Ильич. Сказка для взрослых от 16 лет

- Эх, ты ж рататуй, хоть бы одну лавку поставили! Притулиться негде, - трое подвыпивших молодых людей с бутылками пива слонялись в осенних сумерках по парку.
- Было б лето, мы б на травке устроились, а сейчас такая грязища вокруг, - одному из юношей показалось, что в луже мелькнула монетка. Руки пачкать не хотелось, и все же жадное любопытство взяло верх над брезгливостью: он превозмог себя и выковырял из мрака зеркальной жижы здоровый старый серебристый рубль с ленинским профилем. Повертев его в руках, юноша сплюнул с досады от никчемности находки, размахнулся, чтобы забросить рубль куда подальше, но потом раздумал и сунул монету на всякий случай себе в карман. 
- Может, все-таки в подъезде устроимся? Там хоть подоконники есть и тепло,- меланхолично предложил другой молодой человек, осторожно перемещаясь по минному полю грязевого месева с одного сухого островка на другой.
- Опять гонять будут … расслабиться не дадут,  - молодые люди выбрались на главную аллею парка, которую украшал памятник Ленину с протянутой рукой.
Издали ребятам даже показалось, что Ильич просит у них стаканчик, так настойчив был его указательный жест.
- Эврика! Что в переводе значит «нашел»! Вот здесь и устроимся,  - указал первый из юношей на памятник.
- Тут и для бутылок, и для закуса место есть. И есть, где присесть. И даже фонарь горит, - с довольной улыбкой заметил второй, которому давно не терпелось упасть. Он сгреб в охапку листья и устроил себе мягкое ложе на парапете.
- Спасибо товарищу Ленину за наше счастливое детство! - отчеканил третий молодой человек.
- И безоблачную юность, - поддакивал первый.
- Тост прям, - комментировал второй.
- Дорогой товарищ Ленин,— первый из парней поднял заздравную бутыль, - за твое здоровье!
- Ты это, не серчай, что мы тут так вольготно расположились … это ж памятник, не могила? - рассуждал второй, уже плохо ворочая языком.
- Не, точно не могила. На могилах пишут рамки «от и до», а тут только «Верной дорогой по пути к коммунизму!». А где он похоронен?  - спросил, пьянея, третий.
Черт его знает …
- Короче, мы тут, считай,  к тебе в гости к тебе зашли … ну ты это, тоже заходи, если что, - продолжал самый пьяный, - и подарки приноси.

Город N отличался от прочих городов необъятной родины тем, что памятник В.И. Ленину там стоял не на центральной площади, помечая сермяжно-сакральный нулевой меридиан, а на главной аллее городского парка.
Первоначально деревянно-гипсовый прототип монумента естественно воздвигли в самом сердце города N, напротив торговых рядов, однако в воскресные дни там поднималась такая сутолока, что это торгашеское место было признано неподобающим для вождя революции.
Обновленную капитальную версию памятника водрузили на место только что взорванной церкви на холме у реки. Сначала статую поставили лицом к старой части города, к фабрике и училищу. Таким образом получилось, что все въезжающие в город по основной дороге через мост видели на холме широкую спину Ильича и развевающиеся по ветру фалды его вальяжного пальто. Это не понравилось одному из начальников, посещавшему город, и памятник переставили лицом к реке. Теперь В.И.Ленин стоял спиной к фабрике и рабочему классу, а также спиной к училищу и вопросам просвещения, что также никуда не годилось.
Поэтому после долгих размышлений памятник на холме повернули боком и к реке, и к фабрике с училищем, преобразованным в Технический институт, так что его простертая вперед длань, сопровождаемая надписью на постаменте «Верной дорогой по пути к социализму», указывала как раз на здание местного суда, прокуратуры и ОГПУ.
Но если церковь стояла на холме несколько веков, как влитая, то памятник, совершив  несколько непривычных телодвижений, стал сползать в реку. Каждый год после весенних паводков под него заливали бетон, но ничего не помогало. К очередному апрельскому юбилею вождя монумент накренился так, что прогуливавшиеся вдоль реки парочки стали поглядывать на него с опаской, боясь, что Ильич вот-вот к ним присоединится. Власти отговаривались тем, что это вражий снаряд попал в основание пьедестала, но обыватели осторожно припоминали на кухне, что ни один немецкий самолет в их глушь так и не долетел.
Статуе начали подыскивать новое пристанище и оно нашлось напротив нового здания городского Исполкома. При переезде кусок надписи «к социализму» заменили на «к коммунизму» и подправили Ильичу истрепавшуюся кепку.
Трудно было найти более идеологически подходящее место для фигуры вождя революции в городе, но изначально на площади не планировалось ничего, кроме газонов—и неслучайно. Это было самое средоточие водопровода и канализации города N. Здесь пересекались все подземные артерии и вены. И стоило хотя бы чему-то выйти из строя, как площадь перекапывали вдоль и поперек. Ильич долго стоял, окруженный заборами и погруженный в зловонные испарения, слушая матерный рык несчастных работяг, которые копошились в недрах трубосплетений под ним и проклинали памятник, готовый в любую минуту обрушиться им на головы.
В конце концов злополучный монумент перенесли в городской парк. Здесь он никому не мешал, и теперь указывал перстом на одну из аллей, в глубине которой смутно угадывалось кладбище. По праздникам аллеи топтали пионеры и школьники, возлагавшие цветы, по выходным мимо заплутавшего вождя гуляли с колясками, а в обычные дни в парк захаживали лишь случайные прохожие. Вечерами в парке считалось небезопасно и его старались обходить стороной. Даже влюбленные заходили сюда редко, оставляя аллеи желающим уединиться с выпивкой.
К тому времени, когда разгорелась дискуссия о переименовании центральной магистрали города N— улицы Ленина, угрожающая лишить город однозначного и непререкаемого ориентира, парк окончательно превратился в обитель культурного отдыха отмечающих граждан, которым море по колено. Дело ограничилось тем, что прилегающий тупик Маркса переименовали в Приреченский, а бульвар Энгельса — в аллею Победы. Так было проще и универсальнее. Если же кому-то нужно было точно попасть в центр города, то его посылали на знакомые шесть букв.

Следующий день был выходной. Серега не совсем понимал, что за день согласия они отмечают, но отоспаться было приятно. Мутное послеобеденное время уже клонилось к вечеру, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужичонка с большой и видимо тяжелой коробкой, на которой красовалась пивная надпись Heineken.
- Морозов Сергей Васильевич? Доставка подарка.
- Какого еще подарка? Я ничего не заказывал...
- Подарки обычно не сами себе заказывают … Это делает кто-то другой, - картаво прогнусавил мужик.
- А от кого подарок?
- Ясное дело, от партии и правительства, - ехидно прозвучало в ответ.
Мужичок в кепке самозванно переступил через порог, оттесняя Серегу внутрь квартиры. Серега уж было испугался, что мужик не один и за ним вломятся другие, но никого больше не было.
- А что там? А вдруг там бомба … ну-ка открой …
- Да, ладно тебе, - мужик вскрыл коробку и звякнул бутылками. - Из этого только коктейль Молотова сделать можно.
Мужик мялся в дверях, словно ожидая на чай.
- Ну что, посидим? - спросил он, заложив левую руку за пазуху, словно готовясь выхватить оттуда наган.
- Ты че, мужик? Твое дело доставить — и отвалить.
- Ты видать не признал меня? - мужик хитро улыбнулся.
- Много вас таких ходит. Вали отсюда.
Серега заметил, что правая рука у мужика  не сгибалась в локте, будто была в гипсе.
- Ну ладно, я попозже зайду, ты пока проспись, отдохни … А мне размяться надо. Совсем тело затекло.
Мужичок подернул плечами и иноходью выпрыгнул на лестничную клетку.

