Настало время, уважаемый читатель, расставить все точки над “и”, рассказав тебе о тех роковых моментах в истории нашего героя, преодолеть которые не в силах был бы даже Геракл. Исподволь, накапливаясь незаметно, они совершали свою разрушительную работу и, собравшись воедино волей судьбы в лице неумолимой правительницы, сделали своё черное дело. Роковыми они стали для него уже потом, спустя много лет, когда пришла пора собирать разбросанные во время оно камни. Трижды кляня свою настырную натуру, Андрей, оставшись у разбитого корыта, не хотел признаваться себе в том, что сам, своими руками задушил курицу, несшую золотые яйца. Хотя это, может быть, и крепко сказано, но суть от этого не меняется.
Скажите, пожалуйста, – ну кто в здравом уме будет высказывать свое недовольство в тех владениях, в которых твое собственное пребывание зависит исключительно от милости его правителя. Если уж так невтерпёж и страсть как хочется покритиковать, пойди, купи упаковочку пивка и, запершись с лучшим своим другом, выложи ему на ухо наболевшее. А то, громогласно утверждая о неразумности поступков своего господина, можно ли говорить о каком-то ещё будущем в его царстве. Упаси господи вас, господа, от подобной напасти!
И ведь надо, справедливости ради, отдать должное Тамаре Витальевне, её долготерпению ко всем словесным художествам со стороны какого-то там рабочего, карающая длань которой долгие годы лишь только обозначалась на горизонте, но никогда не опускалась на голову строптивца...
Здесь автор впервые отступает от продекларированного им самим в начальных главах правил, которых придерживался до сих пор неукоснительно, то есть, излагать сию историю по мере поступления материала от заказчика не соблюдая хронологии. До сих пор это более или менее удавалось, хотя и представляло некоторые трудности в плане связности изложения и стройности повествования. Но сейчас как-то само собой образовалась тема, которая сложилась из отставленных на потом небольших фрагментов, благодаря чему автор смог свести воедино эпизоды нескольких лет в одну главу. В ней, наконец-то, прояснилась та коллизия, из-за которой разгорелись нешуточные страсти между нашим героем и владычицей анклава под скромным названием “Городская поликлиника”, и которая роковым образом отразилась на крушении столь радужных надежд нашего несчастного героя.
Собственно, самой коллизии, как таковой и не было. Она сложилась из эпизодов, ситуаций и разговоров, большинство которых протекали вне поля зрения нашего героя, но касались исключительно лишь его. Возникли они в результате настойчивых просьб и требований Андрея на протяжении длительного времени и превратились от этого в бельмо на глазу всей административной головки. Откуда было знать нашему незадачливому хлопотуну, что его просьбы и требования идут полностью вразрез с намерениями Трухновой и их назойливость вконец достала достопочтенную правительницу. А началось это длительное противостояние, в котором были задействованы с одной стороны лучшие силы поликлиничной администрации, а с другой настырный и надоедливый рабочий, в одну из долгих, морозных московских зим.
Ранним утром студёного декабрьского дня, в одном из концов коридора третьего этажа стояла небольшая кучка людей с озабоченными, а то и просто с испуганными лицами. Ради точности скажем, что её составляли, в силу случая, несколько разнокалиберная публика. Терапевт Петрович представляла собой лекарский контингент и, по стечению обстоятельств, самое заинтересованное лицо сей компании. Её медсестра, сильно возбужденная необычностью случая, что-то безостановочно говорила своей соседке, которая отмахивалась от неё, как от назойливой мухи, всё время повторяя: “Да уймись ты, Галь, вижу я…”. Этой соседкой была Зина Ивановна, которой, в силу её значимости среди всех присутствующих, полагалось иметь самое озабоченное лицо, каковое она с неповторимым искусством изображала. Замыкал эту группу наш герой, который по своему статусу должен был иметь не менее озабоченную мину, что, впрочем, в значительной степени соответствовало истинности его чувства.
Андрей был на самом деле в растерянности, потому что по своей малоопытности не знал, что предпринять в такой критической ситуации. Ситуация усугублялась же наседавшими на него терапевтом Петрович и её медсестрой, которые требовали немедленного восстановления рабочей обстановки у них в кабинете. В довершении ко всему, Андрей всей спиной чувствовал тяжёлую ауру, толпившихся в некотором отдалении больных. Их возбужденный говорок долетал и до ушей Зины Ивановны, которая страсть как не любила оказываться в неприятной ситуации и потому немедленно впадала в состояние агрессии.
Выражалась же её агрессия в том, что руководящие действия Зины Ивановны сразу замыкались на паре экспрессивных выражений. Одним из них она доводила до окружающих своё желание краткой формулой древнегреческих трагедий, то бишь единства места, времени и действия, густо замешанных на желании видеть место применения их совершенно освобождёнными от постороннего присутствия. Причём Зина Ивановна наивно полагала, что это триединство рождено совсем другим видом искусства и потому вторым её выражением было: “Это вам не цирк!…”.
Весь этот переполох был вызван причиной сколь банальной, столь же и закономерной, если принять во внимание наш суровый лесотундровый климат. Из настежь раскрытого люка, открывающего доступ к стоякам отопления и водопровода, валом валили клубы стылого, пробиравшего до костей, морозного воздуха. Третий этаж, на котором терапевты, был самым востребованным по причине наибольшей посещаемости больным народонаселением, и потому стал местом интенсивного мыслеобмена присутствующих должностных лиц по устранению возникшей чрезвычайной ситуации.
Такая же безрадостная картина наблюдалась этажами выше и ниже, где из точно таких же открытых люков валили клубы, такого же морозного стылого воздуха. Из-за густой консистенции плотного, мутно-белого потока, на всех этажах сотворился некий театральный эффект, в клубящемся субстрате которого по колено для пущего антуража любят бродить по сцене поп-звёзды и эстрадные дивы. Больные, не имея возможности избежать опасного контакта с этим олицетворением простуды, предпринимали отчаянные попытки сохранить в таких экстремальных условиях последние остатки здоровья, с которым они пришли в сие учреждение в надежде его поправить.
Те, кто сидел на стульях, отмахивались от нежданной напасти всем, что было в руках – от всевозможных журнальчиков с кроссвордами до медкарт с вложенными в них рентгеновскими плёнками. От усердной работы по отмахиванию больными стужи от своих чресл, медкарты, не выдерживая столь не свойственного им употребления, теряли свое содержимое, словно деревья листву в осенний листопад. И тогда владельцы сих бесценных документов, пристально вглядываясь в клубы стылого тумана, принимались бродить по коридору в тщетной попытке разыскать утерянные талончики и листочки с анализами. Старушки, божьи одуванчики, которыми всегда переполнены подобные присутственные места, испуганно крестились и, забираясь повыше, на сиденья с ногами, тихонько причитали что-то о страсти господней, и в то же время, не забывая зорко следить за очередью. Что и говорить, переполох на этажах поднялся нешуточный. Наиболее энергичные и смышлёные из больных, организовали некие инициативные группы и отправили делегации к главврачу.
