Давно уже поняла, что моделирование сознания, поза лотоса, медитации, аффирмации – это не моё. Я люблю дорогу. Садишься в автобус, он тебя куда-то везет, а ты смотришь рассеянным взглядом в окно и думаешь ни о чём. Повседневность исчезает и вот он, чистый, не засиженный суетой альфа-уровень. «Вселенная на проводе», – сообщает мейлбокс Высшего разума, и ты, посмотрев с добрым прищуром поверх пулемета, размышляешь, чего бы такого у него спросить?
Особенно приятно состояние трансцендентности, когда на дворе уже хорошо заполдень, до этого ты часов пять-шесть не покладая ног и фотоаппарата проявлял живой интерес к Императорской цитадели, а за бортом проплывают толпы мотоциклов, с седоками различной степени навьюченности, полный дорожно-строительной набор, расширяющий проезжую часть, шустрый сине-красный поезд. Потом ты видишь внизу тощий серпантин, по которому автобус долго заюливал наверх, и море. Вечереет, клочковатая белесая мгла, ползущая от воды, затягивает бегущие по кромке берега рельсы. Состав во главе с древним паровозом пыхтит по ним дымящей сороконожкой. Призраком появляются и исчезают хрупкие кружева мостов, разноцветные коробочки домов на далеком острове и облизанный с трех сторон морем пустынный пляж Ланг Ко.
Остановка. Перевал Хай Ван – климатический рубеж между севером и югом, между тропической зимой и тропическим летом, между прохладным дождем и сухим зноем. Упавшее с вершины горы облако, плотно закупорило ложбину. Сумеречно. Снимать уже невозможно, и мы просто поднимаемся по каменистой тропинке к старому французскому форту, который в военное время использовался как бункер. Возвращаемся в полной темноте, садимся в автобус и засыпаем.
Если во сне вы увидели дракона, не поздравляйте себя с шизофренией, а поверьте своим глазам и скорее их откройте, – вы в Дананге. «Рептилия» нагло разлеглась на разделительной полосе 666-ти метрового моста через реку Хан. Брюхом касается опор, спина выгнута на 37 метров ввысь, хвост на одной стороне реки, голова, извергающая по будням воду, а по праздникам пламя, – на другой. А уж подсветка! В «чешую» встроено 15 тысяч светодиодных фонарей, что и позволяет дракону менять «окрас» в зависимости от очередного бзика. Палитра такая, что любой хамелеон навеки посереет от зависти. А ведь вся эта феерия ещё и в ночной воде отражается! Спать сразу же расхотелось, головы завертелись, камеры застрекотали. Но «драконовый» мост оказался только прелюдией к настоящему светопреставлению, которое мы увидели в Хойане. Теперь до нас дошло, почему гид не спешил с отъездом из Хюэ и тщательно «выгуливал» группу на перевале. Он, в отличие от нас, следит за поведением «спутницы», точно знает, что сегодня она явится миру совсем обнажённой, и жители Хойана по такому случаю «отфестивалят» ночь полной Луны.
Как же это романтично! Ни единой автомобильной или мотоциклетной фары! Ни единой электрической лампочки в старом городе! Только китайские фонарики, свечи и масляные лампы! Толпы людей бродят по улочкам, пожилые мужчины за маленькими столами играют в шахматы. Откуда-то слышится нежный народный напев. На площадке перед домом собраний традиционные игры и танцы дракона и льва. А на набережной продаются плавучие фонарики, которые можно пустить по реке, загадав желание.
Гид рассказал нам, что здешние аборигены очень консервативны, и праздник полнолуния для них время поклонения духам предков. Рыбацкие семьи благодарят богиню моря, которая защищает моряков от опасности. Богиню «подкармливают» фруктами и цветами, выставляя их в жертвенные алтари, задабривают зажжёнными свечами и ароматическими палочками. Общаются этой ночью и с душами умерших родственников: сжигают для них ритуальные деньги в обмен на удачу и процветание ныне живущих.
Следующим утром отсыпались. Не спеша позавтракали, чем отель послал. Остались очень довольны, что ресторанный повар нас в столь ранний для обеда час куда подальше не послал. Потом, взяв на пристани пару лодок, поплыли вниз к дельте реки Тхубон. Почему начали с реки? Потому что она тут главная (а не Луна, как мы немудрым вечером полагали). Тхубон – не только логистика сокровенных, нестерпимых, несбыточных и жгучих желаний туземцев и иностранцев куда следует, но и источник средств существования. Вот мы сегодня ещё только зубную пасту открывали, а местные рыбаки уже второй раз сети проверили и на просушку вытащили. Висят они сейчас высоко над водою, будто необъятные прозрачные чаши, привязанные к шестам. А по правому борту – лодка, в которой нервно хлещут упругими хвостами десятка полтора увесистых рыбин. Между тем рыбачка снова «топит» свою кошельковую ловушку.