       Серега пошел на кухню, выпил йогурт за неимением рассола, включил телек. Скука застилала ему глаза. На диване лениво растянулся огромный пушистый кот, не оставив места зевающему хозяину. По всем программам шло черно-белое старье, за окном шелестел мокрый снег.
Спасли вчерашние собутыльники, Вадик и Егор, вскоре ввалившиеся в квартиру.
- Ну, как ты после вчерашнего? - поинтересовался Вадик, опасливо оглядываясь кругом.
    Но матери Сереги дома не было, она гостила у сестры в Москве, поэтому Серега свободно принимал гостей.
- Голова трещит … просто раскалывается, - вздохнул Серега.
- Ага, это с непривычки. Опохмелиться же надо. Ща я сбегаю, - сказал Егор.
- Да тут вроде уже принесли — это не от вас подарочек? - Серега указал на коробку с надписью Heineken.
- От нас? - Вадик с Егором переглянулись.
Вадик открыл коробку и разочарованно протянул -
- Тут три бутылки всего, только это не Heineken, а какое-то пиво «Залп Авроры», и много какой-то макулатуры …
- Какой еще макулатуры? - удивился Серега.
Вадик достал первую книжку. Это было красивое подарочное издание с дорогим теснением на обложке.
- «Развитие капитализма в России»... ты че, читать это собираешься? - спросил Вадик.
- Сегодня вроде седьмое ноября, а не первое апреля, - хмыкнул Егор.
- Глянь, может там порнуха есть? - спросил Серега, открывая пивную бутылку.
- Порнухи тут сколько угодно, вон, глянь: «Государство и революция»... Коробища-то какая тяжеленная, - Егор хотел было поставить коробку на табурет, чтобы было сподручнее доставать и рассматривать книжки, но не смог. Серега решил, что это оттого, что Егор худой и слабый. И решил взяться за коробку сам.
- И правда, как ее только тот мужик допер … - сказал Серега, пытаясь оторвать коробку от пола.
- Какой мужик? - спросил Вадик
- Да курьер... Вроде маленький, хлипкий … - Серега сел за стол, отпил из бутылки и стал закусывать бутербродом.
- Слабаки вы, - Вадик напротив него потягивал из второй бутылки пива, играя под рубашкой мускулами. Он подошел к коробке, как к штанге, готовясь взять вес, поднял коробку и чуть не повалился с ней на диван. Егор с Серегой засмеялись, а Вадим обиженно пнул коробку ногой.
- Гляди-ка, а тут кажется, дарственная надпись …- сказал Егор, достав одну из книжек.
- Я-то думал, новое...  а мне какое-то барахло с помойки приперли, - сказал Серега.
- Не, оно новое, краской типографской еще пахнет. Тут знаешь чего написано? - сказал Егор с изменившимся лицом.
- Чего? Ну что там еще может быть написано, — грубо комментировал Вадик, который все еще не мог избавиться от чувства досады на неожиданную тяжесть коробки.
- «Пламенному борцу за дело революции Сергею Морозову … от автора... и подпись»,-Серега и Вадик одновременно поперхнулись и уставились на Егора, изображая немую сцену.
- А какая подпись? - спросил после паузы Серега.
- Подписано: «В.Ульянов (Ленин)» «Ленин» в скобках.
- А на книжке кто автором числится? - спросил Вадик
- Он и числится, - продолжал Егор с остекленевшими глазами.
- Значит все нормально, подарок от автора. Он самый и есть. Читай, Серега, «пламенный ты наш борец», —  успокоился Вадик, поскольку никаких противоречий не обнаруживалось.
- Что-то мне это не нравится, -  Серега отставил бутылку в сторону.
- Мне тоже, - вставил Егор.
- Ай-ты, караван-сарай, что не так-то? - поднял Вадик брови вверх.
- А тебе что каждый день вожди революции подарки с дарственными надписями носят? - спросил Серега.
- Этот … он вождь революции что ли?
- Во-во — сказал Серега.
- Братцы … - прошептал Егор, - так это же мы вчера на его памятнике пили. А ты, Серега, еще в гости его пригласил, с подарками...
Серега позеленел.
- Ага, он послушал и пришел, - усмехнулся Вадик.
- Погоди, кто, ты говорил, это принес? - задал наводящий вопрос Егор.
- Мужичок такой невысокий, в кепке … - наморщил лоб Серега.
- С бородой? - вопросы Егора становились более прицельными.
- Да что я его, разглядывал, что ли? Может, и с бородкой, только недлинной...- вспоминал Серега.
- Какого возраста? - продолжал допытываться Егор.
- Неопределенного... Скажем, после сорока...  Мне показалось, он прихрамывал, - Серега наморщил лоб.
- На этого похож? - Егор сунул в лицо Сереги портрет Ильича из книжки.
Портрет как будто подмигнул Сереге. Серега невольно отшатнулся и чуть не сел мимо стула.
- Ты чего? - спросил его Вадик.
- Может и похож, — тихо проговорил Серега, отводя остановившиеся глаза от портрета.
- Эх, братва, - заголосил Вадик, - пить меньше надо. А то вожди революции уже в каждом курьере мерещатся. С завтрашнего дня завязываем. Нет, лучше с понедельника, а еще лучше с начала следующего семестра.
- Если бы все просто померещилось, то коробки бы здесь не было, а она вроде есть, - Серега ощупал коробку, достал одну из книжек и в сердцах кинул ее в угол. - Что теперь с этим делать?
- Ну не читать же, - загоготал Вадик. - Этим зимой печку топить можно. Жаль, бумага  плотновата, а то бы на цигарки скрутили. В сортире еще может сгодиться.
Егор и Серега мрачно молчали.
- Да ладно, пошутил кто-то, а вы и струхнули, ребята …  - продолжал Вадик.- Это что б на памятниках сидеть не повадно было... 
Серега подошел к раковине и хотел вылить туда остатки пива из бутылки, но Вадим схватил его за руку. Уж больно пиво было ароматное: с медовым оттенком и пряным привкусом, оно в меру горчило и обдавало истинно альпийской свежестью.
- И пиво это какое-то левое,- предположил Серега, с удовольствием потягивая из бутылки, - сыпанули туда чего-нибудь галлюциногенного и предлагают выпить залпом. Ты из своей не пил еще, Егор?
- Пока нет.
- И не пей.
- Ага, что б Вам все досталось?
- Не, мы на тебе свои ощущения проверять будем.
С полчаса Егор героически держался, завистливо поглядывая на товарищей. Однако картина мира в глазах всех троих оставалась неизменной. Коробка оставалась на месте, книжки тоже. Стоило открыть каждую, как на ребят смотрела глянцевая физиономия вождя. Наконец сдался и Егор.
Подаренного пива показалось мало, поэтому молодые люди отправились в ближайший пивной ларек и попросили еще три бутылки «Залпа Авроры». Из-за прилавка весело ответили, что такого пива отродясь не бывало, даже в элитном магазине Урумова на центральной площади города с подозрительно чистыми стеклами, но если смешать «Балтику»1 и «Флагман»2, то получится как раз то, что нужно. Решили попробовать.
Когда пацаны ушли, Серега открыл компьютер. В гугл-картинках нашел образец подписи Ленина, сравнил с дарственной надписью. «Совпадает, зараза», - подумал он.
Он открыл одну из книжек на случайном месте:
«Не парламентарная республика,— возвращение к ней от С. Р. Д. было бы шагом назад,— а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества. Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего.»3
«Прикольно, - подумал Серега. - полистаю на досуге». Серега с трудом справлялся с учебной литературой технического ВУЗа, а публицистикой не интересовался никогда. Тем более публицистикой столетней давности. Он прошествовал в туалет с книжкой в руках, решив, что это самое подходящее место для подобного чтения. В туалете читалось всегда продуктивно с обеих точек зрения. Но не долго. Долго читать в туалете вредно.
Он открыл книжку в другом месте. Там значилось:
«Поручить Склянскому, Маркову, Петровскому и Дзержинскому немедленно арестовать нескольких членов исполкомов и комбедов в тех местностях, где расчистка снега производится не вполне удовлетворительно. В тех же местностях взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны. Доклад об исполнении со сведениями о количестве арестованных назначить через неделю.»4
«М-да, - подумал Серега. - У нас зимой улицу совсем не чистят. Неужели нужно брать заложников?».
Он продолжал листать:
«Если велосипед Рабкина был взят на время восстания, то почему он не возвращен после? Предупреждаю, что за отписку без достижения делового результата и без исправления ошибки буду привлекать к ответственности.»5
«Вернуть велосипед Рабкину-Тяпкину!»- мысленно прокомментировал Серега. Чем дальше он читал, тем больше это напоминало увлекательный приключенческий роман:
«Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров — ввиду учащения измен. Сговоритесь с Дзержинским. Мельничанскому дайте (за моей подписью) телеграмму, что позором было бы колебаться и не расстреливать за неявку. Белобородову (тоже), что надо не «сбить», а уничтожить противника и ответить точно, где, сколько взято, какие станицы, что и как очищено.»
«Что-то шибко часто он пишет про заложников и про расстрелы без колебаний!» - мелькало в Серегиной голове.
«Массовые обыски по Москве подготовляются? Надо непременно, после Питера, ввести их повсюду и неоднократно. Что вышло на деле с магнитом для поисков оружия?»6
«Ого, да они применяли передовые методы поиска оружия с помощью металлоискателя», - усмехнулся Серега.
        «Поручить Всероссийской чрезвычайной комиссии по соглашению с Революционным военным советом Республики в кратчайший срок отобрать у гражданского населения, а также у служащих во всех советских учреждениях, с изъятием временно для военных, все шинели из серошинельного и защитного сукна, на основаниях, указанных в особой инструкции.»7
        Где-то я про украденные или изъятые шинели в школьной программе уже читал,- Серега спустил, бросил книжку куда-то в угол и вышел на балкон с пачкой сигарет.

      В дверь позвонили, не дали докурить. Серега решил, что ребята что-то позабыли. Каково же было его удивление и даже ужас, когда он увидел на пороге того самого курьера, с кепкой и бородкой.
- Кажись, теперь признал, батенька, - прокартавил он, усмехаясь и протягивая Сереге негнущуюся правую руку.
Руку Серега не взял. Но и захлопнуть дверь перед носом низкорослого вождя не успел. Тот уже изящно просочился в квартиру, повесил кепку на крючок и пригладил лысеющею голову.
- А-ну, проваливай, - заявил Серега.
- Батенька, извольте говорить мне «Вы», что за панибратство такое … я, конечно, уже в третий раз с Вами вижусь, но это не дает Вам никаких прав...
- Вали отсюда, я сказал, дядя, тебя никто не приглашал...  - сказал Серега.
- Вот … а еще говорят, достижения всеобщей грамотности. Пожилому человеку так по-хамски отвечать. Я человек воспитанный, без приглашения вряд ли пришел бы. Неужели мне вчера послышалось? Да нет, батенька, вы все трое на моем постаменте сидели и говорили вполне отчетливо.
Серега так и сел на кушетку от этого признания.
- Кстати, вот еще Вам, молодой человек, подарочек, - Ильич протянул Сереге сверток.
- Еще один? Что это? - спросил Серега, пряча руки за спину, чтобы увильнуть от очередного подарка.
- Картина, батенька. Портрет, так сказать. Для общего развития, - гость развернул сверток и вынул оттуда собственную фотографию в рамке.
- Спасибо, мне не надо, - мрачно сказал Серега.
- Вот сюда повесить можно, - гость ткнул пальцем на голую стену кухни, откуда торчал гвоздь, оставшийся от разодранного котом постера с изображением Фредди Меркьюри.  Не дожидаясь ответа, он приладил портрет на стену и с удовлетворением оглядел его.
- И не думал, что я такой фотогеничный, - сказал он. - Уж сколько лет фотографии, а смотрится более чем современно. Модерн... Сюр...  Двое в комнате, я и Ленин, так сказать...   Стена чуть грязновата, но почти белая.
- Ты ведь мне только кажешься? Ты же просто дух? Ты ведь давно уже умер?- с надеждой спросил Серега.
- Это я-то умер? Я и щас живее всех живых … Слыхал: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Плеханову и кампании тоже все казалось, что я им кажусь … А я таким реальным оказался, что мало не показалось, - каламбурил гость с явным удовольствием.
- Я тебя не боюсь, - пробормотал Серега.
- И правильно... чего меня бояться …я ж лучший друг детей, завтра принесу фотку «Ленин и дети»... я самый человечный человек... Вы бы поесть хоть человеку дали, товарищ, я уж совсем изголодался … почти сто лет ни маковой росинки, так сказать.
- А что ты ешь? В смысле, что едят люди вроде тебя, то есть в вашем, ну монументальном, состоянии?
- В каком таком монументальном состоянии? Нормальное у меня состояние. Боевое. А что там в холодильнике-то есть?
- Да, так, особо ничего. Хлеб, молоко …
- А зачем хлеб в холодильнике держать? - насторожился гость.
- Плесневеет, - объяснил Серега.
- Пойдет, - в руках Ильича откуда-то образовалась салфетка и плавно обрамила шею.
Серега тупо смотрел, как Ильич отламывал плохо гнущимися пальцами правой руки кусочки хлеба, кунал в кружку с молоком и погружал в рот, так что на усах оставались белые следы молока. Потом Ильич свалял из молока какой-то мякиш с отверстием и сказал:
- Вот и чернильница … сейчас будем писать.
- Что?
- Тезисы …
- Зачем?
- Для истории.
Серега пребывал в полной уверенности относительно галлюцинаторного эффекта пива «Залп Авроры», усиленного действием коктейля «Балтики» с «Флагманом» и даже не попытался позвонить друзьям по мобильному.
- Карандаш и бумагу бы нужно  …
Серега покорно принес.
Ильич попытался обмакнуть карандаш в молоко, а потом что-то вывести на бумаге, но пальцы упорно не слушались.
- Что, писать разучился? - усмехнулся Серега.
- Сам попробовал бы... Постоять столько лет с протянутой рукой: это не то, что руки отсохнут, но и вообще вставать перестанет. Берите-ка карандаш, я диктовать буду...
Ильич встал, засунул руки в карманы брюк и принялся  ходить из угла в угол кухни.
- Первое, - диктовал Ильич. - Коллективизьм был и остается краеугольным камнем, основой нашего общественно-политического строя. Задача большинства - подавлять и исправлять отдельные вспышки индивидуалистического сознания как собственнического атавизьма. Личностный подход требует полной и окончательной замены на методологию обобщения потребностей масс. Записал?
Сереге показалось, что Ильич изъясняется штампами, за которыми он с трудом улавливал смысл.
- Второе. Государственное строительство с точки зрения воздействия на массы ничем не отличается от этапа вооруженного захвата власти: телефон, телеграф... ну, читай по-новому «Интернет», средства печати и иные пути распространения информации должны быть подчинены единой цели упрочнения диктатуры пролетариата как системообразующей опоры строя и проведения руководящей линии партии... В слове «пролетариат» пятая буква «е», грамотей этакий...  Пролетариат есть отныне не обозначение класса как такового, а условное наименование коллективного большинства. М-да... навыкам стенографирования Вы явно не обучены...да и почерк какой корявый, потом не разберешь ничего … 
Серега и вправду едва поспевал за диктующим. Его собственные пальцы уже еле гнулись, буквы перестали напоминать галок на проводах, а превратились в узорчатую непроходимую арабскую вязь хорезмской народной республики.8
- Третье. Идеологическая экспансия была и остается основной задачей момента. Перерастая в экспансию географическую, она имеет целью установление гегемонии в широчайших масштабах, побеждая узкие национальные рамки и базирующиеся на них концепции панславизьма, европеизьма и прочее. При опережающих темпах экспансии географической или социальной чрезвычайно важным представляется своевременное подведение идеологического базиса, объясняющего изменения надстроечного и политического характера в соответствии с текущими настроениями пролетариата. Улавливаешь?
Серега ровным счетом ничего не улавливал, он писал чисто механически, как в институте на лекции.
- Четвертое. Благодаря развитию информационных технологий, невозможное ранее полноценное экономическое планирование теперь наконец возможно и реализуемо. Современные технологии позволяют учесть количественные показатели состояния и развития общества вплоть до мельчайших цифр в их взаимосвязи, что неизбежно приводит к выводу об отмирании модели свободного рынка как элемента стихийного регулирования. Учет и контроль теперь наконец становится основой экономики государства. Теперь уже всерьез и надолго.
Серега слегка оживился, услышав про информационные технологии, но потом снова поник головой.
- Пятое, - Ильич поднял указательный палец, - Ни одна из идей социалистического строительства за прошедшее столетие не устарела, будучи основанной на фундаментальных инстинктах человека. Это пока все.
Ленинские глаза пронзительно и лукаво смотрели на Серегу. Серега не выдержал взгляда, он уронил голову на стол и его сморил сон.

