"... С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей..."
/Б.Пастернак/
Февраль - дофин разбитых снов, тонущих в южных штормах; отражений бешеной пляски желаний, жажды жизни, тоски, на ледяных иглах мятежных ветров. Смотрят. Смотрят в глубь затянутых вечерним сумраком комнат, зовут в дорогу. И этот зов сквозь рокот сердечных ритмов стучит в висках, сливаясь с ходом секундных стрелок. Жду, завернувшись в тёплый плед, наслаждаясь терпким миндальным вкусом в бодрящей кофейной горечи, слушаю февральских наяд - вой сквозняков в замочных скважинах и тонких трещинках старых домов. Музыка собственной крови. До поры. До утра, кричащего о свободе и крыльях. О жизни...
Жизнь... Думаю, у каждого есть свой символ жизни. Однажды я встретила путника, уходящего в закат. Ветер играл в тёмном шоколаде локонов, зажигая пламя. Путник шёл... Шёл к свободе... К побережью, где балтийские ветра нежно целуют тонкие пальцы, вливая в вены осеннее солнце. Где закат чистейшей акварели рдеет над головой, пронизывая хрусталь небесной чаши чарующим розарием грёз. Небесные сады... И ночь с тысячью алмазных глаз. Путник обернулся. Лишь на секунду бросив взгляд во тьму моей тоски и улыбнулся. Едва заметно... Символ жизни... Он и есть моя жизнь, мой смысл.
Февраль... Перекрёстки дорог, дней, жизней. Утро штормовыми ветрами играет март, стучит в эркерное окно ветвями обнажённых дриад. Ещё немного... Слушаю непогоду, раскрыв окно и завернувшись в тепло лёгкого сна. За стеклом ещё ночь. Топкая тьма, бодрящая, как терпкий кофе в изысканном фарфоре.
Сохранить, сберечь тепло и уют от пронзительных песен февральских штормовых наяд не так просто. Но предощущение чуда проснулось и живёт, окутывая коконом подспудного восторга. У парадного ждёт такси...
Февраль... Хлещет по ветровому, разбивая вдребезги слёзы мокрого снега, стекает, застывая хрустальными тропками, венками под кожей стекла - там, за окнами, живёт февраль.
Городские дороги полны эритроцитами стопорных огней, рассыпающими по витринным стёклам драгоценные гранаты неспешных дум. Февраль... О, как прав был Пастернак! Как тонко чувствовал он музыку февральской крови, февральских слёз... И путь. В феврале обязательно должен случиться путь...
Такси, мчащее меня сквозь танины мглы - авто времени. Огни, летящие где-то в бесконечной утренней тьме. Огни дорог, растворявшихся в ночи - мосты в прошлое...
Путник обернулся. Лишь на секунду бросив взгляд во тьму моей тоски и улыбнулся. Едва заметно. Сделал шаг и обернулся вновь, с лёгким нетерпением вскинув идеальную тёмную бровь. Я замерла. На миг. Не веря... Ты?.. И я?.. Он ждал. Не отрывал янтарного взгляда от моих влажных трепещущих ресниц. Ждал... Шаг... Два... Шесть... Шестнадцать... Он улыбнулся, коснувшись изящными музыкальными пальцами моих слёз, нежно сжал мою ладонь в своей и шагнул в закат.
В том сентябре... Залив сверкал солнечными бликами так ослепительно, что, казалось, этим светом был залит весь мир. Качались на волнах света золотые лодочки листьев, багряницы клёнов сплетали гамаки птицам, баюкали поющих пилигримов на тонких ветвях. И так упоителен, благословенен был аромат терпкой осени, согретой этим влюблённым солнцем, что кружилась голова. Мы были светом в чашах кофейно-миндальной горечи - амброзия. День гас, окрашивая небеса в омытые этим светом цвета, мягко сплетая финифть из нитей драгоценной пыльцы от багряного к индиго. Бархатному индиго, где рассыпал месяц свои алмазные слёзы. В чёрный бархат, жжёную кость с тонкой чеширской улыбкой, ловящей лунных мотыльков на удочку тонких нитей ночного волшебства... Мы стали ночью в хрустальном бокале луны. Ночью, сотканной из паутинок снов... И сентября...
Февраль... Такси мчится в утренней тьме одним из блуждающих огоньков горных серпантинов... В сентябрь.
Там, под кожей витрин в тонких алмазных змейках горит, сияет янтарь, зовущий в закат...