К тому времени, обстановка на этажах достигла критической точки. Всё их немалое пространство затянуло белёсой мглой и если бы не отсутствие запаха горелых веществ, выделяемых при пожаре, переполох закономерно перерос бы в панику. Так как это обстоятельство лишало сложившуюся ситуацию статуса пожара, больные, вместо того, чтобы отчаянно паниковать, стали с не меньшей энергией требовать навести порядок. На третьем этаже, озлоблённые старики и старушки, потрясали своими палками, грозя подать в суд на администрацию и на подвернувшуюся Зину Ивановну. Андрей, использовав удачный момент и особенно большой клуб тумана, прикрывшись им, отступил в дальний угол коридора. Оттуда он уже без помех слушал яростную перепалку завхоза с разъяренными посетителями.
Видя твое недоумение, уважаемый читатель, автор спешит пояснить, что весь сыр-бор разгорелся из-за приказа Зины Ивановны Андрею раскрыть всё дверцы, закрывающие люки стояков. Зачем она это сделала, мы узнаем попозже, дабы не упустить немаловажную сторону этой ситуации. То, что составляет для тебя загадочную сторону действий Зины Ивановны, так же породило массу недоумений и со стороны страдальцев-больных, с чем они и приступили к ней, требуя законных разъяснений и прекращения безобразия. Но напрасно они сделали это. Надо было совсем не знать нашу бесстрашную воительницу, чтобы вот так, очертя голову, брать её на приступ, требуя каких-то разъяснений. В таком противостоянии никто, смеем повторить еще раз, никто не мог одержать над ней какого-либо преимущества, не говоря уж о победе. Мне не хочется бросать какую-либо тень на это бесстрашное маленькое существо, но иногда не удаётся сдержать в себе восторженный клич, слушая изложение этих эпических баталий из уст рассказчика: “Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона!”.
Оно понятно, что сама по себе Зина Ивановна не захотела бы по доброй воле тратить столько душевной энергии и здоровья, не чувствуя за собой поддержки могучего авторитета своей гос-пожи, но все же не будем умалять и наличие большого количества личной инициативы, со стороны нашей героини. Как-никак, годы плодотворной совместной деятельности бок о бок со столь незаурядной личностью, как Тамара Витальевна, придали Зине Ивановне уверенность в непременной своей победе над любым количеством больных.
Так случилось и на этот раз. Через полчаса из белёсой мглы возникли ещё три фигуры, в которых, к великому облегчению Зины Ивановны и радости остальных, опознали Тамару Витальевну с её непременной спутницей – кудельноголовой Любовью Семёновной. Рядом вышагивала, в своем белом халате ещё больше похожая на гипсовый скульптурный слепок статуи, вездесущая Ливадия Васильевна. Едва Зина Ивановна бросилась к Трухновой с громким криком, как была остановлена тихим, полным суровых интонаций, голосом:
– Зина Ивановна, в чем дело? У меня в кабинете полно народу с претензиями на выстуженные по вашей вине коридоры! Что случилось?
– Да что случилось! Трубы на трех этажах разморожены в торцевых стояках! Полопались под самым потолком!
Проорав последнее восклицание, Зина Ивановна сопроводила его таким театральным жестом, с силой вздёрнув руку к потолку, что послышался треск её шелкового халата.
– Откуда вы знаете? Вы проверили?
Зина Ивановна дернулась, озираясь вокруг и, не видя Андрея, возопила:
– Андрей Васильевич, ну где вы там?!
Андрей выплыл из мглы, совсем как месяц в известной считалке. Зина Ивановна ткнула в него пальцем:
– Он лазил в короб и нашёл там под потолком трещины в трубах. На четвёртом он говорит тоже разморожены.
– Так, а зачем вы пооткрывали на всех этажах люки?
– Ну, это, как зачем-то! Чтобы тёплый воздух проходил в короб… нагреть трубы.
– Зина Ивановна, вы хоть выяснили, почему трубы внутри помещения разморозились? Как это возможно?
– А как же, – обрадовано вскричала завхозиха. – Там ведь это… на улицу щель между облицовкой и стеной по всей длине сантиметров десять шириной будет. Вон Андрей Васильевич лазил. Неизвестно почему она там образовалась, может здание усадку дает, первый год всё-таки стоит. А может и строители не заделали как следует…
Трухнова, потеряв интерес к дальнейшим объяснениям и версиям случившегося в изложении Зины Ивановны, подошла к огромному, во весь торец коридора, окну и приникла к стеклу.
– Где там отошло, Андрей Васильевич, покажите?
Андрей с готовностью подскочил и сказал:
– Тамара Витальевна, отсюда не видно, да, в общем-то, и не в этом дело.
– А в чём же тогда?
– Понимаете, там весь простенок, от окна и до конца короба закрыт просто тонкой дюралевой облицовкой, вот как здесь. – Он показал на одну из алюминиевых полосок шириной с ладонь, из которых был составлен подоконник.
– И что из этого?
– То, что это практически открытая улица. Она изнутри даже не утеплена. Любой маломальский мороз и трубы снова разморозятся.
Трухнова задумалась. Несколько минут все стояли вокруг, не решаясь побеспокоить ушедшую мыслями глубоко в себя патронессу. Все понимали, насколько серьёзна проблема, которую предстояло решить их мудрейшей начальнице, чтобы сбивать её с толку своими пустяшными вопросами. Собравшиеся даже не подозревали, насколько они были близки к истине, думая о важности принимаемого ею решения. Оно и вправду было одним из тех, которые, как редкие озарения, можно назвать судьбоносным не только для истории поликлиники, но и глубоко повлиявшей на их отношения друг с другом на протяжении всего оставшегося времени.
Да, уважаемые господа! Иногда нечаянно сказанные слова, произнесённые сгоряча, впопыхах, а то и просто так, лишь бы отметить свое участие в деле или текущем событии, приносят с собой столько хлопот, что по истечении некоторого времени становятся пресловутой соломинкой, которая, как известно, ломает спину верблюду. Наш же верблюд, то бишь Андрей Батькович, и представить себе не мог, что последние, сказанные им слова станут ключевыми в принятии Тамарой Витальевной новой основополагающей доктрины. Её нежно и бережно холимый садик по выращиванию деревьев с вечнозелёными финансовыми листочками в одночасье пополнился еще одним раскидистым, пышнокронным экземпляром.