Первая пара на следующее утро была невыносимой, голова Сереги болела так, словно контузивший его залп Авроры не был холостым. Трое друзей сидели на последнем ряду аудитории и вертели в руках Серегину молочную рукопись, разглядывая ее на свет.
- Дык, постой, друг, это же твой почерк, - сказал Влад.
- Конечно, мой. У него же рука не гнется. Он мне диктовал...  - оправдывался Серега.
- Все-то тебе диктуют, ты посмотри, водка-селедка, вчера Владимир Ильич, сегодня — доцент Обнищаева диктует … ты записывай, записывай … или тебе молочка принести? - иронизировал Вадик.
- Да честное слово...- умаляющим голосом произнес Серега.
- Ага, скажи еще честное пионерское, юный ленинец …  вот после лекций специально пройдем по парку и посмотрим, стоит ли он там, в парке, - Вадик отличался простой спортивной логикой.
- А если не стоит? - предположил Егор.
- Да куда же он денется, чтоб его вороны обклевали да мухи обсидели, - для Вадика всегда все было понятно и материально.
После лекций они пошли по парку. На пъедестале стоял Ильич. Все вроде было, как прежде.
- Смотрите, - вдруг воскликнул Серега, - у него в руках хлебный мякиш чернильницы …
- Да где? - удивился Егор.
- Вон между пальцами, - Серега пристально присматривался.
- Это снег, Серега, а сверху птицы накакали … - утешал Егор..
- Это она, родимая...  белочка....  белочка-стрелочка … - сочувственно качал головой Вадик. - Доигрались, доклюкались... К ним уже памятники домой ходят молоко пить и мякиши делать, а потом чернильницы хлебные воруют.
- Да правда это …
- Что же ты с ним селфи не сделал? И вообще его даже не щелкнул, если правда? Когда еще такой шанс выпадет? Хоть бы фотка была, Я и в Владимир Ильич...
- Да че мне с ним селфиться, он мне и так свою фотку в рамке принес и на стенку повесил... любуйся - не хочу. Сам на ней хитрый, с прищуром...
- Чтоб больше не пил, понял? - строго сказал Вадик, - объявляем сухой закон. Это ж пропорционально: чем больше бухаешь, тем больше на молоко потом тянет ...

Серега долго не хотел возвращаться домой. Он шлялся по магазинам, изучал витрины, прошел мимо сказочного продуктового рая Урумова, откуда доносился ненавязчивый блюз и изумительный запах чистоты, свежей выпечки и настоящих пахучих яблок. Но денег на урумовские золотые продукты у Сереги не было, поэтому он проглотил слюну и направился в книжный. Спросил, есть ли у них Ленин. Продавщица изумленно вытаращила на него свои глаза и сказала, что «Слава Богу, нет, но есть отличное подарочное издание «Демон революции».
- Спасибо, не надо, - сказал Серега. 
Ни во дворе, ни в подъезде, ни у квартиры никого не было, и он смело повернул ключ в двери. Скинул башмаки, одев ноги в  тапки. Потом пытался нащупать в полутьме крюк для петли пальто, но он не находился, что-то мешало. Серега щелкнул выключателем и увидел, что крюк занят. Занят ленинской кепкой.
- Вот и хозяева пожаловали, - услышал он из-за спины, - а то гости заждались.
Серега резко обернулся. Перед ним стоял довольный Ильич и добродушно улыбался.
- Как ты сюда попал? - выдавил из себя Серега.
- Я же обладаю гениальным даром предвидения … прекрасно понимаю, что в этот раз Вы меня, сударь, на порог не пустите. К чему же позволять спускать себя с лестницы? - Ильич растирал пальцы и вытягивал их, при этом они неприятно щелкали в суставах.
- Откуда у тебя ключ? - отрезал Серега.
- Я же гений всех времен и народов... забыли, молодой человек? Давно уже здесь сижу. Кстати, а родители Ваши, то есть твои, где? Хотелось бы познакомиться, - Ильич также перешел с Серегой на «ты», сообразуясь с манерой и интонациями молодого человека.
- Не твоего ума дело...
- А девушка у тебя есть?
- Нет у меня девушки...
- Это почему?
- У тебя ж, дядя, гениальное ясновидение … должен был уж давно пронюхать, что ушла моя девушка.
- Это ничего, вернется, как миленькая...
- А я не пущу, - надулся Серега.
- Почему это? - удивился Ильич.
- Зачем мне чужое? Мне чужого не надо. - Серега был вообще-то человеком незлопамятным.
- Дурак, ты, Серега, М-да на «ты» пожалуй намного лучше …Бабы не бывают свои и чужие. Они общие...  Про общность жен слыхал? Женщины подлежат национализации, как любое другое имущество: телефон, телеграф, заводы и земля.
- Погоди, мне казалось, что вы были за это, за равенство полов, эмансипацию, за женское избирательное право, - пытался Серега вспомнить что-то из школьной программы.
- Вот я ж и говорю: дурак, - усмехнулся Ильич, - Бабы — это скот, их надо национализировать, а потом оплодотворять, чтобы они давали здоровое рабочее потомство. Женское избирательное право, право избирать и быть избранным — это для партийных товарищей, для Надежды Константиновны. А красивые женщины должны быть общие, чтобы каждому пролетарию счастье досталось.
- Слыхали мы про твою Инессу,- решил Серега уколоть Ильича.
- Это все желтая пресса, вечно сделают из мухи слона...  Инесса только вначале была хорошенькой, а потом тоже перешла в разряд партийных товарищей. У нас ведь все по Чехову: сперва активистка, комсомолка, спортсменка, потом любовница, ну а в конце концов: партийный товарищ.  Все по писаному. Вернее, по читаному.
- Публичным домом попахивает, - Сереге было неприятно.
- Нет, батенька, это достижение социального государства, вроде всеобщей бесплатной медицины или образования … ты же ведь «за»?
- Кто это сказал?
- Ладно, не прибедняйся... ты ж будто мои тезисы с молоком матери всосал...
Меня кормили порошковым детским питанием.
- К вопросу о детях: я фото с детьми принес и уже приладил, вот, красота, - Ильич показал Сереге фото на противоположной стене кухни.
- Это самоуправство, - пытался воспротивиться Сергей
- Нет, это формирование у масс эстетического восприятия действительности, воспитание преемственности, передача эстафеты младшему поколению от старшего. Ты, кстати, зря мне книжку про «Демона революции» не принес … почитали бы вместе.
Серега поперхнулся. «Откуда он про книжку знает?»
- Хотя, - продолжал памятник, - что они там могут нового написать? чего я только за свою посмертную жизнь о себе не услыхал …  Сначала вознесли меня на недосягаемую высоту, каких только добродетелей не приписали — и светоч, и учитель, и самый мудрый из людей, великий провидец, стратег и тактик, ученый с большой буквы... все делалось «как завещал великий Ленин»... и как все быстро …
По телу Сереги разливалось чувство неприятной неизбежности. Ему казалось, что его за шиворот волокут в какую-то темную болотину.
- Если у тебя что-то упорно не получается, - продолжал Ильич, - значит, не стоит и пытаться. Не судьба. У меня вот тоже двадцать лет ничего не клеилось, а потом вдруг пошло, как по маслу. Видно время правильное пришло. Или я и мои действия стали подходить этому времени. Представь себе: я родился и вырос в глубокой провинции. В нашем Симбирске до меня из заметных людей родился только Гончаров. У нас и университет-то был ближайший в Казани. Дыра-дырой, вроде вашей … сырость, лужи, комаров тьма, речка-вонючка, не фабрика, а груда металлолома... да разве мог я когда-то мечтать о том, что из глухого Симбирска я в Кремле окажусь?  Ааааааааа, вот так-то, батенька.
Сереге стало обидно за свою дыру и захотелось дать непрошеному гостю в морду.
- Кем я был еще в апреле 17го? Да никем... был никем, а стал всем, за какие-то несколько месяцев, за пару-тройку лет дорос до статуса великого вождя. Учитесь, молодое поколение, пока я жив.
Сереге ничему не хотелось учиться у этого наглого мужика непонятного происхождения, который чувствовал себя в его, Серегиной квартире, как дома.
- Потом настала эпоха обожествления. Я все понимаю, идеализация - это часть пропаганды. Я должен был стать непогрешимым. И я им стал. Идолом. Требующим жертвоприношений. И они начались — жертвоприношения. Мне, как Ваалу, приносили в жертву и женщин, и детей; и друзей, и родителей; приносили любимых женщин и самое-самое дорогое, у кого что было … и я пил страх, как кровь, и ел предательство, как хлеб.
У Сереги по телу поползли мурашки. Хотелось зажать уши и зажмурить глаза. Но что-то заставляло его смотреть на Ильича.
- А потом началось самое интересное, - продолжал В.И.-  Символ нужно было развенчать, превратить обратно в живого человека и замарать. И чего только не стали мне приписывать: и банки я давал указания грабить, и народ по моему распоряжению расстреливали, и сифилис у меня был …
- Не было? - язвительно встряхнулся Серега.
- Может и был, недолго … я тут из чашечки твоей попил чуть-чуть … да ты не бойся, у памятников такого не бывает... за столько лет все выветрилось.
Серега недоверчиво отодвинулся подальше от непрошеного гостя. Про себя отметил, что эту чашечку надо потом задвинуть на самую дальнюю полку и выдавать только особо нелюбимым гостям, вроде отца.
- Ну и как тебе, дедуля, новый мир? - спросил Серега с сарказмом.
- Да не сильно отличается от старого, - Ильич вытер усы широким купеческим жестом.- Лично я особых изменений за все время не заметил. Как врали - так и врут, как пили — так и пьют. Может даже пить стали больше. Дураков не поубавилось, умных не прибавилось. Ни одна кухарка так и не научилась управлять государством. А даже наоборот: позабыла, как готовить... Вот в вашей институтской столовке дают откровенную дрянь.
Серега молча согласился с Ильичем, но вида не подал.
- И все же, - доискивался он до правды, - раньше было лучше или хуже? Если посмотреть с высоты пройденных десятилетий...Стоила овчинка выделки?
- Не вижу смысла в ответе на этот вопрос, - пожал плечами Ильич. - Лучше ли, хуже ли. Сделанного не воротишь. И вот тебе мой совет: хочешь спокойно жить, не оглядывайся назад. Стоит оглянуться, как превратишься в камень. Остолбенеешь от увиденного. И по сторонам тебе, батенька, лучше не смотреть. Знаешь, раньше лошадям шоры надевали, чтобы они ехали ровненько по дороге и ни на что не отвлекались. Так вот это не зря. Это не только для лошадей хорошо.
Ильич достал непонятно откуда взявшиеся стильные темные очки, которые чем-то отдаленно напоминали лошадиные шоры.
- Мне идут? - спросил он, ловко надев их.
Они ему шли.
- Много ты в них ночью увидишь, - засмеялся было Серега, но смех получился какой-то сдавленный и жалкий.
Однако Ильич был серьезен:
- Это непростые очки, новая научная разработка: с опцией ночного видения и видения в инфракрасном и ультрафиолетовом спектре, четыре в одном, «Ленин-гласс». А еще эти очки позволяют сразу отличить в толпе мелкобуржуазную сволочь, - сказал Ильич. - Сейчас пойду в них по городу прогуляюсь, может увижу в новом мире что-то свежее, чего раньше не видал.

