центр», — это гусары. Есть пехота, есть истребители, есть бомбардировщики. И естественно, незакрытых участков фронта быть не должно. И поэтому я не настаиваю, чтобы все занимались тем, чем занимаюсь я или чем Боря Гребенщиков: вот — это единственно верное направление, давайте работать в нем. Мы таким образом просто оголим остальные участки фронта! Но речь идет о том, чтобы как-то держаться этой линии фронта, видеть перед собой цель, а не сидеть в окопе.
БЮ: Ты хочешь быть с гитарой или с группой?
АБ: Как-то мы легко судим... Потому-то все так легко происходит и потому все обречено на провал!
Люди говорят: «Давай создадим группу?» «Давай». Не понимая: зачем? Зачем? Зачем? «Но ведь нам будет интересно, давай?» Но этого мало для того, чтобы что-то делать в этой жизни.
Конечно, может быть и так. Пожалуйста, никто не против, делайте, вместо того чтобы водку пить, — это очень хорошо. Но если вы действительно собираетесь заниматься искусством... точнее, даже «естеством»... Назвался груздем — полезай в кузов. Но если ты полез в кузов, ты должен понимать, зачем ты туда лезешь.
А у нас же так: «Давай создадим группу?» А нужна ли эта группа? Может быть, тебе лучше одному работать?
Я же не могу решить сейчас, что мне нужно создавать группу. Из кого? У меня нет таких людей рядом. Это же не формально, мы не в туристическую поездку собираемся, где, в общем-то, все равно... Хотя никогда не все равно, кто рядом с тобой. Даже когда дом заселяют, и то не все равно, кто будет за стенкой жить. А тут — тем более!
У меня нет таких людей, они ко мне как-то не пришли. Я не буду кого-то формальным образом пытаться сплотить в группу. Из этого наверняка ничего не получится. Я просто дождусь, если появятся те люди, которые придут ко мне и сыграют по-своему всё, но так, что я скажу: «Это очень хорошо! Я ничего не понимаю из того, что ты сыграл, я не музыкант...»
Я на самом деле не музыкант, я просто пишу стихи и пытаюсь это дело петь. Я, скорее, действительно человек, который просто поет... то, что считает важным и необходимым.
Я на самом деле не так давно работаю, всего год, и, может быть, пока рано о чем-то говорить. Тем не менее если придет человек и сыграет так, что я почувствую, что он меня понял душой, что у него душа в унисон с моей... Ведь мало настроить гитары, чтобы они строили, важно души настроить! А если мы настроим по одному камертону гитары, клавиши, это еще ничего не значит. Ровным счетом ничего! Даже если будет один лидер. Хотя лидер должен быть, вероятно, один, как генератор всех идей, человек, который отвечает за свои слова, который, вероятно, их и поет... Но, тем не менее, остальные должны играть!
Почему на Западе существуют такие прекрасные группы, как Doors, например? Они — как единый организм. А мы ж не можем так.
Невозможно составить человека, пришить ему ногу от одного, руку от другого. Не получится организм. Это должно само произойти.
Если так получится, я буду очень рад, это будет богаче, и краски будут. У меня будут друзья. Если они будут любить то же самое, то мы будем сильнее просто-напросто. А если нет, то я и не рвусь к этому. Я не считаю, что это так обязательно. Я могу петь с гитарой. Я считаю, что мои слова... доходят таким образом.
БЮ: Ты мог бы взять и выговорить мир, в котором ты существуешь?
АБ: На этот вопрос нужно отвечать всю жизнь. И человек, взявший в руки гитару, начал ответ, начал беседу с теми, кто рядом с ним. То есть он решил, что его душа вправе говорить в голос. Вот, собственно, — «зачем?». Зачем? Чтобы ответить на этот вопрос — «зачем?». Зачем человек занимается творчеством? Зачем позволяет своей душе говорить с другими, считает ее вправе говорить, дает ей свой голос?
И поэтому я буду отвечать на него всю жизнь. И в каждой песне я пытаюсь ответить, и каждым своим поступком я пытаюсь ответить, каждой встречей. С утра до вечера, каждый день. Это работа души — ответ на вопрос: в каком мире ты живешь? И каким ты его хочешь видеть?
