Сергей Сергеевич проснулся. Он никогда не открывает глаза сразу. Не любит он резких смен, перемен. Ни в чем. Все должно происходить в свое время, планомерно, будучи подготовленным. Хорошо, добротно подготовленным. Как-то так случилось, что он этим всю жизнь и занимался. Останавливал или упреждал непредвиденные, внеплановые события. Так же и в быту. Специально для этого у него в комнате царит когда-то давно установленный полумрак. Окно задернуто тяжелыми шторами теплого коричневого оттенка с редким золотым орнаментом. Между шторами и стеклами окна тюлевые занавески. Если я не ошибаюсь, еще бабушкины занавески. Настоящее «ретро». Но окна в квартире Сергея Сергеевича огромные и их, следует заметить, не одно. Поэтому хватило бабушкиного наследства только на кабинет хозяина. У этого кружевного материала, возможно даже ручной работы, слегка выцветший вид, отчего нить стала первоначально желтоватого оттенка. А серебряная нить, пущенная в связывающих колонках орнамента, сохранила свою свежесть и оживляет, не стану говорить «спасает», нет – украшает поле окна. В солнечные дни, иной раз, хозяин открывает шторы до конца, прихватывает их шнурами с кистями цвета медной патины, отходит и любуется видом за окном и панорамой города. Ламбрекен подхвачен в двух местах, из которых свисают шнуры с кистями такого же цвета медной патины. Раздвинутые шторы с ламбрекеном создают образ огромного, во всю стену багета. Сразу за стеклом, буквально в полутора метрах ветви верхушек раскидистых старых лип, за липами канадский клен двумя рядами уходит вглубь бульвара. И сам бульвар со старомодными скамейками отсюда, сверху определяется рядом в любую погоду ярких конусов голубых елей. Да и любое время года, можете себе представить, в окно этой квартиры заглядывает такой палитрой красок, что способно бы вдохновить любого художника, и не только реалиста. Прелесть, а не квартирка, доложу я вам.
Сергей Сергеевич прислушивается к утреннему блаженству просыпающегося тела. Он лежит на спине, ровно, под тяжелым шелковым одеялом, подобранным под ноги и придерживаемым руками у подбородка. Это тоже одно из привычных обстоятельств его ежедневного пробуждения. Он всегда просыпается в таком положении.
«Ну и что? Будем просыпаться? Или еще понежимся?» Задает он себе неспешные вопросы, не требующие немедленных ответов. Он готов уже приступить к мысленному разбору утренних часов, планированию завтрака, просмотру новостей. Однако. Он ведь вчера планировал прогулку. И именно утреннюю. Уже который день к вечеру начинался нудный моросящий дождь. Согласитесь, не всякий выберет такое время для прогулок. Надо бы узнать, что там – «за бортом»? Нравится ему выражение «за бортом». Но связано это ни со службой его в армии, ни с работой на каких-то судах. Нет. Он в командировки в своё время часто летал самолетами «Аэрофлота». Оттуда и выражение.
- Валентина! – и через короткое время тише, старчески капризно, - «Валенти-ина?
Сразу объясняю, чтобы без загадок. Чтобы сразу отпали все вопросы. Интриги в сторону.
Валентина – домработница. Допускается другой вариант – Валентина, женщина, которая живет у Сергея Сергеевича. Или. Или женщина, которая живет с Сергеем Сергеевичем. Люди, разбирающиеся в таких деликатных вопросах, поймут меня. То, что я сказал, имеет два разных смысла. Для полной ясности, Сергей Сергеевич вдовец, но Валентина свой человек в этой квартире еще со времен, когда была жива жена хозяина. И нет никакого смысла скрывать, что своеобразные отношения Сергея Сергеевича с Валентиной сложились с тех пор, как заболела Тонечка жена. Она долго болела, долго в больницах-клиниках лежала, а Сергею Сергеевичу нужна была женская забота. А тут, рядом Валечка. Валя не красавица. Скажите мне, разве Тоня допустила бы в семью хоть что-то, дающее почву женской конкуренции? Даже, если это приходящая домработница. Естественно – нет! Да, в те годы Валя была «приходящей». Не красавица – да. Но. Антонина Марковна пропустила, просмотрела, под простотой сельского покроя юбок Вали, прекрасную часть женских прелестей. Ту, от которых большинство мужчин долго не могут оторвать взгляд, как от уходящей вдаль, в дымку тумана, покачивающуюся на волнах, прошедшую встречным курсом бригантину. Согласитесь, тему эту на нескольких страницах живописать можно. И всякая, даже мелкая деталь могла бы стать и сюжетом и фабулой для небольшого легкомысленного рассказа.
