Бесконечная степь встретилась с заходящим солнцем, потемнела в зыбком мареве горизонта, шевельнулась разнотравьем, выдохнула зноем, и замерла на мгновение. Седой ковыль поклонился светилу низко, встрепенулся и побежал по необъятным просторам волной, переливаясь пушистым серебром.
У околицы тявкнула собака, бестолковый петух приветственно кукарекнул вечерней зорьке, тренькнуло ботало, и загулявшая корова замычала жалобно.
Всё было как прежде: треснувшая стена крайней хаты, кривая труба у соседней, и голос предводителя куриной стаи, желавшего спокойной ночи.
- Видать, пять лет - не срок,- подумал Женька, поправил кепку и шагнул во двор, где его не ждали.
Окно родного дома моргнуло последним лучом полусонного солнца и почудилось, отец улыбнулся из-за стекла, спокойный, добрый .
"Гляди, Женька, какой комбайн председатель доверил,- батя подсадил его в кабину, уселся рядом, шлепнул по штурвалу ладошками и рассмеялся звонко".
А через неделю, пьяный сменщик раздавил этим комбайном, батю, спавшего рядом. Схоронили отца за колхозный счет. Женька ревел по ночам от тоски, а поутру с надеждой одергивал занавеску в отцовской спальне
И не жить бы ему на свете белом, коли ни Светланка. Ранним утром девятого дня сняла она петлю с потолка над табуреткой и лупила Женьку, покуда сил хватило, и ревела, прижавшись к нему, и сама призналась, что любит.
В полдень, на поминки, Фрол – убийца отца заявился. Народ шептался, мол, и не верит он, что соседа убил. Пил запойно комбайнер с того дня до безпамятсва.
Как смертоубийство произошло, Женька и по сей день не помнил.
Следователь сказал, из ружья он Фрола уложил. И тогда оставалось подождать, выживет ли сосед, иль по полной убийце убийцы зону топтать придется.
Фролу, в больнице мозги от дроби почистили, зашили кожей дырку в голове, да и выпустили на инвалидность век коротать.
А Женька срок мотать двинул, ума-разума набираться.
Этой весной отправили его на поселение, совсем рядом от дома, всего-то, сотня километров – пешком дойти можно!
Ушлые зеки, кто заплатить мог, сваливали дня на четыре втихаря, сунув деньжищ старшему офицеру.
Так, до осени многие домой съездили, и он бы поехал, да платить нечем.
Писем от Светки с весны не получал, думал не пересылают с зоны, а тут знакомого из села встретил. Узнал от него неприятность, и вспомнилась петля над табуреткой, и будь она рядом, влез бы в неё, не раздумывая.
Светка замужем уж год! И за кого вышла-то, за Петьку, сына Фролова – убийцы!
Мужичок, что весточку скинул не появлялся, и теперь не у кого спросить, и никак не проверить...
Маялся три дня, передумал столь, сколь за пять лет в голову не залетало, и верить не хотелось, и не поверить...
После вечерней проверки занял штуку у семейника, да и свалил втихаря на трассу.
Дома пыльно, с потолка паутина занавесками к подоконникам, зеркало мутным глазом по-хозяйски глянуло и не хочет Женькино отражение принимать, забыло видать.
Не нужен он здесь … Да и ладно! Ему бы к Светланке. Правду ли, залетный поведал? У соседей не спросишь, тут же: менты, наручники и зона.
- Успею к завтрему вернуться, - подумалось, - авось обойдется. Сутки о побегушнике сотрудники помолчат, так уже было. Вернусь: без кипеша разберутся, отметелят за милую душу, законвоируют и обратно в зону.
А если о Светке - правда? Чего возвращаться, да и жить к чему?
Дурные мысли роились пчелами, кусали душу, от чего Женька соображал плохо.
В носу засвербело от пыли, в горле горько, закашлялся, выскочил на улицу,
вдохнул свежего воздуха и, неведомо как, оказался у Светкиного дома.
Ночь заполнилась зыбким светом желтого месяца, звезды моргали сонно, одна вдруг свалилась с небосвода, чиркнула ярко на черном, да и завалилась неведомо куда.
Говорят нужно желание загадать, а он не успел…
Женька брел по темной улице и не знал, как узнать правду.
Вдруг яркий свет ослепил. Он прикрыл глаза руками, и тут же ощутил наручники на запястьях.
- Степа, те чё, делать нечего, - раздался капризный девичий голос, - ты без работы никак, можа и на меня наручники наденешь, я бы согласилась, в кино показывали, мне понравилось! - девка хохотнула и зашлась звонким смехом.
- Да заткнись ты, шалава! - рявкнул знакомый голос.
- Ну, привет земляк,- сильные руки грубо развернули Женьку, и он разглядел участкового.
- Майор, - промелькнула ненужная мысль.
- Ты уж, побегушник не обессудь, я тебя в кабине не повезу, полезай в кузовок, грибок,- зло, усмехнулся участковый и подтолкнул Женьку к бортовому ГАЗику.
- Захочешь сбежать, неволить не буду. Скорость восемьдесят, ночь, грейдер сам знаешь какой, не удержишься, мне и за мертвого ту же премию дадут.
Грузовик ревел натужно, мчался по ухабам, подкидывал тело, больно бил бортами и никак не ухватиться за что-либо. Наручники врезались в запястья за спиной и с каждым подскоком, сжимались мертвой хваткой.
Внезапно его подбросило, будто мерин, как тогда, в детстве, взбрыкнул задними ногами; тело взлетело над крупом и, не удержавшись, свалился он в стог сенный, показавшийся тверже камня…
-Живой, хоть? – раздался голос участкового.