Ну, и давай я отвечу так, например... Хотя это, конечно, не исчерпывающий ответ и, может быть, неточный... Я скажу, что живу в мире, в котором нет волшебной палочки... одной на всех. Она у каждого своя. И если бы все это поняли сегодня, мы бы смогли его изменить. Мир бы стал для каждого таким прекрасным, какой он и есть на самом деле. Просто многие не понимают, что волшебная палочка в руках у каждого. Но только когда мы все вместе поймем это, тогда она и появится в этом мире. Это утопия, казалось бы, но за этим будущее. Будущее именно таково.
БЮ: А скажи, ты мог бы уйти, как в этой пьесе... У тебя ведь бродячая жизнь сейчас...
АБ: Да, я у жизни в гостях, я считаю. Вообще, и сейчас, и завтра...
БЮ: А ты хотел бы получить вдруг дачу с аппаратурой, сидеть на ней и писаться?
АБ: Какой ценой? Никто не против. Никто не говорит о том, что нужно отказаться от еды, от одежды, надеть вериги и ходить по мукам. Ничего подобного! Но какой ценой?
Конечно, я был бы рад, если бы мне не пришлось задумываться о том, где я завтра запишу свои песни и качественно ли это будет. Я был бы рад, если бы это было так, но раз это не так, я принимаю все как есть. Я люблю все как есть! Мир прекрасен! Мир прекрасен, просто многие этого не понимают. Жизнь прекрасна!
Исполняет песню «Сядем рядом».
БЮ: Я уже понял, что ты себя не ощущаешь внутри этой «банды» рок-музыкантов...
АБ: Да, пожалуй.
БЮ: Ты скорее себя ощущаешь пришельцем...
АБ: Ну почему пришельцем?.. Многие игры мне... кажутся очень странными. А многие странности кажутся просто играми.
БЮ: А как тебе кажется, в этой стране вообще это возможно? И нужно ли?
АБ: Что именно? Именно рок в тех формах рок-н-ролла, блюза?.. Мы должны вырасти на них. Любим-то мы все равно немножко другое, это естественно. Поэтому мы должны петь о том, что любим, но при условии, что время... У нас же, собственно, время не кончается за границами нашей родины. Планета у нас одна, и на ней одно и то же время везде, несмотря на часовые пояса. Везде один и тот же ветер, по сути дела. Надо как-то сочетать это естественным образом. Ни одна крайность никогда не выживет, надо обязательно сочетать две позиции.
За что я люблю западную музыку? За то, что она честная. За то, что она честно поет о своих проблемах, о своих надеждах, о своей любви. За это я готов любить и ту музыку, которая будет сегодня, которая возникнет завтра, послезавтра. Если она будет честно петь о своей любви, о своих проблемах, о своих формах.
БЮ: Это и есть такая национальная... Когда честно, тогда и национальная...
АБ: Да, конечно! Тут не нужно заботиться о формах. Формы сами тебя найдут. Формы сами найдут содержание. Было бы содержание, а формы придут. Бывает наоборот. Бывает пустое...
Куда бы ты ни вылил молоко, оно, так или иначе, приобретет какую-то форму. Оно не может существовать вне формы. А вот пустой кувшин может существовать.
АШ: Я встречал таких людей, которые стали играть new wave до того, как услышали его с Запада. Забавная такая ситуация...
АБ: Это еще ни о чем не говорит. Они начали играть new wave потому, что они чисто логически поняли, в какое русло пойдет западная музыка.
АШ: Но тут возникает вопрос: они же могут существовать и на этих формах, если честно?..
АБ: Но в этих формах, как правило... Могут, я не спорю, пожалуйста, дайте, покажите! Но ведь этого не происходит. И я, естественно, делаю отсюда вывод, что в этих формах наше содержание не держится.
АШ: То есть нужна какая-то принципиально русская форма?
АБ: Не принципиально русская. Это настолько же принципиально, насколько и нет. Тут не может быть абсолютной точки зрения: давайте откажемся от тех форм и будем культивировать свои. Это, безусловно, бред! Мы должны это сочетать!
Они нас опередили на многие годы, безусловно. Дух времени там легче...
АШ: ...опубликовать.
АБ: Да... Словить это слово, слово времени.
Время говорит свое слово, и там его легче словить. Назвать его, дать ему какую-то форму, там это легче, безусловно. Они дух времени поймали верно. И конечно, он нас касается.
