Александра Ивановна, бывший директор нашего детского дома, умирала. Нет, она не была слишком больной и старой - всего 67 лет. Автоавария тому виной. Вернее, урод за рулём фуры выскочил из-за поворота и врезался в "шестёрку", за рулём которой сидела она. Умирала трудно, мучительно и долго. Мне позвонила одноклассница: "Тоха, приходи. Она тебя ждёт. Быстрее!"
Приехав в больницу, накинул белый халат и подошёл к реанимации.
"Сидоров Антон? Она ждёт вас. Пять минут, не больше." - сказала молоденькая медсестричка, проводив меня к нашей мамочке. Александра Ивановна, накрытая белой простынью, с капельницами на обеих руках - в одну руку переливалась кровь, в другую:какая-то жёлтая жидкость - казалась неимоверно усталой и маленькой.
"Тошенька, сыночек, садись. Слава Богу, дождалась тебя! А Максим Петров где? Я обоих звала вас." - тихо прошелестел её голос. С трудом сдерживая слёзы, я присел на белый табурет.
"Он в командировке, мамочка. В Ростове." - сказал я, и голос мой предательски дрогнул. Макс пропал около месяца назад. Думаю, он со своей Соней. Мамочка, положив свою невесомую руку на мою, попросила:
"Тоша, если не доживу, не увижу его, скажи, пусть простит меня. Покоя мне не будет без вашего прошения. Виновата я перед вами. И ты прости, сыночек, прошу! - Из её погасших глаз текли слезы... - Сколько раз за эти годы я пыталась сказать вам правду! Не смогла! Прости..."
"Мама Шура, не надо, вы поправитесь! Доктор так говорит! Мы всё для вас сделаем! Лекарства - любые!" - еле сдерживая слёзы говорил я.
"Сынок, Тошенька, вы братья с Максимкой." - выдохнула она.
"Конечно, братья! С детства вместе!"
"Антон, ты не понял меня. Вы двойняшки... Руководство запретило мне разглашать эту тайну. Понимаешь, братьев нельзя разлучать, а двоих вряд ли кто усыновил бы... Как это мучительно было для меня, сынок! Сколько раз я хотела сказать вам это! Простите меня, виновата..."
Я онемел... 3дравый смысл взял верх, и я успокаивал маму Шуру, как мог. Сказал ей, что её вины в этом нет, время было такое.
"Скажи, что прощаешь..." - плакала мама Шура.
"Конечно прощаю, не плачьте.." - гладил я её руку. Вошла медсестра, попросив меня удалиться.
"Завтра придёте, на сегодня достаточно", - сказала она мне. Поцеловав руку Александры Ивановны, пообещав навестить её завтра, вышел на солнышко. Мда, Макс - мой родной брат... Странно, но мы даже думали одинаково... Чувствовали, когда у кого-то из нас что-то не так. У меня, у безродного детдомовского пацана, есть родной брат. И мы даже двойняшки... Наверное, и мама где-то есть.... Стоп! Тоха, не стоит слишком углубляться в подобные размышления. Она не мать, если бросила двух новорождённых мальчиков в роддоме, зная, что впереди у них - детский дом...
Возле монастыря меня остановила нищенка. Думая о своём, сунул стольник в её ладонь.
"Антон!"
Я удивлённо обернулся на незнакомый голос.
"Максим в беде!" - старушка-нищенка смотрела мне прямо в глаза.
"Откуда вы нас зна..." - не договорив фразы, понял, что разговариваю сам с собой. Никого рядом нет. Глюки. Пришёл домой, ужинать не хотелось. Жена с родителями отдыхает на Юге, я один.
Прилёг на диван и отключился... Ночь подкралась неслышно и мягко. Чёрной пушистой кошкой она опустилась на землю, закрыв своим большим мягким телом луну и звёзды. В мой неспокойный сон пришла старая нищенка.
"Антон, Максим в беде!" - повторяла она. Проснувшись в ледяном липком поту, я долго сидел у окна, глядя на сумрачно-чёрное ночное небо. Мой брат, единственный родной человек, - в беде. Как бы вы поступили на моём месте? Едва дождавшись рассвета, я завёл машину и отправился в тот лес. Солнышко вовсю золотило своим тёплым, неярким ещё светом деревья.
Я шёл по звенящему птичьим пением лесу и думал о брате.
"Антон!" - услышал я знакомый старческий голос. Обернулся - та нищенка. Стоит и протягивает мне что-то. Как заворожённый, стою, смотрю на неё.
"Возьми. И помоги Максиму!"
Взяв у неё пакет, открываю его и вижу: большая бутылка с водой и большой деревянный, потемневший от времени, православный крест. Поднимаю глаза, спросить женщину, что к чему - её и след простыл... Мистика... Я долго шёл по лесу, пытаясь вспомнить, где мы с братом прошлый раз попали в прошлое. Вдруг вижу: могучий дуб, разрубленный вдоль от верхушки почти до самых корней. Усталый, я опустился на землю, сел, прислонившись спиной к поверженному стихией гордому великану. Поднялся ветер, да такой, что с деревьев полетели обломанные им ветки. В лесу потемнело, он изменился до неузнаваемости. Поднявшись, я пошёл по знакомой тропинке. Она и привела меня в деревушку под названием Омут.
Конец сентября, у крестьян закончивается полевая страда. Иду по улице - вот и знакомая, крытая соломой избёнка. Захожу. Соня, чумазая от сажи, орудует возле печки. Обернувшись на скрип открытой мной двери, вздрогнула, обессиленно опустившись на лавку, прижав к груди чёрные от сажи руки.
