РАК

   

    Осеннее утро было довольно свежим и даже прохладным. Улицы, деревья, дома, тонули в тумане, который стоял не слишком плотный, но был словно напитан влагой. Из всех времен года я больше любил осень; из всех состояний природы она была для меня более понятна и выразительна, хоть и имела тонкую печать какой-то затаенной грусти. С голубого неба, окутанного туманом, холодное солнце бросало на город блеклый, чуть печальный и обманчивый свет. Некоторые философы, сидя в огромной бочке, считают, что природа первоочередной своей задачей ставит продление вида, – думал я, лежа на металлической койке главного клинического госпиталя Министерства Обороны. Следовательно, едва особь становится лишней для исполнения её жизненных предназначений, природа отбирает у ней силы, энергию, в том числе, способность бороться за свое существование и оказывать воздействие на окружающий мир. Жизнь устроена так, что плохое случается постоянно в обязательном порядке, независимо от того, опасаемся мы этого или нет, хорошо ли нам было или не очень. Странно думал я: "Серьезная болезнь может случиться с кем угодно, но только не со мной. Мне же всегда удавалось выходить победителем из самых, казалось бы, безвыходных и тупиковых ситуаций, а некоторые моменты я вообще не рассматривал, понимая, что меня уж это никак не коснется". В какой-то период жизни я считал себя вообще заговоренным от всевозможных бед, полагая, что мой ангел-хранитель дорожит моим здоровьем гораздо более ответственно, чем я сам.
Это странно, но я лежал в палате номер восемь. В палате, помимо меня, лежало еще три человека. Восьмидесятитрехлетний ветеран авиации, полковник в отставке, профессор, эксперт высшей категории по авиационным катастрофам Владимир Иванович Хрусталев. Он был одним из членов государственной комиссии по расследованию и установке причин гибели Юрия Гагарина и инструктора, полковника Владимира Серегина. Как он рассказывал, в комиссию входили такие известные специалисты, как доктор технических наук Белоцерковский Сергей Михайлович, начальник Центра подготовки космонавтов Кузнецов Николай Федорович, полковник ВВС, сотрудник НИИ по эксплуатации и ремонту авиационной техники Кузнецов Игорь Иванович и другие специалисты. Было рассмотрено огромное количество версий - от серьезных технических, метеорологических, до чисто человеческого фактора и совершенно странных нелепых. Было мнение, что самолёт врезался в воздушный зонд. Упоминается также стая птиц, поскольку многие виды пернатых спокойно летают на таких высотах. Были и совсем уж фантастические версии, связывающие гибель Гагарина с инопланетянами.
Любителями острых, жареных ощущений также преподносилась интригующая версия о заговоре партийной верхушки, якобы лётчик-космонавт перековался и решил бежать из советского государства в мир загнивающего капитализма. Допустить такое было нельзя. Поэтому катастрофа была подстроена. Гагарин разбился и, таким образом, навсегда остался в памяти людей первым советским космонавтом, беззаветно преданным делу ленинской партии. На самом же деле ни одна из представленных версий не была доказана, а тот факт, что в крови Гагарина и Серёгина был обнаружен алкоголь был засекречен и ни в одной из официальных экспертиз не фигурировал.
       Другим соседом по койке был капитан, штурман бомбардировщика дальней авиации Виктор Первенцев из Петропавловска-Камчатского. Он лежал с онкологией и готовился к операции. Операция предстояла серьезная и он в большей степени уповал на Бога и чудо, а в меньшей, на достижения медицины и руки хирургов. Я первый раз в жизни видел так ревностно молящегося молодого еще человека. После, из дружеских бесед, я узнал, что к Богу и вере его привела эта самая болезнь с хлестким, как пуля, названием Рак. Он недоумевал, за что судьба преподнесла ему такое испытание, когда вроде бы жизнь только-только начала налаживаться и стабилизироваться. После десятилетнего скитания по съемным квартирам и общежитиям, наконец-то, получил трехкомнатную квартиру с удобствами и даже с балконом. Значительно повысили денежное довольствие и он стал обладателем не очень старого японского авто. Жена устроилась на работу, что в гарнизонах большая удача. Правда, на службе чехарда и нервотрепка с командованием. А с другой стороны, где и когда в этом вопросе был порядок? Да никогда! Просто сейчас как-то заметнее стала некомпетентность и самодурство. Более открыто стало процветать взяточничество и протекционизм, воровство и безответственность. Кто узнает в штабе ВКС России, что командир бригады из-за личной неприязни уволил в отставку двух высококлассных летчиков, командиров кораблей и что теперь на пять кораблей всего три командира. Кто узнает, что планы боевой подготовки и полетов выполняются, как правило, в большинстве случаев только на бумаге, а авиационный керосин тоннами продается бизнесменам и разного рода дельцам. Сердюковщина захлестнула Вооруженные Силы России от Прибалтики до самых до окраин; как в песне поется - до "далекого пролива Лаперуза". Долго еще Сереже Шойгу предстоит разгребать навоз, оставленный Сердюковым и Васильевой в Авгиевых конюшнях Министерства Обороны. Вроде бы, какое мне дело? Кто я есть, - рассуждал Виктор, - всего лишь маленький винтик в огромной системе, а душа болит за всю военную авиацию России, которая-то, по большому счёту, и состоит из таких маленьких винтиков, как я. На них и держится.