Но словили-то они его в своих формах! Нам надо тот же самый дух времени словить просто в своих формах.
БЮ: Но все-таки время у них другое, и дух их времени — это не дух нашего времени. Я думаю, это не совсем верно.
АБ: Ну почему?
БЮ: Эта огромная страна... В этой комнате один дух, если она заперта, дух становится еще более терпким. А если мы откроем двери и окна, тогда дух этой комнаты станет духом улицы или пространства вокруг дома. Но пока это пространство спертое, и дух здесь спертый. И в этом спертом духе мы будем только через окошко слышать, как они открывают рот, и повторять... А когда я начинаю кричать здесь, не зная, как я открываю при этом рот, тогда и рождается то, о чем ты говоришь. И мой рот начинает открываться по-моему.
АБ: Правильно. Все правильно. Но ведь и там, и там — воздух. Все равно любой дух замешан на воздухе. Я имел в виду «дух времени» как воздух, как пульс планеты.
БЮ: Может быть, одни ищут красоту, и любовь свою рассказывают через красоту...
АБ: Тут все очень спорно. Я высказал только свою точку зрения. Кто как представляет себе любовь, жизнь... У всех свои комплексы, личные проблемы, детство трудное, легкое... Это все другое дело. Каждый индивидуален. Но если говорить о каких-то принципах, все-таки...
Все очень просто: зачем ты играешь музыку реггей, если ты живешь в Норильске?! Если ты играешь реггей, так ты давай снимай с себя тулуп и ходи в набедренной повязке в Норильске. Ты должен прожить песню. Не просто ее спеть — проживать ее всякий раз. Но если ты играешь ее в парусиновой шляпе, то ты и ходи в парусиновой шляпе по снегу, по тайге. Никто ж не пойдет. А раз не пойдет, значит, надо петь песни ушаночки все-таки, и вот этого тулупчика, и вот этой мякины.
Ты не должен делить себя на песню и на себя. Это — не искусство, это — естество! Вот в чем — тот же рок, те или иные стихи! Для меня вот это — критерий. Это должно быть частью тебя. И части должны быть органичными. Ты не можешь внедрить в себя некое инородное тело, как бы ты ни хотел, как бы оно тебе ни нравилось. Не получится.
Я бы, может быть, хотел, чтобы у меня вырос хвост. Но он у меня не вырастет. Хотя мне, может быть, хотелось бы хвостом отгонять назойливых мух. Было бы удобно. Может быть — это не самый удачный образ...
АШ: Я представил себе.
АБ: Меня с хвостом?.. Смешно...
Это очень просто и, одновременно, очень сложно. Кто-то, видимо, рванет вперед, кто-то покажет какую-то новую форму, естественно. Кто-то будет в ней работать, кто-то будет ее рватьдрать. Но это само все придет, и мы особо не должны форсировать.
Истина никогда не лежит между двумя противоположными точками зрения, между ними лежит проблема. А обе точки зрения, они всегда истинны. Нет одной истины, всегда существуют две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолютно верна по-своему. То, что истина лежит посредине, — это вздор. Между ними — проблема. И как только ты ее решаешь, эти две истины примиряются естественным образом (то есть — единство противоположностей). И к этой проблеме сразу возникает контрпроблема, и между ними опять — не истина, а новая проблема.
Утверждая то или иное положение, мы просто должны помнить, что существует контристина, которая, безусловно, важна. И когда я говорю, что мы не должны форсировать намеренно, искать свои новые формы искусственным образом, это правильно, но также правильно и то, что мы должны вести постоянный поиск, работать, слушать свою душу. И когда мы говорим, что мы должны на национальной основе что-то делать, это так же верно, как и то, что мы не должны.
Почему, например, я, русский человек, терпеть не могу славянофилов? Потому что любое «фильство» предполагает какую-то фобию. А я не в состоянии мириться ни с какой фобией. У меня нет никакой фобии, пожалуй.
Надо учитывать эти две истины и решать проблему, которая находится между ними. Очень просто найти эти формы, но нужно найти содержание сначала.
БЮ: Сашка, а как ты произошел?..
АБ: ...У меня есть мать и отец.
БЮ: Это ясно, как ты произошел. ..Яне знаю, как точно сформулировать вопрос, чтобы он не звучал совсем банально...
АБ: Ясно. Почему я решил писать песни, да?
