Чёрное солнце

 (Лагерь военнопленных "Шталаг 340" в Даугавпилсе. Документы и воспоминания)               

Вступление
На окраине Даугавпилса есть такое чудесное местечко с веселым и звонким названием – Погулянка. Появилось оно здесь давным-давно, благодаря староверам. Они основали среди живописного леса и реки сельцо, обустроили его. Со временем жители Динабурга стали приезжать сюда отдохнуть, так как в сельце открылись заведения, где можно было вкусно поесть и выпить. Одним словом, погулять или даже гульнуть от всей души. Рядом находилось поместье одного из наследников графского рода Плятеров, где во второй половине 19 века появилась кумысо-грязе-водолечебница, известная на всю Российскую Империю.
После революции 1917 года, при Первой Латвийской республике К.Улманиса, настали другие времена: Погулянку стали называть Межциемсом, Двину – Даугавой, а Двинск – Даугавпилсом, но жизнь понемногу входила в мирную колею. Оказалось, ненадолго. Зарево Второй мировой войны уже стояло над Европой. Уже скрестились стальные молнии над Прибалтикой в1939 году, и три республики вновь стали частью огромной страны, теперь известной миру как Союз Советских Социалистических Республик (СССР). А 22 июня 1941 года западный ветер принес в Даугавпилс запах пороха и отдаленный гул сражений. Через четыре дня, 26 июня, по нашему городу грохотали немецкие танки. За ними шли и ехали солдаты немецкого вермахта. Над маленькой Погулянкой, как и над тысячами городов и сел СССР, взошло черное солнце.
Спустя 70 лет, на песках за поселком уже разросся лес. На этих песчаных проплешинах за крепостными валами в июле 1941 года был лагерь для военнопленных «Шталаг 340». Сегодня об этом напоминает серый камень, установленный в качестве памятного знака, и прямоугольник из тополей, высаженных по периметру бывшей лагерной территории. Последние годы скорбное место, всегда окутанное какой-то тревожной тишиной, постепенно приходило в запустение. Молодежь из общественной организации «5 элемент» нашла этот памятник, расчистила территорию, обратилась с просьбой о помощи в коммунальную службу города, которая спилила здесь ненужный кустарник, увезла накопившийся мусор. Ребята своими силами восстановили дорожку, ведущую к  памятному камню, поставили здесь скамейки, положили венки. И теперь каждый год, приезжают сюда на субботник и в праздник 9 мая.
Во время апрельского субботника 2015 года, в канун 70-летия Победы советского народа над фашизмом, появилась идея написать книгу об этом огромном, жестоком лагере, оборвавшем тысячи жизней молодых людей, поднявшихся на борьбу с врагом.
Это издание не претендует на строгое научное исследование, хотя в нем приведены только достоверные цифры и факты, почерпнутые из архивных источников. Здесь собраны некоторые документы и свидетельства участников тех событий, воспоминания жителей нашего города, переживших время гитлеровской оккупации; упоминания о том, где еще сохранились следы страшных деяний нацистов. Эта книга – напоминание о жертвах и их мучителях; о том, что правда всегда выходит на свет, а зло всегда будет наказано, сколько бы ни прошло лет.
Сегодня, когда среди сытого и обленившегося европейского общества очевидна тенденция к забвению преступлений фашизма и подвига победителей; когда извращаются факты и сведения о прошедшей войне и жертвах, принесенных на алтарь победы; когда в угоду политическим шулерам переписывается история, появление этой небольшой книги – необходимый шаг. Это – дань благодарности тем, кто своей смертью и кровью оплатил наше рождение, жизнь наших детей, внуков и новых поколений. Это – наша память и наша история.


                -2-
Начало               
22 июня 1941 года война пришла в каждый дом огромной страны, но в разных обличьях:  похоронкой на сына, голодом в блокадном Ленинграде, круглосуточной работой в ледяных цехах тыловых заводов, дымом печей крематориев в концлагерях.
К этому времени в зловещую воронку Второй мировой войны были втянуты около 30 государств. Нацистская Германия к лету 1941 года уже оккупировала 12 европейских стран. В Европе не нашлось силы, способной остановить это нашествие.
В самую короткую ночь, 22 июня 1941 года, штабы групп немецких армий, сосредоточенных на границе с СССР, получили условный сигнал «Дортмунд», что означало – начать вторжение. Внезапно, вероломно, без объявления войны.
В это время в Прибалтике дислоцировались войска Северо-Западного фронта под командованием генерала Ф.Кузнецова. Здесь было лишь три армии и два механизированных корпуса. Фашисты сосредоточили на этом направлении силы, превосходящие Красную Армию в полтора-два раза по численности личного состава и техники. В первом ударе против Северо-Западного фронта приняла участие не только группа армий «Север» под командованием фельдмаршала В.Лееба, но части из соседней группы вермахта «Центр». Советские войска несли большие потери, но остановить продвижение противника не могли. 56-й моторизованный корпус генерала Э.Манштейна в составе 4-й танковой группы генерал-полковника Э.Гёпнера был острием «северного клина» - главного удара вермахта по СССР. Он устремился к Западной Двине, прорвал оборону Северо-Западного фронта и, преодолев около 200 километров, достиг стратегически важного моста через Даугаву. Так 26 июня 1941 года в Даугавпилсе появились немецкие танки.
В городе находилась 23-я стрелковая дивизия, которая уже в первый день войны была направлена к западной границе. Но в результате тяжелых боев подразделение было разгромлено в Литве.
Защищать город от врага пришлось вспомогательным подразделениям этой дивизии под командованием майора Еськова. Одна из рот занимала позиции у Крепости, вторая охраняла мост, заминированный сапёрами. Вдоль дамбы были вырыты окопы, в которых находились военные в ожидании наступления гитлеровцев. Перед штурмом города в Даугавпилс проникли фашистские разведчики. Они сообщили своему командованию, что советских военных в городе очень мало. Взятие шоссейного и железнодорожного мостов со стороны Гривы провели солдаты 800-го диверсионного полка «Бранденбург», одетые в форму красноармейцев и хорошо говорившие по-русски. Около моста завязалась перестрелка, в ходе которой немецкий офицер, командовавший операцией, и несколько солдат были убиты или ранены. Красноармейцы, защищавшие мост, в неравном бою погибли все. Другие группы оставшихся в живых красноармейцев отступили к северо-западу города, заняв оборону у озера Губище. Два следующих дня в городе шли тяжелые бои, особенно ожесточённые – 28 июня, когда он был наполовину отбит у фашистов. Однако у советской пехоты не было поддержки артиллерией, танками, не хватало боеприпасов и человеческих ресурсов.
Даугавпилс, страшно разрушенный за три дня боев, пришлось оставить. Однако трехдневная оборона нашего города сломала планы Гитлера осуществить стремительный бросок и захват Ленинграда. Здесь же, в небе над городом, 30 июня 1941 года летный экипаж под командованием 26-летнего младшего лейтенанта Петра;Игашова совершил первый в истории Великой Отечественной войны таран на бомбардировщике.
1 июля 1941 г. германские войска вошли и в Ригу.
На захваченных территориях гитлеровцы основательно и жестоко устанавливали свой порядок жизни и смерти, свой «орднунг». Уже 2 июля Латвия стала жить по германскому времени – стрелки часов в стране были переведены на час назад.

                -3-               
8 июля германское командование объявило о роспуске латышских «отрядов самообороны», сдаче ими оружия и запрете на ношение формы. Вместо них, но из тех же латышских айзсаргов, формировались полицейские батальоны, которые привлекались к карательным акциям в самой Латвии и на территориях Ленинградской, Псковской и Новгородской областей России, в Белоруссии, Польше, на Украине.
В городах и сёлах создавались военные комендатуры и Службы безопасности - СД, которым подчинялись местные латышские самоуправления.
Уже к началу августа 1941 г. в Латвии было убито более 6 тысяч советских работников и членов их семей; а к сентябрю – истреблено около 30 тыс. евреев. На этом фоне рижская газета Tevija захлебывалась от восторга: «Как злой бред ушёл год красного террора, и мы, благодаря Богу, опять европейцы…».
Германские оккупационные власти выпустили распоряжение о регистрации всего взрослого населения Латвии, начиная с14 лет, для выполнения трудовой повинности.
Вся собственность республики перешла в собственность Германии. Официальным языком во всех учреждениях стал немецкий. Латышский язык имел вспомогательное значение.
Латвия, наряду с Литвой, Эстонией и Белоруссией, была включена в рейхскомиссариат «Остланд». В Риге был образован  генеральный округ «Леттланд», который возглавил Отто-Генрих Дрехслер.

Гитлеровцы в Даугавпилсе
После вступления в город фашисты запретили въезд на его территорию всем, кто не являлся жителем Даугавпилса до 21 июня 1941 года; было запрещено передвижение по железной дороге, а также по дорогам на машинах, мотоциклах, тракторах. Прежним владельцам стали возвращать национализированные советской властью предприятия. Из 23 школ были закрыты 10. Постоянными приметами нового «порядка» стали облавы, аресты, грабежи, расстрелы. Особенно охотились за советскими и партийными работниками, евреями.
Первый массовый расстрел евреев, коммунистов произошел 29 июня 1941 года – в железнодорожном сквере за тюрьмой было расстреляно 20 тысяч человек. 15 июля в тюрьме убили 1200 узников.
Евреям города с 4-летнего возраста предписано было носить желтую звезду, запрещалось ходить по тротуару, менять квартиру. Все их имущество было отобрано. В первой половине июля 1941 г было создано еврейское гетто в предмостном укреплении в развалинах бывших казарм и конюшен, под открытым небом. По сообщению фашистской газеты «Двинский вестник» в сентябре 1941 после нескольких массовых расстрелов  в городе еще оставалось 23 тысячи евреев. Их планомерно уничтожали, расстреливая в Погулянке. Самая страшная расправа прошла 9 ноября 1941года. Согласно отчету опергруппы «А» полиции безопасности было убито 11034 чел.
К февралю 1942 года, то есть через 8 месяцев после начала оккупации, в Даугавпилсе с населением 48 тыс. человек осталось менее 26 тысяч. Но это был не предел, ведь впереди было еще более двух лет жизни под сапогом гитлеровских захватчиков.
Многих горожан хватали просто на  улице в результате облав и оцеплений, без повода расстреливали или отправляли в гестапо, где пытали и убивали. В городе царил страх.
По всей Латгалии началась мобилизация рабочей силы. Молодым людям были разосланы повестки с приказом явиться на сборные пункты для отправки на работу в Германии. За уклонение от явки грозил расстрел. Молодежь ловили на улицах, в церквах, на базаре. Учеников собирали в школах, здания оцепляли, а всех детей гнали к вагонам на железнодорожную станцию. По официальным данным из Даугавпилса и уезда в Германию было угнано 9.900 жителей.

С пленными – по заповедям фюрера

                -4-
К июлю 1941 г. в Даугавпилсе был организован лагерь для военнопленных рядового состава «Шталаг-340». За три года «работы» этот страшный молох отнял жизни у 125 тысяч солдат из 160 тысяч, в силу разных причин ставших его узниками.
Пленных красноармейцев в первые дни и месяцы войны было много. Сказалась внезапность нападения, отсутствие информации, связи, четкой координации действий. Части Красной Армии, не имевшие в достаточном количестве оружия и боеприпасов, измотанные боями, отступали, часто не представляя, где находится враг, натыкались на фашистов. Бывало, что красноармейцев сдавали местные жители, спешившие проявить лояльность к гитлеровцам. Но были и те, кто сдавался добровольно, не хотел воевать «за коммунистов», не хотел умирать в 20-30 лет, кто боялся врага. Были и те, кто простодушно поверил лживой немецкой пропаганде. Фашисты сбрасывали листовки, убеждали по громкоговорителям сдаваться в плен, где «русиш зольдатен» обещали сытую жизнь и хорошее отношение.
Причины оказаться в плену у фашистов были. Однако многие фронтовики и те, кто воевал в партизанских отрядах, кто тяжело работал в тылу, в глубине души всегда относились с некоторым предубеждением к солдатам и офицерам, оказавшимся за колючей проволокой гитлеровских концлагерей. Во время войны сдавшиеся в плен считались предателями Родины. Впоследствии военнослужащие, освобожденные из плена, проходили суровую проверку в органах НКВД СССР. Те, кто сотрудничал с немцами, предавал своих товарищей, отправлялись для искупления вины в советские лагеря. И до сих пор внимание к изучению всего, что связано с военнопленными, сдержанное. Это выглядит исторической несправедливостью, потому что муки, моральные и физические, которые были уготованы советским солдатам и офицерам, были настолько чудовищными, что просто не укладываются в сознании человека, выросшего под мирным небом.
Лагеря для гражданского населения и военнопленных, появившиеся в Латвии и других оккупированных нацистами республиках Советского Союза, почти не отличались от Освенцима, Дахау или Бухенвальда; все они работали на один результат – массовое истребление представителей «неполноценных рас», коммунистов, красноармейцев.
Гитлер в одном из своих выступлений настаивал: «Мы должны развить технику обезлюживания. Если вы спросите меня, что я понимаю под «обезлюживанием», я скажу, что имею ввиду устранение целых расовых единиц. И это – то, что я намерен осуществить». Накануне похода на Восток фюрер напутствовал солдат дивизий СС такими словами: «Будьте непреклонными, будьте беспощадными, действуйте жёстче других. Не может быть никакого снисхождения ни к женщинам, ни к детям». Еще до нападения на СССР в Берлине был разработан и подписан секретный документ, озаглавленный «12 заповедей поведения немцев на Востоке и их обращение с русскими». Суть его сводилась к тому, что немецкий солдат, вступивший на территорию СССР, должен чувствовать свое превосходство и вести себя соответственно. Особенно это касалось обращения с военнопленными. «Каждый немецкий солдат должен проводить резкую грань между собой и советскими военнопленными, - говорилось в документе.-
Самым строгим образом следует избегать всякого сочувствия, тем более - поддержки. Чувство гордости и превосходства немецкого солдата, назначенного для охраны лагерей, должно во всякое время быть заметным для окружающих.
По совершающим побег военнопленным стрелять немедленно, без предупреждения. Следует сделать невозможным всякое общение между командным и рядовым составом, даже при помощи знаков. Для поддержания порядка и дисциплины организовать из подходящих советских военнопленных лагерную полицию, как в лагерях, так и в больших рабочих командах». Понято, что при таких установках пленным красноармейцам


                -5-
рассчитывать ни на соблюдение международных соглашений о военнопленных, ни на элементарное человеческое отношение не приходилось. И это полностью подтвердилось в течение всего существования лагерей в Латвии.
Жестокость обращения фашистов с советскими военнопленными нарушала все общепринятые законы ведения войны. В немецкой историографии количество военнопленных Красной Армии доходит до 6 млн. человек, хотя германское командование сообщало о 5 млн. 270 тыс. Немецкие власти, нарушая Гаагскую и Женевскую конвенции, включали в состав военнопленных не только солдат и офицеров, но и сотрудников партийных органов, партизан, подпольщиков, а также все мужское население от 16 до 55 лет, отступавшее вместе с советскими войсками.
По данным Генштаба Вооруженных сил РФ, потери пленными в Великой Отечественной войне составили 4 млн. 559 тыс. человек.
Комиссия Министерства обороны СССР под председательством М.Гареева заявила примерно о 4 млн. Сложность подсчета во многом связана с тем, что советские военнопленные до1943 года не получали регистрационных номеров. Точно установлено, что из немецкого плена вернулись 1.836.562 человека. Дальнейшая судьба их такова: 1 млн. человек были отправлены для дальнейшего прохождения военной службы, 600 тыс. – для работы в промышленности, более 200 тыс.– в лагеря НКВД, как скомпрометировавшие себя в плену. Но около 3 миллионов попавших в плен были уничтожены.
Советские заключенные стали второй по величине группой жертв нацистского режима, уступая только евреям.

