«С умным человеком и поговорить любопытно».
(Ф.М.Достоевский)
На тесной кухне однокомнатной хрущёвки за столом, на котором находились открытая банка «Кильки в томате», полукольцо «краковской» колбасы, четвертина черного хлеба, пучок зелёного лука, несколько плавленых сырков и бутылка водки, благодушествовали два старых холостяка: хозяин жилплощади, бывший заведующий кафедрой философии и политологии местного пединститута, пенсионер Петрович и сосед его по лестничной площадке, токарь шестого разряда с незаконченным в своё время высшим образованием Палыч, худой, бледный мужчина лет пятидесяти. Выпивая по случаю дня работников водного транспорта, они наслаждались общением в полном объёме. Спешить им было некуда. За распахнутым настежь окном, как зерно колоса, наливался воскресный июльский день, напоминавший о себе радостным щебетом птиц, детскими криками и мерным гулом машин.
-Слышь, Петрович...
-Слышу...
Петровичу было хорошо, как хорошо бывает после второй выпитой рюмки. Мыслительный процесс его обострился, ум требовал пищи... Человек энциклопедических знаний, кандидат наук, он мог без раздумий бросаться в разговорные пропасти, обсуждать любую житейскую тему, доходить в ней до самых тонких тонкостей и самых отдалённых отвлечённостей.
-Слышь, Петрович…
-Ну…
-Вчера Хромой помер. Из пятого подъезда. Инсульт, говорят.
-Конякин?
-Не знаю… Может, и Конякин… Все его звали Хромым.
Петрович сделал нетерпеливое движение головой, поднял язвительно одну бровь и сказал:
-Пить надо меньше. Он и Хромым-то стал после того, как по пьяни под мусоровоз попал… То, что он умер, ещё не доказывает, что он жил.
По приятному, облагороженному очками лицу Палыча пробежала тень. Озадаченно почесав рыжие, как у сеттера, бакенбарды, он уточнил:
-Это ты в фигуральном смысле?
-Отчасти.
-Понимаю… понимаю… Ещё вчера пузырь с ним раздавили… Вечером, на лавочке… Ничто, как говорится, не предвещало… Да-а… Смерть - штука занятная. Одних отпускает, других забирает к себе... Гм... В мир иной уходят и гении, и простые смертные... Всё хочу спросить у тебя... ты - человек начитанный... как правильно относиться к смерти?.. Одни говорят одно, другие – другое, не знаю даже, кому верить…
Философский вопрос соседа подействовал на Петровича возбуждающе. В тёмно-синих глазах его заиграли искры азарта. Он хищно потёр руки, улыбнулся, показав на мгновение всю номенклатуру своих пожелтевших из-за пристрастия к кофе зубов, совершенно серьёзным тоном ответил:
-Э-э, брат, да если бы не было смерти, люди не стали бы философствовать… Смерть в рассрочку не отоспишь... Она – движущая сила философии, как говорится, её мусагет. Объёмную тему ты затронул. В двух словах не раскроешь. - Он приложился к рюмке, выпил до дна, довольно крякнул. – Люди редко заостряют этот вопрос. Предпочитают ходить с шорами на глазах. Большинство думает так: умирают другие. Меня это не касается. А если вдруг и коснётся, то я как-нибудь выкручусь, выйду из положения. Чёрта с два! Шоры от смерти не спасут и роковой час не отодвинут... Что ж, начнём. На первый взгляд, нет ничего ужаснее, чем смерть. Она страшит людей как всепоглощающее чудовище, перед которым трепещет природа. Верно?
-Верно, - согласился Палыч.
-Уже у Гомера люди противостоят богам как существа, подверженные смерти. "Человек" и "смертный" становятся синонимами, словами одного ряда. Да что там люди! Животные... и те, понимаешь, боятся смерти, хотя о ней ничего не знают. Почему заяц дрожит, как осиновый лист, и убегает при первой опасности?
-Ты у меня спрашиваешь?
-У тебя.
Палыч пожал плечами.
-Наверное... инстинкт самосохранения… Боится он, что его съедят…
-То-то и оно! – воскликнул Петрович и засмеялся. – То-то и оно! Конечно, съедят. С потрохами. Чего не сделаешь со страху… И на задние конечности встанешь, если ты четвероногий… Подвластны страху все: и животные, и люди, порой довольно высокопоставленные и просвещённые. Людовик XIV, король Франции, в последние годы жизни запретил придворным упоминать о смерти в своём присутствии. Боялся! Н-да… Чтобы помочь сильным мира сего справляться с этой растреклятой танатофобией… придумали средства всякие… живую воду… молодильные яблоки... эликсиры... камни... чашу Святого Грааля, обладатель которой получал жизнь вечную. Слышал о такой чаше, нет? Будет время, расскажу.
Петрович взял бутылку и, совершив нужные эволюции, наполнил рюмки, недоливая себе на полпальца. Предложил:
-Выпьем!
-За что?
-За правду, которая, к сожалению, удаляет нас от действительности.
Выпили, закусили… И Петрович продолжил прерванную речь.
-Вот Эпикур убеждает, что смерть не есть зло, она нам только кажется злом. И объясняет, почему. Пока мы есть, смерти нет. Когда она есть, нас нет. Эхе-хе... Даже ежу понятно, что категории добра и зла предполагают наличие сознания, а оно прекращается вместе с жизнью. Значит, отсутствие того, чего нельзя заметить, не есть зло. Бояться разрушения тела бессмысленно. Оно – явление посмертное. Таким образом, с точки зрения познания нет оснований бояться смерти. Хороший аргумент?