Наша посудина делает «лево руля», и мы попадаем в поток морского ветра, несущего спасительную прохладу и насморк (избранным – бронхит). Рулевой снова поворачивает налево, лодка выскакивает из прохлады, втискивается в узкий рукав дельты и сбавляет ход. Теперь ясно, почему нас поделили на две маленькие моторки. Что-то более солидное сюда просто не пролезет.
-- Мангровые леса, – торжественно объявил доставшийся нашей лодке, серьезный, как сухофрукт, гид и начал про них страсти рассказывать.
Но мы-то – воробьи уже стреляные и крокодилами пуганные. Так что руки от воды отдернули исключительно для того, чтобы не намочить ими фотоаппарат. Объективы нацелили на «щас кааааак вылезает» и сняли… моллюсков, облепивших черешки водяных пальм. Брюхоногие, конечно, тоскливы, как сопромат, а вот пальма нипа (она же водяная и мангровая), будучи единственной в своём роде, заслуживает лекции гида. Ему и слово:
-- Вид известен с мелового периода. Окаменевшие остатки нипы эпохи эоцена найдены даже на Британских островах. Нипа обычно предпочитает расти в грязи медленных рек или приливов, которые используются деревом для доставки питательных веществ. Пальма располагается с тем расчётом, чтобы суметь добросить до воды свои водоплавающие орехи. Впрочем, если орех попадёт в сухое место, то погибнет тоже далеко не сразу. Живуч. Весь ствол нипа прячет под землёй. На поверхности от всего дерева остаются только цветки и листья, достигающие 9 метров в высоту. Местное население использует их для покрытия крыш и плетения. Кроме того из нипы производят сахар, уксус и алкогольные напитки.
И полные всяческих надежд мы сошли из причалившей лодки на берег. На часах двенадцать, солнышко припекает по-южному. Мы идем в сторону деревни. Вдоль дороги аккуратными штабелями лежат свежесрубленные листья водяной пальмы. К вечеру их увезут на сушку или на переработку. Из высушенных чего только потом ни наплетут: циновок, утвари, мебели и целых домов. Один, словно твидовый, уже виднеется. Всё, кроме шиферной крыши, из нипы. Даже решетки и жалюзи на окнах.
Любимой игрушкой моего детства был калейдоскоп. Могла часами крутить перед глазами магическую трубочку и разглядывать в ней вечно меняющиеся узоры. Но однажды младший родственник, которому я, увлекшись оптической красотой, не уделила должного внимания, выхватил у меня игрушку и шандарахнул ею об угол стола. В калейдоскопе что-то больно хрустнуло, и картинка навеки застыла. Как эта деревушка. Вот рубиновый транспарант-перетяжка с «да здравствует чем-то!» и портретом Хо Ши Мина. Вот симпатичный бирюзовый домик с ухоженным изумрудным садиком рядом. Вот жёлтый топаз дома культуры. Дальше – аквамариновое зеркало пруда. Дальше сапфиры, цитрины, гранаты строений и насаждений – восточные арабески, замершие в мареве полуденного зноя. Пешеходов, кроме нас, нет. Транспорта – ноль. «Дверь не скрипнет. Не вспыхнет огонь». И очень хочется призвать какого-нибудь сознательного королевича к незамедлительному поцелую, но тут из ниоткуда материализуется рыжая собака. Изумлённая интервенцией она смотрит на нас гипнотизирующим взглядом. На выручку приходит гид. «Сейчас мы пойдем в гости к Донгу. Увидите, как живут обыкновенные деревенские люди», – обещает он нам, и мы гурьбой подходим к симпатичному пальмовому домику, двери которого гостеприимно распахнуты.
Далее дословно и со всеми ремарками разыгрывается начальная сцена «Приключений Тома Сойера» с одной лишь поправкой: гид, в отличие от тети Полли, не шурует в поисках Донга щеткой под кроватью, зато заглядывает в чулан. Убедившись, что нет ни ответа, ни хозяина дома, гид приглашает нас посмотреть на житьё-бытьё своего знакомого.