Автор, не желая впадать в тавтологию, всё же не смог удержаться от того, чтобы лишний раз не восхититься быстротой и глубиной ума, владелице которого можно было им только гордиться. Там, где простой смертный не смог бы найти и крупицы полезного для себя, Тамара Витальевна из слов, оброненных рабочим, мгновенно смогла вывести очередную гениально-простую истину. Её решение, равно как и выход из задумчивости был стремителен и ослепительно ярок.
– Так, Андрей Васильевич, немедленно закройте все люки в коробах. Зина Ивановна, вызывайте аварийщиков. Когда всё осмотрят, полную информацию доложить мне. Придете вместе с ними ко мне в кабинет. Ливадия Васильевна, – обернулась Трухнова к стоявшей рядом с ней с безучастным выражением лица сестре хозяйке, – сходите в СМУ и попросите Виктора Григорьевича подойти ко мне. Он сейчас должен приехать, перехватите его и не дайте никуда уйти.
Как ни тих был её голос, как ни кратко было её распоряжение, однако все присутствующие явственно услыхали в её интонациях металлические обертоны, похожие на погромыхивание далеких раскатов грома. Так бывает, когда кто-нибудь пройдётся по железным листам в грубых рабочих сапогах. Андрей не стал дожидаться, пока его не организовали ещё на что-нибудь, помимо закрывания дверок и растворился в тумане со всеми возможными предосторожностями.
Что ж, оставим его исполнять свои обязанности и поспешим вслед за Тамарой Витальевной, дабы не пропустить знаменательный момент рождения ещё одной грандиозной операции, пожалуй, по своим масштабам не имеющеё равных ни в одних анналах истории, как воинских, так и прочих зафиксированных проявлениях человеческого интеллекта. Сопровождаемая Любовью Семёновной, она опять погрузилась в думы и не слышала, как её спутница рассуждала об объёме работы и материалах, нужных для этого дела. Задержав её в дверях кабинета, Тамара Витальевна рассеянно попросила Любовь Семёновну заняться сейчас своими делами и захлопнула перед ней дверь.
Оставшись наедине, Трухнова уселась в кресло, и что-то принялась выписывать на бумаге, черкая и вымарывая написанное помногу раз. Было видно, что она взволнована. Пользуясь нашей вседозволенностью, взглянем же потихоньку через её плечо на те записи, что привели её в такое возбуждение. На бумаге, в некотором беспорядке виднелись ряды цифр, которые в обрамлении метров погонных, метров квадратных и кубических, имели длинные окончания из торопливо приписанных нулей. Стоявшие во главе каждой строки даты сказали бы проницательному наблюдателю, что перед ним некая программа, рассчитанная на длительную протяженность её реализации. Было видно, что автор сего проекта, заключённых в лежащих перед ним кроках, сильно уповает на такую продолжительность планов, видимо, не без причины. Что дало ему надежду на такое стечение обстоятельств, мой любезный читатель уже имел неоднократную возможность убедиться на протяжении всей нашей истории.
Здесь как нам кажется, совершенно необходимо будет сказать несколько слов о той стороне повествования, который в прозе называется производственным вопросом. Автор не без оснований полагает, что эта весьма важная материя для многих прозаических изложений, на использовании которой создано много прекрасных и не очень произведений, здесь будет опущена по мере возможности. Автор возьмёт на себя смелость оставить от этой увлекательнейшей составляющей любого произведения, (например, гангстерского или эротического, в котором как раз производственная часть процесса наиболее занимательна и составляет практически его полностью), лишь только канву, рамки сюжета. Автору представляется важным раскрыть не столько то, как и что говорят его персонажи, сколько зачем и почему они это говорят и делают. А посему, исходя из столь определяющей и важной для автора предпосылки, мы проследуем далее за нашими героями…
Тамара Витальевна недолго пребывала в состоянии деятельного одиночества. Ей, как и всякому амбициозному руководителю, для претворения планов в жизнь требовался исполнительный люд и счастлив тот начальник, в распоряжении которого имеется понимающие его с полуслова, вышколенные и энергичные помощники. Тамара Витальевна таких помощников имела и потому, не более чем через полчаса, её кабинет вошла Зина Ивановна с одним из аварийщиков, которого она желала видеть непременно. Вопросы, которые она задавала ему были дельны и профессионально-конкретны. В конце концов, после выяснения всех обстоятельств, больше рассуждая сама с собой, чем общаясь с сидевшими напротив Зиной Ивановной и сантехником она подвела черту беседе кратким резюме:
– Так, как я поняла, на третьем и четвёртом этажах без замены размороженных труб не обойтись. Утепление их делать тоже в первую очередь. Я хочу знать, сколько материалов и времени потребуется на это.
Сантехник, по всегдашней привычке скрывать истинное положение дел, выработанной годами общения с заказчиками, пожал плечами:
– Трудно сказать, надо подсчитать, тогда видно будет.
– Сколько вам на это времени надо. Своими силами управитесь? Если нет – я подключу СМУ.
Тамара Витальевна вперила в сантехника пронзительный взгляд.
– Ну, как вам сказать. Неудобно там, под потолком, заваривать трубу. А если демонтировать её, то придётся выдирать из перекрытия… Резка, опять же, сварка…, долго. Дня два-три.
– Да что там дня два-три! – взорвалась Зина Ивановна. – Там небольшая трещина под потолком на третьем этаже и на четвёртом внизу у пола так же чуть лопнуло. Андрей Васильевич сказал, что туда можно поставить хомуты и будет держать до лета. Летом ремонт сделаем!
– Вот пускай ваш Андрей Васильевич и ставит хомуты! Нечего нас было по пустякам вызывать, – раздраженно бросил аварийщик в ответ, раздосадованный тем, что не удалось накрутить цену.
– Зина Ивановна, подожди, причём здесь рабочий. – Трухнова, мгновенно оценив возможность альтернативы, повернулась к сантехнику:
– А действительно, возможен такой вариант? Мы, думаю, сможем договориться насчёт оплаты, только постарайтесь сделать ремонт прямо сейчас.
– М-м, хорошо, – замялся слесарь, – а как будет оформлен наш договор, на каких условиях?
– Мы сделаем так. Вы составляете смету на полный объем работ по демонтажу, замене труб и их теплоизоляцию, положим, с первого по пятый этаж и приносите мне. Я их подписываю, и мы заключаем договор на проведение этих работ летом вашей бригадой. А ремонт, который вы проведёте сейчас, вам оплатят немедленно.
Сантехник хмыкнул и почесал небритую щёку:
– Понятно, это нам подходит. Значит, сейчас нужно на стояки поставить хомуты и утеплить трубы…
– Нет, трубы утеплять не надо, – быстро прервала его Трухнова. – Сейчас только хомуты. Мы в короба поставим обогреватели и будем включать их время от времени.
