ДЕМБЕЛЬ
ПРОЩАЙТЕ КОРОЛИ*
Когда догорают страницы истории
Когда дни прошли
не вернуться назад
Прочтут нам печальные тексты
которые
Храним с семенами как первый снаряд
Вглядимся мы пристально
вы ведь не первые
Глаза, чтобы видеть
а руки, чтоб жать
Из замков
где прячутся тени бессмертные
Легко по проторенной тропке бежать
Города, полные ненависти
Слез лжи и несмелости
Вглядитесь в жестокие лица
Иссохли сердца
в них не скрыться
Картинные люди - убожества
Взявшие королевский лик
Избивающие великое множество
Насмешка над мудростью - крик
Мозги лицемеров всегда под откосами
Священный зал Правды завален дерьмом
Античные принцы не блещут вопросами
Не сможем мы вырваться нипочем
Помножена злоба на молодость позднюю
Умов сильных нет
только частая дрожь
И страхи ползут словно ночью беззвездною
Но чувствуем мы
где здесь правда где ложь
Города, полные ненависти
Слез лжи и несмелости
Вглядитесь в жестокие лица
Иссохли сердца
в них не скрыться
Картинные люди - убожества
Взявшие королевский лик
Избивающие великое множество
Насмешка над мудростью - крик
Мы веки не сможем поднять исполинские
Не сможет дать старт перекошенный ряд
Не дело додумывать истины римские
Вести нас и звать
Closer to the heart
Не могу точно сказать, было ли это все на самом деле, или только мое больное сознание запечатлело образ желаемого. Не знаю. Хотя с точностью утверждаю, что это могло быть. Не обязательно со мной, не обязательно с моими знакомыми, но с КЕМ-ТО! Скорее всего мне хочется, чтобы все было именно так, а не иначе. И еще одна капля ненависти оседает в моем уме, отслаиваясь в подсознании.
Наступил июнь - время дембеля, и по всей необъятной Родине потянулись ручейки отслуживших. Они таскались по городам и селам, по вокзалам, железнодорожным станциям и аэропортам; заваливали в кабаки и пивнушки; водка, вино и пиво лились рекой...
Наша дембельская партия состояла из пяти человек, а сопровождал нас , как положено, ст.прапорщик с навязчивой холостяцкой физиономией.
Ровно в полдень заскрипели ворота КПП нашей таежной в/ч, нехотя распахнулись так, что посыпалась облупившаяся краска с пятиконечных звезд. Забитые "духи", опухшие "шнурки", злые "черпаки" и все, все, все с завистью провожали ПАЗик, а мы злорадно ухмылялись, махали руками и дружно кричали: "Вешайтесь!"
Автобус трясся по узкой лесной дороге, то и дело пытаясь врезаться в ближайшее дерево. Мы же были безмерно счастливы и вспоминали службу словно что-то приятное. Мы точно садисты перебирали в памяти беспредельщину дедовщины, но никто не желал говорить, как дрючили его самого. Так уж устроен человек. Мы крыли трехэтажным матом, загибали бородатые анекдоты и глупо гоготали над ними. Вдруг ПАЗик громко закашлял, запыхтел, пару раз вздрогнул и встал как вкопанный.
Что за дела!? - подумали мы и кинулись помогать водиле, проявляя недюженые способности в автослесарном ремесле. В итоге после часа совместной работы мы поняли, что отремонтировать автобус не удастся никогда. "Идите пешком!" - сказал ст.прапорщик, - "К ночи выйдете на станцию". Он вручил документы сержанту и указав рукой неопределенное направление, пожелал нам ни пуха ни пера. Мы послали его, куда подальше и двинулись в путь. Лишь мерзопакостная мошкара омрачала путешествие.
"Не мешало бы передохнуть", заметил Кто-то, и мы как по команде посмотрели налево, а потом направо. Оказалось, что наступила ночь.
"Разобьем лагерь до утра", - сказал сержант, еще не утративший привычки командовать.
Мы углубились в чащу и соорудили шалаш (точно как в Разливе, где Кое-кто скрывался, по крайней мере так утверждает легенда, ну, да Бог с ним!).
"Ха-ха!" - подумал я, когда товарищи дрыхли без задних ног, - "Я уверен, что мы заплутали..."
Что-то подсказывало мне, что выход найти невозможно.
Какая мелодия выводила в тот раз меня из себя, не помню, но я потянулся и решил прогуляться.