Третьим в палате был, молодой еще пацан, девятнадцатилетний десантник из Улан-Удэ, тоже Виктор, но только Комаров. Мы ласково называли его "Комарик". Не повезло парню, придавило Уралом к стене ангара, раздробило таз, порвало внутренние органы. Благо самолетом, без промедления, доставили в Москву в Главный Клинический госпиталь им. Бурденко. Здесь собрали, как пазл, склеили, заштопали и хоть еще лежит трупяшником и еле шевелится, но, главное, будет жить. Мы, как ходячие, за ним ухаживали, вроде нянек, подмывали, переворачивали, кормили из ложечки, поправляли постель.
С самым непонятным диагнозом в палате был я. Меня положили на обследование и тоже с подозрением на онкологию. Я для себя прекрасно понимал, что у кого у кого, а у меня онкология исключена. И все эти обследования какой-то бред сумасшедшего. Я прекрасно себя чувствовал, был энергичен и в прекрасном расположении духа. И вообще, свое нахождение в палате номер восемь считал нелепым недоразумением и ошибкой. Ну, что-то врачи нащупали, но ПСА 6,7 (простатический специфический антиген) - все это еще не повод, чтобы совершенно здорового человека, вообще по-жизни практически никогда ничем не болевшего, подозревать в онкологии. Я, по крайней мере, об этом вообще не думал и мысли такой не допускал, полагая, что это ошибка. Мне должны были сделать Биопсию, после которой все увидят, что предварительный диагноз - не верен и я оказался прав.
     В один из прекрасных сентябрьских дней мне вкатили в каждую ягодицу по уколу обезболивающего, и усадив в специальное кресло, сделали эту самую Биопсию (взяли образцы биоматериала). Еще через три дня меня выписали домой дожидаться результатов исследования.
Как классно после больничной палаты оказаться на своей даче, поколоть дровишки, покормить курочек, взять в руки мотоблок и вспахать огород, погулять с Маркушкой - верным псом и другом, который больше всех радовался моему возвращению в родные пенаты. Дома я попытался убедить жену, дочку и родственников, что госпиталь это недоразумение, что через десять дней я смогу доказать всем, что никакой онкологии в моем здоровом организме быть не может по определению.
Через двенадцать дней позвонили из госпиталя и попросили приехать на беседу по вопросу результатов исследования. Я с облегчением вздохнул и мы с супругой отправились на встречу с доктором. Все мы с детства питаем убежденность в своей полной исключительности. Серьезные ограничения, старение, смерть - все это может относиться к кому угодно, но не к нам, не ко мне, в частности. На глубинном уровне мы убеждены в своей личной неуязвимости и даже, как ни покажется странным, в бессмертии. Истоки этой веры - эгоцентризм. Я – вселенная, нет границ между мною и другими объектами и существами. Моя прихоть должна удовлетворяться без какого-либо усилия, моя мысль обязана немедленно претворяться в реальность. Я нахожусь во власти своей исключительности и использую эту веру, как щит против любой касающейся меня тревоги. В глубине души мы, конечно, знаем, что другие смертны, подвержены всевозможным опасностям, но никак не мы сами.
Мы подходили к госпиталю. Был хмурый и ветреный день со странным, каким-то зловещим освещением облаков, которые низко неслись над землей, словно дикие стаи голодных собак. Потоки воздуха поднимали, кружили и скармливали им багровые и золотистые листья берез, кленов и ясеня, которые не успели смести и собрать не шибко расторопные таджики-дворники. Надо сказать, что улица Госпитальный Вал никогда не отличалась особым порядком и чистотой. Правда, в старые советские времена на её уборку выгоняли роты солдат из соседних красных казарм и какой-то порядок всё-таки поддерживался.