Всем бы нам так жить! В коридоре деревянный шкаф и две двери – в чулан и во всё остальное. На кухне обеденный стол, застеленный пестрой клеёнкой, четыре деревянных стула, невысокий посудный шкафчик, на нем алтарь с двумя бронзовыми подсвечниками, Буддой, портретом Хо Ши Мина и красными занавесками. Спальня: две большие деревянные кровати, «застеленные» циновкой, и ниша с телевизором. Розетка для него прикручена проволокой к столбу. На стене фотография молодоженов, а под нею, ближе к полу, аккуратненько висят два веника. Почти новых. Внутри весь дом сделан из бамбука: столбы из толстого, перегородки и двери – из тонкого. Полы выложены серой плиткой. Везде чистота и порядок.
В моем «вышеизложенном» восклицании про «всем бы так жить» нет даже намека на иронию. Мы, действительно, погрязли в мире вещей, стали их слугами. В семье Донга на четверых один двухдверный одежный шкаф. У нас на двоих – два четырехдверных. И это при всем притом, что пару раз в году на меня накатывает выбрасывательное настроение, после чего на полках и вешалках становится легче дышать. Но как же быстро эти просветы заполняются! Такое впечатление, что почувствовав свободу, одёжки тут же начинают размножаться. Делением. Как одноклеточные. А ведь есть ещё громадный буфет с посудой и бесконечные книжные полки. Реально же изо дня в день мы пользуемся двумя компьютерами, двумя чашками, двумя тарелками, двумя ложками-вилками, двумя… И к одежде тоже «прикипаем» только к какой-то определённой, любимой. Зачем же нам всё остальное? Зачем?
-- То-о-м! То есть До-о-нг! Открой нам секрет феншуёвого мышления…
«Нет ответа». И мы идем дальше, в мастерскую, где делают бамбуковые велосипеды. Здесь тоже всё настежь, полное отсутствие присутствия, и сцена самообслуживания повторяется уже без предварительного обращения к детской классике. Гид снимает с крюка разные рамы, рассказывает, показывает, сравнивает. Предлагает нам «взвесить рукой» уже полностью готовый велосипед, заверяет, что этот такой же прочный, как и тот металлический, что стоит у нас дома в подвале. Мы знакомимся с технологией изготовления, с фотографиями знаменитостей, которые железному коню предпочли бамбукового, и даже с кусачими ценами на это экзотическое «животное». За кадром остаётся только демиург. Знойное безмолвие продолжается. Что это? Все ушли на невидимый фронт? На борьбу за урожай нипы?
И всё-таки нам посчастливилось увидеть живую душу. Не встретить, потому что она никуда не шла. Она обитала в старушке, сидящей в позе лотоса, устало прислонившегося к дверному косяку. На ней были светлые хлопковые штаны, блёклая ситцевая рубашка и чёрный, по-русски повязанный платок, из-под которого выбилась седая прядь волос. И глаза её тоже были седыми. Узловатые пальцы и лежащий у порога стертый до рукоятки веник говорили о том, что в нежном детстве она играла под сенью дельфийских олив, девушкой дружила с весталками, молодой женой пережила вторжение гуннов. Потом она видела костры инквизиции, порабощение европейцами американского континента, орды самолетов со свастикой на борту, всепожирающий напалм и расстрел в Сонгми. Заметила ли старушка нас? Вряд ли. Она смотрела сквозь время, пространство и ту гениальную мудрость, которая таилась в её глазах. Смотрела в самое сердце Вселенной. И какие-то материи в виде любопытствующих туристов никоим образом не могли помешать ей узреть там Главное. Что именно? Не знаю. У каждого оно своё…
Остаток дня мы ещё куда-то спешили, ели, пили, жаловались на натертые ноги, духоту Хойана и политику Брюсселя. Но во всём чувствовалась некая иллюзия жизни, будто всё происходило, как в детстве, понарошку. А настоящее осталось в той мистической деревне. В замершей картинке разбитого калейдоскопа. И в старушке.
Следующим утром гид дал нам план города и свободу. Мы сбились в супружеские пары и отправились на все четыре стороны, куда у жен глаза глядят. Глаза жены моего мужа никак не могли прийти к единому мнению: один пялился на зеленый рынок, другой – на Старый город. Как всегда проблему разрешил смежно-стоящий муж. Он сказал: «Рынок работает только до двенадцати, а достопримечательности – весь день. Сначала купим фрукты и отнесем их в отель. Потом налегке посмотрим Старый город». Консенсус был найден, рынок вскоре – тоже.