Наутро Вадик важно заключил-
- Вот ведь, бабушки-матрешки, замок поменять надо и поставить хороший, немецкий, чтоб никакая сволочь коммунистическая открыть не могла.
Они побрели в хозмаг.
- Я никогда замки не менял, как это делать? - спросил Серега.
Дык, у меня знакомый слесарь есть, Михалыч. Он за бутылку тебе хоть всю дверь поменяет, - у Вадика на все находился ответ.
Через пару часов Михалыч уже ковырял стамеской в Серегиной двери.
- Унесли что ль чего? - ухмыльнулся он.
- Нет, принесли ненужное, - отозвался Серега.
- Так зачем тогда замки менять? Пусть еще несут, - удивился Михалыч.
- Мне такого не надо, — надул губы Серега.
- Так может тебе не надо, а людям сгодится... Че принесли-то? - с надеждой в голосе спросил Михалыч.
- Вот, - Серега пнул ногой ящик с книгами …
Михалыч повертел собрание сочинений в руках, а потом рекомендовал:
- Так ты снеси их к букинисту на Красной улице, обложки красивые, тебе за них столько денег дадут, что на пару ящиков водки хватит!

Серега хлопнул себя по лбу, они переложили книги в пакеты и поволокли в букинистическую лавку. Букинист повертел книжки в руках и задумчиво произнес:
- Непонятное издание … Как новое, но сейчас такого не издают…кому сейчас это надо.  И выходных данных почему-то нет … ни года издания, ни названия издательства, ни тиража... Откуда оно у Вас такое?
- Это подарок, единственный экземпляр... от партии и правительства, -   прогнусавил Серега, пытаясь копировать голос вождя. 
Букинист недоверчиво посмотрел на Серегу.
- Взять на реализацию не могу …, сказал он вежливо, -  не продать мне это, но вот через пару месяцев ко мне приедет приятель из Питера, он большой любитель до революционного добра, тогда и приносите. Телефончик оставьте - я позвоню.
- А сколько это может стоить? - Вадима всегда интересовал денежный вопрос.
- Если б было старое, то стоило бы... а это словно вчера отпечатано, вон листы еще склеенные и краской пахнут... Если друг мой не возьмет, то в библиотеку снесите, там наверняка сгодится … Или подождите лет двадцать-тридцать, глядишь, сойдет за раритет.
Раздосадованные ребята вышли из лавки.
- Может, девушкам дарить? - задумчиво произнес Егор, - очень хорошеньким сразу по три тома, просто хорошеньким — по два, а обычным — по одной книжке.
- И зачем же очень хорошенькой девушке три тома Ленина? Что она будет с ними делать? - съязвил Серега. - Тогда уж по три тома дурнушкам, нехай учитаются.
Ладно, не горюй, коромысло, - успокоил Вадик, - в воскресенье приедет мой друг-крановщик, мы у него их на что-нибудь обменяем, а он их ближе к Москве фарцанет, часто там на стройках бывает. Там-то должен быть спрос на Ленина?

Серега щелкнул в двери новым ключом. Пакеты с книгами поставили за дверью. Один том Егор вынул и повертел в руках:
- Дашь почитать?
      -     Бери хоть все, мне не жалко, - уговаривал Серега.
- Да я верну, - обещал Егор.
     - Да не стоит, - великодушничал Серега.

Оставшись один, Серега достал из холодильника шмоток колбасы и уперся взглядом в две фотографии вождя. Он не мог понять одного: почему В.И. пришел именно к нему, что он нашел в нем, в Сереге. Податливость? Мягкотелость? Ничего такого Серега за собой не замечал. Он плохо помнил, что болтал тогда под памятником, но настойчивое появление этого человека рядом было ему неприятно. Ильич въедался в него, словно молоко в хлебный мякиш, заставляя думать о себе. И вроде не говорил он ничего обидного или скабрезного, а на душе становилось мутно и тягостно.

«Надо снять эти картинки до приезда матери», - подумал Серега о фотографиях и вдруг услышал за спиной знакомый негромкий голос:
- Спасибо за книжки, что обратно принесли, не выбросили...
Серега в ужасе обернулся и увидел на стуле у двери Ильича. Ужас его сменился чувством отвращения и ненависти. Он мечтал только об одном: никогда больше не видеть этого типа, который так мягко щурился, так ласково картавил и при этом внушал ему такое омерзение. 
- Откуда ты снова взялся на мою голову? - стиснув зубы процедил Серега.
- А ты думал, что замок поменял — и все проблемы решены? Эх, батенька... Я же не снаружи прихожу, не с улицы... Я — плод твоего воображения, куда твоя мысль — туда и я, - ответил душка-Ильич.
- Плоды воображения не жрут.
- А я — особый плод,— сказал Ильич, дожевывая яблоко.- Ты извини, что я на книжках издательство и год не проставил. Подарок, все-таки … Не на продажу.
А если я захочу избавиться от твоих подарков?- Серега со злобой снял со стены одну из фотографий, разорвал ее в клочки и сдул белые бумажные листки с руки в сторону Ильича. Один из них прилепился к щеке вождя.
- А ты другу подари … он тот единственный томик до дыр зачитает, вот увидишь.
- Откуда ты знаешь? - в Серегиных глазах блеснуло раздражение.
- Знаю, я в воду глядеть умею, столько лет напротив реки стоял, - Ильич надулся важным индюком.
- Тогда я избавлюсь от твоих книжек понадежнее, чтоб никому даже открывать не повадно было, -Серегой постепенно овладевало бешенство.
- И как же? - Ильич приторно осклабился.
Серега взял одну из книг, стал выдирать из нее листы и мять ногами, а потом сунул изжеванную бумагу в  мусоропровод. Ильич только усмехнулся в ответ, а из мусоропровода показалась голова таракана, которому видно не понравилась предложенная пища. Таракан молниеносно юркнул за шкаф, не успев отведать Серегиной оплеухи наспех свороченной бумажной битой.
Ильич медленно захлопал в ладоши и тут Серега заметил, какие у него маленькие красные пальцы, которые плохо гнулись в фалангах.
Серега взял зажигалку, развернул один из томов веером, поднял на вытянутой руке и подпалил растормошенные страницы. Ему было не жалко. Томов было много, а горело хорошо. Чтобы не опалить руки и не устроить пожара, Серега выбросил горящую книгу в окно, за ней вторую, третью. Потом с опаской выглянул во двор, убедился, что там никого нет и с удовлетворением увидел пылающие книги у самого края огромной лужи. Пожарная безопасность была обеспечена. Серега подносил зажигалку к очередному тому и с интересом наблюдал за реакцией гостя. Гость в свою очередь с любопытством наблюдал за действиями Сереги, и когда уже два десятка томов полыхали во дворе, иронично произнес:
- Ай-ай, как нехорошо, что мама-то скажет …  Жечь книжки...
Ильич был настроен философски, он положил ногу на ногу и покачивал ею, и нога эта почему-то напоминала Сереге протез. А потом начал насвистывать мелодию Интернационала. Мать еще в детстве запрещала Сереге свистеть дома, говоря, что денег не будет, примета такая. Теперь молодой человек понял, что денег точно не будет, не будет никогда.
- Але, там, в 16й квартире … - раздалось снизу. - Упились вы там, что ли? Туши свой костер...
Серега с Ильичем спустились вниз. Серега придвинул палкой горящую груду поближе к луже, ожидая, что костер сам по себе потухнет. Ильич задумчиво смотрел на пламя. По воздуху разлетались кусочки листков с дымящимися краями, на которых угадывались обрывки фраз: «товарища Троцкого», «по распоряжению Совнаркома», «в направлении Царицына»...
- То, что мои книги будут сжигать на кострах, я догадывался. А вот то, что будут издавать миллионными тиражами, было полной неожиданностью. Из искры возгорелось пламя!
      Пламя костра постепенно потухло, оставив горку обгорелых книжных корешков.
Наутро Серега по дороге в институт специально повернул к луже и удостоверился в реальности пепелища, уже смоченного дождем и тщетно ожидавшего услуг дворника. 

Егор был человеком обстоятельным, поэтому внимательнейшим образом изучил статьи в Википедии, посвященные Ильичу и погулял по обширным перекрестным ссылкам. Он не тратил времени зря и на лекции втолковывал Сереге:
- Да он же не в себе, у него юношеская психологическая травма на почве казни брата. И с тех самых пор мания самоутверждения. Представь, был у тебя старший брат, красавец и умница, которого тебе все детство ставили в пример, особенно после внезапной смерти отца. И вдруг этого самого красавца и умницу, блестящего студента Санкт-Петербургского университета, обвиняют в покушении за жизнь царя и вешают, как собаку. Это же мировоззренческий коллапс. Тем более, что потом Ульяновы стали изгоями. Старые друзья стали делать вид, что их не знают. Дом все стали обходить стороной. Семья лишилась мужского стержня. 
- Значит, ты мне веришь? Ну что он у меня был? - спросил с надеждой Серега.
- Как тебе сказать... - замялся Егор.
- Тогда зайдем сегодня ко мне вместе? - предложил Серега, - Вдруг застанешь. Мне спокойнее будет. Если ты его увидишь, значит это не галлюцинация, а что-то иное.

Серега поворачивал ключ в новом замке собственной квартиры с опасливостью вора. Теперь он боялся возвращаться домой. Ребята переговаривались шепотом и ступали на цыпочках, не включая свет в прихожей. На кухне тоже было темно, только горел синий экран телевизора.
 -А, это вы ребята, - раздалось из угла кухни, - а я тут приобщаюсь к современным реалиям.
Ильич был тут как тут. На месте, на боевом посту.
- Рад познакомиться, Егор Александрович, - протянул он руку оторопевшему Егору.
Егор прижался было к стене и тут же отпрянул от нее, увидев на ней оставшуюся фотографию Ильича с детьми, которую Серега не успел содрать накануне. Ильич отечески похлопал Егора по плечу, и с каждым хлопком Егор словно врастал в землю, такая ледяная тяжесть навалилась на его плечи.
- Зашибись, - только и смог вымолвить Егор.
- Не стесняйтесь, чувствуйте себя, как дома, - подбадривал Ильич.
Обмякший Егор сполз по стене на табурет.
- Не зря, не зря, Вы подчеркнули карандашом два параграфа в «Философских тетрадях». Я люблю, когда молодые люди приходят подготовленными, - в голосе Ильича звучали покровительственные интонации профессора Балаболина, когда тот вертит в руках зачетку, раздумывая, что проставить в графе «оценка».