Врач, Михаил Михайлович Лотоцкий, сегодня дежурил по госпиталю, поэтому был в безукоризненно отглаженной и тщательно подогнанной форме подполковника медицинской службы. Офицерская форма придавала ему молодцеватый бравый вид и выгодно отличала от повседневного, несколько неряшливого образа доктора райбольницы в зеленоватой хирургической униформе. Он пригласил нас в кабинет и предложил присесть на пододвинутые к столу два видевшие виды стула. На письменном столе в организованном беспорядке лежали истории болезни, результаты исследований, какие-то дискеты, прочие документы и разные медицинские бумаги. На краешке стола в рамке стояла фотография молодой симпатичной женщины и девочки. Как бы случайно, поймав мой взгляд на этой фотографии, доктор пояснил: - "Мои домочадцы, супруга с дочкой. Фотография старая, ровесница нашего пребывания в Москве, в ноябре будет ровно семь лет, как работаю в этом госпитале; дочка пошла в восьмой класс, а приехала первоклашкой."
- Квартира у вас в этом же районе, - поинтересовался я, как бы невзначай, - или приходится долго добираться?
- Квартиры мне, к сожалению, ни в этом районе, ни в каком другом еще не выделили. Обещали в течении трех лет, а вот уже седьмой год на исходе - с грустью в голосе и каким-то совершенно безнадежным тоном заметил Михаил Михайлович. - Снимать квартиру в Москве не позволяет зарплата подполковника, поэтому снимаю жилье в городе Железнодорожном и до работы добираюсь сначала электричкой, потом метро и трамваем. В общем, только на дорогу каждый день в оба конца затрачиваю четыре часа.
- Но Вы же хирург и почти каждый день оперируете? - возмутился я, не понимая, как такое может быть и зная, что Лотоцкий почти каждый день после операции выжатый, как лимон!
- По большому счёту это никого не интересует и совсем не волнует. Время сейчас такое очень интересное, в какой то степени полупроводниковое. От нас требуют все строго по уставу, служебным инструкциям, постоянно напоминают о клятве Гиппократа, - но не понимают того, что мы тоже люди и что у нас тоже есть нервы и что во время сложной операции может дрогнуть рука. В общем, что тут говорить и чему возмущаться? Одним словом, бардак и развал, как во всей стране!
- Михаил Михайлович, ну а что по нашим делам, - встряла в разговор моя супруга, - нас-то вы успокоите хоть чем-нибудь?
Врач серьезно и внимательно посмотрел на супругу, потом на меня, достал из папки какой-то листок бумаги, глазами пробежал написанное, повертел в руке простой карандаш и стал что-то нервно выстукивать им по столу, о чем-то задумавшись.
- Хорошего... Все хотят только хорошего... Ну из хорошего могу предложить анекдот: "Терпит катастрофу самолет. Пилот вызывает стюардессу и просит: - Ты бы пошла, успокоила как-нибудь пассажиров, чтоб без паники и волнений свой последний момент встретили. Та взяла поднос леденцов, выходит в салон и с милой улыбкой на устах предлагает: - Ну что, пососем напоследок, покойнички!"
- Что доктор! Все настолько плохо, как в анекдоте? - с испугом спросила моя жена, взглянув на доктора и пытаясь понять истинное положение дела.
Глаза доктора действительно выражали серьезную озабоченность и тревогу.
- Скажу сразу, что положение не катастрофично, хотя хорошего ничего нет. Биопсия показала наличие злокачественной опухоли, то есть рака в стадии по шкале Глисона девять. Что означает цифра девять?... Цифра девять означает, что рак уже достаточно близко находится к состоянию, когда может начаться появление метастаз и нет времени на глубокие раздумья. Необходимо, поняв реальное положение, принимать неукоснительное и срочное решение по выбору методов лечения или удаления рака операционным методом.
Все сказанное доктором было воспринято мной, словно удар кувалды по голове! На глазах супруги навернулись слезы, мимика лица застыла в немом оцепенении, взгляд потух и затуманился. Я на какое-то мгновение впал вступор, не понимая, что происходит и где я нахожусь. Мысли в каком-то сумбурном потоке совершали в моей голове броуновское движение, не давая возможности сосредоточиться и понять истинный смысл объявленного доктором приговора. Произошло то, чего я не ожидал и к чему совершенно был не готов, потому что со мной этого произойти не могло! Самое страшное, что может услышать пациент от врача, это диагноз "рак". Как жаль, что для того, чтобы узнать совершенно простую истину о том, что ты не особый, не избранный, а такой же смертный, как и все, пришлось дождаться сегодняшнего дня, когда стало понятно, что в твое тело внедрился смертельный враг пожирающий тебя изнутри. Если сказать, что в этот момент я пережил глубокое шоковое состояние, всё равно, что ничего не сказать. Это был не шок, это было страшнее - начало смерти.
