Попадавшие в холодное пятно света от фонаря предметы выглядели неестественно и, чтобы понять, на что «наткнулся» сфокусированный луч, приходилось долго присматриваться. Но даже сильно напрягаясь, обстановку вокруг нельзя было разглядеть наверняка.
Актеру на его вопрос никто не ответил. Только не унимавшийся ветер, словно метал бисер горстями, осыпал крышу дождем, да непрерывно стучал оторванными листами железа по обрешетке.
Вдруг кто-то молниеносно пролетел рядом с его головой, так, что лицо почувствовало сильное колыхание воздуха. Василий Митрофанович отпрянул назад. В груди все помертвело. Щеки коснулось что-то мягкое. Это похожее на куриное перо – белое, пушистое, невесомое – сползло по лицу вниз, оторвалось от него и полетело, качаясь, вниз. Через какое-то мгновение он понял, что беспокойство ему, видимо, доставляет какой-то зверек, может быть, ласка, но, скорее всего, хорек или куница. Возможно, они расправились с курицей и затащили ее на чердак, чтобы полакомиться своей жертвой в укрытии. Тут, в глуши, этой живности, должно быть, хватает…
Немного успокоившись, актер закрыл лаз и спрыгнул с комода на пол. Он с тревогой подумал, что нельзя терять время, ни минуты, и пожалел о том, что смалодушничал, отвлекся от важного дела по какому-то пустяковому поводу.
Поразмыслив, Василий Митрофанович решил, что складывать руки рано. Торжественно описывая «золотой дождь», которым должна «осыпать» его сломанная печь, тетка, конечно, не могла иметь ввиду горстку медных монет. Да и печь далеко еще не разрушена…
Актер прицелился в чуть выдававшийся кирпич рядом с обследованной уже нишей и резко стукнул по нему кувалдой. Он раскололся и, вдавшись в стену, открыл, тем не менее, еще одну нишу, которая оказалась абсолютно пустой. Выгребая из нее пыль – смесь песка и затвердевших комочков глины – Василий Митрофанович предположил, что эту нишу кто-то освободил уже до него: не случайно кладка печной стены в этом месте не была идеальной. Возможно, в тяжелые времена человек, знавший о тайне дома, воспользовался частью клада. Зато теперь стало понятно, что, скорее всего, в каменном изваянии, возвышавшемся посреди избы, не один еще тайник, более того, стал проясняться и сам принцип сокрытия сокровищ: изъять их из каменного «сейфа» можно только по частям. Вероятно, в печной стене замурован еще не один отсек, и поэтому печь необходимо крушить дальше.
Рядом с обнаруженными нишами открылась еще одна. Из нее, видимо, до отказа заполненной, сначала робко брызнула струйка драгоценного металла. Потом, после освобождения проема от обломков кирпичей, на пол высыпалась тяжеловесная груда золотых чеканных монет. Выпущенные в 1806 году, они, безусловно, не выглядели новыми. Но для денег, пролежавших замурованными в печи по меньшей мере больше века, их внешний вид был вполне приличным.
От веселого монетного звона, от дразнящего красновато-желтого блеска металла, от косого луча солнца, пробравшегося через мутное стекло, грязное, давно не знавшее заботливых рук хозяина помещение приобрело почти сказочный вид. Василий Митрофанович ударил по печной стене еще раз, несколько правее. И снова кувалда провалилась в нишу, и снова из нее посыпались золотые монеты. Актер уже без остановки начал бить кувалдой по печи. Дом наполнялся монетным звоном еще четырежды. Наконец, когда, следуя здравому смыслу и логике, Волынин понял, что никаких отсеков с драгоценностями в печи быть уже не может, он, тем не менее, сгреб в сторону лежащие на полу монеты, и начал в исступлении беспорядочно молотить кувалдой. Только когда печь была почти полностью разрушена, он устало смахнул пот со лба. Выходить во двор было нельзя, а в темные сени – не охота. Поэтому, невзирая на страшную пыль, и даже не обращая на нее особого внимания, актер, испытывая небывалое душевное удовлетворение, уселся на единственный в доме табурет.
Утренний дождь, не смотря на небо, еще недавно казавшееся беспросветным, прекратился, ветер утих, и в доме наступила необычная тишина. Но она вовсе не мешала громкому звучанию оркестра в его душе. Это был бравурный марш, величественная и торжественная музыка победы.