Серега увидел побелевшее лицо Егора и был сам не рад, что зазвал в гости друга.
- Ну вот, кажется, я не псих, а если и псих, но не один такой, - попытался он сострить. - Чайку попьем или может чего покрепче, старик?
- Можно и покрепче, не откажусь, - протянул Ильич и улыбнулся своим монгольским прищуром.
Когда Ильич отвернулся за рюмками, Егор осторожно потрогал полы его пиджака и убедился в том, что они шерстяные, мягкие, настоящие, человеческие.
- Мне казалось, - начал он, осторожно обращаясь к Ильичу, - Вы интеллигентный человек, из достойной семьи, и маменька у вас такая благообразная. Что же Вы врываетесь в чужое жилище и хозяйничаете тут?
- Вы правы, молодой человек, - ответил Ильич без малейшей запинки, - на воспитание мое я пожаловаться не могу, но  дальнейшие годы жизни, а еще больше последующее время стояния на пьедестале произвели неизгладимые изменения в моем характере. Как бы Вам это объяснить: насмотрелся и наслушался я такого, что следы былой интеллигентности как ветром сдуло. Это все было поверхностное, наносное, а по природе я человек прямолинейный и целеустремленный. Я сегодня не такой, как вчера. А теперь я стал такой, как и все. Вернее, стремлюсь быть таким как все, хочу стать ближе к народу.
Разлившееся по телу тепло водки придало Егору смелости.
- И чего же Вы хотите теперь? Чего добиваетесь? - задал Егор вопрос, который Серега не догадывался задать.
- Как чего? Искреннего поклонения, уважения потомков. Любви и признательности, трепетной привязанности, если хотите. Стал я замечать, что в последнее время и революционный энтузиазм, и поклонение идеалам Октября как-то угасают. И это аккурат в преддверии юбилея революции. Приятно, думаете, когда проходят мимо памятника школьники, читают надпись и спрашивают: это кто? Никакого почитания, преклонения, никаких слез восторга и устремления в светлое будущее.  Нехорошо. Не порядок. - Ильич обиженно вздохнул.
- А если этого не будет, почитания и преклонения? - не унимался опьяневший Егор.
- Не волнуйтесь: еще немного усилий, и победа будет за нами, - в голосе Ильича появилась железобетонная твердость.
- Откуда такая уверенность? - еле шевелил губами Егор.
- Как опытный стратег теперь я вижу ясную и четкую перспективу и знаю, что нужно предпринять. Сейчас будет намного проще довершить начатое, - Ильич сжимал и расжимал пальцы рук в кулаки, и Серега видел, что они уже стали послушными и цепкими.
- А если не будет? - выдыхнул с последними силами Егор.
- Все будет так, как я хочу, или не будет никак, - жестко ответил Ильич и сурово посмотрел на ребят железобетонным взглядом.
Егора замутило, водка была не из лучших. Сереге тоже было нехорошо. Один Ильич держался бодрячком и подливал себе еще. Чем дольше они собутыльничали, тем больше у Сереги плыло перед глазами. Ему даже показалось, что из комнаты вышел второй Ильич, сел рядом с первым на табуретку и они затянули «Смело товарищи, в ногу».

Вадим не мог поверить рассказам друзей. Он был в полной уверенности в том, что его разыгрывают, они или кто-то еще..
- Послушайте, какой-то тип, пользуясь внешним сходством, дурит вас, как цыплят... Вы хоть проверили, все ли ценные вещи дома на месте? - спрашивал Вадим.
- Нет у нас никаких ценных вещей, - буркнул в ответ Серега.
- Они у всех есть, - настаивал Вадим.
- Нормальный вор, если он что-то взял, разве станет он на следующий день в то же место заявляться и выставляться на показ, - удивился Егор. - Он скорее руки в ноги, да только его и видели. А этот чуть ни каждый день приходит и мозолит глаза. Тут все не так просто.
- Может, этот просто изощренный, - не оставлял свою версию Вадим. - Знает, что по логике вещей его след давно уж простыть должен, поэтому и сидит, как вкопанный.
- Да нечего у нас брать, - сказал Серега.- И так мать от зарплаты до зарплаты перебивается. Сейчас хоть вроде ничего стало, а то раньше платили со второго месяца на третий.
- Но зачем-то этому клоуну понадобилось Вас разыгрывать? - сказал Вадим и на всякий случай взял с собой кастет.

«Ладно, эти двое слабаки», - думал он. «Но перед троими кто бы он ни был, он точно струхнет».

- Дай я позвоню в дверь, - сказал Вадим уверенно. - Если этот болван там, то откроет.
Вадим не ошибся. Ильич сам открыл дверь Серегиной квартиры.
- Добро пожаловать, давненько вас поджидаю, - сказал он и сходу крепко пожал вадимину руку.
Вадиму показалось, что вся его сила превратилась в жидкость и перетекла из его руки в руку Ильича. А в обратную сторону потекло что-то холодное и  вязкое, вроде жидкого цемента. Кастет сполз с руки и, падая, больно ударил его по ноге.
- Давай к делу, - поспешно отнял Вадим руку. - Сколько ты хочешь за то, чтобы отвалить и больше тут не показываться?
Из-за спины Егор зашипел на ухо Вадиму «Ты с ума сошел, он же будет так бесконечно нас шантажировать и бабло тянуть». Вадим попытался отмахнуться, но почувствовал жгучую боль в руке.
- Откупиться хотите?  - ехидно улыбнулся Ильич.
- Вроде того, - сказал Вадим, пытаясь сохранять спокойствие.
Ильич вытянул губы и взял паузу. Он держал ее так долго, как только было можно, испытывая вадимово терпение.
Наконец, Вадим достал из кармана четыре пятитысячные бумажки и протянул Ильичу. Больше у них не было.
- Этого хватит? - гордо спросил он.
Ильич торопливо сунул деньги в карман и сказал:
- Спасибо, конечно. Деньги в партийной кассе лишними никогда не бывают. Только деньгами от нас не откупишься, маловато на всех будет.
- От нас? - удивленно воскликнул Вадим, - Вас тут как будто несколько?
- Серега сегодня не один же пришел, а с подмогой, - хмыкнул Ильич. - Но ведь и я не одинок... Куприянов, Ивановский,Фрей, Ильин, Петров, Карпов, Тулин, Мейер, Константинов, Ленивцев, Петров, Силин и так далее.9 Один во многих лицах. Сто тысяч «я».
    Ильич встал и открыл дверь в Серегину комнату. Из комнаты вышел сперва еще один Ильич, чуть более потертый и облезлый, с куцей бородкой и пощипанными усиками, а потом и третий, с квадратными плечами и азиатскими скулами, словно рублеными топором. На кухне для них не было место, поэтому они остались стоять в прихожей.
- Я тут заскучал было, - объяснил Ильич, - и пригласил товарищей на огонек. Знаете, сколько нас таких памятников по области стоит … видимо-невидимо. И все уже порядком застоялись, всем размяться хочется.
Ребята попятились к выходу.
- Закурить не найдется? - спросил у оторопелых друзей второй Ильич хрипловатым тенорком.
- Вы же вроде были некурящий, то есть некурящие, - с испуганным дрожанием в голосе уточнил Егор.
- Были некурящие, а постоишь, как мой товарищ, шестьдесят лет напротив табачной фабрики в городе М.— волей-неволей закуришь, - назраписто нахраписто первый Ильич.
Серега нехотя протянул полупустую пачку сигарет второму Ильичу и требовательно произнес:
- У нас курят только на балконе.
- Не вопрос, заметано, - отозвался второй Ильич и бочком протиснулся в сторону окна.
- А вот вспомнилось, - вдруг добродушно открыл рот третий Ильич, - однажды на заседании Совнаркома товарищ Сталин решил закурить трубку. И такой надо сказать был у него поганый дешевый табак, что у всех глаза начали сразу слезиться и захотелось за границу. Ему и говорит товарищ Троцкий: «Коба, не позорься, напомни мне, я как буду в Германии или в Америке, куплю тебе нормального табака...» А Сталин воспринял это, как кровную обиду и ответил: «Лучший табак — это тот, которым всякую нечисть с заседания Совнаркома можно выкурить». Третий Ильич крякнул от удовольствия и расплылся в улыбке.
- Что-то я этого не припомню, старик - сказал недовольно первый Ильич.
Ребята попятились к наружной двери, наступая друг другу на ноги.
- Да было, точно было, - раздалось с балкона,-  А потом еще товарищ Антонов-Овсеенко предложил товарищу Ногину наладить выпуск сигарет «Пролетарские», чтобы все курили только и исключительно эти сигареты. Как увидишь на улице курящего что-то другое, значит, это национал-социалист, предатель, и ним можно не церемониться. Вот у тебя что это за сигареты? - неожиданно спросил второй Ильич Серегу.
- L&M... они хорошие, недешевые, - оправдывался Серега.
- Но ведь не пролетарские, - потянул второй Ильич, - а значит и под расстрел подвести могут.
- Да, ребятки, - встрепенулся Ильич номер один, - если вы будете плохо себя вести, мы ведь с друзьями можем пожаловаться товарищу Дзержинскому. Запомните: все будет так, как я хочу, или не будет никак ...

Студенты в ужасе выскочили на лестничную клетку и полетели вниз, перепрыгивая через две ступеньки.
- Полицию надо привести, - запыхавшись, сказал наконец Вадим. - Скорее туда.
Они добежали до ближайшего отделения и сбивчиво стали рассказывать сонному дежурному о проникновении трех типов в Серегину квартиру.
- Что это там у вас за разборки? Что не поделили? - спросил устало полицейский, - eсли они уже не впервой заваливаются, то отчего же сразу не обратились? А, думали своими силами справиться … и что же? Трое на трое не получилось? Вот молодежь пошла... Ничего сама сделать не может …
Троица в сопровождении полицейского поплелась к Серегиному дому.
- Ну и где же они, ваши пришельцы? - спросил лейтенант.
В квартире было подозрительно пусто. Даже чашки из-под чая были вымыты и аккуратно поставлены на полку.
- Вот зараза, опять свежие чашки брал и все облапал, - отметил про себя Серега.
Он озадаченно осмотрелся, обыскал свою комнату, комнату матери и выглянул на балкон.
Его взору предстала удивительная картина: весь двор был усыпан Ильичами: одни стояли и мирно переговаривались, другие караулили под балконом, третьи прогуливались вдоль дороги, засунув руки в карманы. Они были разные, но все узнаваемые.
 
Серега в немом остолбенении указал друзьям и полицейскому на улицу. Вадик и Егор отшатнулись от окна и освободили дорогу лейтенанту.

Тот спокойно обозрел двор и повернулся к ребятам:
- Ну и где ваши грабители? Я никого не вижу.
- Да их же полон двор.
- Во дворе пусто, как после Хиросимы, соколы мои … Пить надо меньше.

Лейтенант развернулся и вышел. Он никого не видел или не хотел видеть. Выйдя во двор, он прошел мимо Ильичей, едва не задевая их и как будто не заметил ни одного. Только заворачивая за угол, он вдруг поднял руку и словно отдал им честь.  Ребята переглянулись.
У нас, кажись, проблемы, - заявил Вадим. - И помощи ждать неоткуда.

А со двора раздалось многоголосое:
- Эй, молодежь, кто хотел сфоткаться с Ильичами и получить уникальное селфи для Инстаграма? Айда сюда...
Другие голоса добавляли:
- У нас тут небольшой партийный съезд образовался. Будете делегатами молодежного крыла.
 Отовсюду слышалось:
- К нам еще товарищи Калинин, Свердлов обещали присоединиться. Им тут вроде недалеко. С минуту на минуту также ждем товарища Луначарского... Есть новости от товарищей Фрунзе, Орджоникидзе... Сюда, товарищи, внимание, сейчас вылетит птичка...  Какая? Уж верно сокол или буревестник...