        Доктор не мне первому выносил страшный вердикт, поэтому, внимательно наблюдая за нашей с супругой реакцией и ничего не упуская из виду, произнес твердым и решительным голосом: - Самое главное, – это научиться верить в лучшее и бороться, не опуская рук и не считая данный диагноз смертельным приговором. Вы спрашивали о хорошем? А хорошее есть всегда, пока человек жив, хочет и может бороться за свою жизнь! Исходя из той картины, которую я вам нарисовал, необходимо срочно ложиться в госпиталь на дообследование и понять на первом этапе - есть ли уже метастазы или нет. Это обследование состоит из двух частей. Первое, - это компьютерная томография легких, потому что в первую очередь метастазы поражают легкие человека. Вторым этапом диагностируется состояние костей скелета, так как самым уязвимым местом, после легких, являются кости таза и далее всего скелета. В зависимости от результатов исследования принимается решение на методы лечения. Конечно, можно было бы сразу на стол хирурга, но если в легких или костях есть признаки метастаз, операционное вмешательство просто бесполезно и даже вредно. При отсутствии метастаз, в определенных случаях, при благоприятных обстоятельствах именно хирургическое вмешательство является самым эффективным средством борьбы с раком.
Я вам даю результат исследования и рекомендацию к госпитализации. Вы не откладывая в долгий ящик, идете в свою поликлинику, берете направление и чем скорее, тем лучше для вас. Койку в восьмой палате я вам обеспечу, там все ваши старые знакомые.
Мы с супругой возвращались домой совершенно не замечая ничего вокруг. Каждый из нас был погружен в собственные мысли, порой граничащие с шизофренией и паранойей. Я пытался найти ответы на вопрос: как, откуда мог взяться этот рак? Что в жизни я делал неправильно? Перебирал дни, месяцы, годы, ища ответ на вопрос, что это - очередное испытание или кара за грехи совершенные? Диагноз дохнул на меня холодным затхлым запахом смерти и я понял, что заболевание - только моя собственная вина. Я понимал, что жизнь окончена, включен метроном, отсчитывающий последние недели или месяцы жизни, а далее слепое, холодное безмолвие. В моем сознании промелькнули тени всех моих хороших друзей и знакомых, которые уже перешагнули эту черту в другой мир, из которого уже никогда не будет возврата. Большинству из них преодолеть эту черту помог такой же точно диагноз и я также не оказался исключением.
Сначала из-за кризиса я лишился работы и возможности вновь её обрести. Пришлось учиться жить на нищенскую пенсию офицера, еле сводя концы с концами и периодически залезая в долги. Жена также не в состоянии устроиться на работу, дочка студентка, семья начинает считать копейки. Не зря кто-то когда-то сказал, что от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но, пока я жив, есть хотя бы эта, пусть нищенская, но всё-таки какая-то пенсия, позволяющая разве не умереть с голоду семье. Что будет с семьей, если я умру и не будет даже этих жалких копеек. А похороны? Кто мог подумать, что наступит в жизни такой чёрный день, на который не успели накопить денег? Вот такая сложилась ситуация, что жить не на что и умереть по-человечески тоже нельзя. На это тоже нужны деньги!
Придя домой в полном раздрызге и очумелом состоянии, накатил полный стакан водки, отрезал ломоть черного хлеба и достал из холодильника плашку квашенной капусты. Выпил залпом до дна. Водка мягкими лапками, как котеночек, прошла по душе, пытаясь зализать новую душевную рану. Прошло всего три часа с тех пор, как мы поехали на встречу с доктором, и за эти три часа мир перевернулся. Супруга позвонила сестре и рассказала о диагнозе, потом долго копалась в интернете, погружаясь с головой в океан информации, пытаясь найти соломинку, мифическую соломинку, за которую можно было бы ухватится. У меня после выпитого стакана водки голова стала приходить в порядок, мысли уже не шарахались из стороны в сторону. Я понимал, что еще жив, что нет никаких физических признаков заболевания, а следовательно, сейчас, самое главное, не впадать в панику и не пугать своим отчаянием жену и дочку. Если мне и суждено умереть от рака, то в любом случае это должно быть достойно. Я не должен показывать близким своих страданий. Если начнутся сильные боли, врачи пропишут более серьезные обезболивающие, но, самое главное, нельзя показывать вида, что все очень плохо. А боль можно и перетерпеть. Важно сейчас понимать, что каждый прожитый день - это счастье, нужно больше шутить и всячески поддерживать родных.