Классификация концлагерей
Впрочем, концлагеря, где происходило целенаправленное истребление людей, появились гораздо раньше, чем началась Великая Отечественная война. Как инструмент массового государственного террора и геноцида, они появились в Германии после прихода к власти фашистов во главе с Адольфом Гитлером. Противники нацистского режима, представители «неполноценных рас - унтерменши», первыми подлежали изоляции, а впоследствии и физическому уничтожению.
Первый концентрационный лагерь в Германии был создан в марте 1933 г.
27 апреля 1940 г. был создан Освенцим, предназначенный для массового уничтожения людей. Из 18 млн. граждан стран Европы, прошедших через лагеря различного назначения, было уничтожено более 11 млн. человек.
Несмотря на то, что термин «концентрационный лагерь» использовался применительно ко всем нацистским лагерям, в действительности существовало несколько типов лагерей, и концентрационный лагерь был всего лишь одним из них.
Другие типы лагерей включали в себя лагеря уничтожения, трудовые, транзитные и лагеря для военнопленных. По мере развития военных событий различия между концентрационными и трудовыми лагерями стерлись, так как  в любом из них  использовался тяжелый труд и чудовищные условия содержания.
На территории оккупированных европейских стран нацистская Германия создала гигантскую сеть концлагерей, превращенных в места организованного систематического истребления миллионов людей.14033 - таково общее количество концентрационных лагерей, их филиалов, тюрем, гетто в оккупированных странах Европы и в самой Германии.
В настоящее время в Германии принято разделение мест принудительного содержания людей в период Второй мировой войны на концлагеря и «иные места заключения, приравненные к концлагерям», в которых, как правило, использовался принудительный труд. Список включает примерно1650 наименований концлагерей международной классификации (основные, их филиалы и внешние команды).
                -6-
В Белоруссии в качестве «иных мест» признаны 21 лагерь, на Украине - 27 лагерей, на территории Литвы - 9, России – 2 лагеря, в Латвии - 2 (Саласпилс и Валмиера).
Особое место в этом жутком перечне составляют лагеря для военнопленных Красной Армии.
В Прибалтике и Белоруссии в течение 1941 -1944 гг. действовало не менее 12 таких лагерей с многочисленными отделениями. С октября 1941 г. до середины декабря 1942 г., когда погибло наибольшее количество военнопленных, начальником лагерей был генерал-майор Бруно Павель, исполнявший должность начальника Управления лагерей военнопленных в Прибалтике. При нем они делились на «офлаги», «шталаги», «дулаги» и «лазареты». Массовое преднамеренное уничтожение военнопленных осуществлялось в «офлагах» - лагерях для пленных офицеров. Попавшим сюда командирам выжить было практически невозможно, поэтому иногда офицерам, если на форме отсутствовали знаки отличия, удавалось сойти за рядовых или сержантский состав. Солдат отправляли в  «шталаги» - лагеря для рядового и сержантского состава. В «лазаретах» раненых  военнопленных должны были лечить и ставить на ноги. Однако для подавляющего большинства пленников путь из лазарета был одним – в общую яму, где хоронили умерших.
 В Риге был создан «Шталаг 350» с шестью основными отделениями, крупнейшее из которых находилось в Саласпилсе. В Валке, на границе с Эстонией, «заработал» «Шталаг 351», в Лиепае появился пересыльный «Дулаг 110», имевший отделения в Елгаве и других местах Латвии.
 В Даугавпилсе, сначала в Крепости, а потом за крепостными валами на песках был размещен «Шталаг 340». Через год резекненский «Шталаг 347» присоединили к даугавпилсскому. Три года «Шталаг 340» работал как огромная фабрика смерти. Для сравнения: в концлагере Бухенвальд с 1937 по 1945 гг. около 239 тыс. человек были его узниками. Из них за восемь лет было замучено 56 тыс. заключенных 18 национальностей.
В концлагере Дахау близ Мюнхена с 1933 по 1945 год узниками были более 250 тыс. человек из 24 стран; за 12 лет погибли около 70 тыс. человек.
Через «Шталаг 340» за три года с1941 по 1944 прошло 160 тысяч военнопленных, из них замучено или убито было более 125 тысяч. Разумеется, все приведенные цифры чудовищны, но, тем не менее, они наглядно говорят о том, с какой нечеловеческой жестокостью гитлеровцы истребляли именно советских военнопленных.

«Шталаг 340»
Сегодня бывшая территория лагеря для военнопленных «Шталаг 340» обозначена строем выросших тополей, кое-где поросла сосенками, кустарником. Здесь, на первый взгляд, нет особых примет бывшего лагеря, кроме памятного камня на месте плаца. Но сюда не залетают птицы, а трава прорастает неохотно и скудно. И тишина здесь какая-то тревожная, давящая. Исследователи аномальных явлений говорят о «памяти места», о том, что любое событие оставляет незримые, но нестираемые энергетические следы в пространстве.
А в северной части бывшей территории лагеря, остались, несмотря на прошедшие 70 лет, и видимые следы минувших событий. Здесь сохранился земляной вал, а внизу под ним, идут перпендикулярно несколько канав, на почти равном расстоянии друг от друга. Вероятно, именно здесь располагались бараки для военнопленных.
Описание строительства «Шталага 340», условий содержания военнопленных, порядков, царивших в лагере – все эти сведения сохранились в архивных документах. 
Первые партии военнопленных появились в Даугавпилсе уже в первых числах июля 1941 года. Прибывшие узники сгонялись в Крепость и размещались под открытым небом в огороженных колючей проволокой местах, у крепостных пороховых складов. Здесь пленные оставались вплоть до декабря этого года. Затем их переместили в погреба и
                -7-
складские помещения пороховых складов, где люди спали на каменных полах без нар. В декабре были устроены двух-трехъярусные нары. В помещениях, не имевших ни окон,
ни отопления, содержались около 70 тыс. человек. С января 1942 года было начато строительство центрального лагеря для военнопленных, рассчитанного на 80 тыс. человек. Он располагался на крепостной эспланаде – 214-й км железной дороги линии Даугавпилс – Рига с левой стороны. Его строительство велось силами пленных, при некотором участии местных жителей, подвозивших иногда строительные материалы. Все основные работы выполняли сами узники. Военнопленные копали ямы, носили из леса деревья. Строительство было завершено к следующей зиме 1942-43 года. Всех пленных, оставшихся в живых, перевели в новый лагерь. На воротах его висел плакат с изображением палки и надписью: «Вот твой господин». Под ним на черной доске ежедневно записывалась дата и регистрировалось количество пленных, находившихся в лагере. «Шталаг 340» был обнесен двумя рядами заборов из колючей проволоки высотой 3-3,5 м. Между рядами была накатана спираль из «колючки» метровой высоты в диаметре. Лагерь охранялся сторожевыми собаками и немецкими солдатами с автоматами. По периметру территории стояли вышки с пулеметами. На территории лагеря размещалось 145 бараков-землянок. В каждом бараке, занимающем 330 куб. м, содержалось 200 – 300 и более человек. Сооружение, где в огромной скученности находились люди, на два метра было углублено в землю. Деревянные стойки обшивались досками. Внутри, вдоль стен шли двухъярусные нары. Пол и потолок отсутствовали. Крыша состояла из досок, между которыми - щели, пропускающие дождь и снег, т.к. поверх не было никакого дополнительного покрытия. В бараках не предусмотрены печи для отопления, лишь в некоторых пленные самостоятельно смастерили маленькие печурки из старого кирпича, найденного в разрушенных постройках. Зимой в этих «норах» печки топили из расчета 4 полена в сутки на обогрев. Смертность в лагере нередко достигала 200 человек в день. Трупы не всегда успевали вывозить и закапывали неподалеку в лесу.
 Бараки не имели окон, лишь над входной дверью был небольшой проем – слуховое окно, размером 40х 40 см. В дождливое время бараки заливались водой. Строения не были приспособлены не только под жилые, но даже под складские помещения.
В центре огороженной территории лагеря – плац, на котором собирали узников утром и вечером для проверки и для «важных событий»: зачитать приказ, наказать виновных.
Второе место расположения военнопленных в 1941-1942 г. находилось на ст. «Даугавпилс, 2-я пассажирская» в помещении бывшего депо. В 1943-1944 г. к пленным красноармейцам прибавились мирные жители, которые не выполняли хлебопоставки для германской армии, и те, кто уклонялся от работы на фашистов. Отделением лагеря служили бывшие конюшни на углу улиц Аглонской и Виленской (сегодня ул. Аглонас и А.Пумпура), а также ряд других «командировок», в которых содержались военнопленные, взятые из центрального лагеря, как в городе, так и окрестностях.
Фашисты заводили на каждого военнопленного учетную карточку, где был практически весь комплекс личной информации об узнике: его имя и фамилия, дата и место рождения, имя отца, девичья фамилия матери. Кроме того, в этих карточках указывался род занятий (гражданская профессия или специальность) и домашний адрес военнопленного до войны.
На оборотной стороне «Personalkarte I» отмечалась дата доставки в лагерь, места и виды работ, выполнявшиеся красноармейцами в плену. Как правило, речь шла о самых тяжёлых работах, сводивших в могилу здоровых молодых людей в течение нескольких месяцев.
Режим содержания узников лагеря заключался в неограниченной власти и полном произволе гитлеровской администрации. Человеческое достоинство растаптывалось в первую очередь. Пытки голодом, холодом, антисанитарией работали на то, чтобы сломить волю красноармейцев к сопротивлению. Фашисты внушали пленным, что в СССР их считают трусами и предателями, которых на родине ждет расстрел, следовательно, и немецкое командование может поступать с ними по своему усмотрению. Весь лагерный
                -8-
порядок был нацелен на доведение людей до быстрой смерти от голода, болезней и каторжных условий работы.

Будни арийского ада
Сохранилось немало воспоминаний местных жителей, которые работали в Крепости и в лагере, или жили рядом, становясь свидетелями того, как обращались с пленными, как их кормили и содержали. Эти страшные свидетельства были собраны сотрудниками Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в Даугавпилсе. Сегодня они хранятся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), частично имеются в фондах Даугавпилсского художественно- краеведческого музея.
Современному человеку даже трудно поверить в то, что такое вообще было возможно, еще труднее – осознать глубину человеческих страданий, стоящую за убийственными  фактами. Те, кому довелось заглянуть в эту черную бездну и пройти на волосок от мучительной смерти, рассказывали о буднях арийского ада среди наших берез и сосен. Их  голоса донеслись до нас, спустя десятки лет. Их свидетельства потрясают. Это – намертво запечатленный в сознании слепок той чудовищной жизни, которую утверждали на нашей земле посланцы «высшей арийской расы». И в показаниях многочисленных свидетелей нет ни капли лжи, ни грана преувеличения – это настоящая, страшная и суровая правда жизни в те зловещие три года немецкой оккупации. Вот как это было.

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ
С.Орбидан: «В июле 41-го на разъезд «124-й км» прибыл первый эшелон из 12-15 вагонов с советскими военнопленными. В наглухо закрытых вагонах люди задыхались от духоты летом, а зимой пленных возили без теплой одежды на открытых платформах. Второй эшелон,17-20 вагонов, был в середине июля. В каждом вагоне - до ста человек. Когда открыли вагоны, люди жадно глотали воздух, кто не мог идти, падал, немцы тут же его расстреливали. При разгрузке эшелонов немцы сотнями добивали военнопленных тут же.  В каждом эшелоне было 400-500 трупов – люди умирали по пути следования. Живые находились вместе с трупами 6-8 суток. Всю дорогу не давали ни еды, ни воды. С прибывших военнопленных в лагере снимали всю хорошую обувь и одежду. Взамен выдавали деревянные колодки и какие-нибудь лохмотья. Узников лагеря ежедневно в 6 утра гоняли на работы группами по 50 и более человек. При возвращении, часов в шесть вечера, группы были значительно меньше. Истощенных и больных, которые отставали и не могли идти, расстреливали прямо на дороге, так что часто в лагерь возвращалась половина или меньше заключенных. Летом 1942 г. на дороге Даугавпилс - Ликсна я видела неоднократно много расстрелянных военнопленных. Их тела лежали на дороге по нескольку дней, никто их не убирал. В один день на протяжении двух километров я видела не менее 10 военнопленных. Конвоиры расстреливали отставших, обессиленных или тех, кто пытался по пути поднять окурок или забрать с обочины оставленные местными жителями куски хлеба, картошку, овощи».

В.Дубовский: «Летом по железной дороге привозили военнопленных в вагонах с наглухо закрытыми люками, а зимой – наоборот: пленных везли в открытых угольных площадках. Некоторые узники были даже без шинелей. При разгрузке эшелонов с площадок сбрасывали сотни окоченевших трупов. По рассказам выживших мы знали, что им по пути не давали ни пищи, ни воды в течение трех-четырех недель».

Т.Усенко: «В сентябре 1941г. на станции «Даугавпилс, 2-я пассажирская» прибыл эшелон пленных красноармейцев, размещенных в полувагонах без крыш. Люди были

                -9-
изможденные и голодные. Немцы устроили «потеху»: в полувагон бросали несколько буханок хлеба, люди кидались за ними, начиналась свалка. Немцы вытаскивали тех, кто поймал эти буханки хлеба, и расстреливали. Так убили человек сто. За несколько дней до этого фашисты привели на станцию 20 человек из рабочей колонны и расстреляли недалеко от моего дома. Потом трупы тащили волоком по путям – там долго были видны следы крови и человеческого мозга. Через месяц, в ноябре, на станцию «Мост» (127-й км) подали эшелон – более 30 вагонов. Когда открыли двери, оттуда шел пар и лежали трупы военнопленных. Ни одного живого не было во всем эшелоне. Не менее 1500 трупов было выгружено – все погибшие были в одном нижнем белье. Трупы пролежали у железнодорожного полотна более недели».

А.Перевалова: «Я видела в ноябре 41-го на разъезде «214-й км» целый эшелон разгруженных трупов военнопленных по обеим сторонам железнодорожной линии – более двух тысяч трупов. Среди них были и еще живые люди – немецкие конвоиры на месте пристреливали их из винтовок или закалывали штыками».

С.Яковицкий: «В декабре 1941 г. я видел на станции «Даугавпилс, 2-я пассажирская» более ста расстрелянных военнопленных. В январе 42-го видел лежавших по обе стороны дороги от станции «Даугавпилс,1-я пассажирская» до ст. «Даугавпилс, 2-я пассажирская» на протяжении трех километров трупы пленных красноармейцев, лежащих в лужах крови».

Н.Антонов: «В 1941-м году примерно в ноябре-декабре на ст. «Даугавпилс, 1-я пассажирская» прибыл эшелон с военнопленными, 45-50 вагонов, вагоны были закрыты наглухо. Это эшелон стоял более суток на станции, и немец, проходя вдоль эшелона, постукивал по вагонам палкой, где сидели пленные. В котором вагоне он слышал голоса и шум, те вагоны не открывал, а шел дальше, а те вагоны, где была тишина, открывал, чтобы убедиться, что там нет ни одного живого человека. Немец опять закрывал эти вагоны. Несколько вагонов в эшелоне были заполнены умершими от холода и голода людьми. Разгрузку этого эшелона не производили, оставшихся в живых пленных не выводили и не кормили».

Д.Колосов: «В декабре 1941 г. лично видел, как из 17-20 вагонов выгружали около 700 трупов замерзших военнопленных. 5-6 января 42-го видел, идя с работы, разгруженный эшелон из 14-15 вагонов с трупами пленных – около 500 человек. В феврале видел разгрузку третьего эшелона из 17-20 вагонов. Трупов было около 800 человек. Таким образом, видел на разъезде «214-й км» до 2 тысяч трупов советских военнопленных».

В.Дубовский: «В октябре – ноябре 1941-го на постройке радиостанции военного аэродрома я видел, как пленных избивали за поднятый окурок, за корку хлеба, за разговор с местным. Их избивали без жалости, в основном били в лицо, по рукам до тех пор, как это превращалось в сплошную кровавую рану, и снова заставляли работать. Измученные голодом, побоями, непосильным трудом многие военнопленные были не в состоянии идти. Когда товарищи выводили их с работы, конвоиры выбивали их из рук идущих и пристреливали на дороге. Двое пленных были отпущены за водой, но по возвращении с водой их расстреляли… На строительстве шоссейной дороги Даугавпилс – Ликсна, полицаи, хотевшие пострелять для развлечения, брали с собой в лес военнопленного, ставили в качестве живой мишени и стреляли… На строительстве лагеря двое узников несли бревно длиной 3 – 4 сажени. Конвоир ударил штыком в торец бревна. Первый пленный упал, бревно его придавило. Подскочивший конвоир стал хлестать его плеткой,


                -10-
затем ударом приклада выбил зубы и, наконец, застрелил. Такие зверства были нормой обращения с красноармейцами».