БЮ: Да, вот как это случилось?
Ведь сейчас ты не живешь в Череповце, а бродишь по России каким-то образом. И это вообще связано с твоим образом жизни.
Я вот спросил у одного человека: «Что такое рок?» Он говорит: «Рок — это образ жизни».
АБ: Это то же самое, что я говорю: надо прожить песню!
Эти люди, эти группы, которые я вижу на сценах, — я им не верю. Я знаю, что они другие! Они в любом случае играют! И весь вопрос в том, кому нужна эта игра и нужна ли она вообще. Зачем играть в другого человека, когда ты можешь играть в себя?! Но ты-то мелкий, а хочется играть в крупного! В себя-то начнешь играть, а ты никому не нужен, у тебя душа-то мелкая. А ты, будь добр, пойди поработай своей душой, пускай она вырастет, окрепнет. Когда она вырастет, тогда и шагай, и пой. А раз ты мелкий, то нечего рядиться в чужие одежды. Это все равно ведь ни к чему не приведет. Такого же мелкого, как ты, ты не поднимешь. А человеку, который крупнее, будет просто-напросто неинтересно видеть тебя. Бессмысленно! Это обречено!
А почему человек начинает сочинять песни? Я полагаю, только потому, что он живет, живет и вдруг понимает, что ему хотелось бы слышать такие песни, которых нет. И он задумывается: «Почему же нет таких песен, я хотел бы слышать...» Или видеть такие картины, или смотреть такой спектакль. И человек думает: «Почему же никто до сих пор этого не сделал?!» А потом думает: «А почему бы мне этого не сделать? Смогу я или нет?» И пытается так или иначе.
Надо трезво понимать, можешь ты или нет. Если не можешь — не делай, найди в себе силы, это гораздо сложнее. Вот у тебя душа вырастет в тот момент, когда ты поймешь, что тебе это еще просто не стоит делать, что тебе просто надо работать с собой.
Я не говорю — читать книжки, дело совсем не в этом. Надо просто понять, кем ты должен быть. Надо просто жить. Быть хорошим, добрым человеком, честным по отношению ко всем своим близким, знакомым. Никого не ненавидеть, никого не судить, не лезть в драку первым, никого не толкать. Это — главное, это очень просто. То есть, по сути дела, несколько заповедей понимать.
Когда ты любишь... Я говорю не о любви к конкретной женщине. Всем известно, что у человека возникают крылья, когда он влюбляется. Вот он влюбился, и у него крылья выросли... на две, на три недели, а потом его быт заел.
Но если любишь постоянно, с утра до вечера, каждую секунду любишь все, что вокруг тебя... Или ненавидишь, это все равно — любовь, это — осознанное чувство. Совершенно осознанное, но не рациональное. Это просто то, что дает тебе счастье, дает тебе силы жить, дает тебе силы радоваться, видеть во всех друзей и быть нормальным, открытым, честным человеком. В тебе есть все! Это единственная вещь, которая с тобой! Тебе должно быть стыдно делать дурные поступки, потому что любовь всегда с тобой, как ты можешь ее обманывать?! Как же ты можешь водку пить, глушить в себе жизнь?!
Можно, конечно, выпить с друзьями, я не о том говорю. Я имею в виду, когда ты глушишь талант, глушишь то, что у тебя болит, что тебя беспокоит. Ты боишься понять то, что в тебе болит, боишься это почувствовать. Боишься справиться с собой.
Душа-то болит, душа-то тебе говорит: «Давай шагай! Что ты сидишь в своем окопе, все в атаку идут?!» Душа чувствует, что она не на месте, что ей надо найти свое место. А ты ее глушишь, не слышишь. А она все равно от тебя не уйдет, все равно в конце концов раскаешься. Дай Бог, чтобы было не поздно, потому что это трагедия, если ты вовремя не услышишь свою душу. Главное — услышать ее и понять, что она тебе советует. И быть честным перед ней. У тебя — душа, любовь над тобой. Должно быть стыдно просто! Живешь стыдом!
Я не могу делать дурных поступков. Мне иногда приходится, но это нечаянно, наверное, все-таки получается чаще всего. Сознательно мне стыдно делать те или иные вещи, которые я делал до сих пор. Просто стыдно должно быть. И если всем станет стыдно, то...
БЮ: Ты как-то очень слышишь Свет. Это такое счастье, связанное с тем...