       Быстро оформив необходимые документы, я занял свою койку в палате номер восемь. За время моего отсутствия особых перемен не произошло. Владимир Иванович и Виктор прошли полное предоперационное обследование и ждали день операции. Витюня Комаров по-тихонечку шел на поправку, меньше ночью стонал, начинал по-малу сам шевелиться, чтобы не было пролежней. Но мы его еще сами кормили из ложечки и протирали теплой водичкой в гигиенических целях. С первого дня моего пребывания на дообследовании мной занялись конкретно и основательно. Мало того, что вся задница уже была в волдырях от уколов, мне начали скармливать какие-то таблетки. Что ни день, новый медицинский аттракцион, кардиограмма, ультразвуковая диагностика и многое такое, о чем и писать-то не совсем прилично. Но единственное, на что я не жаловался, так это на хороший аппетит и довольно приличную госпитальную кухню. Мне не повезло. Радиоизотопный аппарат, проверяющий наличие метастаз в костях сломался и когда его отремонтируют непонятно, а это одно из важнейших для меня исследований. Компьютерную томографию сделали, правда, медсестра сразу не попала в вену, вводя контрастную жидкость, и у меня на руке образовался огромный синяк. Расшифровка томографии показала много интересного в моем организме, о чем я и не догадывался. Но самое неприятное, в обоих легких проявились какие-то две, совсем маленькие точечки неизвестного происхождения. С этой расшифровкой меня отправили на консультацию к узкопрофильному специалисту по легочным заболеваниям, но он ничего сказать не смог, дескать, надо наблюдать в динамике. Если это метастазы, то они через месяц изменят форму и подрастут, так что необходимо месячишко подождать и снова сделать томографию или даже простую флюорографию. Я хорошо понимал, что стоит только попасть в больничку или госпиталь, тебя сразу же начнут лечить. Если до больнички ты был здоровым человеком, то попав сюда, тебе только лишь что не прилепят инвалидность, а за остальное будь спок! Если тебе уже за шестьдесят, то ты уже, по определению, должен обладать полным джентльменским набором заболеваний от ишемической болезни сердца, стенокардии, до диабета и энуреза.
        На завтра Владимиру Ивановичу назначена операция. Он молодец, не взирая на возраст, держится торчком. Перед операцией его проведать приехала супруга, как выяснилось, моя землячка - серпуховичка. Правда, после того, как она вышла замуж, уехала из Серпухова и вместе с мужем колесила по всему Советскому Союзу. Шестьдесят лет в браке, воспитали сына и дочь. Сын - офицер, пошел по стопам отца, служит в авиации, подполковник. Дочка выбрала медицинскую стезю.
        Операция прошла трудно. Сутки в реанимации. В палату привезли полуживого человека. Во время операции потерял много крови, лицо было бледное, пожелтевшее, но глаза живые, хоть и немного замутненные. Общий наркоз это не шутка, да и сама операция полостная длилась четыре с половиной часа. При этом проблема не была закрыта, ему предстояло еще две операции и облучение, а возможно и химиотерапия. Владимир Иванович - боец! Чуть отойдя от наркоза и придя в себя, заявил категорично, слегка дрожащими губами - не дождетесь! Русские не сдаются! В моем понимании, его послеоперационное поведение и то, как он пережил эту операцию, было просто геройским поступком, достойным настоящего мужчины. После этого примера мужества я задал себе вопрос, смогу ли я точно так же перенести то, что ожидает меня? Ответа на свой вопрос я дать себе не смог. Мне кажется, что легче было бы умереть! Через несколько дней я спросил у Владимира Ивановича, откуда он черпает это мужество? Он ответил мне искренне и просто еще не окрепшим голосом: - Я не хочу огорчать своей смертью близких мне людей, особенно Леночку-супругу. Ведь она так в меня верит. Если я уйду, она этого не перенесет.
        Еще через два дня меня выписали, назначив пройти исследование костей в любой городской больнице. Проведение моей операции запланировали в первой декаде декабря при условии благоприятных исследований костей и повторном исследовании легких. Меня уже не волновала ни сама операция, ни дата, ни место её проведения; мне хотелось одного и как можно скорее - на операционный стол и под скальпель хирурга, а там все в воле Божьей и в воле Лотоцкого. Главное, чтобы у него не дрогнула рука. Но я также знал, что все сложные операции, а моя подпадала под категорию сложных, проводятся не одним хирургом, а в составе бригады хирургов. В состав этой бригады входили лучшие военные светила медицинской науки - профессор Гнилорыбов, доктор наук, главный уролог Министерства Обороны Ковалев и многие другие. Хирург подполковник Лотоцкий тоже не абы кто, а кандидат медицинских наук, сделавший сотни аналогичных операций. Но, как он сам говорит, - каждая операция при своей похожести является уникальной.