Аварийщик недоумённо воззрился на неё и сказал:
– А зачем? Есть более простой способ. Дарю. На ночь, когда водоразбор в поликлинике прекращается, на первом этаже откройте краны горячей и холодной воды, так, средненько для постоянного водотока в этих стояках, и проблема будет решена. У вас будет мизерный перерасход воды, но зато все стояки останутся целы в любой холод. А то с обогревателями вы пожар себе устроите, как пить дать.
– Вот и отлично, спасибо за совет.
Тамара Витальевна радостно улыбнулась. Аварийщик, приняв её улыбку на свой счёт, тоже осклабился:
– Да не стоит, вы мне – я вам.
Аварийщик наивно полагал, что улыбка предназначалась ему по заслугам и не мог знать истинной её причины. Узнай бы он, как всё обстоит на самом деле, ломанул бы шапку с досады, что упустил верный шанс заработать пару сотенных ни на чём. Тамара Витальевна только что, благодаря его совету сбросила со своих плеч, пожалуй, самую важную проблему в своих планах, которую не могла решить в связи с опасностью её реализации.
Распрощавшись с вовремя подвернувшимся работягой, Трухнова, задержав Зину Ивановну, взялась за телефон. Набрав номер, она спросила:
– Виктора Григорьевича можно к телефону?
Услыхав ответ, она удовлетворённо качнула головой и сказала сидевшей напротив Давилиной:
– Зина Ивановна, у нас в подвале нет случайно труб, оставшихся от строителей?
Та, по застарелой привычке сначала откреститься от всего, а затем, выяснив суть дела, отвечать, торопливо сказала:
– Да не знаю я! Какие-то там лежат, но большого диаметра, наверное, канализационные. Я схожу, посмотрю.
– Посмотри хорошенько везде. Мне помниться, что где-то я их видела, либо под гинекологией, либо в пристройке. Выясни всё до самой последней подсобки и немедленно приди с ответом. Иди скоренько.
В дверях Зина Ивановна нос к носу столкнулась с Виктором Григорьевичем, начальником СМУ-7, соседствующего с поликлиникой. По-свойски поприветствовавшись с завхозихой, он, широко улыбаясь, сбросил пальто на стул и сочным, мягким баритоном наполнил кабинет Трухновой:
– Тамара Витальевна, ну почему я вам нужен только по каким-то делам! Нет, чтобы придти к вам на чашечку кофе с моим коньячком, так я отнимаю ваше время по пустякам! Это так тяжело – видеть красивую женщину и только исключительно по делу. Вот так и разрываюсь между чувством и обязанностями…
Виктор Григорьевич мнил себя записным сердцеедом и выдавал подобные перлы в адрес каждой женщины, с которой ему предстояло вести какие-либо дела. Он любил говорить, что упреждающий комплимент в их адрес уже наполовину решает вопрос в его пользу и потому чем больше их выдать, тем значительнее эффект от применения этого приёма. Приходиться признать, что большая доля правды в словах Виктора Григорьевича всё же была и, в сочетании с приятной наружностью, в большинстве случаев ему без особых усилий удавалось добиваться желаемых результатов среди представительниц слабого пола.
Но, как и все красавцы, избалованные женским вниманием, Виктор Григорьевич всех женщин стриг под одну гребёнку, а потому ему трудно было понять, что всегда бывают исключения из правил, и что как раз в данном случае он имел это исключение в лице Тамары Витальевны Трухновой. Тамара Витальевна с самой первой встречи с импозантным начальником СМУ раскусила его и вовсю использовала в дальнейшем эту маленькую безобидную слабость славного Виктора Григорьевича. Она немедленно включилась в предложенную игру и на полуулыбке ответила ему такой же галантной интонацией:
– Да бог с вами, Виктор Григорьевич, льстец вы этакий! Будете вы тратить на меня ваш коньячок! Знаю я вас, если бы не дела, куда бы делся ваш энтузиазм!
– Тамара Витальевна, что вы такое говорите! Вы мне наносите смертельную обиду, не веря в мои искреннейшие чувства к вам…
– Ну ладно, будет нам про обиды, – засмеялась Трухнова, поведя рукой, словно отмахивая что-то ненужное. – Давайте лучше о делах. Так легче общаться с симпатичным мужчиной, тем более что я хочу предложить нечто выгодное для нас обоих.
Усевшись за стол, она выдержала паузу, небольшую, но вполне достаточную, чтобы дать понять её визави, о значимости предстоящего разговора. Виктор Григорьевич это понял, склонив голову набок, сделал серьёзное лицо.
– Сегодня у меня произошла неприятная вещь – разморозились трубы на двух этажах сразу. Аварийщики сейчас работают, но это так, – временная мера. У меня есть в связи с этим несколько вопросов, и в зависимости от того, как мы их сможем решить, будет протекать наше дальнейшее сотрудничество.
Тамара Витальевна немного схитрила. Она уже была довольно осведомлена о характере деятельности начальника СМУ. Ей было известно, что он не против словчить в деле и ей хотелось только узнать, до каких пределов простираются его аппетиты, а также желание их удовлетворить. Нелишне было бы прощупать его авантюрную жилку, чтобы быть уверенной в нем, как в своём партнере, на которого можно положиться. Были и ещё какие-то неясные желания, которые ей трудно было сформулировать, но она всегда улавливала их флюиды во время общения с деловым партнёром, его надёжность, или что-то в этом роде. Хоть и не могла Тамара Витальевна объяснить себе происхождение этого чувства, но доверяла ему безусловно. Оно сильно смахивало на интуицию, но было шире, глубже и точнее, и благодаря ему, Тамара Витальевна до сих пор не знала в своих предприятиях ни осечек, ни мало-мальски существенных сбоев.
Виктор Григорьевич, естественно, ни о чём таком и не догадывался. Он был весь погружён в собственную “стратегию очарования” и потому не заметил, как Трухнова сменила тон разговора.
– Вам, как руководящему работнику, часто случалось бывать в ситуациях, когда приходиться выматываться до предела и получать в результате пшик с кукишем в виде зарплаты вместо достойного вознаграждения. Хотя вам, коммерческим работникам всё же легче. Нам, бюджетникам, выбирать не приходиться – чистая зарплата и подачка в виде премии.