АБ: Но этого нужно добиться, это не дается само! Это никому не дается само! Кому-то, может быть, легче, кто-то быстрее проходит такой путь в своей жизни, кто-то — медленнее.
БЮ: А была ли или может ли быть в твоей жизни история, когда свет померкнет?
АБ: Нет, такого не может быть! Еще раз говорю: это только от меня зависит.
БЮ: Ты уверен в том, что ты его удержишь?
АБ: Конечно! Я, естественно, его удержу в своих руках! Потому что я только этим и занимаюсь, и все мои песни, все мои поступки направлены только на то, чтобы удерживать его! И они с каждым днем должны быть всё более сильными, чтобы его удерживать. Тут не проедешь налегке да с пустым разговором.
Я не верю тем людям, кто не страдал. И даже те, кто очень страдал... Весь вопрос в том, что кровь льется либо напрасно, либо нет. И если даже собственная кровь льется с тебя как с гуся вода, ты ничего не понял в жизни. Ты не извлек урока из этого, твои страдания бессмысленны. А тем более — чужие страдания...
Всё только через страдание. Когда душа болит, значит, она работает. «Объясни — я люблю оттого, что болит, или это болит оттого, что люблю» — у меня есть такая песня. Невозможно объяснить, потому что это одно и то же.
Это и есть работа души. Душа только таким образом и расширяется, растет, становится сильнее. Только так.
А музыка — это работа души, стихи — это работа души, и жизнь — это работа души. Надо просто это всегда понимать. Ничего случайного в этом мире нет, и если ты, сознательно или бессознательно, на верном пути к цели, то ничего не пройдет зря и бесследно. Не важно, понимаешь ты то, что ты исповедуешь, ведаешь то, что исповедуешь, или не ведаешь, но все равно исповедуешь. Это не так важно. Всегда виден человек, у которого душа на месте, у которого душа работает. Это не обязательно на рациональном уровне, не обязательно он головой постигает то, что он делает.
Ноу каждой цели есть великий соблазн. Основное свойство любой цели — превратиться в самоцель. Тогда цель превращается в средство для достижения совершенно иной цели. Это и есть спекуляция.
АШ: Ты говорил о двух истинах. А свет и тьма — это не две истины?
АБ: Да, две истины, пожалуй, конечно. Ведь что такое свет и тьма? Тут очень легко можно разобраться. Всё, что впереди тебя, — это всегда свет. Но какую бы дорогу к свету ты себе ни наметил, она обязательно будет состоять... Сначала ты пройдешь половину пути через тьму, а потом ты получишь ровно столько же света. Человек не расплачивается ни за что совершенно! Не бывает, чтобы человек получил что-то в дар, а потом ему приходится за это рассчитываться, отрабатывать! Ничего подобного! То, что человек получил, — это уже заработано. Человек ничего не получает авансом, в долг! Тень — она всегда сзади. Если ты обернешься, сзади всегда будет тьма, а впереди — свет. И вот, если ты дошел до этого места к свету...
То место, по которому ты идешь, всегда — тьма. Свет всегда впереди, ты никогда не находишься в свете. Граница проходит прямо по твоим ногам. Если ты шагнул, ты шагнул во тьму, но одновременно ты ее и одолел, и болит у тебя. Тень всегда сзади, и главное — не оборачиваться.
Почему любой удар ты должен принимать как великий дар? Иначе я не могу жить теперь, потому что, если меня что-то ударило, я знаю, что это — удар судьбы, удар в спину. И важно его понять. Важно понять, для чего нужна эта жертва. Потеря близкого человека, потеря чего угодно, кроме самого главного — нитки, которая тебя ведет к свету. Но ее ты не потеряешь. Если чувствуешь, то не потеряешь. Пока ты живешь, пока ты любишь, пока ты чувствуешь, пока душа работает, это невозможно потерять.
Любой удар — тебе в спину, и не нужно оборачиваться, выяснять и сводить счеты, кто или что тебя ударило. Не нужно! Не стоит! Ты обернешься, а там — тьма. И опять ты вернулся к себе, к прежнему — любой отрезок пути, каким бы светлым он тебе ни казался, раз ты его прошел, он автоматически превращается в темный. Ты отбрасываешь тень назад. Нужно просто понять, зачем это тебе.