       Пока я прохлаждался в госпитале, моя супруга с сестрой, изучив проблему по интернету, пришли к выводу, что эту операцию лучше выполнять не полостным способом, а эндоскопическим, через пять проколов. И начали обрабатывать меня, склоняя к этому методу. Мне, уже достаточно насмотревшемуся на послеоперационных больных, было по барабану: то ли полостная, то ли эндоскопическая; главным моим критерием была срочность. Я боялся, что пока будем выбирать, судить да рядить, отрастут метастазы, а это уже совсем плохо, это пахнет сосновым гробиком и кладбищем. Разговаривая перед выпиской с Лотоцким, я обратил внимание не только на слова, которые говорил мне он, а на его мимику, жесты. Меня несколько смущали его плотно сжатые губы, попытка отвести в сторону взгляд, мрачные интонации в голосе. Я понимал, что это могло быть обусловлено просто усталостью, возможно, последствием разговора с другим пациентом или личными проблемами самого доктора. Но мной они воспринимались с опасностью, почти как приговор, резко пробуждая сомнения в благополучном исходе предстоящей операции. Еще неприятными моментами были нелепые ошибки в выписном эпикризе, где, помимо несуществующих у меня кардиологических болезней, заоблачного ПСА, оказалось, что отсутствует моя левая почка!!! Этот факт меня шокировал основательно. Я подошел к Лотоцкому и категорически заявил ему, чтобы он вернул мне мою почку! Михал Михалыч посмотрел на меня широко открытыми глазами, выражающими полное недоумение  граничащее не то с удивлением, не то с признанием меня сумасшедшим. Как он потом мне сказал, такие факты медицине тоже знакомы. У людей, вдруг услышавших свой диагноз, напрочь сносит крышу и они несут такую чушь, что в пору вызывать специалистов из Кащенко. Нелепые ошибки в моем эпикризе он объяснил тем, что поручил написать эпикриз практиканту, для чего в качестве образца дал ему эпикриз другого больного и мое медицинское дело с заключениями. Этот студент в лучших традициях российского студенчества все, как обычно, перепутал, лишив меня левой почки и наградив болезнями из чужого эпикриза.
       После выписки из госпиталя и перед предстоящей операцией мне было предписано встать на учет в районном онкологическом диспансере. Встав на соответствующий учет, я строго по правилам был прикреплен к новому доктору, который прочитав уже отредактированный и приведенный в соответствие с моими пожеланиями эпикриз, посоветовал не откладывать с операцией и оперироваться в 57 клинике, ссылаясь на очень опытных хирургов и говоря, что госпиталь им. Бурденко, по сравнению с этой клиникой, полный отстой. Но, как мы с супругой узнали, в этой клинике, хоть она и славится специалистами, проводят только полостные операции. Вдруг оказалось, что у нас есть общая знакомая, можно даже сказать, друг семьи, имеющая хорошие связи в департаменте здравоохранения Москвы. Она тоже подключилась к нашей проблеме и предложила помощь, договорившись о проведении операции эндоскопическим методом на американском хирургическом роботе "Да Винчи". Поскольку операции с использованием этого робота расписаны на несколько месяцев вперед, меня втиснули в этот список только на 20 января 2016 года по соответствующей квоте департамента здравоохранения. И в этом для меня тоже был определенный резон: - Новый год я встречал дома в кругу семьи, а не на больничной койке в стадии послеоперационной реабилитации.