– Нет, почему же легче, – встрепенулся Виктор Григорьевич, – у нас такие порядки, о которых вам лучше не знать. Получаем чисто по ставке, да и то её всё время норовят обрезать. За “левака” могут подвесить за одно место не разбираясь. Контроль за всем, – расход материалов, документация, сметы на закупку расходных материалов, – всё должно быть тютелька в тютельку, и не дай бог, где-нибудь не уложиться во что-нибудь – замордуют. Вот и приходиться иногда даже из своего кармана доплачивать. Вы же знаете, как работяги с материалами, – новые на халтуру, а вместо них старье ставят, вот и летит всё через неделю к чертям. Совет директоров сразу комиссию, почему да как. Естественно по шапке кому – мне, вычитают с кого – с меня! И хорошо бы так обходилось! Харицкую знаете за что выгнали? Затопили квартиру зам. префекта, наши работнички поставили вместо выданной сушки какое-то старье. Оно и прорвало в субботу и шесть этажей кипятком прошпарило – будь здоров! Лето, – все на дачах, пока спохватились, перекрыли стояки, – там уже делать было нечего…
Трухнова слушала Виктора Григорьевича, намеренно не перебивая. Она прикидывала, на какую сумму его можно будет раскрутить. То, что с ним можно иметь дело, ей стало ясно с первых слов начальника СМУ. Единственно, что ей хотелось выяснить, какими возможностями он располагает и стоит ли с ним связываться.
– Да-да, я понимаю, – вклинилась Трухнова в бурный поток жалоб Виктора Григорьевича. – Всё это по-человечески понятно, но от этого суть дела не измениться. Если не попытаться самим кое-что изменить.
– А что тут изменишь, если только что место работы.
– Нет, ну зачем же так мрачно, – улыбнулась Тамара Витальевна. – Надо помогать друг другу и это, мне кажется, в наших силах.
– Хм, и куда же мы можем направить наши силы?
– Далеко ходить не надо, для деловых людей везде найдется поле деятельности, особенно в нашем госбардаке. Вот взять хотя бы мою проблему. Дело выеденного яйца не стоит, но если подойти с умом…
– Это какое же дело? – притворился простачком Виктор Григорьевич и напрасно это сделал. Тамара Витальевна неприязненно пожевала губами и, сделав паузу, сказала с деланным огорчением:
– Разве я не сказала вам об этом в начале нашего разговора? – Трухнова поняла, что Виктор Григорьевич не так уж обнесён умом, как ей показалось вначале. Она внутренне подобралась и продолжила:
– Я говорила о размороженных трубах и в связи с этим хотела бы спросить ваше мнение, – что можно получить, так сказать, сверх положенного объёма работы, возможно ли в принципе такое, или в данном случае это пустая трата времени на разговоры.
Виктор Григорьевич, несмотря на туманность изложения вопроса, прекрасно понял Трухнову и в нем тут же сработал многолетний инстинкт:
– Тамара Витальевна, всё в наших руках, но надо посмотреть на месте – что да как. Составим смету и тогда будет видно. Тут возникает один небольшой вопросик, но хотелось бы обговорить его как можно раньше во избежание в дальнейшем недоразумений. Я говорю о части моего, так сказать, вознаграждения. Я так понимаю, говоря прямо, полтинник на полтинник. Ваш заказ, – моя работа и материалы.
Начальник СМУ замолчал, доброжелательно и улыбчиво глядя на Трухнову. Тамара Витальевна была готова к такому предложению. Ей захотелось поставить этого ловеласа на место. У неё вдруг появилось жгучее желание показать ему ничтожность его потуг.
– Виктор Григорьевич, – ласково сказала Тамара Витальевна, – я вижу, что в главном мы поняли друг друга и это решает практически все. А то, что касается, как вы хорошо сказали вознаграждения, то тут требуется некоторая проработка вопроса. Приоритет заказчика, я думаю, вы оспаривать не будете. Вы прекрасно знаете, что есть такая статья расходов, которая предусматривает отчисление значительной суммы из прибыли на урегулирование, так сказать, законности её происхождения в высших инстанциях. Это приносит большие хлопоты и, в конце концов, выливается процентов в двадцать от общей суммы. Вот остальные восемьдесят процентов с оставшейся суммы, как вы сказали – полтинник на полтинник – и будет нашим вознаграждением.
– Постойте, Тамара Витальевна, как же так? Ведь мне придется изыскивать кучу материала для списания по объёму работ! А выкроить я их смогу только с параллельно ведущегося ремонта. Это тоже стоит хорошей подмазки.
– Виктор Григорьевич, вы меня недопоняли. Вам не нужно будет изыскивать никаких материалов для ремонта. Мало того, вы и сам ремонт делать не будете. Ваша задача заключается в том, чтобы составить смету-калькуляцию по возможности насыщеннее объёмом и материалами и затем поставить под ними свою подпись, как исполнителя работ. За это вы получите сорок процентов той прибыли, которую вы сами заложите в смету. Правда, некоторое количество материалов вам всё же придется завезти, так, для виду, отмазки ради, для моего коллектива. Я думаю, что о затратах на это и говорить не стоит.
Знал бы несчастный Виктор Григорьевич, во что выльется это невинное предложение Трухновой по поводу некоторого количества материалов, ему сейчас стало бы дурно. Но впоследствии, когда он осознал в полной мере, на какой крючок его подцепила медоточивая Тамара Витальевна, было уже поздно что-либо менять. Но сейчас, одурманенный такой блестящей перспективой, наш герой смог задать всего один вопрос:
– Ну, Тамара Витальевна, это царское предложение, хотя я не вполне понимаю, какая вам выгода? Ведь нужно закупать материалы и людей подрядить, а это прорва денег?
– Этот вопрос пусть вас не беспокоит. Мне нужно от вас только то, что мы обговорили, но, разумеется, со всей приватностью между нами.
– Я понял, сегодня же пришлю мастера и запустим дело. Можете не беспокоится.
– Прекрасно, Виктор Григорьевич, тогда я вас больше не задерживаю.
Сколь обыденно могут зачинаться великие дела, ты только что смог убедиться сам, уважаемый читатель. Автору остается лишь нанести несколько завершающих штрихов в довершение полноты картины, ибо без них мы не сможем до конца понять всей грандиозности задумки бесподобной Тамары Витальевны. Проследуем же за ней на место претворения её плана и, в который раз уже на протяжении этих страниц, восхитимся высокой мерой её гения...
На третьем этаже кипела работа. В тесной, стылой темноте короба, где места хватило бы разве что для кошки, извиваясь всем телом, на двух с половиной метровой высоте под потолком, исходя потом и матом, был зажат человек. Этот человек имел при себе фонарик, который держал зубами в тщетной попытке осветить место приложения своих усилий. В руках его были пара гаечных ключей, которые он тщетно пытался приладить на болт с гайкой в надежде затянуть хомут на лопнувшем месте трубы. Снизу, просунувшись по пояс в короб, лежал ещё один человек и подавал тому выпавшие из промёрзших пальцев инструменты и советы, что висящего наверху страдальца выводило из себя неимоверно.