Ах, что это за буйство цвета и форм! Диковинно-зеленые огурцы – статью вылитые осетры. Яблоки, как красные лампочки Ильича. Бледные, подернутые нежной истомой черимойи. Выёживающиеся целой кучей рыжие личи. Пупырыщатые махотки плодов хлебного дерева. Колючие набалдашники дуриана. Обоймы жёлтых бананов. Коричневые пенушки в гномьих шапочках, упорно именуемые хозяйкой грибами. Лиловые, чопорно расставившие свои ручки питайи. И много ещё всяких экзотических вкуснятин, названия которых натощак не даются даже полиглоту.
Мы купили любимых зеленых манго, которые внутри очень даже жёлтые, здоровенную медовую папайю, и парочку черимойи зрелого возраста.
Теперь вперед, к достопримечательностям. Это всего три улицы и пять переулков вдоль реки, но там аж 844 аутентичных объекта. Хойану невероятно повезло: на него не упала ни одна американская бомба. То есть всё, что с 16-го по 19-ый век построено, цело и невредимо. Ну, разве что случающиеся наводнения иногда подмачивают репутацию наследия ЮНЕСКО. Но наследием Старый город стал недавно, а когда-то торговал шёлком, лекарствами, бумагой, фарфором, маслами, специями. Иностранные купцы оставались в Хойане, женились на вьетнамках, строили здесь дома, храмы, магазины в традиционной национальной архитектуре. Город процветал до конца 18-го века. А потом, вы уже знаете: тэйшоны, Фук Ань, французы. Они-то и настояли на переносе центра торговли в порт Дананга. И время в Хойане «остановилось, отдышалось немного и снова…» стало работать на иностранцев. На нас-туристов.
С одной стороны, это очень разумно, что купленный билет дает право на посещение всего пяти исторически значимых зданий, ибо Козьма Прутков ведь, помните, предупреждал. А с другой, когда достопримечательности наступают на бедного путешественника с неотвратимостью геморроя, попасть в яблочко крайне трудно. Но мне повезло: сложность выбора снова взвалил на свои плечи муж. «Что тебе понравится, то и посмотрим», – мужик сказал – мужик включил фотоаппарат. И я пошла терзаться сомнениями.
Терзающихся в этот день было много и толпой мы добрели до японского крытого моста – символа Хойана. Сконструирован он очень прочно, потому что строители опасались землетрясений. Проезжая часть дугообразная, крыша, как у традиционной пагоды. Построен мост в 1593 году, чтобы связать японскую коммуны с расположенной за ручьем китайской. Только всё это враньё. А вот правдивая легенда из путеводителя: «Когда-то на земле жило мистическое существо по имени Ку. Оно было таким огромным, что его голова находилась в Индии, хвост в Японии, а сердце – во Вьетнаме. Движения гигантского дракона вызывали стихийные бедствия. Чтобы убить Ку, на его самом слабом месте был построен мост, который символизирует меч, вонзённый чудовищу в грудь. А чтобы молиться о душе убитого, на мосту построили храм». Мы в него заглянули: подсвечники, Будда, Хо Ши Мин – обычный джентльменский набор. Но с одним талончиком пришлось расстаться.
После моста я твёрдо решила побороть стадное чувство и уперлась своею твёрдостью прямо в чудный фасад. Весь в зеленоватой черепице, витиеватых решетках, драконах и скульптурах каких-то небожителей. За воротами уютный дворик, украшенный кадочными бонсаи, цветущими бугенвиллеями, фонтанами и, опять же, драконами – куда без них? Они и в храме, посвящённом богине моря и богу процветания, хотя за помощью в спасении моряков и зачатии детей просьба обращаться почему-то к фигурам богов, фей и акушерок, приютившимися за центральным алтарем. Кроме вышеперечисленного в храме много бронзовых колоколов и барабанов, плит с китайскими иероглифами и восковых спиралей, подвешенных к потолку. Всё это вместе взятое называется китайским залом собраний Фуцзянь. Там мы отдали ещё по одному квиточку, вдосталь нагулялись, насмотрелись и пошли на звуки музыки.