Д.Щепанов (бывший военнопленный): «Всех красноармейцев, попавших в плен, раздевали, хорошую обувь отбирали и выдавали деревянные колодки. Шинели не возвращали. Военнопленных били палками по всякому поводу и просто так, без повода. Ежедневно в 6 утра гоняли на работы возить землю, партиями по 30-40 человек. Если по дороге кто истощенный приотстанет, конвоир избивал прикладом и пристреливал. До прихода на работу так убивали человека три-четыре, при возвращении в лагерь происходило то же самое. Люди были настолько заморены, что после выстрелов кровь из ран не вытекала.
Во время построения в колонну для отправки на работу, некоторые от голода и истощения не могли быстро спрыгивать с нар, таких конвоиры тоже избивали палками или убивали из оружия. На моих глазах за 20 дней, что я пробыл в лагере «Шталаг 340», немцы уничтожили 150 человек, а палками избивали ежедневно почти каждого».

Д.Колосов: «В сентябре 1941 г. я ежедневно ездил на работу по дороге Даугавпилс – Рига и видел, как отстающих от конвоя охранники расстреливали без предупреждения. Трупы пленных просто валились на дороге, их терзали собаки, а местным жителям под страхом расстрела запрещалось хоронить тела. В октябре прогнали шесть партий пленных по 40 – 100 человек. После этого на дороге осталось более 20 тел расстрелянных. Однажды на моих глазах немцы застрелили двух пленников, которые собирали на снятом огороде кочерыжки и грязные капустные листья».

И.Михайлов: «В январе-феврале 42-го рано утром по лагерной улице конвоировали на работу 200 человек военнопленных, истощенных, полураздетых, обутых в деревянные колодки, без шапок. Один ослабевший упал, немец его пристрелил».

С начала оккупации жители города видели почти ежедневно жуткие сцены тупого садизма, нечеловеческой жестокости. Евреи, еще не отправленные в тюрьму или на расстрел, ходили с желтыми «звездами Давида», нашитыми на одежду. Эти несчастные люди, если нужно было выйти из дома, должны были идти по проезжей части улицы, не заступая на тротуар. Сохранились свидетельства о том, что одну из женщин, нарушившую это правило, фашисты тут же схватили, а потом повесили за «проступок» в назидание всем остальным.
Открыто заступаться за преследуемых никто не рисковал, можно было получить пулю или угодить в тюрьму, где тоже расстреливали, пытали, морили голодом. Но тайком горожане помогали: прятали тех, на кого охотились фашисты и полицаи из местных айзсаргов; кого-то переправляли в партизаны надежными тропами. К пленным красноармейцам многие  жители города относились с состраданием, старались хоть чуть-чуть подкормить. Завидев колонну живых мертвецов с пепельными лицами, бредущих в лохмотьях и деревянных колодках на ногах, женщины не сдерживали слез, ведь у многих мужья, отцы, братья воевали на фронте. Гитлеровцы запрещали выражать сочувствие, тем более - оказывать какую-либо помощь военнопленным. Но, несмотря на угрозы и побои, аресты и заключение в тюрьму, жители центра города, и Погулянки, и других мест помогали, рискуя собой. Когда на работу гнали обреченных узников, люди бросали им куски хлеба картошку, папиросы. Часто вдоль дороги на Ликсну, по которой водили военнопленных, крестьяне тоже оставляли какую-нибудь еду. Но не всегда эти «дары» спасали чью-то жизнь.


                -11-
Н.Антонов: «Немцы издали приказ, запрещающий давать пленным еду. За нарушение приказа грозила тюрьма и даже расстрел».

Ф.Половинкина: «Немцы настрого запрещали что-либо давать военнопленным. В июле 1941 г. немец-конвоир ранил штыком моего отца, Фрола Семеновича Половинкина, за то, что он пытался передать пленным ватник и клеенчатую палатку. Летом 1942 года мою мать, Ульяну Половинкину, немец-конвоир грубо отшвырнул, ударил, грозился расстрелять за то, что она передала пленному красноармейцу несколько сырых картофелин и огурцов и кусочек хлеба».

В.Лапковская: «Местное население за помощь пищей и одеждой терроризировалось, отправлялось в тюрьму. В начале мая 42-го у двух работавших в немецком госпитале военнопленных фельдфебель Бриг обнаружил спрятанный хлеб с маслом, который им передали. Он их завел в комнату санитара, привязал к кровати, избивал резиновой плеткой полчаса, требуя сказать, кто дал им хлеб? Один из пленников не выдержал истязания и назвал девушку, которая это сделала. Её арестовали и отправили в тюрьму».

Н.Колосова: «Ежедневно утром выгоняли голодных, ослабевших военнопленных партиями по 40-60 человек на работы. Часть людей не могли двигаться, их избивали прикладами, падавших от этого – расстреливали. Вечером возвращались с работы уже 20-25 человек. Тела убитых лежали по канавам у дороги. В сентябре 1941 года десять человек несли бревна и когда один пленный отстал, гитлеровец его убил… В другой раз осенью  видела, как по городу гнали партию военнопленных, человек 30. Люди были босые. Три человека нагнулись подобрать окурок – на них набросились конвоиры и убили».
 
Утро в «Шталаге 340» начиналось с того, что военнопленные из бараков выходили на плац, а потом их партиями гнали на работы. Такое правило распространялось и на больных узников, еле держащихся на ногах. Охрана лагеря обследовала каждый барак и если находила там тех, кто не смог подняться с нар, сразу же расстреливала. Зимой 1942 года каждое утро в бараке оставалось не менее 50 убитых пленников.

З.Кирилова: «В 1941-42 г. немецкие солдаты заходили к нам в квартиру и, кто мог говорить по-польски, рассказывали, что по утрам охрана проверяет бараки и спрашивает, кто остался. Когда больные отзывались, немцы их расстреливали там же, в бараке. Нередки были случаи, когда слабых от голода, физически изнемогших пленных по шесть и более человек вывозили на кладбище и оставляли. Утром, если они не умирали, их живыми зарывали в ямы».

Д.Дараган (бывший военнопленный): «5 сентября меня арестовала зихер-полиция, сильно избили и еле живого бросили в смертный карцер на 18 суток, где кроме меня было еще 27 человек. Еду давали один раз в трое суток: пол-литра баланды и 100 граммов гнилого хлеба. Воды не давали вообще, приходилось пить свою мочу. Военнопленных здесь сознательно морили голодом, холодом, грязью. Ежедневно выносили 4-5 трупов. Нужду справляли здесь же. В стенах карцера были щели, из которых дуло. Пол был каменным, нары отсутствовали. В крыше карцера тоже были щели, через которые лил дождь или падал снег. В лагере дневной рацион военнопленного состоял из литра баланды, сваренной из гнилых овощей, заготовленных в погребах еще до1940 года, свекольной ботвы, картофельных очисток без добавления соли и какого-либо жира. Норма хлеба с древесными опилками – 100 граммов в сутки. Но хлеб стали выдавать лишь в марте 1942 года, то есть спустя 8 месяцев существования лагеря. В июле 1941 года первые две недели               

                -12-
военнопленных вообще не кормили и даже не давали воды. Иногда не кормили по нескольку дней. Помню,17 июля выдали по три сухаря, воды не давали вообще. До этого
больше суток не давали ни еды, ни воды.18 июля раздали по пол-литра «супа», заболтанного какой-то мукой с редкими нечищеными картофелинами и по сухарю. Воды опять не дали. Многие пленные от этого падали и теряли сознание».

Н. Радионова, жившая в доме рядом с лагерем: «За лагерной баландой пленные выстраивались в длинные очереди. От нашего дома с горки было хорошо видно, как пленные утром строились за супом у кухни. Когда начиналась раздача баланды, охрана набрасывалась на пленных, избивая их палками, плетками, прикладами автоматов. Пленные убегали, а в итоге не получая даже этих помоев».

Ф.Кирилова: «В ноябре 1941 года, идя мимо лагеря, через проволоку я видела, как военнопленных собрали в большую очередь получать обед. По команде немцев вдруг всех стоящих в очереди стали избивать палками, а слабых и больных тут же расстреливали на глазах их товарищей прямо в очереди у кухни.
Как-то наш знакомый врач из военнопленных по имени Евгений рассказал, что для пленных красноармейцев из Германии специально присылают какие-то консервы. При вскрытии банок в них обнаружились мыши, лягушки и еще какая-то гадость.
Этот же врач рассказывал и о других посылках из Германии: одно время на лагерную кухню стали поступать брикеты, из которых узникам варили «суп». В брикетах были спрессованы копыта, клочки шерсти каких-то животных. Такая «еда» вызвала у пленников массовые желудочные заболевания и увеличение смертности людей».

А.Серафимович: «С сентября по ноябрь 1941 г. военнопленных гоняли мимо кухни немецкого госпиталя № 3/608, где я работал. За госпиталем около кухни у дороги стояли бочки с помоями, куда сливали грязную воду из кухни, отбросы от еды больных немцев, корки хлеба, очистки картофеля. Всю эту отвратительную массу пленные, проходя мимо, черпали своими котелками, другие руками выхватывали плавающие корки хлеба и все поедали. В это время конвоиры набрасывались на пленных, избивая их палками и прикладами винтовок».

И. Логачева: «В июле 1942 года пригнали военнопленных убирать помойные ямы у кухни, где я работала. Я видела, как они собирали кусочки хлеба, картофельную шелуху и все съедали. Немцы за это их избивали прикладами винтовок».

Невыносимо чудовищной была пытка голодом, тем более что военнопленными были молодые мужчины в возрасте от 20 до 40 лет. Отсутствие даже самой простой пищи и воды, регулярные унижения, избиения, грязь, холод и непосильная работа быстро превращали сильных людей в еле движущиеся тени. Но самым страшным было то, что терзающие муки голода разрушали человеческое достоинство, рамки морали, уничтожали личность. То, что в обычной, пусть и трудной жизни, было запретным, абсолютно невозможным, в лагере становилось допустимым, приемлемым, хотя и далеко не для всех. Многие узники предпочитали смерть, некоторые стремились выжить любой ценой.
Выжившие военнопленные вспоминали: «В 1941-42 г.г. люди от голода так отощали, что питались травой, ловили мышей, лягушек, ели свой кал. Были и случаи трупоедства, когда у умерших пленных вырезались печень, сердце, легкие, икры ног и все это поедалось».
О нескольких таких случаях рассказывали и местные жители: С.Орбидан, А.Орбидан, В.Дубовский, М.Серафимович, В.Богданович, Д.Колосов, Н.Колосова, З.Кирилова, М.Ронис и другие.

                -13-               
В «Шталаге 340» фашисты устроили так называемый госпиталь для военнопленных, куда направляли больных и раненых. Однако свидетели и очевидцы утверждают, что в этом лазарете шло методичное истребление военнопленных, которых не только морили голодом и холодом, но и испытывали на них действие специально составленных отравляющих препаратов.

А.Серафимович: «В ноябре 1941 года в дезкамеру немецкого госпиталя, где я работал, немцы пригнали 60 военнопленных в душ. Голых отправили на 15-20 минут в душ, а их одежду – в дезкамеру на час. Температура в помывочном помещении была +8 – +10 градусов. После холодной воды голые, замерзшие пленные стояли и ждали свою одежду. Из 60 человек 10 упали прямо в душе, но некоторые были живыми. Конвоиры пригнали двуколку (телегу, запряженную лошадью), побросали голых туда и отправили зарывать. Тем, кого приводили в душ, не давали ни мыла, ни нижнего белья. А в душ пригоняли военнопленных перед отправкой в Германию. Тех, кто содержался в крепости, в душ не водили».

В.Ефимова: «Я пришла работать в лагерь в августе 1941 г. Госпиталь для военнопленных уже был. Он располагался в конце крепости, направо от вторых ворот. Туда помещали раненых, еще крепко державшихся на ногах. А слабых, как правило, забивали палками насмерть. Там узники помещались в неотапливаемых помещениях. Нары были построены в шесть ярусов. Лечили раненых пленных какой-то смесью, которой и поили, и мазали раны. Раны от этой смеси никогда не заживали. Для приготовления этого «лекарства» приносили лизол, мыльный камень, уксус, одеколон, зеленое мыло и какую-то соль. Доктор настрого предупреждал меня не дотрагиваться до этой соли, чтобы не попала в глаза. Эту смесь готовили пленным немецкий доктор и какой-то профессор, который называл себя Петр Шаванов. Из госпиталя чтобы кто-то выходил живым – такие случаи были крайне редки. Умирали там массово. Доктор-немец говорил: «Русские мрут, как мухи, и воняют блехом». Блех – хлорная известь, которой посыпали трупы в лазарете, так как не успевали их вовремя выносить. Вывозили умерших из лазарета пять групп пленных с колясками. Были случаи, когда клали на коляску еще живого, а сверху – человек семь убитых или умерших. Потом его закапывали живьем вместе с трупами. Я сама это видела в 1941-42г.г. Многих в госпитале охрана убивала палками, плетками. Если человек маялся в бреду, его тоже добивали. Слабых больных убивали по дороге в госпиталь. Каждый день я видела сотни таких добитых. Этот госпиталь был местом сознательного методичного истребления военнопленных, как при помощи «лечения», так и методами физического уничтожения».

Д.Щепанов (бывший военнопленный): «Палата, в которой я помещался, находилась в бывшей конюшне. В ней находилось до 300 больных пленных. Весной 43-го из них ежедневно умирало не менее 15 человек. Через щели в стенах попадали снег и вода. Больные лежали на голых нарах, а вшей было больше, чем в бараках лагеря. Медицинская помощь выражалась в том, что два раза в день давали холодную солено-кислую желтую жидкость. Пленные говорили, что это моча, которую заставляли выпивать. Еще давали пить по чайной ложке марганцовки. Кормили так же, как и в лагере».

П. Подскочий: «Ко мне домой приходил врач из числа военнопленных. Он показывал журнал, где вел учет всех умерших от тифа и других болезней. По его подсчетам к осени 42-го умерло 40 тысяч пленных. Их хоронили на песках в ямах у дачи Будревича. В его подсчеты не входили расстрелянные немцами красноармейцы».


                -14-
На фоне таких свидетельских показаний резким диссонансом звучат воспоминания находившегося в плену и работавшего, по его словам, в «Шталаге 340» доктора Александра Гебрадзе (хранятся в Даугавпилсском художественно-краеведческом музее).
               
А.Гебрадзе (бывший военнопленный): «В плен к немцам я попал под Москвой в ноябре 1941 года раненым, в тяжелом состоянии. После пленения меня направили в Вязьму, а затем в Смоленск и Двинск. После выздоровления немцы мне разрешили работать врачом-хирургом в лазарете для советских военнопленных. За период пребывания в плену мне пришлось видеть, испытать и пережить немало тяжелого. В плену от невыносимых условий, от голода и недостатка медикаментов погибло много советских воинов. Лично я, рискуя жизнью, старался всегда облегчить их тяжелую участь. Мы, медработники, обманным путем получали лишние пайки и медикаменты путем задержки сведений об умерших на 3-4 дня. Когда немцы проверяли правильность поданных сведений, тайно переводили больных из одного помещения в другое, считая одних и тех же раненых по два раза.
Мы знали, что немцы отправляют на работу к крестьянам только рядовых, поэтому, встречая эшелоны с советскими военнопленными, рекомендовали командирам выдавать себя за рядовых, чтобы потом они смогли попасть на работу к крестьянам и избежать голодной смерти. Хорошо помню, как в сентябре 1943 г. прибыл эшелон с ранеными. Среди них оказалось 3 офицера в новой форме. Мы не успели их предупредить, потом двух быстро отправили куда-то в Германию, а одного - майора Павлова А.Н. удалось, обманув немцев, оставить в лазарете как тяжелораненого. Присмотревшись к обстановке, Павлов повел среди военнопленных разъяснительную работу о возможности побега. Я и другие медработники помогали ему, чем могли, вплоть до предоставления тайных встреч в «операционной». В результате успешной работы Павлова был организован побег группы наших военнопленных, которые знали немецкий язык. Немцы заподозрили Павлова и отправили в Германию, несмотря на то, что мы дали о нем заключение как о тяжелобольном.
После отправки Павлова мы продолжали оказывать военнопленным помощь. Я очень благодарен т. Витальеву, фельдшеру Макарову, юристу Горбунову, которые после побега в сентябре-октябре 1944 года сообщили моей семье, что я жив. Нас освободили из плена в апреле 1945 г».
 