Читатель, наверное, догадывается, какие перлы выдавал тот в адрес доброхота, но тот не обижался, а только смолкал на минуту, чтобы затем продолжить бесплатную помощь. Правда, иногда и он резко менял стиль своего разговора, когда сорвавшийся сверху гаечный ключ с размаху попадал ему по голове. Тогда тот, что висел наверху, чувствовал небольшое облегчение и это примиряло его на какое-то время со своим положением.
Ещё один стоял у люка в коридоре и разговаривал с Зиной Ивановной. Оба делали вид, что происходящее их не касается и потому так увлеклись разговором, что не заметили подошедшую Тамару Витальевну. На вопрос, как идут дела, сантехник, а именно он часом раньше разговаривал с Трухновой, озабоченно качая головой, развёл руками: “Трудно”. Ответ не удовлетворил Трухнову и она попросила прояснить его более детально.
Аварийщик только было, открыл рот, как очередной взрыв мата пополам с оханьем не дал ему сказать ни слова. А из короба неслось такое слаженное двухголосие, что куда тебе фуги Баха! Бригадир бросился выяснять, что же случилось. Из последующей лавины высказываний в его адрес и прочих сил и существ, населяющих землю, он выяснил, что тот сантехник, который был наверху, содрал кожу с костяшек пальцев. Тот же, что находился внизу, получил выпавшим гаечным ключом в глаз.
Обернувшись к Трухновой, аварийщик снова развёл руками, как бы говоря “Вы всё сами видите”.
– Когда закончите? – спросила Тамара Витальевна.
– Час ещё проковыряются, не меньше, – с досадой ответил бригадир, – неудобно там очень. На четвертом труба лопнула у пола, так что на четвёртом этаже проблем не будет.
– Я сейчас отъеду и через час вернусь. Если задержусь немного, вы меня дождитесь. Мне нужно с вами решить сегодня этот вопрос.
Тамара Витальевна и думать не думала, какого зрелища она лишила себя извечными хлопотами по обустройству своего маленького царства. Уходя, она наказала Зине Ивановне проследить за ходом ремонтных работ и по окончании их удержать аварийщиков до её возвращения. Не прошло и получаса с момента её отбытия, как сантехнику-экстремалу, зажатому в коробе, удалось-таки зацепить болт с гайкой на хомуте и накрепко затянуть их. И надо же было такому случиться, что страданиям бедолаги, висящему в кромешной тьме и стуже, не суждено было завершиться на этом.
Один бог знает, как могло так получиться, что с Андреем, побывавшему часом раньше там, где сейчас разворачивалась трагикомическая сцена, не случилось того, что произошло с несчастным ремонтником. Может быть, на Андрее была только плотно прилегающая куртка, а не объёмный ватник. Без него пробыть дольше пяти минут без движения в коробе, с риском схватить чудовищное воспаление лёгких было невозможно.
Скорее всего, так оно и выходило, потому как аварийщик, наконец-то закончив свой подвиг мученика, вознамерившись покинуть это преддверие Аида, ослабил ноги, упиравшиеся в неровности стены и попытался скользнуть вниз, но не тут-то было. Что-то, могучей хваткой схватив его за шиворот, прочно удержало на месте, не давая ему продвинуться вниз ни на йоту.
Поворочавшись полторы-две минуты, сантехник понял, что попал в ловушку и без чьей-нибудь помощи ему освободиться никак не удастся. Положение его усугублялось тем, что со спины он вплотную упирался в стену, грудью упирался в водопроводные и канализационные трубы, а плечами накрепко слился с боковыми стенками короба. За трубами еще оставалось свободное пространство, дававшее ему возможность маневра для работы, но чтобы завести руки за спину и выяснить, что же там его держит, – об этом не могло быть и речи. Через шапку, которой упирался в перекрытие, он чувствовал ледяной холод от промёрзшего насквозь потолка и продвинутся наверх, чтобы снять себя со штыря, на котором повис, не было никакой возможности. Даже руки, которыми он мог ещё манипулировать за стояками, здесь не мог поднять выше плеч.
Как только до его сознания дошла простая истина, что ему грозит медленная смерть от холода, он, глухо выматерившись, схватился за трубу и яростно потянул себя вниз. Все попытки были тщетными. Издав рыкоподобный звук, аварийщик разжал занемевшие пальцы и перевёл дух. В это время в люк просунулся бригадир и крикнул:
– Коль, ну ты скоро? Чего там застрял?
– Вот именно, что застрял, – озлоблённо буркнул Николай. – Зацепился тут воротником за какую-то треклятую дрянь, арматурина, наверное, торчит из стены.
– Ну и что! – недоумённо вопросил бригадир. – Отцепись и вылезай.
Николай немедленно популярно объяснил тому ситуацию, снабдив её для большей доходчивости соответствующими комментариями, и поинтересовался, все ли ясно. Снизу последовало непродолжительное молчание и затем он услышал вопрос, на который сам сейчас желал бы больше всего получить ответ.
– Чего будешь делать?
– Тьфу ты, бл…, откуда я знаю!
– Постой, а ты сними ватник, и вылези из него. Точно я тебе говорю!
– Счас, попробую.
Несколько минут пыхтенья, вперемежку с крепко-солеными словами, видимо не дали никакого результата, потому что из темноты донеслось:
– Ни х… подобного! Я не могу ни руки поднять, ни сам подняться! Головой в потолок упираюсь.
– От, мать честная! Как там тебя угораздило!
Наш страдалец только этого и ждал. Этот упрек подействовал на него, как красная тряпка на быка. Взревев нечеловеческим голосом с примесью близкой истерики, он заорал на враз сникшего бригадира:
– Сам бы, … лез бы сюда и висел бы час на одной ноге в этой холодрыге, … .
Надеюсь, вам, уважаемые читатели, понятно, что стоит за столь продолжительным многоточиями. Конечно, если войти в положение бедолаги, таких многоточий автор мог бы проставить еще немалое количество, заменяя ими силу прочувствованных эмоций несчастного, но яркое и безграничное воображение самого читателя приведет ему на ум куда больше пропущенных эпитетов и словосочетаний, чем любое число моих невзрачных знаков препинания.
