Чкаловская МТС
В Кокчетаве мы остановились у каких-то знакомых. Когда трактор нас догнал, мы поехали дальше. Вторая остановка была в Таинче (Красноармейск). Здесь мы побывали у знакомых моего отца. От отца я слышал, что у них было очень редкое издание Корана на русском языке. Но после того как их посетил инженер, приезжавший в командировку из Москвы, Коран куда-то исчез.
В Чкаловскую МТС (Ульяновку) мы приехали в середине дня. Жилой сектор Ульяновки в то время состоял из частных домов с небольшими приусадебными участками и домов, построенных для специалистов. Дорога из Ульяновки в Донецкое шла через пустырь, по которому нужно было пройти около километра. Около Донецкого дорогу пересекал неглубокий овражек. Село Подольское от Ульяновки было немного подальше, дорога к нему шла через колхозное поле.
В Ульяновке мы поселились в щитовом финском доме, который был рассчитан на две семьи. Нашей половинкой оказалась та, окна которой смотрели в сторону села Подольское. Сарай для скота находился метрах в двадцати от дома.
Десятка
На следующий день после приезда мать послала меня в магазин за подсолнечным маслом. Она дала мне авоську с литровой банкой, указала направление, в котором находится магазин, и добавила: «Магазин находится в парке. Если не найдёшь, то спросишь у кого-нибудь. Масло неси аккуратно. Смотри, не разлей».
Я сунул в банку десять рублей, которые дала мне мать на масло, и, помахивая авоськой, нехотя поплёлся в указанном направлении. Но когда я отыскал магазин, десятки в банке не оказалось. Поиски на обратном пути ни к чему не привели. Дул сильный ветер, и случайно выроненная десятка могла улететь куда угодно.
Узнав о пропаже, мать схватилась за ремень. Впервые в жизни я заработал три удара ремнём. Было обидно. Но что поделаешь. Разгильдяй. Сам виноват. Позже мать об этом случае говорила так: «В сердцах ударила. Последние деньги потерял. И занять не у кого».
Школа
Учёбу я продолжил в средней школе села Донецкое. В школе я столкнулся с тем, что почти все мои одноклассники были старше меня на два, три или четыре года. Моим ровесником был только рыженький немец, фамилии которого я уже не помню. Также ровесниками было большинство девочек.
Меня посадили за одну парту с украинцем. Он иногда приносил в школу «Родную речь» на украинском языке. На уроках я прочитал этот учебник, трудностей с украинским языком у меня не возникло.
В Донецком и Ульяновке все говорили в основном на русском языке, и из польского языка я в то время запомнил только два выражения: «Матка бозка» и «мусиць». Я довольно свободно читаю по-польски, но говорить так и не научился. Не было практики.
В четвёртом классе у нас должен был появиться новый предмет «Казахский язык». Я помню, что когда его отменили, мы обрадовались. А вот теперь думаю, что неплохо было бы знать и казахский язык.
Весной меня беспокоил овражек. К утру вода в нём подмерзала, и перейти его можно было без проблем. Но к обеду в овражке появлялся ручеёк и я боялся, что он разольётся. Но всё обошлось.
Польские переселенцы
Из Ульяновки в нашем классе учился Стас Гуранский, который был старше меня на два года. Первое время я часто заходил к нему. От него я впервые услышал о горькой судьбе польских переселенцев.
В самом переселении я ничего страшного не видел. Мои предки тоже были переселенцами. Но они в поисках лучшей доли переселились в Сибирь и Казахстан добровольно. Эти места для моих родителей были родными.
Поляков в Казахстан переселяли принудительно, то есть над ними было совершено физическое и моральное насилие, и земля эта для них была чужбиной. С польскими переселенцами обошлись очень жёстко и первый год они просто выживали. Кроме того до 1954 года они должны были ежемесячно отмечаться в милиции. О какой свободе здесь можно было говорить? К сожалению, от взрослых рассказов о переселении мне услышать не пришлось.
Вместе с поляками принудительному переселению подверглись и украинцы, но я общался в основном с детьми поляков. От них я услышал два стиха. Первый: «Берия, Берия потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков». Второй: «Жить стало лучше, жить стало веселей. Шея стала тоньше, но зато длинней». Позже я узнал, что за основу второго стиха взято выражение из доклада Сталина: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей».
Переселенцы
Как же мои предки попали в эти края? Сведения об этом у меня довольно скудные и основаны на скупых рассказах моих родителей.