Это дар — любой удар. Раз тебя бьет, значит, тебе дается возможность дальше пройти, больше сил набраться. Впереди будут все более и более крутые барьеры. Они не будут становиться меньше, но у тебя же и сил больше!
Потом еще такой парадокс работает, что со сложной задачей всегда легче справиться, чем с легкой. Включаются какие-то... Это же парадоксальная вещь!
А если ты не сделаешь, если ты собьешься с курса, ты вернешься по кругу на то же место. Как только цель замыкается на самоцель, превращается в средство, ты сразу идешь не вперед, а вбок, куда угодно! Даже не назад, но вбок. Ты все равно сделаешь круг и вернешься на это же самое место. В другой ситуации, естественно, с другими, может быть, людьми... Но все равно будешь обязательно пытаться эту же задачу решить.
Какой-то барьер, порог перед тобой встал, и ты его не осилил. Тебе показалось, что удобнее будет свернуть. Или просто ты не понял, что это — порог, не понял своего пути. Но вернешься и будешь рулить вперед. Это — безусловно, потому что душа тебя все равно ведет за руку. Но ты иногда не понимаешь, куда она тебя ведет, и чуть сворачиваешь. Это ничего, можно сворачивать. Тут — милосердие. Никто тебя не накажет больше, чем ты сам. Вся темная сила — сзади...
Какая темная сила?! Темных сил вообще нет! Всё — в тебе! Если ты струсил где-то, что-то обошел, ты все равно сюда вернешься, просто ты сам себя наказал. Другие-то вперед идут. Ты просто отстал от себя, от того, где ты мог бы быть.
И так с каждым происходит. Смешно полагать, что кто-то идет по прямой дороженьке. Можно петлять, но хоть назад не возвращаться! Потому что если ты вернешься назад, тебе снова осваивать, а это очень трудно — идти второй раз по одному и тому же месту. А третий? А пятый? Скучно очень.
Как только человек начинает чувствовать в себе боль (когда он начинает сознательную жизнь), он сразу начинает бояться этой боли. Это — талант, талант-то в нем режется, зубы-то в нем режутся, душа-то в нем режется для того, чтобы прорваться и ощутить себя частью целого! Не ощутить себя даже личностью — личностью почти каждый себя уже ощущает, по сути. Мы уже прошли это. Человечество единым гуртом дошло до этого рубежа. Но надо, чтобы из тебя рванулось, и ты вдруг понял, что ты — часть целого! Часть всего! Всего, что в этом мире есть! И всё это — ты. То есть по формуле «Я + всё».
Каждый — центр! Не то что ты слился, это — не «Солярис». Каждый — центр, совершенно индивидуальный центр, совершенно неповторимый. Его душа! Не важно, как он выглядит, что он носит, и что там в нем нанесло: что от плоти, что от духа. У каждого своя комбинация: чем больше в тебе души, тем меньше на тебя будет плоть давить.
Ты ее не укрощаешь ни в коем случае, не смиряешь, она просто превращается из врага в союзника. Как и твоя голова. Она должна просто превратиться в союзника.
Голова мешает понять душу, но, когда душа все-таки обуздает ее, укротит ее, голова сразу так помогает! А до тех пор — мешает. И поэтому человек начинает бухать, заниматься черт знает чем, лишь бы эту боль заглушить, спрятаться от нее, уйти куда угодно, уехать! Но почему от себя
не убежишь? Потому что это всегда с тобой! Естественно! И это — не праздник, который всегда с тобой, до которого ты не доходишь...
БЮ: Вот ты сейчас рассказываешь движение, а в этом движении остаются песни, они этим движением порождаются.
АБ: Конечно. Но они не остаются, они цепляют, входят в чужие души. Если человек понял эту песню, значит, у него душа расширилась.
Вот песня перед тобой. И если ты захочешь ее понять, ты ее поймешь. Понять другого человека просто. А раз ты понял ее, значит, твоя душа захватила пространство и стала больше. То есть душа растет.
А вот потом, когда она рванет из тела, когда человек поймет, что он не просто индивидуальность, данность какая-то на эту жизнь: такой вот формы; умру, и все умрет со мной... Ничего подобного! Когда он поймет, что он — часть всего, он совершит еще один шаг в целой цепи шагов великих, которые он совершил вместе со всеми, может быть — чуть обгоняя всех, может — чуть отставая.