        За эти месяцы ожиданий и дополнительных обследований я окончательно смирился со своим диагнозом и он уже не кошмарил меня, по ночам вгоняя в холодный пот. Я прошел обследование костей, в которых к счастью не оказалось метастаз. Сделал специфические обследования, необходимые для этой конкретной клиники, и был готов к операции. Рентген легких вообще не показал никаких точек, выявленных ранее компьютерной томографией. Единственное, что постоянно напоминало мне о предстоящей операции, это вздохи и сочувствия друзей и близких. В этих случаях я старался как-то отшутиться, говоря, что надо в жизни попробовать и испытать всего по-немножку, в том числе, и побороться с раком. Бог не дает человеку таких испытаний, которые нельзя вынести, а уж если он их с достоинством вынес, это ему всегда Господом зачтется. Конечно же, я немного хорохорился, конечно, где-то в глубине души были сомнения и холодок небольшого страха, но показывать и проявлять это было просто нельзя. Поэтому до самого последнего дня перед операцией я играл счастливого и совершенно беззаботного человека, чем удивлял все свое окружение. Меня считали или придурком или идиотом, но самое главное, я не давал повода, чтобы меня жалели. Хорошая штука интернет. Я посмотрел аналогичную своей операцию по интернету и не просто со стороны, а глазами хирурга через окуляр эндоскопа. Поэтому я прекрасно представлял весь тот процесс, который мне предстоит пережить под общим наркозом. Я знал с чего начнется операция и чем закончится, в общем об операции я знал все. Перед операцией ко мне подошел врач анастезиолог и рассказал о том, как она будет протекать. О том, что дышать я буду через специальный аппарат искусственной вентиляции легких, что будет постоянный контроль работы сердца и кровяного давления. Также он рассказал, что сразу после операции, как только меня заштопают, он выведет меня из состояния общего наркоза, чтобы я ответил ему на некоторые вопросы о своем послеоперационном состоянии.
        За окном светило яркое, но холодное зимнее солнце. На дворе стоял январь. Настроение было боевое и единственное, что меня огорчало, очень хотелось кушать и пить; но ни того, ни другого было нельзя. Еще страшно хотелось курить, ведь я уже не курил целые сутки, а для заядлого курильщика это мука, а не испытание. Но и с этой мукой пришлось справиться, так как другого варианта не было. Операцию назначили на час дня. Зто значило, что не позднее двенадцати часов дня, я должен принять горизонтальное положение на койке и перед тем, как меня перекантуют на каталку, чтобы вести в операционную, облачиться в специальные декомпрессионные чулки или обмотать ноги от ступней и до ляжек эластичным бинтом, что я и сделал.
В операционной, куда с комфортом я был доставлен санитарками, потирая руки и с масками на лицах, меня уже поджидали анестезиолог с медсестрой. В помещении было свежо и даже несколько прохладно, а может мне это просто казалось. С потолка лился спокойный голубоватый свет. Помещение перед операцией облучали кварцевыми источниками, дабы погубить всех микробов и бацил, летающих по операционной в потоках воздуха. В уголке помещения под прозрачными полиэтиленовыми чехлами приютился легендарный робот, сложивший компактно свои щупальца манипуляторы, которые уже через какие-то минуты, распластав их над операционным столом, вторгнутся в мой организм. Чуть в отдалении стоял пульт хирурга с всевозможными джойстиками, кнопочками, педальками и специальным дисплеем трехмерного изображения. Трехмерное изображение также должно было проецироваться на большой монитор, закрепленный на одной из стен операционной, чтобы за ходом и процессом операции изнутри моего организма могла наблюдать вся операционная бригада, перенимая опыт и отслеживая весь процесс. Точно также, прямая трансляция из моего организма могла транслироваться на другой монитор, расположенный в соседней с операционной комнате специально для любознательных студентов медиков.   В общем, не успел я, как следует, оглядеться, сестричка ширнула мне в вену специальную иглу, к которой можно будет подключать капельницу, а добрый доктор анестезиолог предложил сделать несколько глубоких вздохов из специальной прозрачной маски, которую он поднес к моему лицу. Я честно сделал все, что он просил, и после четвертого выдыхания отключился, уйдя в сонное небытие. Операция длилась почти семь часов и, как мне потом рассказали, была очень сложной. Мне казалось, что находясь под наркозом в состоянии анестезии, я даже что-то видел во сне, но что - припомнить не в состоянии. Открыв глаза после операции, я сразу не сообразил что со мной и где я нахожусь. Но увидев перед собой лицо доброго доктора-анестезиолога, все вспомнил. Он вертел перед моим носом какой-то салфеткой с едким запахом аммиака и все интересовался, как я себя чувствую. Я сам еще не понимал, как я себя чувствую, но уже то, что я себя ощущал и все вокруг видел, намекало о том, что я еще жив. В операционной, как и перед операцией, никого не было. И только расчехленный манипулятор робота "ДаВинчи" и пульт управления роботом говорили о том, что им пришлось изрядно поработать. Я пошевелил ногой - шевелится! Попробовал приподнять руку - получилось! Ощутил, что в области живота наложены пластыри. Но, при этом, никаких болевых ощущений и дискомфорта я не испытывал. И когда анестезиолог мне вторично задал вопрос о моем самочувствии, я ответил, что чувствую себя гораздо лучше, чем до операции. Он с недоумением посмотрел на меня и спросил: "Почему"?