Через неделю вернулась Серегина мать и Серега стал с замиранием сердца ждать появления Ильича. Он надеялся, что при свидетелях Ильич не покажется. Фотографию Ильича с детьми Серега перевесил к себе в комнату и использовал как мишень для игры в дартс.
Ильич появился однажды в пятницу. Еще издали, заметив свет на кухне, Серега вздрогнул и его сердце потяжелело. Ильич и Серегина мать сидели на кухне, мирно беседовали и даже смеялись. Серега заметил, что В.И. стал совсем реальным и осазаемым.
- Ну вот и Сережа, - сказал Ильич, когда тот появился на пороге. - Мы уже познакомились, ты не переживай. Твоя мама черно-белое кино любит. Все ее любимые фильмы черно-белые. И в этом наши вкусы совпадают.
- Владимир Ильич прекрасно разбирается в русском дореволюционном кино, таких знатоков еще поискать надо. Вам приходилось профессионально изучать его? - спросила мать у Ильича.
- Да нет, что Вы, я любитель...
Пока мать, отвернувшись, занималась чайником, Серега показал кулак Ильичу, а тот скорчил улыбку в гримасе.
- А чем вообще Вы занимаетесь? - решила уточнить она для приличия.
- Публицистикой, - ответил Ильич, не смущаясь. - Я исследователь, аналитик, опубликовал ряд исследований по экономическим и социальным вопросам, но сейчас это не в чести. Поэтому больше по журналистской части.
- Да, верно, людям науки сейчас не просто, - посочувствовала мать.

Когда Ильич ушел, мать долго гремела тарелками на кухне, а потом, вытирая их полотенцем, сказала:
- А твой новый приятель мне понравился, Сереженька. Я будто сто лет с ним знакома. Хоть ростом невелик и плешив, а словно старый друг, знает все мои проблемы... Кстати, а где вы познакомились?
- Случайно, в парке, - буркнул Серега.
Он остановился напротив матери и посмотрел ей в глаза:
- Мама, я прошу тебя, только не он.
- Почему? Я впервые за много лет почувствовала себя рядом с уверенным и надежным человеком. Иногда хочется оказаться как за каменной стеной...
- За железобетонной... Мама, с тебя умоляю, кто угодно, хоть тот, Петрович, но только не этот в кепке. Неужели ты не видишь, что он не такой, как все?
- Вижу, это меня и радует.
- Не в этом смысле... Он какой-то неживой, понимаешь?
- Не понимаю, - сказала мать. - Он даже Барсику понравился, он всю дорогу у твоего друга на коленях сидел и урчал от удовольствия. Правда, кисонька моя?
Серега внимательно посмотрел в глаза Барсику: вот уж кто должен был знать об Ильиче всю правду. Но Барсик только предательски облизнулся, вспоминая вкус «Октябрьской» колбасы Ильича, усиленный ароматизатором и будто нарочно предназначенной для кошек.

И Ильич стал наведываться к Серегиной матери. Встречал ее после работы, подносил ей тяжелые сумки из магазина, крутил что-то под раковиной, изображая, что разбирается в сантехнике.
А мать Сереги находила в госте все больше достоинств: он был и образован, и начитан, и знал несколько иностранных языков, по долгу журналистской службы часто бывал за границей — и в Германии, и в Швейцарии, и в Великобритании, и в Польше, и в Швеции. Приходилось ему путешествовать и по окраинным уголкам Сибири. Особенно мать Сереги воодушевило то, что Владимиру Ильичу доводилось бывать в Кремле и выступать с лекциями по экономике и политологии в солидных учреждениях в центре Москвы.
Он был всегда в костюме с белой рубашкой и при галстуке. Аккуратен и нетороплив. Ильич рекомендовался ей бездетным вдовцом, выходцем из большой семьи. Он много рассказывал о младшем брате, младшей сестре...  А также о том, как вкусен швейцарской кофе, какое чудное пиво подают в мюнхенском «Ховбройхаусе».
Друзья сочувствовали другу и посмеивались над ним.
-Oн тоже человек, твой Ильич, ему нормально пожить хочется. А то все ссылки да тюрьмы, да фотографии в анфас и в профиль, так и формируется лагерное сознание, а потом оно большим лучом проецируется на всю страну, - рассуждал Егор.
- А ты у этой образины кусочек отщипни и на анализ ДНК сдай, вот интересно, что получится: диагностируют кусок бетона или выведут длинную родословную от царя гороха? - шутил Вадим.

Но радоваться им пришлось недолго. Ильич серьезно озаботился вопросом социализации и через пару дней встретился им в институте на лестничном пролете.
- А, молодое поколение, давайте познакомимся, - сказал он и деловито протянул им руку, держа вторую в кармане брюк.
- Да знакомы вроде уже, - буркнул Вадим.
Руки ребята ему не подали.
- Нет, дорогие товарищи, я вам известен с одной стороны, а теперь буду работать с вами совсем с другой.
- Это как еще так? В каком смысле работать?
- Я ваш новый профессор по истории и политологии. Уж не знаю, зачем техническим специалистам вашего учебного заведения этот курс, но видимо, чтобы знали, для кого и как гайки закручивать. М-да, добро пожаловать на лекции, я сообщу вам много интересного.
- В расписании значится профессор Рихтер...- удивился Вадим.10
- Это одна из моих фамилий... -  спокойно сказал Ильич.
- Только боюсь, что ничего нового мы не услышим, - вставил Егор.
- Новое, друг мой, это хорошо забытое старое... - возразил Ильич. - Может, у Вас есть ко мне вопросы как у учащихся?
-Нет у нас вопросов, - сказал мрачно Серега.
- А зря, я мог бы многое рассказать вам о том, что и как было на самом деле. Спонсировали ли немцы русскую революцию... Как и почему решили подписать Брестский мир ...
- А что от этого изменится? - спросил Серега.
- Ничего, - ответствовал бодро Ильич.
- У меня есть вопрос, - вдруг послышался голос Егора. Все обернулись. - Это все было ради светлого будущего и блага этих, рабочих и крестьян, или это была просто банальная борьба за власть?
Ильич задумался, а потом сказал:
- Вначале мы были мечтателями. Трон казался неколебимым и вечным, как скала. И никто не думал, что он поддастся дуновению наших речей. Никто не верил в то, что это возможно. Мы просто сотрясали воздух. Шансы равнялись одному из тысячи, из десятков тысяч. А получилось так, что режим закачался неожиданно легко… и все развалилось. В этот момент власть мог взять любой. Мы оказались единственными, кто был готов взять власть, кто реально стремился к этому.
Ильич прервался на мгновение, удовлетворенно поглядел на уже разработанные и послушно двигающиеся пальцы правой руки, а затем продолжал:
- Поначалу казалось, что с той же легкостью мы возьмем социалистическим натиском сначала Германию, потом Францию, Италию … Но идея инкубаторского рая как-то сразу пошла насмарку и революция поплыла по привычному руслу: террор, вандея, внешние враги. Экспортировать недозрелый рай не получалось, это не зеленые помидоры, которые по пути докраснеть могут. 
Ильич достал неведомо откуда пачку сигарет, на которой красовалась надпись «Пролетарские», и закурил одну из них:
- Это словно как если бы вот нравилась тебе одна баба, аристократическая и недосягаемая, которая тебя никогда не заметит даже, хоть ты на руках перед ней ходи. И в вдруг в один прекрасный день ты говоришь ее мужу, одетому с иголочки: «Пшел отсюда», и он неожиданно уходит, а она почему-то остается. И вот вроде как она твоя, и даже спит с тобой в одной постели, а все же чужая и не знаешь, что с ней делать, как и во что ее одевать, чем кормить. И через некоторое время смотришь, а она уже не такая холеная, как прежде, и лоску в ней как-то поубавилось. И вроде бы и не нужна уже. А в голове мыслишка вертится — если с этой получилось, недоступной небожительницей, может, и с другой попробовать? Появляется азартное чувство игры, будто нежданно-негаданно начало фортить и фортить по-крупному. И остановиться невозможно. И игра затягивает все глубже.
- Ну ладно, поиграли и хватит, - очнулся Вадим и помчался вниз по лестнице, увлекая за собой ребят.

Ильич студентам нравился, особенно студенткам. Он не цитировал слово-в-слово учебное пособие, не читал лекцию по бумажке, активно жестикулировал, не скупился на резкие сравнения, легко оперировал самыми неожиданными цитатами. Стоило Ильичу увидеть заскучавшее лицо на восьмом ряду, как он вступал в полемику с аудиторией, пробуждая ее провокационными вопросами.
А еще В.И. нравился Ане, которая все еще была небезразлична Сереге, несмотря на давнюю ссору. Он печально наблюдал, как завороженно она следит за каждым движением Ильича, как смеется над его замшелыми шутками и пересказывает их подругам.
Товарищи студенты, в ходе Октябрьского переворота большевиками было допущено несколько ошибок, на которых хотелось бы остановиться подробнее, - воодушевленно вещал с кафедры Ильич:
- Во-первых, желание разом покончить со старым и начать строить новое с нуля было проявлением революционного максимализма. Роспуск учредительного собрания и создание фактически однопартийного правительство было преждевременным, обозначая резкий переход власти. Куда разумнее было на несколько лет сохранить управляемое меньшинство из числа эсеров и кадетов, чтобы поддерживать иллюзию многопартийного представительства. Это позволило бы избежать масштабной внутренней контрреволюции и гражданской войны.
Аудитория одобрительно загудела.
        - Во-вторых, большевики увлеклись непонятной широким массам марксисткой риторикой. Для полуграмотного населения все эти звонкие термины - «капитализм», «социализм», «эксплуатация, «экспроприация» - слова смутного смысла и к тому же иностранного происхождения. Упоение победой затмило очевидное: новое нужно было маскировать под старое и привычное, чтобы попы в церквях молились за здравие членов нового революционного правительства, чтобы партийные ячейки создавались на базе крестьянских общин, чтобы кулацким хозяйствам было присвоено звание передовиков социалистического производства с повышенными обязательствами по выработке. Обертка, фантик, название не имеют ни малейшего значения. Главное — это чтобы поезд шел в нужном направлении.
Раздались довольные смешки.
        - Во-третьих, нельзя назвать правильным решение о высылке старорежимных спецов за границу, как нельзя было разрешать интеллигентскую иммиграцию и всякие «философские пароходы». Относительно лояльный контингент мог продолжать работать на благо Советов в специальных шарашках, а несогласных разумнее было сразу пустить в расход. Грубо говоря: из этих фруктов сначала нужно было выдавить все полезное для власти Советов, их знания, умения, таланты, а жмых уже никому не нужен, им можно пренебречь.
Зал зашелестел радостными апплодисментами.
        - В-четвертых, поспешные резкие действия и агрессивные лозунги отвратили от власти белую армию, причем тогда, когда потребность в военных профессионалах была велика. В результате пришлось сражаться и с немцами, и с белыми, и с Антантой - на три фронта. А ведь можно было развернуть все так, чтобы с Вильгельмом и с возможными интервентами сражалась русская регулярная армия, которая защищала бы теперь не царя, а демократическое правительство и свободное отечество, царь-то ведь сам отрекся, никто его не заставлял. Можно было руками одного врага удушить другого. Так что не всегда промедление смерти подобно. Иногда полезно поспешать медленно.
Сто человек затаили дыхание, переваривая сказанное Ильичом, который продолжал:
        - И наконец, большевики недооценили масштаб развала экономики и разрыва хозяйственных связей: не прошло и года, как страна подыхала от голода. Уже в первые же месяцы после революции, в 1918-1919 году, а не десять лет спустя, необходимо было создать предприятия промышленного типа в деревне для обеспечения страны Советов продовольствием. Ведь голодный довольным быть не может. Голодный готов всем глотку перегрызть. А сытый готов благославлять любую власть, лишь бы ему бросали колбасу с ароматной отдушкой.
Послышался гогот и топот. Аудитория возбужденно забурлила.
- А что бы вы, товарищи, сочли бы целесообразным предпринять, окажись вы на месте большевиков?- решил подбодрить студентов Ильич.
- Перенести столицу в город N!
- Переименовать Париж в Гильотиноград!
Несерьезные выкрики Ильичу не нравились, он с надеждой смотрел на аудиторию, ожидая услышать что-то более трезвое.
- Громить Урумова!
- Правильно!
- Пошли, ребята!
Все повскакивали со своих мест, несмотря на жестируляцию Ильича, требововавшего тишины.
 - Это как раз и есть одно из проявлений «детской болезни левизны», в данном случае - неоправданного максимализма и радикализма, - торжественно провозгласил он. - Теперь нужно быть умнее и тоньше, действуя через иски, жалобы и негативный пиар. Чей охранник выгнал недавно на мороз бомжа и тот околел? Урумовский. Кто за полгода поднял цены на сорок процентов, подтягивая за собой все остальные магазины? Урумов. Кто планировал скупить еще десять точек и стать монополистом в городе? Урумов. Разве этого недостаточно, чтобы призвать его к ответу?
 - Достаточно, достаточно, - раздалось вокруг.