Тем временем, трагичность ситуации нарастала в геометрической прогрессии. Если поначалу стоявшие в коридоре оба сантехника и Зина Ивановна отпускали шуточки по поводу столь пикантной ситуации, припоминая различного рода жизненные аналоги, то по истечении получаса, когда обессиленный горемыка затих в коробе, до всех стало доходить серьёзность положения. Время шло, но ни один из предлагаемых планов по спасению мало-помалу замерзающего сотоварища не давал нужного эффекта. В конце концов, сошлись на том, что необходимо проломить стену в том месте, где торчит арматурина, но порядком взвинченная накалённой атмосферой Зина Ивановна категорически отвергла этот вариант. И, как всегда бывает, критичность ситуации обостряет мыслительные процессы до предела. Самое простое решение, оказывается, лежало на поверхности и, – “эврика!” – оно пришло сразу всем трём одновременно. Ухватить застрявшего за ноги и выдернуть его из смертельной ловушки! Сказано – сделано!
Объяснив Николаю, что они собираются сделать, бригадир, чувствующий себя более всех ответственным за своих подначальных, сам собрался провести эту акцию. Кряхтя, изогнувшись немыслимой дугой, он пролез по пояс в короб, и, ухватившись за сапоги Николая, сделал молодецкий рывок.
Что могло наверху случиться, в следующие две минуты понять никто не смог, но что что-то случилось, стало совершенно очевидно! Из короба раздался такой рёв, какой издаёт только матёрый боров под ножом мясника. Зина Ивановна и стоявший с ней рядом сантехник остолбенело смотрели, как из короба вывалился бригадир с кучей какого-то тряпья в руках.
– Что случилось? – бросилась к нему Зина Ивановна.
– А хрен его знает! – раздраженно бросил бригадир, недоуменно разглядывая в своих руках тряпки. – Кажись, я содрал с него штаны вместе с сапогами.
Из короба в это время доносились непрерывные вопли, в которых с трудом можно было разобрать нечто похожее на “ А–а–ю–ю–а, бл… ю–у–а–а, … ё–моё!”. С первого по седьмой этаж, подобно иерихонской трубе разносился по коробу зычный глас бедолаги. Внимая ему, притихли посетители, смолкли говорливые тётки, как будто набежавшая тень тревоги напомнила им, что пребывают они в скорбном месте. Наиболее стойкие мужеством гадали – где и в каком кабинете так мучают страдальца. Многие сходились на зубном, но бывалые дамы и остроумцы называли другое место. Уж больно походили эти вопли на крики рожениц. Правда, смущало то, откуда им было здесь взяться, а также то, что издавал эти звуки хорошо поставленным матом мощный хрипато-прокуренный голосина. Иная старушка, иногда крестясь от особо сильного голосового раската, испуганно приговаривала: “Господи Иисусе! Кто ж его так, болезного?!”.
Вопли постепенно стихли и, когда бригадир заглянул в люк, он увидел перед собой пару энергично дрыгающих волосатых ног в носках.
– Коль, а, Коль, ты чего так разорался? – осторожно поинтересовался бригадир.
– Разорешься тут, – неожиданно спокойно отозвался Николай. – Ты мне, мало того, что чуть голову не оторвал, так в затылок впилась арматурина, всю кожу содрала.
– Как это? Ты же на ватнике висишь!
– Висю, висю,… ты мне дырку в воротнике прорвал, вот она и проехалась по всему затылку.
– Слушай, тебе штаны надеть?
– Какие, на хрен, штаны! Вытаскивайте меня отсюда скорее. Ещё полчаса, и можете гроб заказывать! Совсем околеваю.
– Потерпи чуток, вытащим сейчас.
Бригадир вылез из люка и озабоченно сказал:
– Если его сейчас не вытащить, ему скоро хана будет.
Зина Ивановна с удивлением спросила:
– Так он что, так и будет без штанов там висеть.
– Да какая разница, – вскинулся бригадир, – в штанах или без штанов концы откинуть. Надо его как-то снять с арматурины. Что, если попробовать снять его через четвёртый этаж. Там ведь вокруг стояков здоровая дыра. Просунуть руку и стащить его со штыря.
– Точно, – обрадовано воскликнул второй сантехник. – Чего раньше то не додумались.
– А то не додумались, – мрачно ответил бригадир, – что хорошая мысля, приходит всегда опосля… похорон, – добавил он после паузы. Давай, дуй наверх, я его отсюда подталкивать буду.
Он снова полез в люк и спросил у Николая:
– Тебе до потолка далеко?
– Не, почти головой упираюсь.
– Ты как-нибудь её в сторону наклони, тебя сейчас Олег будет сверху тащить за шиворот.
– Свою бабушку пускай за шиворот тащит, а меня за воротник, – обозлился Николай. – Раньше, что ли не могли это сделать.
– Ладно, не бухти, ты же там сидишь, тебе видней.
Операция прошла без сучка и задоринки. Совместными усилиями бригадир и Олег стащили вконец охлялого, исходившего крупным колотуном, Николая. Для постороннего глаза финальная сценка представилась бы удивительным зрелищем. Из люка, вслед за мужиком, потирающим зашибленное колено, едва передвигая ноги через порог люка, вылез другой, чудного вида мужик.
Он был без штанов и весь белый как мел: и лицо, и волосатые ноги в носках, покрытых причудливыми белыми разводами и такой же белый ватник, на котором под сплошным слоем побелки кое-где угадывался первоначальный окрас. Обхватив себя руками, словно пытаясь удержать душу в теле, которое била крупная, конвульсивная дрожь, мужик силился раскрыть сведенные холодом челюсти, пытаясь, видимо, что-то сказать.
Олег, страдальчески скроив гримасу на лице, сказал, глядя на застывший остов Николая:
– Ему бы сейчас водочки стакан хряпнуть, а то пропадет человек. Воспаление легких замучит.
– Вы бы хоть штаны ему сначала надели, – одёрнула его Зина Ивановна. – Одевайте его и поднимайтесь ко мне. Я вам спирта дам, согреться.
Насилу согнув ноги, Николай просунул их в штанины и тут выяснилось, что сапоги он надеть не в состоянии, по причине нестерпимой ломоты в ступнях и пальцах ног. Решив его отвести наверх, процессия двинулась к лифту со скоростью похоронной процессии. Каждый шаг отражался на лице бедняги калейдоскопом неимоверных страданий, так что встречные посетители расступались в сочувственном желании хоть как-то посодействовать мученику. Добравшись до шестого этажа, Зина Ивановна распорядилась отвести Николая на кухню, а сама заскочила в кабинет Надежды Сидоровны.
– Надь, дай-ка мне спирта, грамм двести, надо для дела.
Но на её беду, Зина Ивановна попала не в то место и не в то время. Надежда Сидоровна, пребывая на данный момент в скверном расположении духа, ответила ей, как и подобало человеку, только что пережившему по этому поводу административный катаклизм.
– Какого ещё спирта!? Нет у меня ничего! У меня что, дармовая поилка здесь?
– Надь, ты чего, мне ж не себе. Там аварийщик в коробе замёрз. Плохо человеку, надо его отогреть.