В нашем рассказе все события утреннего приготовления к прогулке пожилого, бывшего ответственного работника, сохранившего большую часть своих служебных привилегий, сокращены. Все решилось просто. Валентина вошла в кабинет Сергея Сергеевича и приоткрыла шторы. В комнату ворвался белый свет, который бывает за окном только во время тихого, классического, утреннего снегопада. Вчера еще все было мрачно и сыро, и вот! Сергей Сергеевич, не лишенный некоторой сентиментальности характера и ценящий красоту и гармонию пришел в неожиданный восторг, и на ходу отхлебнув ароматного чаю, наскоро одевшись в древнюю дубленку, старомодную по нынешним временам пыжиковую шапку, сунул ноги в широкие меховые сапоги и ринулся к дверям. Валентина успела поправить ему шарф и сунула в руки трость.
Вы открываете дверь подъезда, дома, избы…, да любую дверь из темного, пусть и теплого, уютного помещения, и вам в лицо вместе с белоснежным бескрайним простором, все захватившим своей чистотой и светом – снежинки! Верх совершенства в зимнем творчестве Создателя. Мог же простые шарики рассыпать, мог просто льдинками, мог мохнатыми, пушистыми шариками белые перины по земле уложить. Нет! Снежинки. Миллионы, миллиарды разнообразных, не похожих друг на друга хрупких, нежных и прозрачных, пропадающих от одного дыхания звездочек. Это на них Он оттачивал мастерство оптических эффектов. Ученик знает, что белый цвет путем преломления в идеальных, прозрачных гранях превращается в бесконечное количество лучей всех цветов и оттенков. Усыпать землю не просто чистотой, первозданной чистотой, а чистотой, в любой момент готовой распасться, рассыпаться на все возможные под этим солнцем цвета и миллионы новых солнц.
Размечтался, расчувствовался Сергей Сергеевич, ему даже показалось, что мысли его настолько высоки и поэтичны, что их стоило бы, по возвращению домой, записать в книгу, в которую он записывал свои рассуждения об ошибках нового миропорядка. Можно ведь было бы, и зарифмовать! Мелькнула шальная мысль.
Приподнял тростью шапку на лбу, подставил лицо покалывающим невесомым снежинкам и отвлекся. Под ногами аппетитно хрустел свежий белый коврик. Не замечая никого вокруг он пересек сквер и вышел на бульвар. Шел медленно, даже слегка шаркая, сосредоточившись на абсолютной белизне, шорохе падающих снежинок и приятном покалывании ими лица. Бульварную брусчатку чистили, и её сразу же засыпал новый снежок. На скамейках лежали приличные шапки, что, видимо, отпугивало желающих присесть. Да и утренний час - время движения и перемещения.
Впереди же, на трех скамейках, двух с одной стороны и одной напротив, сидели люди. И, стоило Сергею Сергеевичу приблизиться к ним, как он узнал этих людей. Он часто видел эту группу пожилых мужчин, проводящих время, чаще вечернее, на этом месте. Естественно, это были жильцы близлежащих домов. Дом, в котором жил Сергей Сергеевич, располагался на одной стороне бульвара, а на противоположной стороне стояли обычные многоквартирные дома, построенные в шестидесятые, семидесятые годы прошлого века. И если Сергей Сергеевич поселился в своей квартире в конце восьмидесятых годов, будучи молодым, подающим надежды партийным руководителем областного масштаба, то эти пожилые мужчины, вполне возможно и родились и выросли здесь, в домах этого района.
Начиная с юных лет, жизнь то сводила их в одних школах и классах, то разводила по разным концам большого города, а некоторых уносила в дальние края строек пятилеток. Но вот, старость собрала их вместе, вновь уплотнив в родных квартирах с детьми и внуками. А кого-то и сиротливо оставила в окружении старых, почти родных соседей, одиноко доживать, наблюдая чужую жизнь. И здесь, на бульваре собирались они, не сговариваясь, не назначая часа встречи. Приходили со старыми коробками шахмат или домино, брали из-под скамейки «припрятанные» доски, импровизированные столы, и страсти бурлили. Одни приходили сюда, чтобы не надоедать молодым членам семьи, теснящимися с ними в небольшой квартире, другие наоборот – ища общения.
Ситуация, которая описывается здесь, не нова. В каждом городе, городке или поселке вы видели этих пожилых мужчин, под разными предлогами собирающихся во дворах, за самодельными столиками, в парках и садах и просто так, как в нашем случае – на бульваре. Они подходили и отходили, иной раз, даже не здороваясь, будто отошли на минуту. Хотя минута эта могла быть равна неделе.
Сергей Сергеевич обычно не общался с ними. Мог вежливо кивнуть, мог пройти мимо, задрав голову, будто решая государственные проблемы. Но никогда не садился с ними на одну скамейку. Случалось присесть за две три скамейки в стороне, но всё равно они мало его интересовали.
Что произошло на этот раз, он объяснить себе не смог бы. Хотя… . Вот как все было. У одной скамейки волновалась, ворковала стайка голубей. Один из стариков подсыпал из, видимо заготовленного пакета, крошки и крупно поломанный хлеб. И внимание всех сидящих мужчин было, в основном, обращено на эту копошащуюся стаю птиц. Происходило это, видимо, не первый раз, некоторых особей знали, знатоки шутливо руководили ими. И Сергей Сергеевич остановился рядом, буквально у него под ногами многокрыло трепетало это птичье собрание, хлопало друг друга крыльями и ворковало. Сентиментально очаровательное утро, забавная жизненная сценка привели его в состояние душевного покоя и благодушия. Будь у него под рукой что-то, чем он мог бы поделиться с птицами, и он бы не преминул принять участия в празднике великодушия.