Создается впечатление, что А.Гебрадзе работал в каком-то другом лагерном лазарете, где условия для больных и раненых были не в пример более гуманными. Скудость информации исключает возможность делать какие-то выводы, которые могут оказаться неприемлемыми. Однако на фоне других показаний свидетелей тех событий, закономерно появляются сомнения и вопрос: каких же раненых лечил доктор – красноармейцев или солдат вермахта? Тем более А.Гебрадзе не указывает, как ему, тяжелораненому, удалось выздороветь и пробыть в плену с 1941 по1945 г.; какими войсками, где он был освобожден.
По показаниям других свидетелей при отступлении летом 1944 года немцы угнали с собой военнопленных. К тому моменту их оставалось в лагере около 2 тысяч.
27 июля 1944 г. Даугавпилс был освобожден от гитлеровских войск частями Красной Армии. После войны доктор вернулся в Грузию и еще долго работал по специальности в Кутаиси. В 70-х годах приезжал в Даугавпилс, где его очень тепло и с почетом встречали…
Осенью1942 года в одном из эшелонов с военнопленными, пришедших в город, оказался известный впоследствии татарский поэт Муса Джалиль. Попавший в плен поэт был командиром, поэтому из «Шталага 340» его отправили в Германию, где он прошел               
                -15-
несколько концлагерей. Находясь в нечеловеческих условиях, каждый день рискуя быть убитым, он продолжал писать стихи. Его казнили в берлинской тюрьме Плетцензее незадолго до полного разгрома фашистов в 1945 году. Чудом сохранившаяся «Моабитская тетрадь» стихов стала еще одним – поэтическим – свидетельством преступлений нацистов.

Гитлеровцам, поставившим на поток истребление советских военнопленных, было мало того, что пленников морили голодом, холодом, убивали за малейшую провинность. Многим нравились садистские забавы и развлечения, поэтому лагерное начальство и охрана постоянно изобретали новые издевательства и надругательства над обессилевшими и беззащитными узниками «Шталага 340».

В.Ефимова, работавшая в лагере: «Всякие гнусности творились каждый день. Когда по лагерю проходил Мейер (помощник коменданта лагеря, капитан Хуго Мейер), и взгляд военнопленного был ему неприятен, он сразу давал приказ его убить. Иногда сам Мейер кулаком сбивал пленного на землю, а потом добивал ногами или резиновой палкой, которую всегда носил с собой.
Когда Мейер проезжал по лагерю на велосипеде, то все военнопленные должны были бежать на 10 метров в сторону, чтобы до него не дошел запах пленных или он не мог от них заразиться тифом. Если же кто из военнопленных не успевал убежать на такое расстояние, то немец или полицай убивал его на месте. Или же сам Мейер останавливал велосипед и кинжалом бил человека в голову, в лицо, но не убивал сразу, оставлял, чтобы человек мучился и кричал от боли, пока не умирал.
…Если спросишь немца, когда же будет конец этому, ответ всегда следовал один: «Конец будет тогда, когда не останется ни одного русского». Служащие штаба лагеря часто говорили, что для русского пленного пули жалко, а палка – самое лучшее средство.
…Однажды немец, офицер Паулин (возможно – Паулинг) схватил пленного за бороду и тот упал. Офицер встал ему на грудь сапогом, хотел испробовать силу – выдрать бороду, но потом позвал солдата-немца, приказал ему это исполнить, а сам отошел в сторону и хохотал, видя старого русского пленного с выдранной бородой.
… Работая в кухне, я видела, как заведующий кухней немец Роанз, будучи в хорошем настроении, после обеда вылил в помойную яму остатки супа и картофеля. Затем приказал залезть туда трем военнопленным, «чтобы могли покушать». После этого по его приказу солдаты закрыли яму жестью и завалили камнями. Ее до вечера охраняли солдаты, а Роанз подводил к яме своих товарищей и рассказывал, что замариновал русских как селедок. Приятели были в восторге и восхищались находчивостью Роанза. Спустя несколько дней после этого случая служащий штаба лагеря немец Волди убил русского пленного парикмахера, искромсав его лицо бритвой, за то, что пленный постриг его «не по моде».
…Как войдешь в лагерь, налево, была устроена площадь, примерно 100 квадратных метров, огороженная колючей проволокой. Я много раз своими глазами видела, как туда регулярно сгоняли человек по 40 сразу и над пленными издевались не только фашисты, но и предатели-украинцы, поволжские немцы – били их резиновыми плетками. Экзекуция продолжалась долго, когда уже пленные все упали на землю, все равно их били. Постовые немцы из охраны лагеря часто разгоняли нас, работников, чтобы мы не видели этого».

Однако не видеть всех ужасов, что творились в лагере, было невозможно просто потому, что жизнь советских солдат, попавших в немецкий плен, ежесекундно была адом – арийским адом на земле. Для 125 тысяч мучительная смерть прервала столь же мучительную жизнь в плену. Массовые расстрелы немцы практиковали каждодневно прямо в бараках, где убивали узников, не имевших силы подняться с нар и выйти на плац.

                -16-
В 1942-43 г., когда в лагере появился сыпной тиф, военнопленных, вместо лечения,  расстреливали целыми бараками. Кроме тифа в лагере свирепствовали дизентерия и другие желудочно-кишечные заболевания; военнопленных заедали вши. Все это становилось причинами быстрого уничтожения пленников, хотя, по свидетельствам многих жителей, для убийства советских солдат фашисты даже не искали причины. Убивали просто так, не считая пленников за людей.

А.Орбидан: «В ноябре 42-го в лагере появился сыпной тиф. Об этом сказал начальник политической полиции лагеря Михаил Зимсон, уроженец Риги, который в 1940 г. репатриировался в Германию, а через год снова объявился в Латвии. Моя жена стирала ему белье, поэтому он бывал у нас в доме. Однажды он рассказал, что в каждом бараке жили по 200 и более человек. Если в каком-то заболевало трое-четверо, то расстреливали весь барак».

В.Дубовский: «Бежавший из лагеря в 1942 г. А.Поляков, накануне побега сказал мне, что в лагере каждую ночь расстреливают от 300 до тысячи человек. Видел сам массы убитых пленных на железнодорожной ветке ст. Нометню-Крепость, которые лежали на протяжении полутора километров с размозженными головами».

П.Подскочий: «В 1942 г. летом, когда смертность военнопленных лагеря дошла до 400 человек в день и больше, немцы стали гонять пленных в лес рыть траншеи в песках, заранее предвидя, что зимой нужно будет рыть ямы. По рассказам врача лагеря военнопленных, который заходил в дом ко мне, он вел журнал регистрации умерших военнопленных от тифа и других заболеваний. По его сведениям к осени 42-го года было 40 тысяч умерших, которых зарывали на крепостном кладбище и на песках дачи Будревича. Потом журнал регистрации умерших немцы у него отобрали».

Д.Дараган (бывший военнопленный): «Существующий в лагере режим был не случайным  явлением, а целенаправленным на методичное повседневное истребление военнопленных. Голод, холод, завшивленность, каторжный труд, систематическое избиение, антисанитария стали причиной заболевания тифом, отчего смертность в лагере в конце ноября 1942 года доходила до 900 и более человек в сутки».

Захоронения узников «Шталага 340» и мирных жителей
После освобождения города от гитлеровцев в Даугавпилсе работала специальная  комиссия по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков в Даугавпилсе. Представителем Государственной Чрезвычайной комиссии являлся Н.Дымов. Город и Латвийскую республику представляли депутат Верховного Совета СССР Г. Александров, председатель исполкома Даугавпилсского горсовета П. Бредис, депутат Верховного Совета ЛССР  П. Шадурский, писатель Ю. Ванаг, а также священник, судмедэксперты по расследованию преступлений фашистов в концлагерях. Членами комиссии было опрошено более 100 пострадавших и свидетелей зверств фашистов.
В городском музее есть копия заключения судебно-медицинской  комиссии экспертов о совершенных немецко-фашистскими захватчиками злодеяниях в Даугавпилсе. Из документа следует, что специалисты провели осмотр и исследование мест массовых захоронений и погребений военнопленных и гражданского населения.
 Было установлено, что «количественная характеристика трупов в раскрытых ямах-могилах превышает 124 тыс. военнопленных и 40 тыс. гражданского населения».
В документе приводятся данные о девяти захоронениях и причинах смерти.
«Местами массового захоронения военнопленных стали:

                -17-
1. Гарнизонное крепостное военное кладбище, где с июля 1941 г. по февраль 1942 г. было похоронено 26 тыс. человек.
2. На песках в лесу, деревня Погулянка, у дачи Будревича. Похоронено 50 тыс. с февраля 1942 г. по июль 1944 г
3. Крепостная эспланада, разъезд «214-й км» железной дороги Даугавпилс – Ликсна – Рига. Похоронено в 1942 -1943 г. 45 тыс. расстрелянных и тифозных больных.
4. Станция «Даугавпилс. 2-я пассажирская». В двух ямах погребено более 200 расстрелянных военнопленных. Ямы были вырыты на площади между железнодорожными путями.
5. На хуторе Танаева в конце ул. Виндавской (ныне ул.А.Пумпура) г. Даугавпилса - более 100 могил, в каждой из которых в среднем было по16 трупов. Могилы расположены у проселочной дороги за домом № 116 по ул. Виндавской в 100-150 м. Здесь хоронили военнопленных, содержавшихся в конюшнях интендантских складов, умерших от болезней или расстрелянных.
6. Три захоронения в количестве 1500 – 2000 военнопленных находятся у ст. «Мост» 267-й км Рижской железной дороги.
Как правило, умерших сбрасывали в длинные рвы, доходившие иногда до 100 м в длину и 5-7 м в ширину. Таких было 13 – у дачи Будревича, 5 – у разъезда «214-й км». Иногда это были ямы размером 88х37 м. 33х21 м, 16х14 м. Ямы были вырыты на Гарнизонном кладбище.
Часть трупов захоронена голыми, часть зашита в мешки и пересыпана хлорной известью Большинство трупов – в военной форме красноармейцев, часть – в гражданской одежде. Отмечается завшивленность одежды и кожных покровов погибших. В одежде некоторых трупов обнаружены документы, предметы обихода – котелки, ложки, кружки. У некоторых погибших вскрыта грудная или брюшная полость, зашита суровыми нитками, тела пересыпаны хлорной известью. Преобладающий возраст погибших – 20-40 лет.
Причины смерти – инфекционные заболевания: сыпной и брюшной тиф, дизентерия, дизентерия с резким истощением. Истощение указывает на голодный режим питания, что подтверждается полным отсутствием подкожной и околопочечной жировой клетчатки.
Также присутствуют огнестрельные повреждения головы,  в основном в области затылка, грудной клетки, повреждения тупыми предметами.
Обнаружены места массовых сожжений трупов: в Погулянке, на Золотой горке. В этих местах найдены обуглившиеся кости, останки сгоревшей одежды и обуви. В отдельных местах, например, на Гарнизонном кладбище, имелась маскировка могил путем устройства малых насыпей как для одиночных могил, хотя там находились братские могилы».

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ
С.Орбидан: «Трупы из лагеря сваливали во рвы крепостной эспланады. От моей сторожевой железнодорожной будки примерно в 100-150 метрах на левой стороне железной дороги Даугавпилс – Ликсна – Рига, 214-й км. По рассказам военнопленных-могильщиков там было зарыто около 45 тысяч умерших от тифа и расстрелянных. Эти рвы в настоящее время хорошо обозримы… С июля 1941 г. всех умерших в вагонах по пути сюда выбрасывали на железную дорогу у разъезда «214-й км», а потом зарывали на крепостном кладбище. Всего – 26 тыс. человек».

В.Дубовский: «Между дачей Будревича и Западной Двиной в лесу, на песках, местность была обнесена колючей проволокой в несколько рядов, куда проникнуть было нельзя. Вокруг проволочных ограждений ходили немцы с собаками. На заборе висели объявления на досках, что за проникновение на территорию – расстрел».

                -18-
Д. Колосов: «В марте-апреле 1944 г. места расстрелов на Погулянке были обнесены колючей проволокой с предупреждениями-табличками: «Не подходить!». Места, где
располагались могилы, были завешены брезентовыми полотнищами. По ночам было видно зарево костров, днем шел дым. В воздухе витал невыносимый запах сжигаемого человеческого мяса. Длилось все более двух недель. На Погулянке и Средней Погулянке, у «Золотой горки» было сожжено, как говорили, до 30 тысяч трупов расстрелянных людей».
Самыми жуткими и смертоносными были для военнопленных осень-зима 1941 года, весь 1942-й. В это время в лагере свирепствовали тиф и дизентерия, голод. Выжить в таких нечеловеческих условиях суждено было немногим. Но выжившим были уготованы другие испытания – отправка за пределы своей страны, в концлагеря Германии.
Первые партии военнопленных были отправлены в фашистскую Германию еще в 1941 году. Из всех военнопленных лагеря отбирались наиболее здоровые и молодые люди. Первая партия из 3 тыс. человек была погружена в эшелоны уже в августе 41-го, вторая – две тысячи – в декабре того же года. К 1943 году в Германию было угнано 11 тыс. военнопленных.
 В «Шталаге 340» помимо мужчин были и женщины-военнопленные. Во второй половине 1943 года были подготовлены к отправке еще 12 тыс. человек, но не сохранилось данных о том, была ли произведена эта отправка.

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ
А.Серафимович: «Первое время лагерь военнопленных назывался «Шталаг 347», где было до 3 тыс. человек. Он находился в крепости около месяца, после чего все военнопленные были отправлены в Германию. В немецком госпитале № 3/608, где я работал, также работали 35 девушек, военнопленных Красной Армии. В 1941 году их всех отправили в Германию после того, как 7 девушек бежало из госпиталя».

Н.Радионова: «В 1943 году, весной, военнопленных после тифа распределяли по крестьянам. Немцы сдавали пленных под расписку, чтобы узники работали и немного подкормились. Когда пленный немного приходил в человеческий вид, его снова забирали и отправляли в Германию. Перед отступлением немцев в лагере было около 2 тысяч человек. Фашисты забрали их с собой. А в 1941-м я видела в лагере около ста девушек –пленных, но их в скором времени отправили в Германию».

В.Ефимова: «Я видела женщин-военнопленных в лагере, их было несколько групп по 30-50 человек, их вывезли в Германию. Из военнопленных выбирали самых здоровых, молодых, подкармливали у богатых крестьян. Потом формировали эшелоны по 30-35 вагонов, набивая в каждый человек 70-80, и отправляли в Германию. При отправке пленных одевали в форму литовской армии, а некоторых – в красноармейскую. Вся эта одежда была чистой».

С гражданским населением фашисты тоже не церемонились. В июле 1941 г. 10 тысяч мирных граждан было заключено в тюрьме, в вагоноремонтных мастерских, в лагере для военнопленных. В 1943-44 г. в «Шталаг 340» свозили гражданское население, насильно угнанное из Ленинградской, Калининской, Витебской областей СССР. Людей подвергали пыткам и издевательствам: во время допросов скручивали руки колючей проволокой, морили голодом, регулярно избивали, пытали электрическим током. Особенно зверствовали гитлеровцы и местные полицаи, если у них возникали малейшие подозрения в симпатиях пленников к советской власти. К советским праздникам обычно

 
                -19-
приурочивали массовые расстрелы. По нескольку тысяч расстреляли к 7 ноября 1941 г. и к Первомаю 1942 г.