На Аниных щеках играл задорный румянец. Ее взгляд упал на Серегу и она стала протискиваться к нему через толпу студентов. Он с замиранием сердца  чувствовал приближение Ани и мучительно подбирал слова, не зная, что и как ей сказать.
 - Ну что, мир? - в Анином тоне было что-то игривое и снисходительное одновременно. - Я больше не сержусь.
Серега сглотнул и пробормотал что-то невнятное, потонувшее в общем гомоне. Они вышли на улицу, и Аня неожиданно взяла его под руку.
- Это правда, что профессор Рихтер часто бывает у тебя в гостях? - вдруг спросила она проникновенно, не в силах скрывать любопытство.
Серега застыл на месте и проговорил заплетающимся языком, что это действительно правда.
- А о чем вы с ним разговариваете? - продолжала допрос Аня.
- Ни о чем, - глухо схамил Серега и освободился от Аниной руки.
- А можно я как-нибудь к тебе зайду? - заискивающе проговорила Аня и Серега понял, что теперь он представляет для нее ценность своей близостью к профессору Рихтеру, и что ей хочется случайно столкнуться с ним в коридоре Серегиной квартиры и сделать вид, что она там своя, не чужая.
Серегу обдало жаром обиды и, если бы не смеркалось, Аня увидела бы пунцовые пятна на его щеках. Ему мучительно хотелось снова видеть Аню рядом и снова поцеловать ее сзади в шею, где волосы пахли вкусным дымом еловых шишек. Сейчас она остановится, посмотрит ему в глаза и он скажет ей полушепотом «да».
Потом он увидит ее на кухне с матерью и с Ильичом, где они будут пить чай из помеченных им чашек и обсуждать экзаменационные билеты. Аня будет вкрадчиво задавать вопросы, придавая голосу мягкую сексуальную хрипотцу, и кокетничать, склоняя головку набок. А Ильич не применет погладить ее по волосам, пожурить за ссору с Серегой, назвать «деточкой», «дочкой», «голубушкой», «душенькой» и «невестушкой». Потом они будут сидеть рядом на диване и он будет тыкать своим указующим перстом в книжку. А она будет  кивать, улыбаться и говорить, что он прав, а она ошибалась или никак не могла додуматься сама до таких простых истин.
Серега взглянул украдкой на Аню и поднял глаза на полную луну. Она вдруг напомнила ему круглую сырную голову, о которой Ильич как-то на кухне сказал, что самый вкусный сыр бывает вовсе не в магазине Урумова, а в мышеловке.
  Поэтому Серега набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание, вместе с которым на минуту остановилось его сердце, и сказал с глубоким выдохом: «Нельзя».
Аня не ожидала такого ответа и удивленно вскинула ресницы, провожая непонимающим взглядом его удалявшуюся тень. 

Вечером Серегу вытащил из ванной надрывавшийся телефон. Это звонил букинист, чтобы сообщить о появлении сразу нескольких желающих приобрести сочинения В.И. Ленина в подарочном издании.

Серега почувствовал, что его обложили со всех сторон. Появляясь в Институте, он осторожно осматривался по сторонам, прислушивался к приближающимся шагам, лекций Ильича избегал, вздрагивал, когда кто-то окликал его по имени. Хотя от одного вида пивной бутылки Серегу теперь тошнило, Ильич мерещился ему буквально везде: его спина с развевающимися фалдами пальто маячила на остановке автобуса, на детской площадке у колясок, на кассе в магазине. Проходя как-то мимо городской Думы, занявшей здание бывшего Исполкома, Серега заметил человека в кепке Ильича садящимся в поданный ему черный лакированный Мерседес с синим проблесковым маячком. Вдоль реки прохаживался некто по-ленински засунувший руки в карманы брюк и интересовался успехами подледного лова. Ильичи поспевали всюду, они были везде и одновременно, мастерски смешиваясь с толпой.

В свою очередь Вадим жаловался, что кто-то похожий на Ильича был недавно назначен главным тренером городской сборной, и теперь из них выжимают все соки на тренировках. Этот кто-то показывался высоко на трибунах стадиона и характерно подносил руку к козырьку кепки в знак приветствия. Вадим похудел, уверенный блеск в его глазах сменился напряженным беспокойством. После падения кастета нога долго болела. Сначала его перевели на скамейку запасных, потом отстранили от спортивных сборов. Как казалось Вадиму, всему виною было то злосчастное рукопожатие.
«Я должен рассказать об истинной сущности Ильича, - думал Вадим.- «Заявить тренерам, чтобы они гнали этого коротконогого бракодела, под руководством которого дело спорта загибается, а ноги подкашиваются. Открыть им глаза на то, что это каменный истукан, сошедший с пъедестала,  и тренировать он может только девушек с веслом.»
И тут он представил себе удивленное лицо тренера и услышал его наставительную речь: «Не зря, не зря мы вышвырнули этого бедолагу из сборной. Мало того, что он являлся на тренировки пьяным, теперь он и вовсе курит неизвестно что. Иди домой, проспись, и не смей охаивать достойного человека.»
«Так вот чего он добивается, - осенило Вадима.- Сделать меня мерзким доносчиком!»
 
Егор перестал включать телевизор, потому что ему показалось, будто в одной из программ Ильич был гостем студии и отвечал на какие-то вопросы, шутил и цитировал свои сочинения. Телевидением Ильич не ограничился. Словно отслеживая егоровы переходы со страницы на страницу в Интернете, он подсовывал ему рекламу социалистических изданий и исторические очерки о партии и ее вождях. Дома Егора настигла коварная бессоница, заставлявшая напряженно вглядываться в темноту и вздрагивать от рева холодильника. А если удавалось заснуть, то ему снились курящие памятники, караулившие в подворотне.
Хотел было Егор пойти в деканат и рассказать, что Ильич — это вовсе не профессор Рихтер, что он вообще не профессор, что «Рихтер» - это одна из его кличек и что не ему судить о судьбах мировой истории. Однако он тут же представил себе вытянувшиеся лица декана, профессора Балаболина, доцента Обнищаевой, на которых было написано недоумение и сочувствие к зарапортовавшемуся студенту. Доцент Обнищаева поправит на переносице очки и уставится в пол, делая вид, что ничего не слышит или не хочет слышать: она всегда так делает, когда считает речь студента нахальной или бредовой. Професссор Балаболин нахмурится и неодобрительно закашляется: у него всегда так першит в горле во время ответа студента, который не пересказывает слово-в-слово его учебник. А декан вежливо ответит, что они непременно во всем разберутся и посоветует побольше времени уделять учебе и профильным техническим предметам.

Накануне Восьмого марта Серега столкнулся в подъезде своего дома с выходящим Ильичом и тот игривым голосом сказал Сереге:
- Кажется, мой план претворяется в жизнь …
- Какой такой план?
- Я искал искреннего уважения, привязанности ...и вот нашел, и со стороны студентов, и, можно сказать, в семейном кругу, - Ильич намекал на Серегину мать и Сереге стало больно и грустно оттого, что мать предпочла этого иезуитского истукана любому другому живому мужику.
- Сейчас я спущу тебя с лестницы, - Серега сжал зубы так, что они хрустнули.
- Все идет к тому, что мы скоро породнимся и кое-кто будет говорить мне «батенька»,  - продолжал лукаво Ильич.
Серега собрал пальцы в кулаки и попытался ударить его, но Ильич увернулся и удар пришелся по стене. Серега взвыл от боли, а со стены посыпалась штукатурка.
- Ты не переживай, у меня сейчас опять полоса везения пошла, - крикнул ему поспешно спускавшийся Ильич, отряхивая белый пепел с плеча. - Все будет так, как я хочу, или не будет никак.
- Убью, собаку … - подумал Серега.

Эта мысль стала преследовать его столь же неотступно и навязчиво, как и сам Ильич. Каждый раз, когда тот появлялся на пороге кухни или выходил из комнаты матери, Серега испепелял его взглядом, и в голове его роились коварные планы.

Последней каплей стала история с фотоальбомом: мать показывала Ильичу свои старые фотографии, где она была еще девчонкой. Серега не особенно внимательно рассматривал их раньше, а теперь вдруг увидел, что на заднем плане везде мелькает Ильич: вот маму принимают в пионеры на фоне памятника Ленину, вот они гребут с подружками листья на ленинском субботнике, вот они в фартуках поют на концерте какие-то революционные песни в честь юбилея революции, вот мама на доске почета с ленинским профилем... Серега был почти уверен, что раньше Ильич на этих фотографиях не присутствовал и не упоминался. Он вторгался в их жизнь нагло и беспардонно. Он пытался доказать, что был, есть и будет всегда. Чем большее количество людей воспринимало его как живого человека, тем активнее, нахрапистее он становился.
- Мама, - решил Серега признаться во всем матери,- я рассказал тебе не всю правду о Владимире Ильиче. Он не тот, за кого себя выдает. Мы были в парке и пили пиво на памятнике Ленину. И я имел несчастье пригласить его домой. На следующий день он явился и приволок с собой свое собрание сочинений в подарок. Ну что ты смотришь на меня, как на помешанного? Где это собрание сочинений? Я сжег его во дворе. Он являлся каждый день, поэтому, помнишь, мне пришлось поменять замок. Но и это не помогло. Потом он привел с собой друзей и соратников, командоров, командормов и командармов, каких же каменных, как и он сам. Мама, ну почему ты плачешь? Ну неужели ты не веришь мне? Теперь он пьет с тобой чай и учит нас жить. Спасибо, не нужны мне капельки. Не волнуйся, со мной все в порядке, все на своих местах, как обычно. Я говорю все, как есть, ничего не придумываю. Ведь это же правда. Какая «Правда»? Обычная... Не комсомольская и не рабочая. Ну, пожалуйста, не плачь. Тебе такая правда не нужна?
Рядом на диване свернулся Барсик, его глаза горели перламутровыми пуговицами на фоне светло-оранжевого меха с красноватым отливом и Серега ясно читал в них ненависть классового врага.