Сейчас еще не получится так, чтобы отставать и понять. Сейчас только обгоняющие понимают, в общем-то... Но, так или иначе, ты поймешь, что ты — часть всего и что все будет хорошо. Я, собственно, об этом пою и буду петь. Только не вреди себе сам. Живи, работай, не думай, что проедешь налегке с этим делом, «на кондачка», что тебя лифт довезет.
Это все — информация. Об этом можно говорить совершенно спокойно. Если ты это сам пережил, перестрадал тот или иной кусок своей души, то тогда поймешь, о чем идет речь. А если не перестрадал, то можно принять к сведению, решить, что ты что-то понял, но это будет просто информация. Даже если ты понял на самом деле всё.
Можно даже рассказывать какие-то механизмы, но это будет только информация. Конечно, она помогает, чистит. Это просто чистит глаза. Ты не только чувствуешь свет, а просто видишь его яснее. Но все равно тебе надо идти, и ты должен топать. Ни один лифт никогда никого никуда не довез. Все равно придется пройти.
Тут вопрос стоит так: знаем ли мы истину, тяжкий путь познания которой нам предстоит пройти? В принципе каждый из нас изначально знает эту истину. Эту истину знает душа. Она пытается сообщить ее тебе каждый день с утра до вечера. А ты ее должен слушать. Если будешь слушать, она тебе все скажет, все подскажет, все даст. Даст тебе все силы любовью. Твоей же любовью. Ты будешь отдавать ей, и чем больше ты отдашь ей, тем больше тебе будет даваться для того, чтобы ты больше отдавал. Это естественно! Она тебе пытается сообщить всеми путями! В том числе — через женщину.
Что такое женщина? Женщина — не человек! Вообще не человек! Это гораздо выше, чем человек! Это еще один из языков, на котором с нами говорит... Не будем называть... «Мировая душа» некая.
БЮ: Господь?
АБ: Ну, Господь Бог, да. Это просто — язык. Один из самых важных Его языков.
Он с нами говорит всякими разными приметами, всё сообщает, и ничего лишнего. Рисунок на этой пачке сигарет кому-то наверняка очень нужен и для кого-то он наверняка сыграет роль.
Каждая вещь она просто настолько многофункциональна... Сидишь ты вечером и слушаешь песню Beatles. И вдруг ты врубаешься, что эта песня написана именно для этого вечера! Не просто, чтобы фоном быть, а она именно об этом вечере! О том, как складываются твои отношения с тем или иным человеком.
Ты разговариваешь с человеком, идет у вас беседа, и песня совершенно точно попадает в нерв вашей беседы, сюжет вашей беседы. И надо понять, что это действительно так, и надо послушать эту песню. Можно даже не разговаривать, а послушать, какие там будут дальше песни, чтобы понять, чем у вас все кончится, если довериться этому*
Но когда Beatles писали ее, они, естественно, не предполагали ни тебя, ни его. Это просто — многофункциональность. Это просто потенциал, который еще раз перевел себя в кинетику, стал реальным действом. Так все, что мы делаем.
Есть идея, содержание. Есть форма, не оплодотворенная, не одухотворенная этим духом. И мы просто переводим это дело из потенциала в кинетику. Из века в век, из года в год, изо дня в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта. Талант — это способ перевода.
Если говорить о программе... Запрограммировано или нет? Детерминировано или нет? Нет, конечно. Когда люди садятся играть в шахматы, всем ясно, что игра, так или иначе, закончится матом.
Если, допустим, ты сядешь играть с Каспаровым, ясно, что он у тебя выиграет. Это — детерминированный, казалось бы, исход. Но действительно остаются подробности. Ты же сам уже решаешь, и он решает, какой пешечкой походить.
А для того, чтобы игра состоялась, чтобы перевести потенциал, — есть шахматы, есть коробка, и вы должны сыграть. Перевели вы всё это в форму — реализовали тот или иной кусок потенциала.
Но для того, чтобы игра шла, кто-то должен играть белыми, а кто-то — черными. Иначе все перепутается. Как же играть? И поэтому мы виноваты перед тем, кто вынужден быть плохим.
Вот я, допустим, хороший. Да, я считаю себя хорошим, «добрым, честным, умным вроде Кука». Но кто-то ведь должен быть плохим в таком случае. Иначе как, если все будут хорошими? Так будет когда-нибудь, и это довольно страшная вещь.