А.Сысоев: «1 мая 1942 г немцы возобновили массовые расстрелы политзаключенных. В этот день в Погулянку вывезли более 700 человек и убили. Перед расстрелом обреченные должны были снять с себя одежду. Лучшие вещи разбирало тюремное начальство и расстрельная команда. Остальное сжигалось в топке центрального отопления тюрьмы. За несколько дней июня и июля было расстреляно около10 тысяч мирных граждан. Кроме того, в Германию были отправлены жители Ленинградской, Калининской, Витебской областей. Они содержались в нескольких отдельных зонах «Шталага 340».

Вспомним имена военных преступников
Военнопленные и горожане среди многих офицеров и солдат немецкой армии навсегда запомнили самых жестоких нацистских убийц, которым было чуждо все человеческое. Запомнили и местных жителей Латвии, которые с приходом фашистов стали их верными помощниками и пособниками преступлений. Не все имена и фамилии удалось установить доподлинно, некоторые, скорее всего, искажены; произносились и запоминались в соответствии с нашими языковыми правилами, но все равно они сохранились. В память обо всех замученных в «Шталаге 340» мы называем тех, кто убивал, издевался над военнопленными и мирными гражданами, кто был пособником и соучастником преступлений нацистов.
За все злодеяния ответственно германское правительство и его военное командование, а также непосредственные исполнители:
Начальник сил безопасности и полиции Остланда, обергруппенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции ФРИДРИХ ЕККЕЛЬН,
Генеральный комиссар Латвии ОТТО ДРЕХСЛЕР
Генеральный директор Латвии ДАНКЕРС
Начальник Управления лагерей военнопленных в Прибалтике, генерал-майор
БРУНО ПАВЕЛЬ 
Комендант полевой комендатуры № 818 в Двинске, генерал-майор ГАНС КЮППЕР
Гебитскомиссар Двинска  ШВУНГ
Начальник штаба окружного комиссариата ГАЙПЕЛЬ
Начальник Двинского отделения гестапо ТАБОРТ, его помощник БЕКУ
Начальник полиции безопасности (СД) ШИЛЛЕ и его помощник МАУРИЦ.

Палачи советских военнопленных:
Комендант лагеря «Шталаг 340» майор ХЕФНЕР. Ответственен за «фабрику смерти» в «Шталаге 340», за массовое истребление военнопленных, за садистское обращение с ними своих подчиненных.
Помощник коменданта лагеря капитан ХУГО МЕЙЕР (в документах встречается другая транскрипция фамилии – МАЕР). Происходил из богатого рода немецких баронов, являлся владельцем курорта в Баден-Бадене. Руководил всеми зверствами в лагере, лично убивал пленных.
Помощник коменданта капитан НИСИН (возможно, НИСИНГ или НИССЕН). Уроженец Гамбурга. Точная фамилия, имя не установлены. Стал помощником коменданта лагеря после убытия Мейера. Лично убивал военнопленных, руководил массовыми расправами над узниками.
Заместитель коменданта лагеря, начальник политической полиции МИХАИЛ ЗИМСОН. Уроженец Риги. В 1940 году репатриировался, в 1941-м вернулся обратно в Латвию. Лично грабил военнопленных, избивал, многих узников расстреливал лично. Жестоко

                -20-
преследовал гражданское население за сочувствие и оказание помощи военнопленным. Зимсона звали «зверем в человечьем облике»
Офицер штаба лагеря капитан немецкой армии ПЕТЕР (возможно, ПЕТЕРС). Точное имя и фамилия не установлены. Лично истреблял военнопленных.
Заведующий рабочей силой лагеря капитан МАРТИН. Немец. Точное имя, фамилия не установлены. Принуждал своих подчиненных издеваться над военнопленными, изобретать новые виды мучений для красноармейцев.
Офицер штаба лагеря, капитан ПАУЛИН (возможно, ПАУЛИНГ или ПАУЛЗЕН). Немец Точное имя, фамилия не установлены. Лично убивал военнопленных за малейшие проступки.
Старший офицер лагеря, капитан МОРИЦ. Заведующий хозяйством лагеря, оберцалмейстер ОЙГЕН ДЕЙЛЕ. Оба – немцы, отличались жестокостью по отношению к «красным недочеловекам».
Статистик лагеря ВОЛДИ (возможно, ВОЛДЭ). Немец. Точное имя, фамилия не установлены. Лично убивал военнопленных с особой жестокостью и садизмом.
Заведующий кухней лагеря РОАНЗ. Немец. Точное имя, фамилия не установлены. Изощренно издевался над узниками, по его приказу людей кормили отбросами. Ответственен за голод и высокую смертность от кишечных инфекций среди заключенных.
Переводчик лагеря ЯКОВ МИЛЛЕР. Поволжский немец. С готовностью исполнял роль палача над военнопленными.
Начальник строительства «Шталага 340», старший офицер немецкой армии
ОСИП ЛАУПЕРТ. Австриец.
Заведующий складами лагеря ОСИП ХВЕК. Австриец, уроженец г. Вены.
Фельдфебель немецкой армии БРИК (имя не установлено). Унтер-офицер УЛЬМАН (имя не установлено). Оба отличались крайней жестокостью в отношении попавших в лазарет военнопленных.

Не уступали гитлеровским оккупантам в злобе и бесчеловечности местные пособники фашистов.
Николай Лагздынь, 1922 г.р., уроженец Двинска. Служил в отряде «СС», зверски избивал военнопленных, участвовал в массовых расстрелах. Лично убил не менее 50 пленных.
Иосиф Скрыновский. Проживал в Двинске у дачи Будревича. Служил полицейским, участвовал в поимке бежавших военнопленных. Активный участник массовых расстрелов еврейского населения города.
Уполномоченные Двинской городской управы Юхно и Шефранович (имена не установлены). Охраняли колонны военнопленных по пути следования на работы. Избивали отстававших прикладами винтовок, расстреливали.
Председатель городской управы Неедра (имя не установлено). Лично отбирал военнопленных в лагере для издевательств над ними и пыток. Приезжал «любоваться» расстрелами военнопленных на станцию «Двинск. 2-я пассажирская».
Петровский (имя не установлено). Жил в Двинске, на Жемчуговой даче. Являлся агентом полиции безопасности.
Фома Самсонов, бывший айзсарг, житель деревни Красное Двинского уезда. Расстрелял 12 военнопленных. Предположительно, убит партизанами.
Алексей Самсонов, бывший айзсарг, житель дер. Красное Двинского уезда. Расстреливал военнопленных. Арестован органами НКВД в 1944-м году.
Антон и Ануфрий Кокины, жители дер. Латковское Науенской волости. Доносили гитлеровцам о бежавших из плена красноармейцах. Беглецов ловили и расстреливали на месте.


                -21-
В период немецко-фашистской оккупации Латвии среди местного населения было немало тех, кто приветствовал приход гитлеровских войск и охотно сотрудничал с нацистами. Объяснялось это тем, что в предвоенной Латвии были широко распространены антисоветские настроения, вызванные социально-экономическими и культурными реформами советской власти в 1940 – 1941 гг. и репрессиями со стороны органов
госбезопасности СССР. Наступлению германских войск, которые 25 июня 1941 года вошли на территорию Латвийской ССР, внутри страны способствовали  латышские отряды айзсаргов (отряды самообороны).
По данным ученых, исследовавших военный период истории Латвии, до середины 1944 г. экономика республики работала с полной нагрузкой и внесла значительный вклад в формирование военно-экономического потенциала Германии. Однако закупочные цены товаров для нужд вермахта были на 40 – 50% дешевле, чем в самой Германии, что указывает на высокий уровень эксплуатации местного населения.
К сентябрю 1944 г. 5 тыс. человек, в том числе 1 тыс. девушек – членов организации «Молодежь Латвии» (Latvie;u jaunie;i), вступили в ВВС Германии в качестве «добровольных помощников ПВО». Всего к середине 1944 г. в различных соединениях и частях Вооружённых сил Германии служило 115 тысяч жителей Латвии.

«Пиры кровавых шакалов»
Известно, что в довоенном Даугавпилсе евреи составляли большую часть населения. Гитлеровцы за три года оккупации города не только создали фабрику смерти для советских военнопленных, но почти полностью уничтожили еврейское население города и окрестностей. Обойти молчанием тему массовых расправ над беззащитными людьми, в подавляющем большинстве стариками, женщинами и детьми, невозможно. Это – тоже мрачная и трагическая страница истории нашего города.
В лесах Погулянки, помимо военнопленных, были расстреляны тысячи евреев. Сегодня об этих жертвах фашизма напоминает мемориал на месте массовых казней и стройные сосны – часовые вокруг серых памятных камней. А семьдесят лет назад здесь были песчаные пустоши, которые становились безымянными могилами.
Фашисты активно привлекали к истреблению «жидов» помощников из числа местных. И охотников было достаточно. Охрана и расстрельная команда набиралась из полицаев - латышей. Копать ямы для захоронения трупов привлекали жителей окрестных домов.

Из протокола допроса Ивана Лисовского - участника массовых расстрелов евреев, руководителя бригады могильщиков.
И.Лисовский:«Я, будучи старшим могильщиком, прямым пособником оккупационных властей и участником кровавых злодеяний немцев, хочу остановиться на своих политических убеждениях, так как это является неразрывным. Я – поляк, был сторонником вводимых немцами порядков, считал их освободителями от еврейско-большевистского ига. Я верил в мощь и непобедимость немецкой армии, несущей новый порядок в Европу без засилья жидов и коммунистов, тем более что наступление немецкой армии было стремительным. О возвращении к порядку, установленному советской властью, у меня не было даже мыслей. Приход немцев я считал окончательным, поэтому я смело участвовал в кровавых деяниях, полагая, что тоже служу великой миссии освобождения от иудейско-большевистского ига. Евреев я ненавидел как нацию, хотя лично мне никто из них ничего плохого не сделал. Приход немецких войск я встретил с радостью. Я познакомился с некоторыми военнослужащими, заставлял свою жену стирать им белье, приглашал их к себе домой, угощал, высказывал им свои взгляды на армию Гитлера как на освободительницу.
Второе, не менее важное, что мной руководило, - желание легкой наживы, материально обеспеченной жизни. К тому же я люблю быть начальником, пусть даже небольшим,
                -22-
люблю быть выше окружающих меня людей. Поэтому я решил стать участником освобождения родного города от жидов.
Как старший могильщик, бывший при расстрелах, поясняю следующее. После приготовления могилы полицейский Николай Савицкий приказал увести рабочих метров
на 200 в сторону, не шуметь, но не расходиться. Минут через 15 послышался шум гонимой толпы, сопровождаемой полицейским конвоем. Толпа состояла из мужчин, женщин и детей до 14-16 лет. Это были граждане еврейской национальности, судя по их разговору на еврейском языке. Они вели себя спокойно, видимо, не зная, куда их привели.
За 200 – 300 метров до могилы им велели сесть на землю. Полицейский наряд стоял сплошной цепью от могилы до местонахождения толпы. Около самой могилы находилась дополнительная группа полицейских – палачей, производивших расстрел обреченных. Граждан выводили по одному из толпы, отбирали документы и ценные вещи, раздевали до нижнего белья, сваливая одежду в одну кучу. Женщин также раздевали, отбирали кольца, серьги. Далее раздетых передавали по цепочке полицейских  до расстрельной команды. Палачи, собрав группу в 10–12 человек, ставили их на колени лицом к вырытой яме и производили из винтовок выстрел в затылок. После расстрела первой группы, послышались истерические крики женщин, плач подростков, ругань полицейских в цепи, которым приходилось насильно толкать людей к могиле. Мольбы о пощаде только распаляли злость полицейских. В качестве зрителей на расстреле людей присутствовали высшие офицеры немецкой армии, никто из них не принимал непосредственного участия в расстрелах. К 8 утра расстрел был закончен, расстрельная команда в количестве 11 человек сразу же ушла в город. Остальные полицейские и офицеры немецкой армии были до полного погребения тел нами, могильщиками. Полиция состояла из «айзсаргов» и бывших военнослужащих латвийской армии, судя по форме, в которую они были одеты. Имущество жертв погрузили на подводы пятью или шестью фурманами (ломовыми извозчиками), приехавшими из города, и под конвоем увезли в городскую полицию. Из разговоров участников расстрела мне запомнились слова некоторых палачей, которые говорили: «Ну, пришло время, когда мы отыграемся за все на этих иудах-жидах»; «Мы им покажем за то, что после прихода советской власти в Латвию, они почувствовали себя хозяевами жидовско-коммунистического правительства и хотели закабалить народ под свое иго».
Когда мы закапывали яму, один из немецких офицеров сказал нам по-русски, что нужно сообщать обо всех, еще живых, чтобы их можно было добить в могиле. «Имейте ввиду: нам для них пули не жалко», - добавил он. Некоторые немецкие офицеры сами стреляли из пистолетов по тем, кто шевелился. Были могильщики, которые просили офицера дострелить, не пожалеть лишней пули на жида. Но подробности первого расстрела я помню плохо, так как был потрясен всем увиденным. Н.Савицкий требовал закопать яму вровень с рельефом местности без всякого надмогильного холма. К 10–11 утра работа была полностью закончена. Хочу отметить, что рабочие были потрясены произошедшим, все угрюмо молчали. К часу дня мы должны были явиться в полицейский участок для получения денег за работу. Всем выдали по 15 рублей советскими деньгами, а меня по рекомендации Савицкого начальник полиции определил в его помощники. В мои обязанности входило приготовление могил заранее. В полиции я дал согласие докладывать о политических суждениях рабочих. Но делать этого мне не пришлось, так как мои могильщики были добровольцами. Антон и Петр Вилцаны, Кузьма Бейнарович с сыновьями и зятем Петром Курченко, Евгений Миш-Мишин и другие разделяли мои взгляды и никаких антигерманских настроений не высказывали. Через несколько дней я объявил им, что снова пойдем на работу, все сразу согласились без всяких возражений. Ни перед кем не стояло вопроса, что мы идем рыть могилу для невинных людей. Всеми руководила жажда добычи вещей, все считали, что уничтожение евреев – правильное дело. Придя на Погулянку, к тому же месту, что и раньше, я увидел шесть бочек с хлорной
                -23-
известью, которой посыпали тела расстрелянных, чтобы предохранить могильщиков от трупного запаха. Н.Савицкий объявил, что надо выкопать ров длиной 40 метров, и предупредил всех держать язык за зубами. После начала работы мы с Савицким выпили принесенный им спирт, почувствовали себя бодрее. Он стал рассказывать мне, что служил
при Ульманисе капралом латвийской армии и жилось ему неплохо. А при советской власти дали волю евреям, они стали чувствовать себя хозяевами положения.
К трем утра вновь привели колонну евреев на расстрел, человек 600. Приехало еще 4–5 подвод, на которых были те, кто сам не мог идти. Состав полицейских был тот же:
расстрельная команда из 11 палачей, 5 полицейских занимались раздеванием и 15 отводили жертв к месту расстрела. Все было как и в первый раз – по одному выводили из толпы, раздевали, передавали по цепочке к могиле. С особенным цинизмом относились к женщинам. Их ощупывали, допускали насмешки, издевательства, насилие. После всего передавали сопровождающим полицейским. Одна женщина с двумя девочками-подростками вдруг заявила, что она – не еврейка, а отец девочек – немец. По распоряжению присутствовавшего немецкого офицера ей сделали допрос, но ее признали еврейкой и расстреляли, а детей не тронули. После расстрела две девочки в невменяемом состоянии бродили около кучи наваленного верхнего платья, пока их не увезли обратно в город. К 9 утра все было кончено. По указанию немецких офицеров, требующих ровной укладки трупов, мне пришлось самому спуститься в яму, где беспорядочно были набросаны окровавленные тела. Укладывая трупы, я увидел на одной женщине золотые серьги и вырвал их. Когда тела были уложены надлежащим порядком, то их посыпали хлорной известью. Могильщики попросили меня похлопотать о выделении для них части верхнего платья расстрелянных в качестве вознаграждения за работу. Просьбы была удовлетворена, все получили что-то из одежды. Лично я в этот раз приобрел 4 вязаных дамских кофты, две пары мужских брюк, две пары дамских туфель и дамское пальто. Кроме этого мне досталось 10 штук карманных часов, найденных мной в старом жилете и в траве, где обреченные ждали расстрела. Савицкий намекнул мне, что после такого дела хорошо бы устроить выпивку. На другой день он приехал ко мне на квартиру, мы немного выпили, но это не устроило нас. Через день или два я достал спиртных напитков, пригласил Н.Савицкого, Антона и Петра Вилцанов. Выпивка была устроена из средств, добытых на могилах расстрелянных. Пьянка превратилась в дикую оргию, где мы злорадствовали и смеялись над обреченными, делились нецензурными рассказами об увиденных издевательствах над женщинами. Савицкий упрекал меня в трусости в моменты расстрелов евреев. Мы потеряли всякие угрызения совести, были веселы, довольны, короче говоря, это был пир кровавых шакалов.
После этого я еще участвовал в расстрелах мирных жителей на Средней Погулянке – за три раза было расстреляно 1500-1600 человек. Потом копали могилы в Песках, где было расстреляно до 1600 чел. После каждого из расстрелов всем доставалось имущество убитых, но мне и Савицкому – больше других. Однажды мы привезли целый воз одежды на лошади фурмана ко мне домой. Все эти вещи продавались мною в Даугавпилсе и Риге, а также обменивались на продукты и самогонку. После расстрелов устраивались большие пьянки, которые носили характер таких же оргий кровавых шакалов.
Говоря о расстрелах в Песках, мне хочется отметить поведение некоторых обреченных. Расстреливались исключительно мужчины до 35 лет. Однажды вели партию, их было 18 человек, связанных одной общей проволокой, и пьяные полицейские стали требовать, чтобы они запели песню «Выходила на берег Катюша», но обреченные запели «Смело, товарищи, в ногу!». Всех их расстреляли без ограбления, так как они были политические, доставленные из тюрьмы. В этой группе я встретил знакомого мне человека. После этого мое участие в расстрелах было закончено, ход дальнейших событий мне не известен. Заканчивая свои показания, хочу сказать, что в тот период все мы жили хорошо, всем были обеспечены, своим положением были довольны и ничего лучшего не желали.
                -24-
Однажды между мной и могильщиком Вилцаном всплыл в частной беседе вопрос об ответственности, которую придется когда-то нести, но мы решили, что «дальнейшее покажет» и больше никогда не возвращались к этому вопросу, стараясь забыть все, что мы видели и в чем участвовали.