"Антоша, слава Богу, возвернулся! В Максимку-то чисто бес вселился! Орёт, как оглашенный! Руку поднимать начал дюже на батюшку, на меня даже... Скоро свадьба наша, как же мы... Как же я... Антоша, боязно дюже! Не в себе он! К деревенскому колдуну Никифору его водила, так тот сказал чудное..." -часто-часто заговорила девчушка.
"Соня, что сказал колдун? Я знать должен, чтобы помочь." - спрашиваю у неё.
"Якобы в нём сидит душа казнённого Архипа, кузнеца, - тихо отвечает девушка. - Освободить Максимку под силу токмо человеку одной крови с ним. А у Максимушки нет родичей..." - Соня не смогла удержать больше слёз и упала мне на плечо. Что оставалось делать мне? Гладил её ладошкой по золотым волосам, обещал, что всё наладится...
"Где он?"
"Батюшка в кузне его запер. Не ходи туда! Он аки зверь дикий да лютый!" -вцепилась в меня плачущая девчушка.
"Сиди дома!" - крикнув ей, я бросился к кузнице. Дверь снаружи была заперта при помощи огромного лома. Изнутри слышались крики и вой. Как будто стаю диких зверей под засов заперли. Перекрестившись, я снял засов и вошёл в кузню. Макс вопил непотребное, крушил всё вокруг. Печь была развалена им, вокруг кирпичи, копоть. Увидев меня, Макс зарычал и бросился на меня, как волк. Я, выставив перед собой деревянный крест, молился... Он готовился обойти меня сзади, я изворачивался, как мог, крутился юлой, изо всех сил не позволяя ему это сделать...
Вдруг - не верю своим глазам! - старая нищенка оказалась рядом со мной. В руках её была огромная, старинного вида, книга. Читая какие-то странные, непонятные слова из неё, велела мне громко выкрикивать их вслед за нею и держать перед собой крест... Что я и делал... Макс рычал и выл, как раненый дикий зверь, но приблизиться ко мне, видимо, не мог. Он падал на земляной пол и грыз землю зубами, швырял в меня что попало, выл, как воет волк с простреленным сердцем, чувствуя неминуемую смерть.
Не скажу вам точно, сколько часов это продолжалось. Изо рта Макса чёрным столбом вышел ужасный дым, поднялся к потолку и через трубу ушел в небо... Подойдя к безмолвно лежащему брату, читая "Отче наш", я окропил его святой водой. Он очнулся, открыл глаза, увидел и узнал меня...
Я рассказал ему всё: про то, что мы двойняшки, про маму Шуру, про старушку-нищенку, про душу казнённого злодея, вселившуюся в него... Макс ничего не помнил о том, когда в нём жил Архип...
Вот и избёнка Сони. Девчушка сидит возле окошка, смотрит на нас испуганными глазёнками...
"Всё в порядке, Соня! Доставил пред твои ясные очи жениха! Живого да здорового!" - успокоил я девушку. Она, не веря, боязливо, с опаской, потрогала Макса. Смеясь, он сгрёб невестушку в охапку и зацеловал... Девчушка раскраснелась, засмущалась и убежала.
"Свадьба на днях.Останься, брат, на свадьбу" - попросил меня Макс.
"Не могу! Возвращаться должен... Прости, брат." - Мы вместе, как когда-то, ночевали в сеннике. Считали далёкие звёзды, говорили о жизни, о том, как хорошо, что мы всё-таки братья. Макс сказал, что Соню любит больше жизни, не проживёт без неё и часа.
"Тоха, братан, прости меня, что с ней остаюсь. Если можешь, прости! Ты - мой брат, в ней - вся моя жизнь", - твердил Макс, и по щекам бывшего лихого десантника текли слёзы... И по моим тоже, и я - десантник...
С рассветом мы крепко обнялись.
"Не провожай меня, брат. Не люблю я расставаний." - Быстро-быстро я зашагал к лесу. Тропинка привела меня к тому разрубленному молнией лесному богатырю. Упал, обессиленный, на сырую замшелую землю и дал волю слезам. Здесь никто не видит, здесь можно...
Не знаю, сколько времени я так пролежал. Поднялся ураганный ветер, настоящий смерчь. Начиналась гроза. Словно сама природа воспротивилась тому, что я оставил здесь родного брата. Молния ударила в дуб, и он вспыхнул. Я едва успел отпрыгнуть...
Темнота. Холод. Дождь...
"Эй, парень, ты живой? - передо мной стоят люди в камуфляже. - Живой, глаза открыл. Идти можешь сам?"
"Могу" - встал я на ноги.
"Твоя машина на опушке? Уезжай отсюда. Мы егеря, волков отстреливаем. Нельзя тебе здесь", - сказали они мне. Я сел в машину - и домой...
P.S. Спустя девять месяцев моя жена Настёна родила мальчиков-двойняшек.
"Антоша, одного Антон, в честь тебя, а второй пусть Максимка будет! Такое имя хорошее!" - прямо с роддома позвонила мне она.
"Можно! Одобряю!" - крикнул я в трубку. Вновь - Антон и Максим... История повторяется... Мама Шура наша выздоравливает постепенно, остаётся лишь хромота. Она ходит теперь с палочкой. За руль садиться боится. Когда ей куда-нибудь нужно, я её всегда доставлю. Вчера приезжал к ней в гости со своими мальчишками (им скоро год, время-то летит!), так старушка была на седьмом небе от счастья...
"Антоша - вылитый ты! А Максимка... смотрю на него, и Максима, брата твоего, вижу. Такой же заводила в играх, непоседа! Когда же Максимушка наш вернётся из своей Америки, Тоша?" - и у старой женщины на глазах блестят слёзы.
"Мама Шура, вернётся! Обязательно вернётся! Не плачьте..." - Но мама Шура, крепко прижав к себе детишек, всё равно плачет...