– А я причем здесь! Вон идите в магазин, там такого сугреву ящиками стоят. Чуть что ко мне, а я потом хлопай глазами, куда, мол, подевала спирт. И никому нет дела до того, что то один, то другой приходит клянчить для дела. У вас у всех дела, а отвечать мне за перерасход.
– Слушай, Надежда, может ты кому и давала, но я прошу у тебя под слово Тамары Витальевны. Она сказала, чтобы авария была устранена немедленно, а мужик в коробе замёрз, ремонтируя трубу. Она сейчас приедет и увидит, что случилось, а ей ещё с ними разговаривать. Она просила их подождать, и если его не привести в чувство, они уедут, а ты будешь виновата. Усекла?
– Нечего на меня всё спихивать! Это ваши проблемы! Мои никто почему-то за меня не решает. И потом нет открытой бутыли…
Надежда Сидоровна покочевряжилась для вида ещё немного, но сообразив, что в данном случае её амбиции обойдутся ей дороже, решила больше не играть в обиженную. Она взяла со стола ключи и спросила:
– Посуда у тебя есть? Позови там кого-нибудь, пусть откроют бутыль.
Когда, наконец, все приготовления на кухне были закончены, и из недр огромного холодильника были извлечены закуски, исстрадавшийся Николай припал к спасительной жидкости, одним махом опрокинув стакан едва разбавленного спирта. Оба других аварийщика за компанию опрокинули по стопке и едва принялись за закуску, как в кухню влетела Татьяна Израилевна и, оглядев всю компанию, деловито распорядилась:
– Зина Ивановна, вас и старшего сантехника требует Тамара Витальевна. Давайте скоренько, она куда-то торопиться.
Когда вся троица скрылась за дверью, Николай с удвоенной энергией продолжил прерванное лечение, приняв в качестве лекарства ещё такую же внушительную порцию спирта. Как изволит знать любой болезный, лекарственное средство хорошо тогда, пока оно поступает в организм строго определённой дозой. Но когда в силу вступает закон “гранёного стакана”, все резоны умолкают и горе тому несчастному, который покусился на их незыблемые устои.
Ослабленная и вконец “размороженная”, как трубы в стояке, натура Николая естественно не смогла оказать достойного сопротивления могучей силе самого желанного лекарства. Такая доза, им принятая, могла свалить с ног слона или какого-нибудь там буйвола. Но что такое по сравнению с богатырской натурой русского человека какое-то животное! Что спирт подействовал мгновенно стало ясно в течение следующей пары минут, вот только внешне это действие никак не проявилось. Разве только побагровевшее лицо и оловянный блеск в глазах выдавали истинное состояние дел. Николай как сидел за столом в позе бюста, уверенно держа в руке в качестве мензурки стакан, так и оставался в таком состоянии всё остальное время.
Ни о чем таком и не догадывалась вернувшаяся Зина Ивановна. Она уселась на скамью подле пострадавшего на трудовом фронте Николая и поинтересовалась, как он себя чувствует. Уж лучше бы она подёргала за усы спящего тигра, чем столь неосторожно вернула своего соседа из мира эфирных грёз. Николай вздрогнул, медленно повернул голову на пробудивший его звук и, узрев сидящую подле женскую фигуру, да ещё в белом одеянии, решил, что это ангел небесный почтил его своим присутствием.
Он съехал со скамьи на колени и, сколько позволяло пространство между столом и скамьёй, истово застучал лбом о столешницу, голося своим порядком осипшим баритоном: “Господи, владыко всемогущий, неужто мне пора предстать пред лик твой светлый? Господи, сжалься над моими малыми детками, что оставляю я здесь сиротами! Промысел твой, Господи, неисповедим и воззри, Господи, не есть ли сия воля твоя, преждевременна и ущербна!”…
Зина Ивановна и Олег, спервоначалу опешившие от столь диковинной выходки Николая, скоро, однако, пришли в себя и, бросившись к нему, разубедили несчастного в его ошибке. Николай, пришедший в себя, хмуро оглядел их, и, засопев от непонятной обиды, спросил Зину Ивановну:
– Слушай, а кто ж ты тогда есть?
Зина Ивановна, поглядывая на Олега, дескать, надо привести его в чувство, ласково ответила Николаю:
– Тутошняя я, завхоз. Ты посиди, поговори с нами, тебе отогреться надо, ты в коробе замёрз, когда чинил стояк. Вспомнил?
Натужный ход мыслительного процесса отразился на лице аварийщика, но, видно, снова пошёл не по тому руслу, ибо в следующее мгновение Николай, приобняв Зину Ивановну, зычно замычал ей в ухо:
– Понимаешь, мать, я сегодня смерти избежал. Там, – он поднял палец кверху, – там меня отпустили... Почему, я спрашиваю? Не дожил до срока, не догулял... Ишь, там понимают, что к чему!.. Грех обманывать Господа! Пить и гулять будем!..
Николай, также цепко ухватив Зину Ивановну за её плечики, набрал в грудь воздуха и грянул удалой мотив известной народной песни…
Тем временем переговоры Тамары Витальевны с бригадиром подходили к концу, когда вдруг в серьезные материи их беседы стали прорываться звуки, в которых можно было явственно различить слова разухабисто-весёлого куплета “Пое-е-дем красо-о-отка, ката-а-а-ться!…”. Несколько минут мощный мужской голос выводил слова этой чудной песни, и когда он дошёл до невозможности “доверяться волнам…”, Тамара Витальевна, недоуменно приподняв бровь, позвонила Татьяне Израилевне и спросила, в чем дело. Та, ответив, что сама не понимает, что за рёв разноситься по всему коридору, сказала, что по её мнению, звуки доносятся из кухни. Тамара Витальевна немедленно отослала её выяснить, что же там происходит.
Бригадир, давно догадавшийся, чей это голос упивается горем обманутой девицы, молчал и при этом старательно разглядывал развешенные по стенам кабинета под видом икебан засушенные цветы и стебли заморских трав. Мигом вернувшаяся Татьяна Израилевна, возмущенно тыча рукой в стену по направлению кухни, заявила с порога:
– Там аварийщики на кухне перепились! Зина Ивановна с ними не может разобраться!
– Как это перепились! Что за ерунда!…
Что ж, уважаемые господа! Как часто нам приходиться, отставив высокие идеалы своих стремлений, низвергаться на дно житейской прозы. Жизнь есть жизнь, и вы сами видите, что эти неразлучные стороны её в полной мере были отпущены нашей героине. Оставим же её на этом ничтожнейшем закоулке судьбы, улаживать мелкую дрязгу и поспешим дальше, ибо есть ещё что автору поведать в сей саге нашего несчастного времени.