Из протокола допроса обвиняемого – могильщика Антона Вилцана
А.Вилцан: «Мое знакомство с Иваном Лисовским началось с 1926 года по совместной работе на железной дороге и продолжалось до 1939 года, то есть до его переезда ко мне в
соседи, по адресу А.Пумпура, 162. Здесь мы с Лисовским сошлись более близко. Кроме меня он дружил с Осипом Татаром, поступившим на службу в латвийскую полицию сразу после оккупации Двинска немцами. Лисовский был положительно настроен к гитлеровским войскам, говорил: «Хорошо, что пришли немцы, которые наведут нам порядок и избавят от засилья евреев». Я разделял его взгляды. Когда начались расстрелы евреев, И.Лисовский собирал могильщиков. В конце июля – начале августа 1941 г. ко мне часов в 11 вечера пришел Иван Лисовский с Николаем Савицким и предложил мне и моему сыну поработать несколько часов лопатами, но предупредил, что выходить из дома надо скрытно, чтобы никто не заметил. Выйдя на улицу, мы встретили других людей, которых тоже позвали на дело, и двинулись к полицейскому участку на Старом Форштадте, где нас тоже ожидали люди с лопатами. Нам объявили, что пойдем закапывать после расстрела евреев. Возражений против этого никто не имел, все считали это правильным и, главным образом, соблазнялись тем, что после расстрелов будет роздано личное имущество жертв. Я знал об этом еще дома от Лисовского, который сказал: «Пойдем на Среднюю Погулянку или Золотую гору, приготовим могилу, в которую расстреляют евреев, мы их закопаем, а их вещи возьмем себе – дешево и сердито». К евреям собравшиеся относились недоброжелательно, расстрел их считали правильным, тем более что этим занималась полиция – представитель немецкого закона. В тот раз мы выкопали яму 300 м длиной, 3 м шириной и 2,5 м глубиной. После окончания работы мы тут же около могилы расположились на отдых, закусывали, вели разговоры о предстоящем расстреле евреев. Потом, когда послышался шум приближающейся толпы, Лисовский нас отвел в сторону метров на сто. Но кто хотел, все равно все видел. Сначала было первичное раздевание обреченных метров за 30-40 от могилы. Потом Савицкий и Лисовский раздевали мужчин до трусов, женщин – до рубашек, отнимая ценности: часы, кольца, серьги. Далее обреченных перегоняли к могиле, где люди в форме айзсаргов расстреливали их в затылок. Перед началом расстрела приехал на машине префект Двинска, латыш по национальности. После раздевания жертв он забрал у полицейских все ценности. Так делалось во время всех расстрелов. После окончания убийства евреев айзсарги, обычно - комендант расстрела, осматривали могилу и при наличии живых добивали их.
После захоронения трупов могильщики подходили к Лисовскому за вещами убитых. Не было тех, кто отказался бы, наоборот, все старались взять побольше. Мы налетали на кучу одежды, как стая голодных шакалов, поэтому Лисовскому и Савицкому пришлось построить нас и в порядке очереди выдавать вещи.
После этого я был на могильных работах еще два раза. Однажды мне пришлось спуститься в яму, ровнять трупы, но долго я не пробыл по причине тошноты. После работы было несколько попоек. На одной незнакомый полицейский признался, что ему жутко при расстрелах, но все мы стали смеяться, говоря, что ничего страшного в этом нет. Лисовский для усиления веселья рассказал, как он ощупывал женщин-евреек и делал с ними прочее. Мои взаимоотношения с ним оставались наилучшими до самой последней встречи. Накануне прихода советских войск, в начале июля 1944 г. мы стояли с ним на улице у моего дома, и он сказал: «В народе ходят разговоры, что нам придется отвечать, что закапывали евреев. Нам будет плохо». Я ему ответил: «Будем бить на то, что мы –
                -25-
люди подневольные, нас заставляли, мы и делали». На этом наш разговор закончился. Больше Лисовского я не встречал».

Из протокола допроса обвиняемого - могильщика Петра Вилцана

П.Вилцан: «Оказывая немецко-латвийской полиции содействие в приготовлении могил и погребении трупов расстрелянных мирных граждан Даугавпилса в июле-августе 1941 г., бывая на месте расстрелов в Песках и Средней Погулянке, сообщаю то, что мне хорошо известно.
Все участники злодеяний разделялись на три группы, выполнявшие разные обязанности, не связанные между собой. Их работа проходила обособленно, чтобы одни не могли свидетельствовать против других. Это, видимо, было специальным расчетом немецко-латвийских властей при массовых расстрелах и ограблении мирных граждан, главным образом, еврейской национальности. В первую группу входили каратели, производившие расстрелы граждан у приготовленных нами могил. К ним относились полицейские латвийской полиции, привезенные из других уездов и деревень; члены профашистской организации «Айзсаргс» - к ней относился знакомый мне полицейский Николай Савицкий. Во вторую группу входили могильщики, занимающиеся подготовкой могил и закапыванием трупов расстрелянных граждан. В её состав входил Иван Лисовский, как руководитель всех могильных работ и посредник между карателями и нами. В эту группу входили 40 человек, так как объем работ был большой: могилы приготовлялись из расчета погребения 800–1000 человек. Третью группу составляли фурманы (ломовые извозчики), в обязанность которых входил подвоз к месту расстрела граждан, которые не могли идти сами: старики и дети, а также вывоз награбленного имущества после раздевания и расстрелов приговоренных. Самое ценное имущество забирали каратели, остальное делилось между могильщиками и фурманами. Один из известных мне фурманов проживает в Даугавпилсе, улица Ужванская, дом Бельского, расположенный около богадельни, близ места расстрела Пески.
Когда мы выкапывали ямы, нас отводили от этого места на сто метров в сторону с приказом не появляться на месте расстрела. Когда каратели заканчивали свое дело, мы возвращались к ямам, наполненным кровавыми телами жертв, а фурманы в это время увозили лучшее имущество, а худшее оставляли для нас. Расстрелы происходили ночью, что тоже не давало возможности видеть и запомнить участников преступлений. Кроме того, имелось строгое указание полиции под страхом расстрела не разглашать сведения о происходившем.
В конце июля 1941 г. начались массовые расстрелы мирных советских граждан. Первое дело, где мне пришлось участвовать как могильщику, происходило в Средней Погулянке. На Погулянку мы пришли часов в 10-11 вечера, часам к двум ночи вырыли могилу 50 метров в длину, 3 м в ширину и 2,5м глубиной из расчета на 300-400 человек. На рассвете нас отвели в сторону, пригнали обреченных мужчин, женщин и детей разного возраста. Началось раздевание и ограбление людей. До нас доносились крики, стоны, плач детей, ругательства полицейских, их команды бежать бегом. Бежали только мужчины, женщины шли, ведя детей к могилам за руки. Расстреливали группами по 10-12 человек.
Когда все закончилось, мы подошли к могилам, я увидел окровавленную массу тел с размозженными головами, т.к. стреляли в затылок. Перед засыпанием землей мы, по приказу И.Лисовского, засыпали трупы хлорной известью, специально привезенной для этой цели, а потом засыпали землей. Вся работа была полностью закончена к 8 утра. Хочу добавить, что расстрелы в этом месте происходили и до случая, описанного мною, так как мы чувствовали во время копки ямы резкий трупный запах, а И.Лисовский приказал: «Копайте глубже, чтобы не было такой вони, как от тех ям» и указал рукой в сторону, но, сколько там было ям, я не знаю – он об этом не говорил.
                -26-
Через четыре дня после этого я снова был участником погребения расстрелянных уже в местечке Пески. Мы выкопали яму 100 м длиной, 3м шириной и 2,5 м глубиной из расчета  на 800 – 1000 человек. Все было, как и в прошлый раз, но в могиле обнаружился живой юноша лет 16-17-ти, который делал попытки встать. Кто-то сказал об этом полицейскому Н.Савицкому, и он из револьвера застрелил его. Лисовский со смехом сказал:
 «Осторожнее балуйся, Савицкий, не пристрели кого-нибудь из моих крещеных соседей; лучше перестрелять сотню евреев». Потом мы также засыпали трупы хлорной известью.
Через неделю после этого, в первых числах августа, я опять участвовал в могильных работах на Песках, где рядом с этой большой могилой была вырыта небольшая. Здесь
были расстреляны и захоронены 25 человек, исключительно мужчины. В этот раз Н.Савицкий стоял у края могилы после расстрела и стрелял по тем, кто еще мучился в предсмертной агонии, хладнокровно говоря: «Какое здоровое сердце», словно речь шла не о людях, а о чем-то незначительном.
Больше о расстрелах мне ничего не известно, кроме того, что от нас требовали не делать над могилами холмов, а ровнять грунт вровень с рельефом местности, чтобы скрыть следы захоронения.
О том, что Лисовский являлся руководителем могильных работ, знали все, жившие вокруг люди, и упрекали его в этом в период всей немецкой оккупации. Однажды в июле 1943 года я стоял с Лисовским около калитки его дома. Иван взглянул на часы, а в это время мимо проходил рабочий Семёнов и сказал: «Что, любуетесь на награбленные у евреев часики?». Лисовский со словами: «Это мои собственные» тут же ушел в дом. Вообще в тот период он жил шикарно, но подробностей не знаю, в дальнейшем уже с ним близких встреч не было. Мой отец, Антон Вилцан, участвуя в могильных работах, приобрел при дележе имущества расстрелянных, брюки, ботинки, френч, две дамских юбки, полупальто, две белых шапки, сапоги и детское пальто. Ещё было вознаграждение от полиции – 30 рублей советскими деньгами. Об участии в кровавом деле и присвоении одежды расстрелянных я беседовал с отцом, касаясь темы ответственности за свои пособнические действия. Отец сказал: «Нам отвечать не придется, за это ответит Лисовский, а что дают нам одежду – надо брать». Я согласился с отцом. А мой брат, тоже Антон Вилцан, узнав о нашем участии в творимых злодеяниях, только и сказал: «Как хорошо, что я не замешан в эту грязь».
Остальные могильщики были рядовыми работниками, их толкала алчность и желание что-то присвоить из имущества жертв расстрелов. Помню, при дележке Кузьма Бейнарович просил Лисовского, чтобы тот дал ему, как сапожнику, обувь кожаную. Пётр Курченко попросил у меня френч в обмен на брюки, и мы поменялись». 

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ
Д.Колосов: «В первых числах июля я видел из окна дома, как привели первую партию евреев на расстрел, где-то 1400 человек. О количестве расстрелянных узнавали от пьяных полицейских – они хвалились, сколько им удалось убить людей за день. На второй день партия обреченных была больше – 1600 человек. В обеих партиях были в основном старики, женщины и много детей. Вели их часа в три-четыре утра. Через два или три дня привели еще 150 девушек-гимназисток. Когда гнали этих обреченных на смерть, это была кошмарная картина. Слабых стариков, не имевших сил идти, избивали до полусмерти и пристреливали на глазах у всех. У матерей вырывали из рук грудных детей, поднимали за ручку или рубашонку и стреляли в упор из пистолета. Детей также убивали прикладами в затылок или каблуками сапог. Матерей, которые бросались к детям, били страшно, до полусмерти. Так было расстреляно 12 тысяч человек».

И. Колосовский: «Места расстрелов находились недалеко от моего дома. Обреченных на смерть приводили рано утром или поздно вечером. В конце июля трижды были массовые
                -27-
расстрелы. В перовое утро было человек 500 евреев. Их согнали в низину, раздели до нательного белья и партиями по 10 человек приводили к уже вырытой яме. У ямы их ставили на колени, лицом к яме и стреляли в затылок. Трупы падали в яму. После нескольких таких расстрелов из пока еще живых брали три-четыре человека, чтобы уложить трупы плотнее в яму. А потом их тоже расстреливали. Дети кричали, плакали,
женщины целовали сапоги палачей, моля о пощаде, рвали на себе волосы. Пьяная банда полицаев их жестоко била. Таких кошмарных расправ было три. Расстреляно в Погулянке  было не менее 10 тысяч человек».

Вот имена пособников фашистов, названные свидетелями и участниками событий.
Николай Савицкий – житель Даугавпилса. Служил в немецкой полиции. Ненавидел евреев и русских. Проявил себя как жестокий убийца. Перед расстрелами забирал ценные вещи у своих жертв. Добивал оставшихся в живых раненых.
Иван Лисовский – житель Даугавпилса. Первый помощник Савицкого. Грабил евреев перед расстрелами, обирал трупы.
Ю.Татар, Е.Миш-Мишин, П.Вилцан, А.Вилцан, К.Бейнарович, И.Бейнарович, В. Бейнарович, И.Словенский, П.Филиппов, П.Курченко, Я.Пейпинь, Я.Шпинглис, Л. Грегьян, В.Смельтер, Г.Забурдаев, В.Прокопович, Я.Крейпан, Г.Трифонов, Я.Вингра, В.Карпенюк, В.Семёнов, П.Ладнов, А.Пнёв, В.Павура – пособники фашистов. Все добровольно шли работать могильщиками. После массовых расстрелов евреев забирали одежду, обувь, ценные вещи убитых. Также получали денежные выплаты от немцев в размере 30 рублей советскими деньгами.
 Полицейские Аболиньш, Кокин, Керен, Муцениекс, Малиньш, Пипарс (имена не сохранились) перед расстрелами напивались «для куража», издевались над жертвами, насиловали женщин, избивали, проявляли крайнюю жестокость и цинизм.