Мой прадед по отцу после реформы 1861 года переселился в Сибирь не то из Тульской, не то из Тамбовской губернии, и поселился в селе Решёты Кочковской волости. Село Решёты было основано во второй половине 19 века переселенцами Тобольска, Херсонской, Черниговской, Полтавской, Волынской и Киевской губерний, а также губерний центральных областей России.
Отец отмечает, что прадед был грамотным и занимался портновством. Однако своим сыновьям (Петру, Афанасию и Борису) он говорил: «Не учите детей грамоте, а то работать не будут».
Село Решёты сразу же разделилось на две части: в одной части жили выходцы из южных губерний, в другой из северных. Причём выходцы из южных губерний были категорически против браков с выходцами из северных. Но через пятьдесят лет старики вымерли и всё перемешалось. Поэтому первые полсотни лет невест во избежание кровосмешения приходилось искать в соседних сёлах, и мой дед Пётр женился на Мосоловой Марии Ивановне, уроженке села Кочки.
Село Кочки появилось в конце 18 века, оно было приписано к Малышевской слободе Бутурлинского уезда Колыванской области Тобольского генерал-губернаторства (позже губернии), Затем Кочковская волость стала относиться к Барнаульскому уезду Томской губернии.
Вот что пишет об этом селе Александр Фёдорович Миддендорф, который совершил в 1842 – 1845 годах по поручению Петербургской академии наук большую экспедицию по Сибири: «Я встретил только одно селение, уединённо лежащее на краю восточно-берёзовой степи при реке Карасук – деревню Кочки, которая по избытку господствовавшего в ней довольства своей судьбою представляла единственное в своём роде явление. Поэтому считаю своим долгом на весь мир воздать хвалу этому счастливейшему на свете местечку, которое мне удалось встретить в течение всех моих дальних странствий. В остальных же местах приходилось выслушивать старинную песнь человеческого недовольства».
16 августа 1918 года у Петра и Марии Сизёновых родился мальчик. Родители решили назвать новорождённого также как и умершего сына. Но на крестинах все так перепились, что, придя в церковь, забыли, кто умер: Иван или Андрей. Споры были бурные. Мнения разделились, и большинство посчитало, что умер Андрей. Поэтому младенца при крещении назвали Андреем. Пришли домой, а семилетний Андрей по двору бегает. Так в семье Сизёновых появились Андрей старший и Андрей младший.
В 1919 году через Решёты прошли колчаковцы. Они расстреляли нескольких сельчан, попавшихся им на улице. Население попряталось. Мой прадед не спрятался, он уже был в преклонном возрасте. Всё это опасное время он сидел в доме за столом и шил на своей швейной машинке «Зингер».
В тридцатых годах началась коллективизация. Крестьяне, которые побогаче, выехали из Решёт и образовали посёлок Советский. С собой они перевезли и свои избы. В посёлке Советском все жили дружно, и никто не был раскулачен. В Решётах же население было разнородное, в итоге взаимная зависть односельчан и доносы привели к тому, что очень многие были раскулачены. Грамотных не было, и поэтому написать в город письменную жалобу на самоуправство Совета бедноты (комитета бедноты) никто не мог. А в самом селе жаловаться было некому, по постановлению Совета бедноты жалобщиков могли выселить в места не столь отдалённые.
Заседания Совета, на которых решалось, кого надо раскулачить, проходили в доме Сизёновых. Мой отец помнит эти заседания. Во время их проведения он сидел на печке. После заседаний весь пол был утыкан окурками. Не желающих вступать в коммуну Советы бедноты облагали девятикратным налогом и за неуплату налога раскулачивали.
Мой дед Пётр был портным, да и мой отец после выхода на пенсию тоже занимался портновством. Умер мой дед в 1929 году, причём умер за три дня, жалуясь на сильные боли в животе.
В 1930 году кто-то из сельчан позарился на швейную машинку «Зингер», и поэтому Сизёновых тоже решили раскулачить. Мою бабушку Марию Ивановну за два дня до раскулачивания по секрету предупредил об этом кто-то из сельчан. Швейную машинку Мария отдала своей дочери Федосье, вышедшей замуж за Гранкина и живущей отдельно.
При раскулачивании у Сизёновых забрали жеребчика, корову и подушки. Во время конфискации на чердаке находилось мясо бычка. Один из членов комиссии слазил туда и сказал остальным, что там ничего нет. Этим он фактически спас семью от голода. Андрей старший в это время находился в Каргате на своей лошади. Узнав о раскулачивании, он с помощью Мосолова, брата матери, продал лошадь с телегой. Непроданным остался жеребёнок, и Сизёновы ждали второго раскулачивания, но его не произошло. По-видимому, жеребёнок никому не потребовался.