Странные шорохи, скрипы, шум ветра, голоса спятивших птиц нагнали на меня тоску, и я стал мечтать о грядущем, однако не успел нафантазировать слишком много, так как воткнулся в добротный досчатый забор. Доски были подогнаны так близко и были столь высоки, что я никак не мог увидеть, что находится там внутри. Я осторожно продвигался вдоль забора...
Стало светать...
"Ничего себе", - сказал я вслух и заметил приличную щель. Я засунул туда голову...
Двухэтажная усадьба со множеством пристроек своим великолепием внушало настоящий ужас. Казалось, здесь - в тайге - такого строения быть не должно, но оно существовало, словно вне времени и пространства. Будто зачарованный странник я любовался видением, пока из маленького флигелька не выбежали две незнакомки.
Сзади меня подтолкнули, и я улыбнулся: мои однополчане сбились в кучу, стараясь одновременно заглянуть в дырку.
Спустя секунду мы находились по ту сторону забора, и таращась на молоденьких девушек, представлялись им по всей форме солдатского устава. Смущенные обитательницы усадьбы словно только что ожили и своими скованными движениями напоминали механических существ (не сказать - зомби!). Говорили они также странно, как и двигались.
Не известно откуда возник хозяин - грузный мужчина лет пятидесяти с неприятно-одутловатым лицом землисто-болотного цвета. Его щеки будто бы засидели мухи и оставили на нем свои экскременты. Нам стало смешно при виде этого мерзкого субъекта, а он нагло произнес:
"Если вы не против поработать в моем огороде несколько дней, то я предоставлю вам место для отдыха, прилично заплачу, а после доставлю на железнодорожную станцию".
Его глаза светились неестественно-зеленым огнем, руки дрожали, а в теле чувствовалось напряжение.
Мы беззвучно согласились, а ответил за всех сержант:
"Мы готовы".
Нам нужно было расслабиться и отдохнуть, побыть в компании прекрасных девиц (дочери и племянницы хозяина). Но не тут-то было! Хозяин сразу же обеспечил нам фронт работ: в огороде, в саду и по дому. Нам с приятелем достался ремонт чердака и крыши. Я с детства боюсь высоты: на нашем брате, где сядешь, там и слезешь! И мы отправились наверх. Чердак разделялся несколькими комнатами, каждая из которых производила удручающее впечатление. По углам висела паутина, замшелые бревна испускали тухлый запах, на зубах начинал скрипеть песок, а во рту скапливалась горечь.
Мы обязались делать каждый день по комнате, но (любопытство - не порок!) сначала мы решились обследовать их все. Здесь явно кроется какая-то тайна! - внутренним голосом Буратино прошептал я.
...С самого раннего детства меня интересовало все загадочное и непонятное, и я пытался везде найти именно это. В любой безобидной мелочи я улавливал двойной смысл и решал задачу в соответствии со своими пристрастиями. Я не задумывался над великими проблемами, но заострял внимание на малом и раздувал все до безумных масштабов. Иногда, сосредоточившись на обычной пылинке, я полностью отключался от внешнего мира и впадал в транс. Для меня переставало существовать окружающее, кромешная тьма воцарялась повсюду, и БЕСПРЕДЕЛЬНОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА способствовало возведению в ранг высшего исключительность собственного ничтожества. Я практически терял ориентир, воспользовавшись закоулками внутреннего мира. Даже жестокие ноты смолкали, и я беспрепятственно передвигался по коридорам фантазии, сражаясь с одичавшими мыслями. Т.О. я возносил себя над собой и ударялся о купол собственной неповторимости. Я наносил себе болезненные увечья и получал небывалый заряд энергии...
Мы боялись идти в темноте, но мысленно держась за руки, мы перебирались из комнаты в комнату, оставляя неисследованной меньшую часть целого.
Как и следовало ожидать, я первым переступил порог той комнаты. Она абсолютно ничем не отличалась от предыдущих, но в самой середине ее с потолка спускалась прочная и толстая веревка. Я залюбовался этой сюрреалистической картиной, вспоминая полотно Дали "Новое о поверхности без поверхности" (1973). Мой друг вскричал от страха; в петле болтался полуразложившийся труп человека неопределенного пола и возраста. Но белоснежная рубашка сохранилась в идеальном состоянии. Клянусь, когда мы вошли, никакого трупа в петле не было!