Всё смешалось в Доме традиционного искусства: вьетнамские, китайские и японские песни, танцы, инструменты и костюмы. Зал невелик, но до чего же уютен! Исполнители на расстоянии вытянутой руки. Виден каждый изгиб изящных запястий танцовщиц, выражение лиц певцов, замысловатые узоры на одежде и детали инкрустации на музыкальных инструментах. Мне, наконец-то, удалось в подробностях рассмотреть то, что в анекдотах называется «один палка два струна». Это китайский струнный смычковый инструмент хуцинь. Состоит из небольшого цилиндрического корпуса (резонатор), сделанного из тонкого дерева, обтянутого змеиной кожей (мембрана) и прикреплённого к нему длинного грифа («один палка»), двух струн и двух настроечных колков. При игре хуцинь держат вертикально, опирая его о колено. Пальцами левой руки нажимают на струны. Пальцами правой – держат смычок и одновременно меняют на нем натяжение волоса. И вот этими весьма скромными средствами извлекается поистине космический фальцет, в котором отражается вся жизнь человечества: горе и радость, страдания и любовь, смерть и ожидание счастливого будущего.
Другой двухструнный инструмент – лунный лют. Назвали так потому, что резонатор люта выглядит «как эта глупая луна». Всё остальное, как у прочих щипковых. Согласно барельефным изображениям, во Вьетнаме он появился в 11-ом веке. Звучание люта чистое, громкое, «конкретное». Возможно, поэтому испокон веков его использовали во время свадеб и похорон.
Кстати, «два струна» – это ещё не предел минимализма струнных. Вьетнамский дан бау имеет всего одну, но звуки издает такие, что исполнителями могут быть только мужчины и играют они на нём исключительно ради своего удовольствия. А молодым женщинам и девушкам это даже слушать не рекомендуется. Во как! Об ограничениях для бабушек ничего неизвестно, а значит, я остаюсь, чтобы ознакомиться с технической стороной вопроса. Представьте себе деревянный коробчатый резонатор (кто видел гусли, тому проще). В верхней крышке справа просверлена дырочка, в которую пропущена струна, прикреплённая внутри к колку. С левого края дан бау перпендикулярно резонатору находится гибкий бамбуковый прут с полусферическим резонатором, изготовленным из высушенной половинки тыквы. К центру «тыквы» приделан второй конец струны, которая при помощи колка настраивается на ноту До первой октавы. Правой рукой музыкант касается струны, левой – меняет её натяжение. При этом образуются обертоны, способные, якобы, распугать нежные девичьи грёзы и смутить неокрепшие женские души.
Были там ещё и цитра тран, на которой зажигала единственная в ансамбле женщина, и японская бамбуковая флейта, и квадратная гитара, родословную которой я пропустила мимо ушей, и китайские, «расклёшенные» книзу барабаны. Девушки танцевали с глиняными горшками и плетеными корзинами на головах. Вокалисты пели о любви, а ведущая предваряла каждое выступление подробными объяснениями. Зрители внимали, получали удовольствие и расплачивались за него ещё одним билетиком.
Четвертый пункт выбрали по принципу «это мы не проходили». Архитектура, религия и музыкальное искусство Хойана нами уже освоены. Осталась история. Город в прошлом купеческий, следовательно, идти нужно в дом старого торговца. Там нас усадили в прохладный уголок, напоили чаем, рассказали про все осьмнадцать поколений, живших в этом доме. Показали кучу фотографий и бережно сохранённых «от Ромула до наших дней» предметов быта. И так светло стало на душе, что захотелось ещё и на местные ремесла посмотреть. И мы зашли в соответствующее здание. Ах, зачем мы это сделали?! Там, кроме работающих в присутствии зевак мастеров, была ещё и лавка с изделиями. А в этой лавке – дама из нашей группы. её уже качало от шопинга, но она не сдавалась. Муж дамы, увешанный покупками, новогодней ёлкой стоял рядом и интеллигентно с ней переругивался:
-- Я матом тебя прошу, пошли уже, – настаивал он.
-- Подожди, я сейчас… -- не унималась дама.
Мы прикинулись чужими среди своих и сбежали от традиционных супружеских «ремесел» в ресторан.
Солнце клонилось к ужину. Аппетит давно уже был приятным, а заказанную еду всё не несли. Наконец перед нами поставили по тарелке запечённых обитателей реки Тхубон под соусом по-хайонски. Мммм… Даже сейчас от воспоминаний слюнки текут…
К отелю подошли затемно. Луна вовсю хозяйничала «на этом глупом небосклоне». Прежде чем подняться в номер, отыскали примеченную утром казуарину. Это дерево такое. Очень похожее на нашу родную сосну. Существует поверье, что если в полнолуние постоять под её тенью, то услышишь шепот загадочных голосов, которые подскажут твое будущее. Чем не альтернатива медитации?