Решёты в то время относились к Камень-Обинскому округу. Мария Ивановна весной съездила в посёлок Советский, написала через Криволапова (грамотного крестьянина) заявление и поехала к прокурору в Камень на Оби. В итоге корову вернули, а жеребчик куда-то задевался.
В 1931 году вышла статья Сталина «Головокружение от успехов». Стало легче. Раскулачивать перестали. Коммуны отменили и стали формировать колхозы. Колхозникам позволили держать домашний скот и птицу, а также разрешили иметь приусадебный участок. Сизёновы вступили в колхоз.
Моя бабушка умерла в 1933 году и отца забрала к себе его сестра Федосья Гранкина (тётя Феня).
До тридцатого года мой отец ходил в домотканых штанах. В 1932 году в Решетах открыли начальную четырёхлетнюю школу и провели радио. Мужики вначале не верили, что ящик может говорить, они считали, что в ящике или где-то рядом с ним кто-то прячется.
Андрей окончил начальную школу, потом окончил педагогическое училище в Камень на Оби и начал преподавать. Зарплата учителя составляла 200 рублей, по тем временам это были очень большие деньги, и Андрей приоделся. В 1939 году Андрея забрали в Армию.
Совсем по-другому сложилась судьба у моего деда по матери донского казака Владимира Тивикова. В начале двадцатого века он работал сезонным рабочим на Харьковщине у Семёна, заможнего хуторянина из запорожских казаков.
У Семёна было двое детей: Демид и Катя. К Кате посватался богатый купец, но она ему отказала. Она влюбилась в молодого работника Владимира. Но так как её отец был против их брака, Катя сбежала с Владимиром и обвенчалась с ним. За то, что дочь вышла замуж без родительского благословения, отец Кати лишил её приданого, наследства и родительской помощи.
Владимир и Катя уехали в Казахстан и поселились в селе Мариновка (с. Мариинское) Атбасарского района Акмолинской области. В Мариновке Тивиковы жили средне: имели трёх коней, несколько коров, бахчу. В 1913 году у Тивиковых родилась дочь Фая (тётя Фая), в 1915 году родился Павел и в 1917 году родился Иван (дядя Ваня).
Весной 1919 года Тивиков Владимир и его брат приняли активное участие в Мариновском восстании против Колчака, описанном в книге В. Ф. Бугакова «Огненная степь». К сожалению, с этой книгой, в которой возможно есть упоминание и о моём деде, я так и не сумел ознакомиться.
Мариновское восстание было жестоко подавлено. Когда колчаковцы подошли к Мариновке, восставшие казаки отошли. Братья Тивиковы с группой бойцов остались прикрывать отход. В перестрелке Владимира ранили. Его отнесли домой. В конюшне под настилом для лошадей вырыли яму, постелили солому и положили туда Владимира. Брат Владимира вместе с несколькими бойцами занял оборону в строении, которое колчаковцы сожгли вместе с оборонявшимися.
В яме Владимир заболел чахоткой и полностью ослаб. Он попросил жену перенести его в дом: «Лучше умереть на свежем воздухе, а в яму вы меня всегда успеете положить».
Во время наступления Красной армии в дом забежали двое колчаковцев. Со словами: «А вот и ещё один недобитый красный» они выволокли Владимира во двор. Один из колчаковцев поднял винтовку, но второй остановил его: «Побереги патрон, а эта красная сволочь не сегодня так завтра сама подохнет. Видишь, он даже на ногах стоять не может». Колчаковцы убежали. В Мариновку вошли красные.
Весной 1922 года у Тивиковых родилась девочка, которую при крещении назвали Дарьей (Дашей). Но в селе была деревенская дурочка по имени Даша. Поэтому Тивиковы, чтобы не возникало ассоциаций, стали называть свою дочь Дашу Дорой.
Мой дед умер от ран и чахотки в 1924 году. После его смерти многодетная семья быстро обнищала.
Фая в 1927 году вступила в комсомол. В 1928 году её как комсорга проверял инструктор райкома комсомола Симонов Степан Никифорович. Через два дня после проверки Фая, придя домой, увидела в сенях лыжи и чемодан. Симонов пришёл к ним жить. Свадьбу не играли. Вскоре Степан и Фая, забрав с собой Дору, переехали в Колутон. Павлик уехал в Алма-Ату, где следы его затерялись. Известно только то, что он устроился в милицию водовозом.