Разрушения  Даугавпилса фашистами
До войны Даугавпилс являлся одним из наиболее благоустроенных городов Латвии. После трех лет оккупации фашистами город превратился в развалины. Перед отступлением немцы взорвали Народный дом, являвшийся центром культурной жизни Латгалии. Фашисты ликвидировали исторический музей, в котором хранились ценнейшие документы об истории и культуре Латгалии, уничтожили городскую библиотеку и весь книжный фонд. Полностью было разрушено 8 школ, частично – 24 школы. Гитлеровцы уничтожили 41 предприятие, взорвали электростанцию, разрушили 15 бань, 4 гостиницы, привели в негодность водопровод, телефонно-телеграфную сеть, взорвали 4 моста, в том числе два - через Даугаву (железнодорожный и для автогужевого транспорта). Немецкие солдаты взорвали железнодорожный вокзал Даугавпилса, вагоноремонтные мастерские, депо. Некоторые городские кварталы с оригинальными, представлявшими историческую ценность особняками, были полностью стерты с карты города. При бомбежках и артобстрелах были до основания разрушены 2896 жилых и общественного назначения зданий.
«Шталаг 340» просуществовал до лета 1944 года. При бегстве из города, чтобы скрыть следы преступлений, немцы взорвали крепостной собор, в подвалах которого сжигали трупы убитых и замученных узников концлагеря. Католический костел, словно паривший над окрестностями, считался одним из красивейших соборов, настоящей жемчужиной латгальского барокко. В последние годы, впрочем, жителям и гостям города предлагается новая, «улучшенная» версия уничтожения собора в Крепости. Согласно этой трактовке собор был разрушен в результате артиллерийского обстрела наступающих частей Красной Армии.


                -28-
ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО

А. Быков. Воспоминания о фашистском плене 1941-1942 г.г. «Шталаг 340»
«Война застала меня на самой границе 22 июня 1941 года, где я служил в Замбровском укрепрайоне, 106-й мотострелковый полк. В первые дни войны часть, в которой я служил,
вела бои с превосходящими силами противника, а потом был дан приказ отступать. В июле наша часть достигла Минска, но город уже был в руках фашистов. Линия фронта была далеко. Наша воинская часть и другие оказались в окружении. Разбившись на небольшие группы, военнослужащие стали пробиваться к линии фронта, к Смоленску, для
соединения с частями Красной Армии. Группа военнослужащих, где был и я, к сентябрю уже проделала немалый путь и была близка к линии фронта. Мы слышали звуки
артиллерийских выстрелов. В один из вечеров мы нашли в лесу заброшенный сарай и остановились там на ночлег. Среди ночи нас разбудил лай собак и крики немцев – нас обнаружило подразделение войск СС с овчарками. Так 26 сентября 1941 года я с группой красноармейцев оказался в плену под фамилией Морозов. На допросах нас пытали, избивали, требовали признаться в том, что мы – партизаны. Но оружия при нас не нашли, так как мы перед ночлегом спрятали его в другом месте. Фашисты привезли нас на окраину городка Велиж Смоленской области, посадили в земляные ямы. Дней через пять отправили в Витебск, в лагерь военнопленных. Был план совершить побег из этого лагеря, но стало известно, что охрана лагеря специально сделала в проволочном заборе отверстие и наблюдала за ним. Всех, кто пытался пробраться через эту дыру, расстреливали. Примерно 10-15 октября из лагеря под усиленной охраной вывели большую группу военнопленных, где был и я, на железнодорожной станции в Витебске погрузили в большой эшелон, состоящий почти целиком из открытых платформ. Эшелон двинулся на запад, все думали, что в Германию. Были случаи, когда по ходу поезда некоторые пытались выскочить из платформ и убежать, но это удавалось немногим, так как охрана эшелона расстреливала людей. На платформах нужно было только сидеть, попытки встать расценивались как попытка к побегу. По пути движения некоторых застрелили, и на станции Двинск сняли 15-20 трупов. Всех живых повели в Крепость, которая, как оказалось, была лагерем смерти для советских военнопленных.
Нас загнали в тесное каменное помещение без окон, недалеко от южного входа в Крепость, у колокольни. Было не только голодно, но и холодно. Ежедневно утром нас собирали на площадке, выстраивали и говорили, что мы должны быть покорными и подчиняться немецким властям. При этом особо усердствовал один из переводчиков, говоря, что он – поволжский немец, бывший капитан Красной Армии (был одет в форму советского танкиста).
Совершить побег из Крепости мало кому удавалось, так как нужно было преодолеть большой крепостной вал, на котором стояла охрана с пулеметами; дальше был ров с водой и шел забор из колючей проволоки.
Я видел, как ежедневно выносили и вывозили тела наших товарищей, расстрелянных или умерших от голода, холода и болезни. Видел, как вывозили расстрелянных пленных евреев: их тела были навалены штабелями на телеги. А везли эти телеги еще живые люди еврейской национальности.
Затем часть военнопленных перевели в лагерь, расположенный северо-восточнее Крепости. Этот лагерь состоял из бывших складов и конюшен, где «жили» военнопленные, и был обнесен колючей проволокой. Лагерь усиленно охранялся фашистами. В нем содержались тысячи пленных.
Фашисты из числа офицеров, часто забавлялись стрельбой по живым мишеням, расстреливая узников. Военнопленные стали скрытно объединяться в группы, продумывая варианты побега и избавления от издевательств и смерти. В одном из бараков-конюшен заключенные ночью пытались открыть дверь, но охранники с автоматами открыли
                -29-
стрельбу и несколько человек были убиты на месте. Нужно было пытаться сбежать во время работ за пределами лагеря. Я с товарищем по имени Георгий (он говорил, что по национальности грек и жил до армии на Украине, в армии был сержантом), оказался в группе пленных, которых погнали на дорожные работы в район шоссе Даугавпилс –
Резекне (восточная сторона города), где у кладбища (от города – по правую сторону                шоссе) выравнивали площадку. Во время обеденного перерыва для немецких солдат-конвоиров мы с Георгием под видом того, что холодно, стали кое-как бегать по площадке, «греться». Видя, что солдаты заняты едой и не обращают на нас внимания, мы быстро пролезли в небольшую дыру в кладбищенском заборе, оказались на территории кладбища,
где было много деревьев и кустарников, и побежали вглубь. Пробежав немного, мы оказались на другом конце кладбища и по кустарнику решили двигаться дальше, но
увидели, что пришли на другое кладбище, а внизу проходила железная дорога в сторону Полоцка. Мы решили двигаться с Георгием к фронту. Перейдя дорогу, мы оказались на правой стороне, где росли небольшие деревья, кажется, осина, и отправились на юго-восток. Мы шли из последних сил, очень хотелось есть. В лагере давали 100-200 грамм суррогатного хлеба, иногда, если «посчастливится» можно было получить миску баланды с картофельными очистками. Здоровье пленных, помимо голода, быстро уносил холод, грязь, зловоние и вши. Только страх быть пойманными толкал нас вперед. Пройдя километра два-три, на одном из хуторов в лесу мы, проверив, нет ли немцев и полицаев, постучались в дверь. Она чуть приоткрылась, нам протянули по куску хлеба, не сказав ни слова. Мы отправились дальше. Темнело, когда мы увидели небольшой населенный пункт. Мы постучались в крайний дом. Вышел мужчина лет 50-ти. Я сказал, что мы бежали из плена и нам нужно убежище. В это время вдали послышались выстрелы. Мужчина предположил, что немцы ищут нас, и велел идти в баню, что стояла метрах в 30-40 от дома. Через некоторое время мальчик принес нам горячих молочных щей. Утром нас тоже накормили и сказали, чтобы мы шли дальше на восток. Мы прошли еще 8-10 км, по пути встречая мелкие населенные пункты. Местные жители давали нам еды, но боялись немцев и полиции. Мне каждый шаг давался с трудом, болела голова, ломило тело, была слабость. Я понял, что у меня – сыпной тиф. В 20-25 км от Даугавпилса в каком-то сельце нас приютила женщина, у которой были сын и дочка. Я совсем слег. Местные жители, у которых кто-то воевал против фашистов, помогали едой, выхаживали, но поправлялся я очень медленно. О Георгии я больше ничего не слышал, он ушел раньше. Я смог встать на ноги только в конце февраля 1942 г. и отправился дальше. На одной из дорог меня задержали полицаи и, несмотря на мои уверения в том, что я – житель этих мест, отправили в полицейский участок в Вышки. Потом меня, несколько других бежавших пленных и одну женщину-крестьянку из этих мест направили под конвоем в тюрьму Двинска. Женщину схватили за укрывательство военнопленных. На допросах я выдавал себя за 18-летнего парня-работника из Белоруссии и крепко стоял на своем. До ноября я сидел в тюрьме с другими гражданами, часто слышал среди ночи выстрелы, крики. В один из дней меня вызвали в помещение комендатуры, где латыш-работник сказал, что меня могу освободить вместе с другими «гражданскими лицами». Таких было человек 6-8 и я – среди них. Через некоторое время я познакомился с жителем Зилупе, который направил меня к своим родственникам, а потом через их соседку, у которой немцы расстреляли мужа, меня переправили в партизанский отряд».

Долгое эхо войны (Михаил Ткалич)
Михаил Георгиевич Ткалич в Погулянке знает всё и всех. Он здесь вырос, поэтому наша «экскурсия» стала настоящим путешествием в прошлое этого поселка.
Мать Михаила Георгиевича - Прасковья Онуфриевна с тремя детьми, вместе с другими мирными жителями, попавшими в немецкую оккупацию, была отправлена фашистами в Даугавпилс из Псковской области летом 1941 года. Отец - Георгий Прокофьевич со
                -30-
старшим сыном в это время находился в лагере, на строительстве Беломорканала. По словам М.Ткалича, их семья жила в Ленинградской области, где была репрессирована как кулацкая. Отца со старшим братом советская власть отправила в лагерь, маму с тремя малолетками – в Псковскую область, а фашисты, захватив в плен, – в Двинск. В чужом
городе Прасковью Ткалич отрядили на работу в бывшую лечебницу Погулянки, где разместились немецкие летчики. В корпусе старинной постройки у них было что-то вроде гостиницы, где требовалось стирать, убирать. После войны главный корпус уцелел (сохранился до наших дней), так как был разминирован советскими саперами, а соседний корпус санатория и скважину с целебной водой немцы взорвали при отступлении из города. После войны санаторий восстановили. Сначала здесь открылась туберкулезная лечебница, но впоследствии ее перевели в местечко Разна. А на этом месте построили новые здания санатория «Межциемс», где до начала 90-х годов лечили легочные заболевания и поправляли здоровье граждане из всех республик Советского Союза.
В войну напротив главного корпуса, за Даугавой, рядом с деревенькой Осиновка, находился аэродром, где стояли немецкие самолеты. Каждый день гитлеровцев перевозили на другой берег – до сих пор еще остались сваи переправы, куда причаливали плоты и лодки. В поселке Погулянка по адресу: ул. Аусекля, 2 сохранился старый кирпичный дом. После войны его отремонтировали, достроили второй этаж и отдали под квартиры. До сих пор дом является муниципальной собственностью, здесь живут люди, но никто из них не знает историю здания. О ней рассказал другой житель Погулянки – Александр Смирнов, к которому мы заглянули. Александр показал нам книгу воспоминаний офицера немецкой армии Отто Кариуса «Тигры в грязи». В ней есть страницы, посвященные Даугавпилсу. По указанному адресу в Погулянке располагалась комендатура корпуса немецких танковых войск. Рядом с ней в лесу была устроена ремонтная база тяжелого танкового батальона. Некоторые топографические названия автор книги исказил, а потом не удосужился проверить. Впрочем, главное не это. Книга обращает на себя внимание обиженной интонацией бывшего вояки. О. Кариус недоумевает: как случилось, что нам, таким несокрушимым, сломали хребет русские Иваны? За что? Наша миссия, мол, была вполне гуманной: новый порядок жизни на новых территориях Великой Германии. А они, варвары, гнали нас, как бешеных псов, до самого Берлина.
Воспоминания офицера вермахта не расходятся и с воспоминаниями жителей Погулянки. А.Смирнов вспоминал, что про рембазу немцев, танковые рвы, оставшиеся в окрестном лесу снаряды, ему рассказывал Анатолий Казакевич, местный житель, мальчишкой облазивший все окрестности. А.Казакевич говорил о том, что взрослые местные жители знали, что на песках, севернее от поселка, расстреливали евреев и военнопленных.
М.Ткалич утверждает, что следы от противотанковых рвов есть до сих пор, и мы отправляемся в сторону бывшей рембазы. По пути Михаил Георгиевич рассказывает и о захоронениях.
- Окрестные мальчишки, нарушая запреты взрослых не ходить на места расстрелов и погребения трупов, тайком пробирались туда, - вспоминает он. - Я тоже в таких «походах» участвовал. Но это на самом деле было опасно. Иногда немцы оставляли в таких могилах  снаряды и гранаты-лимонки. Их специально закладывали, чтобы те, кто копает, были покалечены или убиты при взрыве. Так и происходило. Однажды наши мальчишки наткнулись на гранату, она взорвалась, несколько человек были ранены, одному выбило глаз, другому оторвало руку. Такое вот детство было у нас.
Здесь же в Погулянке сохранилось здание школы, заложенной еще в период Первой республики при К.Улманисе. В войну тут размещались немцы. В паре десятков метров от здания еще видны продольные канавы, заросшие мхом – это и есть танковые рвы 70-летней давности. После освобождения города от фашистов, здесь вновь заработала школа № 12, сначала - семилетняя. Ее закончил М.Ткалич. Затем школа долго была   
                -31-
восьмилетней под номером три. Сейчас здесь находится конный манеж. В здании, хоть и обветшавшем, но вполне еще крепком, сохранились печи, которыми отапливалось помещение, двери с ручками тех времен и даже аутентичными фрагментами стекол. Антураж этого здания напоминал декорации фильма. Михаил Георгиевич заходил в
бывшие классы, вспоминал, как топились в школе круглые железные печки, поглаживал  старые дверные ручки, отполированные тысячами детских прикосновений, называл имена своих, уже ушедших в мир иной, учителей, одноклассников; вспоминал забавные истории школьной жизни. В просторном коридоре, у одной из стен стояло забытое пианино,
словно подчеркивая «киношность» происходящего. Бывший ученик Миша Ткалич откинул крышку инструмента, пробежал пальцами по клавишам. И старое здание наполнилось порхающими звуками грустной и нежной мелодии…
 В оккупированном фашистами Даугавпилсе семья Ткаличей жила до июля 44–го. В начале лета стало ясно, что немцев бьют на всех фронтах, и захватчики готовились к отступлению. 25 июля гитлеровцы согнали гражданское население из Крепости и поселка к железнодорожной станции «Межциемс». От главного пути отходила небольшая  ветка, углубленная в землю, стены были выложены гранитными  плитами. (Следы этого сооружения в виде ям остались до сих пор, а рельсы и гранитные плиты пропали). На эту ветку загоняли открытые железнодорожные платформы. На них немцы грузили технику: пушки, танки, другое тяжелое вооружение. Однако в тот раз к этим платформам пригнали гражданское население, в подавляющем большинстве женщин с детьми. Загруженные таким образом платформы распределили между вагонами, в которых находились немецкие солдаты. И состав двинулся в сторону Риги. Летчики Красной Армии не могли бомбить поезд, где были сотни женщин и детей. Поэтому немецкий эшелон с советскими пленниками благополучно доехал до Риги и далее, прямо на передовую, где затем образовался Курляндский котел. Гражданских держали при аэродроме, заставляя работать, в качестве живого щита.
- Как наши самолеты показывались, фрицы тут же выгоняли нас на открытое место, на аэродром. Понятно, что летчики видели толпу плачущих женщин и детей под дулами фашистских автоматов, поэтому разворачивались и улетали, - продолжает М.Ткалич. – Даже когда советские войска уже устроили немцам Курземский котел, к нам прилетали беспрепятственно вражеские самолеты, сбрасывали еду, боеприпасы. Командование Красной Армии, видимо, все знало про нас, заложников. Часть немецких командиров сбежала в Германию на катерах по морю. Но вторая попытка не удалась – в море уже были наши корабли, которые препятствовали бегству гитлеровцев. У них паника началась и злоба, мы каждый день думали, что нас расстреляют. В плену у немцев пробыли до 11 мая 1945 года. Уже два дня, как был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, а окруженные немцы и айзсарги из местных все надеялись вырваться, избежать позорной сдачи в плен. Не удалось. Помню, как они потом по-немецки педантично сдавали нас, буквально считая по головам, командирам Красной Армии. После освобождения нас отправили обратно в Даугавпилс.
 Рассказывая, Михаил Георгиевич ведет меня по лесной тропе к памятнику, стоящему уже на территории Ликсненской волости, недалеко от высоковольтной линии по дороге на озеро Светлое. Памятный камень с надписью о расстрелянных на этом месте двух тысячах военнопленных, а также женщин и детей, установлен на пригорке, к которому ведет узкая лестница. Далее, за ним начинается странный «лунный» ландшафт, где небольшие бугорки чередуются с такими же небольшими ямками. Все поросло бледно-зеленым мхом и довольно молодыми соснами, высаженными лет 30-40 назад. Раньше здесь была обширная песчаная проплешина, лишенная всякой растительности. «Нехорошее место», за границами которого рос настоящий густой лес с сочной травой, деревьями, кустарниками, окрестные жители обходили стороной, а фашисты выбрали для расстрелов и погребения своих жертв. Сегодня такой странный ландшафт объясняется тем, что с
                -32-
годами почва над захоронениями стала оседать и уплотняться, поэтому и появились здесь пригорки и ямки.
Каждый год, в дни памяти жертв фашизма, Михаил Георгиевич приходит сюда положить цветы, помолчать, вспомнить о тех страшных днях гитлеровского нашествия.
Справка:
Михаил Георгиевич Ткалич окончил семилетнюю школу №12, затем – железнодорожное училище, где получил специальность слесаря-электрика. Был направлен на ЛРЗ
 (локомотиворемонтный завод). Затем 4 года служил в Морфлоте. За это время с отличием окончил мореходную школу в Лиепае. После службы работал на рыболовецком флоте, а затем вновь вернулся в Даугавпилс. Продолжил образование в железнодорожном техникуме, работал в локомотиворемонтном депо. Закончил трудовую деятельность мастером на ЛРЗ. По-прежнему живет в Погулянке, любит её, и ведет общественную работу для сохранения красоты, чистоты и самобытности этого места, хранящего память прошлых лет.