Мы виноваты перед ними, они виноваты перед нами. По-тому и возникает понятие общей вины. Конечно, только поэтому. Ты хороший, ты хороший, я хороший, они плохие. Мы должны с ними играть... И играть сильнее. Чем более сильным будет поступок...
Просто каждому нужно работать. Я не говорю «производить», хотя и это тоже. Все что угодно производить и работать душой. Душа производит какие-то вещи: песни, металл, зерно, но главное, что она сама растет. Хотя тут все главное... Все разумное действительно, все действительное разумно. Все правильно, так мы и живем.
И поэтому меня очень бесит, когда люди, которым дана возможность... куда-то всё это... в такую муру, в какие-то песенки о роботах... Я не говорю о Чернавском***, у Чернавского всё в порядке, там другое дело.
Какая-то бессмысленность! Бесстыжая спекуляция! Они не понимают, что они буксуют на месте! Они себя тормозят! Как они потом будут в этом раскаиваться! Мне жаль их! Я на них не злюсь, мне жалко!
Надо понять... А для этого надо переболеть. Это же не так просто — сел: дай-ка я пойму, чем мне надо заниматься, какую мне надо музыку играть и играть ли ее вообще. Посидел два вечера, почесал в затылке — понял. Ничего не понял! Надо перестрадать это дело, выносить, понять, на своем ты месте или нет.
Вот не можешь ты не писать песни! Пусть они даже плохие у тебя получаются. Тогда — пиши. И пусть будут плохие, и успеха у тебя никакого не будет, но ради успеха ли ты это делаешь?! Ты пойми, ради чего ты это делаешь? Ради баб? Ради успеха? Ради денег, что ли? Ради чего? Пусть будут плохие. После плохих пойдут хорошие.
Надо добиться права, чтобы душа смогла говорить со все-ми, чтобы душа тебе тоже... чтобы тебе что-то было дано. Надо показать, что у тебя чистые руки, чтобы тебе что-то вложить. Иначе тебе никто ничего не вложит. Твоя же душа откажется! Она тебя будет сначала заставлять вымыть руки, и только потом она тебе что-то в них даст.
А ты всё пытаешься цапнуть! Она не дает — значит, ты цапаешь чужое, раз она тебе свое не дает. Это естественно. Значит, ты берешь чужое. А чужое в твоих руках никогда не будет живым, оно сразу мертвеет. Потому что ты только часть своей собственной души можешь нести в своих руках живым. Живая вода. А все остальное будет мертвая вода, что ты из чужих рук будешь где-то там черпать.
Душа тебя сначала научит вымыть эти руки, чтобы ты был готовым к тому, что она тебе должна дать в этот раз, к тому, что ты должен пронести, что ты должен отработать, реализовать в себе.
И только через страдание! Это же очень мучительно: осознать вдруг, что вроде как я — гитарист, у меня ансамбль, банда, мы играем, у нас название есть, и нам свистят, хлопают. А потом понять, что ты на самом деле просто дерьмо, в общем-то, еще.
Понять это не обидно! Это ни в коем случае не обидно! Это великая честь для человека: понять, что он — дерьмо. Вот только после этого...
Москва, февраль 1986
* Перечисление не сохранилось на фонограмме.
** Полное название коллектива — Creedence Clearwater Revival.
*** Юрий Чернавский — композитор, музыкант, автор песен, продюсер, заслуженный артист РСФСР, участник массы проектов. Его перу принадлежит чрезвычайно популярная в те годы песня «Робот», которая была издана на альбоме «Банановые острова» (1983). Напомним также, что песня «Диско-робот» была в репертуаре группы «Рок-Сентябрь».
В несокращенном виде интервью публикуется впервые.
Приводится по фонограмме. Фрагменты интервью были опубликованы в следующих изданиях:
• КонтрКультУра (Москва), 1991. № 3. С. 38-44.
• Независимая газета (Москва). От 02.07.1992. С. 5.
• Александр Башлачёв «Стихи». М.: Х.Г.С., 1997. С. 149-163.
• Александр Башлачёв «Как по лезвию». М.: Время, 2005.
2007. С. 192-213.
Фрагмент взят из издания: "Александр Башлачёв: человек поющий / Лев Наумов. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Амфора, 2013."