- Живой, - голос женский, - ты же почти убил его, скальп снял! Оставлю в больнице, оперировать нужно.
- Сам он из кузова вывалился, сбежать хотел, - озлился майор.
Женька никак не мог открыть глаза. Что-то натянулось на лицо, плотно прикрыло веки, жгучая боль от затылка до лба прихватила уши и тянула нос кверху.
- Грязи-то сколько, щебенка, зерно, щепки, - ворчал хирург, вонзая иглы в череп.
Вдруг, стало легко и не больно, лишь нос пощипывало, как перцем натерли.
Свет больно ударил в глаза, и показалось, - на голову шапку надевают. Её как-то неловко нахлобучивали, тянули к затылку, ровняли у лба и усаживали между ушей, затем, и завязками подвязали.
- Готово. У вас - зеков, как на собаке заживает, будем надеяться,- докторша сняла перчатки. Красивые глаза из-под маски улыбнулись, а один моргнул весело.
Рассвет свежо забежал в палату, заморгал солнечными зайчиками, дунул сквозняком из окна и щекотнул под повязкой.
- Ну, что, земляк, пойдем в тюрьму,- майор отстегнул наручники от кровати и сковал Женьке руки.
Голова гудела паровозной топкой. Голос майора слышался издалека, и на погонах казалось по четытри звезды.
Тошнило, палата раскачивалась, бренчала чем-то. Женька попытался сесть и провалился в бездну.
Когда открыл глаза, докторша водила блестящим стержнем у его носа и казалось, мелкие солнечные брызги больно стучат по голому мозгу.
- Если через два дня не "загрузится", все обойдется. А сейчас, майор, не мешай, - промолвила докторша с тремя глазами.
***
Солнце жгло затылок, настырно заглядывало в глаза и Женька никак не мог разглядеть Светланку.
Она говорила спокойно, но слов не разобрать в грохоте ГАЗона, скачущего по кочкам невидимой дороги. А он задавал лишь один вопрос, возмущался непонятным ответам и со зла бился головой о борт кузова.
- Жить будет,- угрюмо молвил нейрохирург, снимая перчатки - а далее не знаю, обширное повреждение мозга, с психикой проблемы будут.
Пучок разноцветных лучей весело брызнул в глаза, защекотал веки, добрался до носа, рта и заполнил естество до края.
Необычайная легкость! Он ощущал себя мыльным пузырем: тонкие стенки подрагивали, слегка деформировали округлость, переливались разноцветьем и вот, подхваченный легким ветерком несётся он в неведомом пространстве, переживая, что лопнет вдруг.
Внизу люди. Головы в белых шапках молчат, не видят его приближения.
А он медленно опустился на кровать и лопнул! Капли разлетелись радужно и неприятно брызнули в лицо.
- Глаза открыл,- прошепелявил старик,- зови врача, велели предупредить, - обратился он к лысому.
В больнице Женьку долго не держали. Он уж ползал свободно и если правильно его кто направлял, мог бесконечно перебирать конечностями и двигать без устали хоть до конца коридора.
В зоне, через месяц, суд признал его тяжелобольным, освободил досрочно, простив два не отсиженных года.
Хозяин недовольно потирал лоб.
- Ты, давай, что бы к вечеру этого ползуна в зоне не было, по суду он свободен, определяй куда хочешь, хоть домой забирай, - темные очки блеснули над его мохнатыми надбровьями, нос брезгливо дернулся.
- Я, его в штабе подержу до утра, а завтра в больницу отправлю, поздно, сегодня не возьмут,- оправдывался доктор.
Непослушное тело выволокли через проходную во двор, затащили в штаб и бросили в комнатушку для инструмента.
Душно, запах вонючих тряпок и монотонная, редкая капель. Темень жуткая, тревожная. Он пытался ползти к далёкой светлой щели, упирался, барахтался, и наконец, приблизившись, вывалился с грохотом в коридор, уткнувшись в ноги начальника.
- Бля, уберите этого червяка, - заорал пьяным голосом хозяин, выхватил телефон из кармана и матерно приказал избавиться от постороннего.
Осенняя ночь заволокла холодной сыростью дворы, занавесила грязным туманом улицы, обняла фонарные столбы и плеснула мелким дождем, растворяя дорожную пыль до вязкой слякоти.
Автомобили брызгали на редких прохожих грязью из луж, плескали ею на заборы, а сырость радовалась, и прибавляла дождя.
Двое в серых телогрейках волокли тело по мокрому асфальту: роняли, поднимали.
- Вот сюда,- приказал человек в погонах.
Тощее туловище плюхнулось в лужу и ворочалось в грязной жиже безмолвно.
Рядом тормознул милицейский УАЗик.
- Больной, что ли? – сержант брезгливо тронул ногой дрожащее туловище,- звони в скорую, приказал помощнику, - пусть забирают.
Вдруг порыв ветра разогнал туман, шевельнул кроны голых деревьев, и с темного неба сыпануло белым.
Свежие тротуары побежали вдоль улицы, сверкая снежно в свете уличных огней, останавливаясь у черных перекрестков и, перешагнув их, пропадали во мраке пустых дворов.
Крупные снежинки брезгливо опускались в грязную лужу, растворялись слякотно, превращались в мерзкую снежную кашу, и вот тонкая кромка льда, подрагивая с краев, нехотя, заполнила водостой.
Грязное тело трясло на полу «скорой». Или от холода, или болезни, стучало оно судорожно ногами в дверь, и никак не могло открыть глаз, взглянуть на новый мир, который и не понять теперь никогда.
2001г.