Фая устроилась учётчицей в комхозе. Екатерина Семёновна написала дочери письмо: «Сварила последние буряки, что будем есть, не знаю». Фая обратилась за помощью к директору комхоза и тот ей помог. Он разрешил зарезать больного телёнка. Мать Фаи также устроилась в этом комхозе ухаживать за кроликами. Екатерина Семёновна умерла летом 1929 года. Её с острой болью в животе отвезли в Акмолинскую больницу, где она и скончалась, по-видимому, от аппендицита. После смерти матери Иван ушёл в степь и за кормёжку прибился к пастухам в подпаски.
Степан и Фая наведались в дом матери, но там было пусто. Всё что можно разобрали соседи, остались только чугун и большая сковорода. А нести-то их до Колутона далеко. Степан нёс, нёс чугунок, а потом взял и выкинул его в пшеницу: «Не было наследства, и это не наследство». Фая туда же отправила и сковороду.
Через десять дней после смерти матери Фая нашла Ивана и забрала его к себе. Нюся Турлакова, сестра Степана, начала пилить брата: «Зачем тебе такая обуза? Зачем тебе чужие дети?». В итоге Степан запил, и взаимоотношения в семье испортились. Из армии пришёл знакомый Фаи, на одной из гулянок он произнёс тост: «Выпьем за то, чтобы Степан разошёлся с Фаей, а я на ней женился». Степан разбил об пол стакан с самогоном и прекратил выпивать. Окончательно взаимоотношения в семье наладились после отдачи Ивана в Петропавловский детский дом, а Доры в Ишимский. К этому времени у Фаи появился свой ребёнок.
Но тут к семье Симоновых подкралась другая беда. У Степана из стола пропали учётные карточки комсомольцев. Его объявили врагом народа, исключили из комсомола и посадили в камеру предварительного заключения (КПЗ), которой служил сарай. Фае на комсомольском собрании поставили ультиматум: либо она отрекается от мужа, либо её исключают из комсомола. Фая выбрала мужа.
Спас их начальник милиции. Он пришёл к Фае и дал ей два билета на поезд до Петропавловска, а также помог деньгами. Степану он подсказал, где можно отодрать доску в сарае для того, чтобы сбежать, и сообщил, что Фая будет ждать его на вокзале. В Петропавловске Степан поступил в военное училище (шестимесячные курсы).
Десятилетнюю Дору Симоновы из детского дома забрали, Иван же остался в детском доме. После окончания школы и техникума Ивана призвали в Армию и отправили в танковое училище, находящееся под Ленинградом. Это училище посетил с проверкой Семён Михайлович Будённый. Тивиков Иван обратился к нему с рапортом, в котором попросил перевести его в кавалерийское училище. Будённый просьбу молодого курсанта удовлетворил. Таким образом, Иван перед войной попадает вначале в Минск, а оттуда в Печи под Борисов.
Из рассказов матери я понял, что дядя Ваня побывал во многих военных передрягах. После Смоленска он попал на южный фронт, где участвовал в Ростовской операции 1941 года, а также в освобождении Ростова в феврале 1943 года. В Сталинградской битве, попав под пулю снайпера, дядя Ваня не участвовал.
Второй раз под пулю снайпера дядя Ваня угодил в 1944 году под Борисовым, после чего война для него закончилась. Дядю Ваню спасли два обстоятельства: первое, пуля попала в портсигар, находящийся в нагрудном кармане, и второе, пуля была разрывной.
О войне дядя Ваня говорить не любил. Я от него сумел добиться только рассказа об одном эпизоде: «Форсировали мы реку на юге Украины,… и тишина. Немцы, опасаясь окружения, отошли на двенадцать километров».
После окончания училища Симонов Степан получил распределение в Комсомольск на Амуре. Поселились Симоновы в военном городке, расположенном в посёлке Зёмка.
Вскоре после переезда в Зёмку Дора провинилась. Вот что рассказала мать об этом случае: «К Фае приходили знакомые, и я услышала, что Костя приёмный сын заместителя командира части. Костя об этом не знал и вёл себя очень гонорливо. Однажды Костя не пропустил меня в Дом Красной армии (ДКА) на выступление артистов: «Ты кто такая? Сирота. А сюда мы пропускаем только детей военных». На что я ответила: «А ты тоже не сын военного. Ты приёмыш». У Степана по этому поводу были большие неприятности. Он пришёл домой и сказал Фае, что меня надо отправить обратно в детский дом. Но меня всё-таки оставили».
Симоновым удалось связаться с Демидом, братом Екатерины Семёновны. Демид в то время был каким-то крупным начальником на Одесской железной дороге. Он помог семье Симоновых деньгами. В июле 1941 года у Степана был отпуск, и Симоновы хотели съездить в гости к Демиду, но началась война.
Перед войной Дора окончила курсы радистов и в феврале 1942 года была призвана в армию, где и встретилась со своим будущим мужем.