Мальчик с Жемчуговой дачи  (воспоминания Александра Назарова)
Александр Фролович Назаров – из потомственных староверов, как и его родители, жил и живет до сих пор в Погулянке.
В годы немецкой оккупации он был трехлетним мальчонкой, резвым и сообразительным не по годам. События войны запечатлелись в его памяти, как кадры фильма ужасов, режиссированного самой жизнью.
 О том, что беда пришла в родной дом, он догадался по ставшему строгим лицу матери, по поведению отца, который почти перестал днем выходить на улицу. При малейшем подозрении о приближении немцев он нырял в подпол, который тут же закрывался крышкой и половиком, а на него мама сдвигала кроватку сына. По ночам мальчик иногда просыпался от шепота приходивших к отцу мужчин, а маму нередко видел плачущей.  Однажды на рассвете отец вывел лошадь на берег Двины – вокруг было тихо и безлюдно. И вдруг, откуда ни возьмись – немецкий самолет. Летчик заметил лошадь и человека рядом, сделал круг и, спустившись пониже, дал очередь из пулемета. Промазал и пошел на второй заход.
-В это мгновенье, как отец потом рассказывал, - вспоминает Александр Фролович,- он заметил среди прибрежной травы какую-то яму, наполненную водой, и прыгнул в нее. Пули просвистели рядом, а летчик потерял цель из виду и улетел, прекратив охоту на живую мишень. Отцу тогда было чуть за двадцать. 
Спустя немного времени Фрол Титович нашел-таки верных людей, которые переправили его в белорусский партизанский отряд, а дальше он был зачислен в Красную Армию артиллеристом. Воевал на всех фронтах, освобождал Вену, Прагу, Берлин. Был удостоен разных наград, среди которых самыми дорогими считал медали «За отвагу» и «За взятие Берлина». После тяжелой контузии и ранения три месяца провалялся в госпиталях, а потом был направлен в Манчжурию, где шла война с Японией.
- Я хоть и маленький был, но войну запомнил на всю жизнь, - рассказывает А.Назаров. - Видел не раз, как по старой рижской дороге водили на расстрел в пески Погулянки евреев из гетто. Мы тогда жили в районе Жемчуговой дачи. Она прежде называлась Свинячьей слободой, так как здесь, на берегу Двины, часто пасли свиней. И вот по этой дороге, под конвоем ведут толпу людей. Среди них - старики, дети, женщины, но было и мужчин немало, но все так смирно, тихо шли, хотя конвоиров немного, иногда четыре-пять. Я даже тогда малышом думал: «Чего они не убегают, не нападают на конвой - ведь охранников мало совсем?» Нет, люди были очень послушными. Расстреливали их айзсарги. Они хоть и были одеты в немецкую форму, но все говорили по-латышски. Гитлеровцы часто брезговали таким делом, а местные айзсарги – нет. Потом, когда заканчивали расстреливать, засыпали ямы, а сверху часто бросали какие-то дымовые
                -33-
шашки. И все это тлело и горело много дней. Дышать в окрестностях было невозможно - воздух был пропитан запахом жженого человеческого мяса. К расстрелам евреев добавлялись и расстрелы военнопленных, которых держали в концлагере «Шталаг 340». Их тоже сбрасывали в большие ямы в Погулянском лесу. Окрестные жители знали, что
очень много пленных умерло от тифа и других болезней. Там трупы засыпали хлоркой, а потом тоже часто жгли.
…Три года оставшиеся в живых горожане провели под дулами автоматов фашистов и их добровольных помощников. Каждый день мог стать последним: на улицах устраивали облавы и всех подозрительных отправляли в гестапо, подростков обманом собирали в школах, а затем под конвоем – на вокзал, в вагоны и – «встречай, великая Германия, батраков с востока». Подпольщиков, выданных предателями, страшно пытали и казнили для устрашения горожан. Но в начале лета 44-го стало понятно, что гитлеровцам недолго осталось хозяйничать в Даугавпилсе.
- Бои за город были суровые, - продолжает Александр Фролович.- Помню, на этой же рижской дороге, поближе к лесу, стояла наша артиллерия, а немцы были на той стороне Даугавы, на Гриве. Перестрелка шла жестокая. Как раз по этой дороге ехал на мотоцикле военный, может, с донесением или на позиции, но его прямо на дороге убило. Мотоцикл заглох, а он так и остался сидеть. Днем дело было, вечером тело никто не забрал, бои шли. На следующий день – тоже, а к ночи все, вроде, стихло. Моя мама, договорилась с двумя соседками, что похоронят бойца. Они выкопали рядом неглубокую могилу, сняли его с мотоцикла и похоронили быстро. Тело не осматривали, боялись, что опять начнется бой. Так и остался этот воин, как и тысячи других, неизвестным солдатом.
-А отец остался жив, правда, вернулся домой только в 1947 году. Мы все время оставались здесь, но семью никто фашистам не выдал, иначе вряд ли бы уцелели. Немцы с такими не церемонились: расстреливали, угоняли в лагеря, а местные айзсарги вообще лютовали, выслуживались перед фашистами как могли. Многие потом с немцами же и бежали из города, знали, что наступит расплата за их злодейства.

Справка:
Александр Фролович Назаров после школы служил в погранвойсках Советской Армии СССР. На погранзаставе Венгрии и Польши (тогда входили в военный блок армий стран Варшавского Договора) поймал нарушителя государственной границы. Был награжден досрочной демобилизацией. Учился в Рижском мореходном училище. После окончания был направлен в Мурманск, на ледокол «Красин», где прошел две арктические навигации. Далее был переведен машинистом-турбинистом на атомный ледоход «Ленин». В общей сложности прошел четыре арктических навигации. Во время аварии на атомном реакторе ледокола получил большую дозу радиации. Получил запрет работать в полярных условиях Арктики. Впоследствии служил в рыболовном флоте. Сейчас А.Ф.Назаров на заслуженном отдыхе, но по-прежнему ведет активную жизнь. Живет, как и в детстве, в Погулянке.

Место рождения – лагерь смерти (Из жизни старой учительницы)
…Никогда не вела дневников, потому что считаю жизнь маленьких людей, к которым отношу и себя, слишком обыденной, не заслуживающей особого внимания. Но сегодня, на пороге 82 лет, понимаю, что в жизни каждого человека есть такие моменты, о которых нужно рассказать нашим потомкам.
В 1940-1941 году я училась в Пыталовской русской средней школе, куда перевелась из латышской гимназии в Карсаве. До Пыталово от моей деревни было ближе – 20 км, а в гимназию приходилось ездить от дома за 30 км. Ближе школ во всей нашей большой округе из нескольких деревень не было. Я была единственной, кого родители могли отправить учиться, ведь общежитий при школах для детей из деревень не было, а за
                -34-
съемную комнату надо было платить, как говорили, «по корове в год», то есть столько, сколько стоила покупка животного для семьи. Для меня это был незабываемый год. Но он оказался и последним годом радостного детства.
Война началась неожиданно для всех. Пыталово стали бомбить уже в первые дни нападения Германии. Из нас, старшеклассниц, спешно сформировали сандружины. Мы ничего не умели, но старательно резали бинты и учились делать перевязки. Через
несколько дней нам объявили, что назначен отъезд. Куда? Зачем? Никто ничего не говорил. Я отпросилась съездить домой, попрощаться с родными. Села на велосипед и поехала за 20 км, думая, что завтра вернусь назад. Но вернуться не удалось. Немцы уже занимали наши города и деревни. Через несколько дней многих мужчин и женщин из нашей деревни арестовали и поместили в Гаврах. Мужчин заперли в каменном здании, а нас, человек 20 женщин, закрыли в тесном чердачном помещении волостного управления. Цинковая крыша раскалялась под июльским солнцем, было тесно, душно, некоторые женщины падали в обморок. Мне –17 лет и я в ужасе от всего происходящего. Особенно врезалась в память картина, когда всех арестованных мужчин выгнали на дорогу, где были кучи гравия и песка для ремонта, и заставили все это руками рассыпать по дороге под окрики и удары винтовок охранников. На ремнях у немцев – пряжки с надписью «Got mit uns» («С нами Бог»), они чувствуют себя хозяевами положения, наслаждаются, видя бессилие и униженность своих пленников, чьи рубашки окрашиваются кровью от ударов винтовок со штыками, покрываются пылью. Июльское солнце палит нещадно, работающим не дают ни воды, ни отдыха. Все это происходит буквально под окнами нашей «камеры». У меня от увиденного случается истерика до беспамятства. Быть бы мне расстрелянной, окажись незнакомым полицай. Он впустил моего отца меня успокоить. Меня потом посадили под арест на 10 дней. Этим все и обошлось.
В 1942 году мне предложили работать учительницей в маленькой деревенской школе в Пуще, хотя я сама фактически была еще школьницей и не имела никакого представления о педагогике. Но фронт ушел далеко, в наших местах было тихо и надо было как-то продолжать жить и учить детей грамоте. В школе на 15 человек я познакомилась со своим будущим мужем Матвеем. Он был здесь заведующим. Мы были счастливы и очень ждали, что скоро закончится война. Однако до этого было еще далеко. 25 августа 1943 года на рассвете на пороге нашего домика объявились «гости» с винтовками, дав полчаса на сборы. Погрузили нас на телегу и без объяснений повезли. К середине дня привезли к железнодорожной ветке, погрузили нас в стоявшие железнодорожные вагоны и закрыли двери. Сколько ехали – не помню, но очень долго и медленно, без конца пропуская эшелоны на фронт. По пути следования выпускали по нужде очень редко. У меня – восьмимесячная беременность, и кажется, не пережить такой муки. Но самое страшное было впереди. Наконец нас высадили в густом сосновом лесу и выгнали на песчаную дорогу, утоптанную тысячами человеческих ног. По бокам колонны – люди-нелюди с автоматами и злыми овчарками. Нас повели в «трудовой воспитательный» лагерь смерти Саласпилс. Нас с мужем сначала определили в трудовой барак на второй этаж вместе, но потом его перевели в другой барак. Изредка мы виделись, и я могла передать ему несколько сухарей и пару головок лука из посылок, которые отправлял нам в лагерь мой любимый брат. Благодаря этому мы и выжили. Помню, как у меня начались роды. Помочь мне прислали из «строгого барака» доктора, женщину-еврейку. Сын появился на свет здоровым, а что случилось с той женщиной потом – не знаю, даже думать боюсь, что ее постигла участь соплеменников. Я ее больше никогда не видела. На нары с соломой мне бросили какие-то тряпки, но спасти ребенка в тех условиях было невозможно. Опять выручил брат. Он вывез меня на время с ребенком из лагеря под поручительство знакомой богатой и бездетной семьи из Риги. У них мы жили совсем недолго, потом нас отправили
к другим людям, а еще через несколько месяцев – возвращение в лагерь, а потом, уже в конце 1944 года нас вновь везут еще дальше, помещают в лагерь для перемещенных лиц,
                -35-
который по-немецки называется Gotenhafen, где-то около Гданьска. Народу в бараках – уйма, они «отапливаются» только человеческим дыханием. Люди истощенные, от лагерной пищи начинается эпидемия дизентерии. Всех заболевших детей, а малышей в
лагере было много, силой отбирают у родителей, отправляют в «больницу», откуда ни один не возвращается. Я в своего Юру вцепилась так, что никакой силой не вырвать. Получила от охранника хорошую оплеуху, но сына не отдала. Вылечила оригинальным 
способом. Иногда мужчины, которых гоняли на работы за пределы лагеря, приносили кости убитых лошадей, варили из них бульон, делили понемножку между совсем уж бессильными и больными. Я дала сыну капельку этого бульона, и Юре стало легче, через день еще глоток, и понос у него остановился.
В апреле 1945-го уже шли бои за город, казалось, вот-вот нас освободят. Но вдруг весь лагерь поднимают по тревоге и гонят к морю. Идти приходится почти бегом. У меня на руках - полуторагодовалый сын, рядом – задыхающиеся обессиленные люди, по бокам – охрана, в небе – самолеты, изредка бросающие рвущиеся «мячики». Немцы пригнали нас на пустынный берег бушующего моря, набили в 16-местные катера по 50 человек, всех тщательно пересчитали. Маленькие суденышки нещадно треплет ветер и волны. Палубы заливает, катера подбрасывает вверх, обрушивает вниз. Всех выворачивает наизнанку морская болезнь и ужас мучительной смерти в холодных водах Балтики. Высадили нас в большом порту Штралзунд, около датской границы. Далее исстрадавшихся людей распределяли по крестьянам и опять куда-то везли. Я благодарна той хозяйке, к которой нас определили с сыном – она проявила жалость к нам и поселила не в сарае, а в доме. Но там мы пробыли совсем недолго. Потом появились сборные пункты для возвращения на родину. В родную деревню мы приехали 5 сентября, а через месяц сыну исполнилось два года. От мужа пришло письмо из Берлина. После нашей отправки другую партию заключенных, в которой был он, тоже повезли из Саласпилса дальше, в немецкий тыл. В каком-то незнакомом месте он сбежал, а потом оказался в Красной Армии, был зачислен в строительный батальон, где возводили мосты и переправы. Матвей вернулся домой после победы. В 1946-м году переехали в Даугавпилс, работали в школе. Мы прожили с мужем 60 лет. Это была счастливая жизнь, отданная детям, своим и чужим.

Справка:
Юрий Матвеевич Иванов, родился в концлагере «Саласпилс». С 1946 г. живет в Даугавпилсе. Окончил школу №10, затем служил в армии. Вернувшись, поступил на учебу в Даугавпилсский пединститут, получил диплом учителя математики и физики. Затем стал аспирантом Рижского политехнического института. Впоследствии преподавал в Даугавпилсском филиале  вуза, переименованного в Рижский технический университет. С 1994 по 2005 г. был его директором. Доцент, доктор наук. Сейчас работает в филиале РТУ преподавателем.

Эпилог
Время продолжает свой стремительный бег. Над малолюдной сегодня Погулянкой давно резвится в небе доброе солнце. Но преступления, совершенные против человечности, не теряются безвозвратно в потоке времени, не имеют срока давности. Правда всегда находит себе дорогу, пробиваясь к нам из толщи прошедших лет полустертыми записями в пожелтевшей тетради, обнаруженным документом в архиве, старой фотографией, рассказом последнего свидетеля. И палачей всегда настигает справедливое возмездие. Эта книга, где собраны документальные свидетельства очевидцев страшных событий, - еще одно тому подтверждение.