- Ну, хотя бы потому, - сказал я, пытаясь выдавить на своем лице улыбку, - что операция завершена, а я оказался жив и не чувствую болевых ощущений.
- Ну и слава Богу, - сказал добрый доктор и позвал санитарок, чтобы они отвезли меня в реанимацию.
Меня везли в реанимацию, которая находилась в другом здании, по каким-то коридорам, поднимая и спуская на лифтах и в одном из очередных коридоров мне навстречу ехала такая же каталка, на которой везли трупяшник, накрытый с головой простыней. Клиент едет из реанимации в морг, подумал я, и вдруг мне стало как-то немного грустно.
Реанимация поликлиники занимала почти целый этаж здания и я был не в состоянии сосчитать количества реанимационных коек, но их было гораздо более пятидесяти. Койки стояли в нескольких палатах, соединенных между собой широкими проходами. Около каждой койки на специальных тумбах набор соответствующей аппаратуры, которая была подключена к послеоперационным больным. В эту реанимацию свозили оперированных со всех отделений - от кардиологических, до получивших травмы в автомобильных авариях и заштопанных хирургами. Многие из клиентов орали благим матом, выходя из состояния послеоперационной анестезии. Другие, наоборот, пели песни, словно у них поехала крыша, а третьи, типа меня, просто все это слушали и о чем-то про себя думали.
Санитарки подвезли меня к свободной койке и стали решать вопрос о том, как же меня переложить с каталки на койку - всё-таки вес не бараний, а более центнера. Придвинуть каталку вплотную к койке, чтобы перекатить меня, как бревно, было невозможно из-за тумбы с аппаратурой. А с другой стороны мешала стена. Я им сказал, что сам в состоянии перейти на койку. Они в ответ покрутили пальцем у виска, дескать, ты мужик "того", - псих. Потом они ушли за подмогой, а я, слегка приподнявшись на локте правой руки и аккуратно спустив сначала одну ногу, за тем другую, тихонечко, мелкими шашками перешел и улегся на койку. Мне было удивительно, но я при этом совсем не ощутил боли. Вернувшиеся санитары с подмогой, были крайне удивлены моему загадочному перемещению в пространстве. Самой большой проблемой в этот момент для меня была ужасная жажда, страшно хотелось пить. Но пить мне было нельзя еще четыре часа. Мне только разрешили слегка полоскать рот и выплевывать воду на салфетку. Мне этого было достаточно и я был счастлив.  В реанимационном отделении я провел шестнадцать часов и это время пролетело совершенно незаметно, потому что очень хотелось спать и я все эти часы с удовольствием проспал. Правда, ко мне периодически подходили врачи, смотрели в мои глаза, мерили пульс и, убедившись, что я еще живой, уходили к другим пациентам. В палату меня вернули к одиннадцати часам утра следующего дня, а уже через два часа по возвращению сказали, что надо вставать и потихонечку прогуливаться по коридорчику, что я исправно делал. Мне было очень удивительно, что после такой операции я не лежу, словно покойник, а свободно хожу по коридору, не испытывая при этом сильного дискомфорта и боли. Неприятные ощущения, конечно, были, но это далеко не то, что мне приходилось наблюдать в госпитале им. Бурденко после полостных операций, когда больные лежали словно живые трупы - бледные и совершенно обессиленные.
С каждым днем мне становилось все лучше и лучше. Даже тот легкий дискомфорт потихонечку уходил в сторону. На плохой аппетит я по жизни никогда не жаловался, а после этой операции жрать хотелось, как голодному волку. Но и с едой сразу после операции был облом. В первый день можно было выпить немного куриного бульона, во второй поесть немного супчика, а начиная с третьего дня, включать в рацион жиденькие кашки, амлетики, хлеб и кефирчик. Через семь дней после операции сделали контрольную гистологию - раковых клеток в организме не обнаружено! Это была победа! И уже не так важно, что придется стоять на учете в онкологическом диспансере и периодически сдавать необходимые анализы. Не так важно даже то, что присвоена какая-то степень инвалидности. Главное в том, что Богу было угодно меня простить, серьезно предупредив о том, что жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Видимо не полностью свое земное предназначение в этой жизни мной отработано.
P.S. - Дорогие читатели, нашедшие в себе мужество прочитать этот рассказ до конца! Призываю вас серьезнее отнестись к своему здоровью и своевременно проходить диспансеризацию. Все проблемы легче погасить в начальной стадии. Учитесь на чужих ошибках. Дай Вам Бог здоровья и выполнения Вашего земного предназначения! С уважением Александр Алейников.