-Ага, - согласился Палыч, – хо-р-о-о-ший… О-о-чень… Даже голова закружилась...
-Но и он не убеждает на все сто. Мы с тобой воспитаны в материалистическом духе, нам бы доказательство своими глазами увидеть, наглядно, а ещё лучше – на зуб попробовать, рукой пощупать, ногтём колупнуть. Чего не видим, за то, как говорится, не ручаемся. Признайся, после эпикурейских доводов страх души твоей перед смертью не пропал? Он остался и продолжает мучить тебя? Угадал? Некоторых психически неустойчивых индивидуумов он способен довести до сумасшествия.
-Да, знал я одного такого, - подтвердил Палыч. – Работали вместе. Свихнулся он на этой почве. Врачи сказали: шизофрения.
-Вот видишь.
Петрович встал, кашлянул в кулак и опять с размаху сел на стул.
-Душа проста, а всё простое неразложимо. Неразложимое не может разрушиться. Поэтому душа вечна. Я взял сейчас, Палыч, самое элементарное доказательство бессмертия души. Есть и другие, более сложные. Но не в этом суть... Смерть, разрушая тело, не может разрушить душу, но она способна сделать её пассивной, парализовать её волю, обездвижить, так, как мороз зимой сковывает льдом полноводную реку. Именно этого и страшится наша душа. Она страшится бездействия.
-И куда она девается после смерти?
-Единства мнений в этом вопросе не достигнуто...
Петрович задумался. Большим и указательным пальцами помял круглый, разделённый ямочкой подбородок, взлохматил редкие седые волосы, произнёс каким-то странным, глухим голосом:
-Я вот последнее время задаюсь вопросом: почему прошлое – очень далёкое и не очень, в котором нас по всем признакам не было – притягивает, как магнит? Почему оно будоражит наш ум, почему оно интересно нам даже больше, чем настоящее?.. Думаю, происходит это потому, что прошлое мы примеряем на себя, как старую забытую одежду, стараясь представить свои действия в тех обстоятельствах жизни... У меня, знаешь, порой появляется чувство, что, прежде чем родиться, я умер. С тобой такого не бывает, а?
-Нет, - коротко ответил Палыч и завистливо подумал: "Почему всякие из ряда вон выходящие вещи происходят с другими людьми, а не со мной? Почему одним всё, а другим – шиш с маком? Ведь это несправедливо…"
А Петрович как будто и не ожидал другого ответа.
-Нет? Жаль. Ничего страшного... У меня оно возникает... периодически. И проявляется так. Смотрю, допустим, на случайно попавшую в руки пожелтевшую фотографию незнакомых людей, снятых, скажем, на какой-то железнодорожной станции лет за пятьдесят до моего рождения, и у меня вдруг возникает ощущение... нет, даже не ощущение... а твёрдая уверенность... что я в ту минуту, когда снимали их, стоял где-то поблизости, невдалеке, рядом... Я даже вспоминаю холодный зал ожидания, колючий мороз, хватающий за уши, грязные сугробы вокруг, зимние сапоги на кожаной подошве, поднятый барашковый воротник пальто, суету и беготню носильщиков, замызганный холщовый фартук дворника и бляху с номером его участка, воздух, насыщенный паровозным дымом... Что скажешь, а? Как после этого не поверить Порфирию, который убеждал, что душа после смерти входит в человеческие тела? Блаженный Августин - опять же! - верил в душу, возвращающуюся в свою собственную телесную оболочку. Ну, а Платон...
-Знаю! – Палыч дёрнулся, словно его пробил электрический разряд. - Он допускал, что наше истинное "я" может воплотиться в физическом теле любого живого существа.
-Ну да, ну да… Красиво излагаешь… С тобой приятно вести беседу... Идея метемпсихоза, о которой мы сейчас рассуждаем, особенно близка приверженцам индийских религий и эзотерических философий, таких как каббала, суфизм, гностицизм. И вообще... по большому счёту… у этой костлявой дамочки с косой руки коротки, чтобы закрыть человеку рот…
Петрович сделал паузу, хитро подмигнул и добавил:
-Только после нашей смерти станет ясно, умерли мы действительно или это был кто-то другой... Если я не ошибаюсь, кёнигсбергский мудрец Кант говаривал, что смерти больше всего боятся те, чья жизнь имеет наименьшую ценность. Так-то вот, Палыч, делай, значит, отсюда выводы...
-Ты на что это намекаешь, Петрович?
-Ни на что. Просто Кант…
-Нет, намекаешь! – щуря сухие глаза, сказал Палыч хмуро и подозрительно. – По-твоему, я боюсь смерти, да?
-Успокойся. Ни на что я не намекаю.
-И я поэтому, получается, человечий очисток, букашка мироздания, ноль без палочки?..
-Не лезь в бутылку, Палыч. Про страх свой ты только что сам сказал. Никто тебя за язык не тянул.
-Всё-таки намекаешь!
Палыч порывисто поднялся, залпом опрокинул рюмку с водкой и, демонстративно закусив плавленым сырком, ушёл, не попрощавшись.
13-14.02.2016