Друзья отнеслись к Серегиной идее избавиться от Ильича довольно прагматично:
- Отчего же не попробовать, он же все равно призрак, «призрак коммунизма», - сказал равнодушно Егор.
- Хоть экзамен сдавать ему не придется, завалит ведь, скотина, и отчислят нас за милую душу, - размышлял вслух практичный Вадим.
Было решено пригласить Ильича пройтись, дойти до моста, шарахнуть его камнем по голове и сбросить в бурные весенние воды разбухнувшей от половодья реки.
Ильич на удивление легко согласился. Он оглядел друзей исподлобья и покорно снял кепку с вешалки.
По случаю беспрестанных дождей и таянья последнего весеннего снега лужи во дворе были шире и глубже обычных, так что через них было впору прокладывать мостки.
- А в Венеции памятник Ленину есть? - поинтересовался Егор.
- Нет, - отрезал Ильич.
- А почему? - нервничал Егор.
- Грунты слабые для мощного монумента, проседают, - нашелся В.И.
- А вот бы наш памятник, то есть Ваш памятник, подарить Венеции, - продолжал лихорадочно Егор.
- Это еще для чего? - спросил Ильич.
- Его можно поставить где-то на канале по колено в воде... и по нему уровень подъема воды замерять... если до пояса — норма, если выше пояса - наводнение... Мы такие маркеры можем сотнями экспортировать и еще налепим, если мало будет, - фантазировал Егор.
Они прошли мимо бывшего магазина Урумова, на котором теперь висела покосившаяся вывеска «Продукты». Половина букв вывески не горела, словно электрификация действовала в городе N в усеченном варианте. У серых окон магазина стояла группа забулдыг с бутылями, до боли напоминавшими «Залп Авроры».
Площадь перед городской Думой была, как обычно, перекопана. Та часть раскопок, что была обращена к думским окнам, прикрывалась дырявым забором с полузамазанным издевательским граффити «Пятилетку за четыре года».
В витрине книжного магазина красовалось подарочное издание «Капитала», а букинист выставил напоказ «Избранные сочинения» В.И. Ленина в красивом пурпурном переплете. Первый том был приоткрыт и на развороте виднелось что-то вроде дарственной надписи автора.
У здания суда стояла горстка переминающихся с ноги на ногу людей с плакатом «Свободу Урумову». Вокруг никого больше не было, окна давно погасли, поэтому демонстранты сложили плакаты и грустно побрели прочь. На холме у реки чернел ситуэт стройки: это заново возводили  взорванную церковь. Новодел строился неохотно и упорно сползал в реку, следуя заветам предшественника. Стрела крана у ощетинившийся лесами громады, нависшей над рекой, напоминала старожилам протянутую руку Ильича. Огонек то загорался, то потухал на конце стрелы, словно маяк, указующий путь к социализму или предупреждавший идущих о преградах на их пути.
На середине моста Егор, шедший первым, замедлил шаг и, почти остановившись, оглянулся на Серегу.
Серега, сумку которого оттягивал камень, замер в нерешительности. По плану ему сейчас следовало замахнуться сумкой и с размаху ударить ею Ильича по голове. Но рука на замах никак не поднималась.
Ильич оперся руками на ржавую ограду моста и прищурился, пытаясь разглядеть в темноте светлое будущее. Повисла тишина.
Первым нарушил ее Ильич.
- Ну что, ребятки, убивать-то будете?
Серега от ужаса отпрянул назад и опустил поднявшуюся было руку.
- Меня уже несколько раз убивали, - спокойно продолжал Ильич, - одна дамочка в двух шагах в меня стреляла, только попала не совсем, куда надо. Тренироваться надо было. Вы потренировались?
Молодые люди вздрогнули, и Вадим сделал нетерпеливый знак Сереге, мол, «давай». Но руки и ноги у Сереги словно закостенели.
- Потом меня пытались взорвать, безуспешно, потом меня травили — это было более эффективно, - размеренно продолжал Ильич. - Хотя после ранения еле живого подушкой проще было задушить.
Вадим понял, что от Сереги не дождешься решительных действий и попытался взять сумку с заготовленным камнем у него их рук, но пальцы Сереги так сжались от волнения и страха, что вырвать сумку из них не представлялось возможным.
 - Это только первый раз страшно, - продолжал Ильич свой монолог во мраке, словно нарочно голосом яснее обозначая свое положение у ограды моста.- Когда я подписывал первый смертный приговор, я неделю мучился, спать не мог, ногти кусал, заикаться стал. Хотелось биться головой об стенку, все бросить и бежать как можно дальше от Смольного. Когда подписывал второй, я просто надеялся, что это последний и давал себе в этом зарок. Третий был особенно тяжелым, потому что я этого человека знал, не раз пожимал ему руку и понимал, что против чести он никогда не пойдет. Потом не мог смотреть самому себе в глаза в зеркало. Смотрю и вижу в зеркале того, который поставил ту злосчастную подпись на приказе о расстреле. Во имя революции. Во благо будущих поколений. У меня даже началось раздвоение личности: я убеждал себя, что это тот, в зеркале, ставит подписи, а не я. Я даже на стол себе зеркало поставил. И когда принесли следующий приказ о расстрелах на подпись — долго смотрел себе в глаза. А потом смотрел на отражение руки, которая приказ подписывала. Такая, знаете, невзрачная кисть какая-то, и карандаш-то держит без всякого изящества, хотя умело и достаточно проворно. Видно, что ей много приходилось писать и пара-тройка подписей — это смешная нагрузка для такой разработанной кисти.
Серега стоял, загипнотизированный речью Ильича, как змея флейтой факира, а тот продолжал:
- А потом зеркало со стола упало и разбилось — и  пошло-поехало: работы для кисти стало намного больше. Только успевай приказы подписывать. Даже фамилии читать перестал. Это как перечень провизии для закупки в армию: столько-то единиц того, столько-то этого. Только после ранения на заводе рука слушаться перестала и подписывать стали другие. Рука только дергалась, чтобы подписать, а нечего было. А потом после удара и вовсе окаменела, еще до того, как была изваяна в мраморе, граните и бронзе. Все руки, которые подписывают приговоры, рано или поздно окаменевают. Говорят, у Сталина одна рука тоже отказала, устала ставить подписи под расстрельными списками.
- У Сталина левая рука отсохла, а не правая, хотя он был правшой, - вставил Егор.
- Да? Не важно, это не меняет смысла, - Ильич обернулся к Сереге и испытующе посмотрел на него. - Тяжелая рука, ведь правда? 
От этого взгляда, блеснувшего в темноте, Серега похолодел, и язык прилип к его гортани. Он попробовал пошевелить пальцами руки, но они не слушались его.
- При свете луны все герои, а вот бы попробовали при свете дня …
Серега оперся на перила, чтобы не упасть.
- Да, это непросто, потом терзать себя будете, места себе не находить. - размышлял вслух Ильич. - Пока на третий день или на десятый я не выдержу и снова не приду к вам в гости. А потом Вы снова будете убивать меня, во второй раз, в третий, в четвертый...
Головы всех троих ребят поднялись и глаза уставились на Ильича.
- А Вы думали, что каменного гостя можно так просто по голове ударить и в речку сбросить? - засмеялся Ильич. - Если бы все было так просто, я бы тут с вами не разговаривал. Вот, глядите, сейчас я брошу в реку кепку, а завтра снова в ней буду.
Кепка шлепнулась на поверхность и быстро понеслась вниз по течению реки, пока не скрылась в темноте.
Ильич повернулся спиной к ребятам и побрел по мосту в обратную сторону. Вадим выдрал из рук застывшего Сереги сумку и уже приготовился замахнуться было на Ильича, как тот обернулся и прошептал:
- Или все-таки попробуем?
Вадим сплюнул в реку и зашвырнул сумку далеко в шумящий поток.
- В отличие от некоторых, мы не убийцы, - звенящим голосом сказал он.
Серега с облегчением вздохнул, почувствовав, как кровь приливает к ватным пальцам руки. Он сунул руку в карман, чтобы отогреться, и неожиданно нащупал там большой кругляш. Это был найденный им когда-то в парке советский рубль. Серега усмехнулся, загадал что-то про себя на «орел или решку» и прихлопнул одну руку другой. Когда  ладонь приоткрылась, на ней сиял отполированный ленинский профиль. Серега аккуратно взял пальцами плоскую монетку, прицелился и запустил ее в реку, так что она упруго подпрыгнула пять или шесть раз, взмывая над поверхностью воды, и только потом стала опускаться на дно, отражая мерцание луны. Луна высунула из-за туч желтую прыщеватую личину, изрытую рытвинами кратеров, оставленных космической оспой, и спешно скрылась за облачной муаровой вуалью.
Ильич, как подконвойный, шел с моста между Вадимом и Серегой и приговаривал:
- Не забывайте, что я всего лишь ваше отражение, отблеск ваших фантазий. Каждый сам придумывает легенду. У каждого она своя. И чем больше Вы верите в реальность моего теперешнего существования — тем сильнее и материальнее я становлюсь.
Они дошли до перекрестка. Дорога направо вела к жилому кварталу, дорога налево — к городскому парку.
- Ну что же, ребятушки, я не прощаюсь, - проворковал Ильич вкрадчиво. - Нам еще о многом поговорить надобно.

Ранним апрельским утром в парке было упоительно спокойно и хорошо. Солнце еще не встало, но потребности в освещении уже не было, хотя фонари продолжали гореть. Юная листва дышала распускающимся неведением. Облака в небе летели так быстро, словно опаздывали на небесную работу.
По центральной дорожке парка шуршал подъемный кран с высокой стрелой, в кабине сидели Вадим и Егор. Сбоку от крана бежал Серега, которому не хватило места в кабине.
Кран выехал на центральную аллею парка и остановился напротив памятника В.И.Ленину с протянутой рукой.
Стальные тросы были продеты между ногами статуи и постаментом, а также просунуты в кольцо, образованное согнутой в локте левой рукой, пальцы которой прятались в жилетке.
Вадим, сидевший за рулем крана, нажал на какой-то рычаг — монумент заскрежетал, засвистел, но не двинулся с места.
- Это ошшшшибка, история должжжна мозззолить глаза, она должна быть вечччной кровоточччащей памятью, это слишшком просто — все зззабыть, - лязгали тросы, сталкиваясь с железобетонной плотью Ильича.
  Памятник со скрипом и шипением наконец оторвался от поколебавшегося пьедестала, поднялся выше деревьев и повис в воздухе, обозревая с высоты спящий город. 
- Зря, всех не сссснессссете, - слышалось в шуме молодой листвы, взбудораженной ветром.
         Потом он накренился, зашатался в объятиях стальных троссов, потерял равновесие и рухнул оземь на то же место.
- Прижжжжигать надо, прижжжигать! На мессссте отрубленной головы гидрррры могут вырасссссти две новыхххх, - шипела поднятая пыль.
От удара о постамент у памятника откололась правая протянутая рука и локоть левой, заткнутой за лацкан пиджака. Лицо вождя было сколото, обломанная кепка наполовину обнажила арматуру головы. Но губы словно продолжали шептать:
- Важжжно не то, что Вы сссснесссли меня, это даже сссмешшшшно.... Важжжжно то, кого поссссставят на мое мессссто.
Крюк крана еще несколько раз прошелся по статуе и постаменту, обезобразив лицо изваянного до неузнаваемости и раздев его донага. Последним штрихом были обрубленные крюком пальцы.

Город и не подумал проснуться от грома падения монумента. Он продолжал видеть последние сладкие сны, спросонья полагая, что где-то ссыпали грузный щебень или тяжелые цементные трубы. Только разбуженные птицы встревоженно подняли гвалт, не понимая, к чему их лишили излюбленного насеста.
- Мы сделали это,  - прошептал Егор, дрожа всем телом.
Вадим высунулся из кабины и обтер выступивший на лбу пот, напоминавший утреннюю росу.
«Ну, что, теперь на Москву?» - подмигнул он победоносно Сереге, лицезревшему поле боя.
А Серега почувствовал необыкновенную легкость, словно не памятник свалился с постамента, а железобетонная тяжесть — с его сердца.

На следующий день в телевизионной хронике происшествий области прошел следующий сюжет:
        «Необъяснимый акт вандализма совершен вчера, 22 апреля 2015 года, в самом центре города N. С помощью подъемного крана снят с постамента и  серьезно поврежден памятник Владимир Ильичу Ленину работы скульптора Безобразова, который находился на центральной площади парка. Данная акция была тщательно спланирована и осуществлена задержанными студентами Технического института, которые не отрицают причастности к содеянному. Однако мотивы совершенного преступления остаются неясными. Молодые люди объяснить свои действия отказались. В институте предполагают, что ключевым было желание попрактиковаться в демонтаже монументальных объектов, ведь именно такой была тема одного из последних занятий. Однако следствие не исключает, что преступные действия явились выражением националистических и антироссийских настроений. Следствие также планирует проведение психиатрической экспертизы. Памятники советской эпохи сносились в городе в период перестроечной борьбы с пережитками культа личности, однако с тех пор они включены в перечень объектов исторического наследия. »