Он не слышал вопроса, который задал один из присутствующих мужчин другому – подошедшему. Но ответ прозвучал так, что, показалось, - замерло все окружающее действо.
- Помер!
Сначала возникла пауза, от которой только громче стала слышна возня стаи. Потом.
- Как? Когда?
Старики народ обстоятельный, не суетливый и не резкий. Никто не кинулся собираться вокруг человека, принесшего дурную неожиданную весть. Кто-то встал со скамейки, другие остались сидеть, но все собрались взглядами на подошедшем из заснеженного переулка старике в потертой красной с серыми вставками куртке, типа пуховика, бейсболке с опущенными ушами и в старых не застегнутых ботинках. Он сильно сутулился, хромал, опирался на две палки, одна из которых «канадка» с подлокотником, на ней висела явно пустая, женская, хозяйская сумка. Он ни на кого не смотрел конкретно. Взгляд его блуждал по сторонам, ни на чем не останавливаясь. При этом головой он тоже вертел, но, казалось, в несовпадающие с взглядом стороны. Старик был в очень подавленном состоянии. Он, видимо, еще сам не осознал полностью произошедшего. И спроси его, почему он именно сюда пришел с этой новостью, он бы тоже ответа сразу не нашел.
- Федька, когда это случилось?
- А? – помолчал, будто не понимая, потом почему-то сердито стукнул тростью - ночью!
Он подошел к скамейке, на которой сидел спрашивавший его мужчина и бросил на неё сумку и одну трость. Похлопал по карманам. Так, как это делают, когда ищут пачку сигарет.
- Дайте закурить.
Теперь к нему потянулись все, кто был рядом. Сделал несколько шагов и Сергей Сергеевич. Федька взял сигарету из одной из пачек, прикурил от протянутых зажигалок. Кто-то протянул ему начатую пачку «Примы». Взял. Понюхал и положил в карман. Потом вытер глаза, достал грязный носовой платок, опять вытер глаза и громко высморкался, чередуя это с повторными промоканиями глаз этим же платком.
- Чё? Сердце?
И заговорили все сразу. Негромко, не особенно перебивая друг друга, выслушивая чужие предположения.
- Да он давно жаловался.
- Ему же нужна была операция?..., а-а, то-то, денег сказали надо. А откуда у Степаныча бабки? Откуда?
- Да и печень у него барахлила. Он говорил.
- Ё-моё! А у кого она у нас здоровая? Всякую гадость пьём.
- Да, а Федьку теперь жалко. Он же без Степаныча ни шагу…, не мог.
- То-то, что не мог. Он же на протезах, да? Он когда ноги потерял?
- Где-то в начале семидесятых. Когда во Вьетнаме закончили? Во-от. Он сначала вообще на костылях ходил. Это потом ему протезы смастерили. И вот, как те протезы ему смастерили, с тех пор он на них и ходил. И Степаныча ему их все время налаживал. Сам, бывало, одевал. И ремонтирует…, да - ремонтировал постоянно. Кому он теперь, Федька, нужен?
- Взял и умер! – это Федька опять вскочил со скамейки и возмущенно хлопнул себя по бедрам.
- Э-э! Ты бы теперь потише себя по протезам стучал. Кто ремонтировать будет?
- А-а, - и Федька, скорчившись, снова сел на скамейку.
- Мужики, пошли к Степанычу сходим. Может, что помочь надо.
Старики по одному, по двое вставали и уходили в сторону, откуда пришел Федька. Ушел и Федька.
- Я вас догоню.
На скамейке остался сидеть пожилой мужчина в военной шапке со старой кокардой, и теплом полевом бушлате камуфляжного окраса.
Сергей Сергеевич присел рядом с ним.
- Позвонил сыну, - пояснил старый офицер, - он мне сейчас денег принесет. Неудобно туда без денег идти. Мало ли что. А вы, наверно, на той стороне живете? Видел я, мне кажется, вас раньше. Да. Лицо знакомое.
- Вы правы, я здесь живу, - Сергей Сергеевич ткнул большим пальцем за спину.
Сын военного пришел быстро. Они перекинулись несколькими словами, встали и разошлись.
А Сергей Сергеевич посидел еще несколько минут, на душе вдруг стало сумрачно, пропало благодушное настроение, улетели голуби. Сергей Сергеевич встал, и еще медленнее, чем шел сюда, пошел домой. Сапоги шаркали уже непроизвольно. А в голове вертелась одна мысль. Недавно…, буквально на днях, Валентина сказала, что брат приболел, и зовет переезжать к нему, на Кубань. «А-а», отмахнулся тогда на это, как на шутку Сергей Сергеевич. «Куда ты без меня денешься?». И только сейчас вспомнил, с какой иронией тогда глянула на него Валя.