Я безмолвно застыл и несколько минут словно завороженный не мог оторвать взгляд от трупа, оценивая то, чего не может быть. Я почувствовал боль в правой руке и с удивлением увидел, что мои пальцы с невероятной силой сжимают плечо друга, порывающегося сбежать. Я сказал, четко произнося каждое слово:
"Стой, не двигаясь и молчи! Не стоит поднимать шум. Расскажем ребятам, а там видно будет".
Единственно правильная, реальная точка зрения - "там видно будет" - присуща большей части человечества, так называемому народу, а потому она понятна рядовому серому человеку, каковые окружают меня со всех сторон. Моя позиция ясна как божий день: я чист перед собой и говорю "там видно будет, подразумевая: "не принимай на себя никакой ответственности".
Я заставил приятеля собраться, после чего, как ни в чем не бывало, мы предстали перед сержантом, освобождавшем от сорняков огуречные грядки в форме одежды №1, т.е. в ярко-красном фартуке с желтыми вышитыми цветочками.
"Ого!" - ткнула меня подлая мысль, - "У него уже шуры-муры с девицами!"
Но другая мысль - более емкая и тяжелая вернула меня к действительности. Я открыл рот, дабы выложить сержанту цепь событий, как вдруг "Мелодии Венского леса" рассыпались миллионами жестоких игл по двору. Меня перекосило, и я заметил, что с сержантом и моим напарником случилось тоже самое. Невидимая рука заставляла нас троих двигаться в кошмарном танце эпилепсии. Мы извергали отвратительную пену, скалили, покрытые табачным налетом, кариесные и парадантозные зубы.
Сержант отлично разобрался в ситуации, он знал все.
Внезапно мелодия смолкла, судороги отступили.
"Разберемся сами!" - сказал сержант.
"Там видно будет," - поддержал я.
Из сада трусцой бежал один из наших.
"Ребята! Там..." - орал он, но сержант, сложив пальцы правой руки козой, остановил его.
"Пошли," - сказал он.
Мы приблизились к колодцу-журавлю, что находился в саду. Возле колодца животом вниз лежал человек, а на нем верхом сидел наш пятый товарищ, заломив лежащему руку. Еще один тощий человечишко был привязан за кисти рук к самому "журавлю", слабый ветерок колыхал его бесчувственное тело.
Мы сняли мученика и окатили его водой.
"Скажи хоть слово," - просили мы, но тот молчал.
Мы принялись пытать мучителя, но и он молчал.
Ужаснее всего, когда хочешь сказать, да не можешь; у обоих были отрезаны языки.
Что это?
Кто это?
Зачем это?
Вопросы проносились без ответов.
Я решил расспросить девушек.
Они резвились на лужайке, и мы поспешили к ним. "Девушки с грустным взглядом," - отметил я. И это отметил я не для красного словца. Да-да у них был один-единственный взгляд на двоих. Не помню точно, что именно я спрашивал, но сестры молчали, готовые расплакаться в любую секунду. Слеза появилась на ресницах и тут же исчезла... Из ниоткуда появился хозяин. Он свирепо взглянул на дочь и племянницу и сказал, обращаясь к нам:
"Идите и работайте, я вам заплачу, но только за выполненную работу."
Помня о нашем общем уговоре, я был вынужден подчиниться.
Мы вернулись на чердак, но в "страшной" комнате было пусто.
Я взял молоток и гвозди, но скорее для вида и присел на табурет у окошка.
"Взгляни-ка", - сказал я, - "Какие-то странные люди".
На опушке леса в поте лица трудилась группа абсолютно одинаковых черно-белых людей. Они кирками дробили камни, и те мгновенно превращались в черно-белую щебенку. Я встал и направился туда.
"Кто вы, ребята?" - спросил, но в ответ получил молчание.
Я понял, что я - кретин. Шагах в пяти от меня стояла хозяйская дочь. Она будто бы звала меня, но не успел я сделать шаг, как получил страшный удар по затылку. В глазах потемнело, и побежали предательские слезливые круги...
Я очнулся в темном подвале и некоторое время привыкал ко мраку, наслаждаясь болью в голове.
К чему я пришел? - думал я, Зачем искать истину, которая никому не нужна, а поиски ее приведут в могилу? Есть ли здесь смысл?
Вот ты и попался! - воскликнут иные, но я вновь уйду от ответа...
* - очень вольный перевод песни группы "Rush" "Closer To The Heart" music by Lee and Lifeson, lyrics by Peart.