Накануне своей загородной поездки Василий Митрофанович несколько раз посетил библиотеку. Конечно, его интересовали клады и законы о них. Волынин хорошо усвоил, что собственником обнаруженных ценностей становится только тот, кто найдет их в пределах своего земельного участка. Только сейчас Василий Митрофанович отчетливо понял, что ситуация, в которой он находился, вряд ли позволит ему быстро и беспрепятственно доказать свои родственные связи с усопшей его тетушкой, а также свое право на этот неизвестно чей на сегодняшний день дом и огород. Ведь даже если ни то, ни другое не принадлежит Седышке, еще неизвестно, закреплено ли на законных основаниях за Елизаветой Николаевной. Скорее всего, документов на сей счет уже не сохранилось. Кроме того, в нормативных актах что-то говорилось о вещах, относящихся к памятникам истории или культуры, которые и вовсе подлежат передаче в государственную собственность. А хлопот с определением, представляет ли ценность для государства найденное богатство, явно не оберешься. И останется после этой «экспроприации» жалкая горсть медных монет в кармане…
Конечно, при этом, лицо, обнаружившее клад, и собственник земельного участка или иного имущества, где клад был сокрыт, имеют право на получение вознаграждения в размере пятидесяти процентов стоимости клада. Оно распределяется между ними в равных долях. Но что там, в итоге, причитается на нос всем участникам и заинтересованным лицам, пораженным золотой лихорадкой, смешно подумать!.. И ведь не получится обойтись без дележа-то!.. А, если учесть, что человек, производивший поиски ценностей без согласия собственника имущества, где клад был сокрыт, не получает вообще ничего, то становится совсем «весело»…
От этих размышлений Волынина отвлек какой-то шум и громкий разговор во дворе. Мысли, витавшие в голове у актера, спутались, налетая одна на другую. Но чувство опасности перекрыло все. Он судорожно метнулся сначала в одну, потом в другую сторону еще не зная, что предпринять. Увидеть из дома, что происходит вне его стен, по всей вероятности, возле самого крыльца, возможности не было. Выйти на улицу самому, тем более в трусах, до которых он по обыкновению разделся перед работой, было, по крайней мере, безрассудно. Тем более, на кого он нарвется, неизвестно. Пытаться куда-либо спрятаться представлялось затеей более чем сомнительной: горка золотых монет среди обломков кирпичей, пыль, не успевшая осесть в доме, который производил в целом, мягко говоря, гнетущее впечатление, несомненно, заставит вошедших по разным причинам искать того, кто здесь немного намусорил…
Машинально стряхнув рыжую пыль с попавшейся под руку рубашки, Василий Митрофанович спешно надел ее на себя. И тут в дом ввалился мужчина лет сорока с сильно выступающими скулами и раскосыми глазами в провалившихся глазницах. Им оказался тот самый незваный гость, которого Волынину минувшей ночью с невероятным трудом удалось отправить на тракторе восвояси. Следом на пороге появился какой-то белобрысый парень. Когда он поднял голову, стало ясно, что это Тихон. Истины ради, надо заметить, что Седышка должен был в это время трудиться на ферме, а Тихон учиться в школе. Какая нужда или оказия объединила их вместе сегодняшним утром, и что занесло в дом, одному богу известно.
Василий Митрофанович, не успевший надеть на себя брюки, неподвижно стоял возле табурета. Он еще не осознал, насколько изменилось его положение после того, как в дом вошли эти двое. Актерская душа уже не испытывала ни злобы, ни страха, ни отчаяния. Однако все его самообладание улетучилось, а привычка примеривать на себя ту или иную роль в зависимости от ситуации дала осечку: маскироваться было смешно, в трусах он чувствовал себя незащищенным и не способным произвести сколько-нибудь внушительное впечатление.
Но больше всего в этой ситуации угнетало то, что он, интеллигент, в общем, не безызвестная личность, вынужден сейчас стоять здесь, в этой грязной деревенской избе и гадать, кто он… законный наследник или просто вор!
Седышка, тяжело дыша, не мигая, уставился на Волынина, хотя его правый глаз упрямо брал левее и выше. Своим по этой причине неуверенным и даже пугливым взглядом он, тем не менее, оценивающе смерил Василия Митрофановича с головы до ног. Затем его правильно смотрящий глаз скользнул по жалкому худому остову печи, вернее, по тому обглоданному скелету, который от нее остался, по обломкам кирпичей, покоившихся на полу, и остановился на груде золотых монет. Без сомнения, картина, открывшаяся перед ним, не испугала, не удивила, но потрясла его.
Не сразу переваривший в своем мозгу увиденное, Седышка почувствовал лишь, как на его плечи неслышно опустился всем своим непомерным весом криминал. Слова, которые, по его мнению, могли быть как-то связаны с этим явлением, то есть, с преступностью, подступили к кончику языка, и, наконец, слетели с него неподдающейся логике цепочкой:
– Рэкет? Иконы? Наркота? – Тупо, повышая тон, произнес он и ринулся всем своим изношенным телом на актера. Приблизившись к Волынину вплотную и снизу вверх уставившись на него, он замер будто в ожидании реакции на его вопросы. Еще раз быстро «простреляв» в разные стороны окружающую обстановку, он снова остановил свой испуганный взгляд на груде старинных золотых червонцев и двухкопеечных медяков.
Вся эта сцена, не смотря на ее трагическое начало, казалось, перерастала в комическую. Но неожиданное продолжение быстро разрушило иллюзию.
– Смотри-ка, Тишка, этот ворюга в моем доме нычку нашел! Ты вот что, – тракторист стал медленно, не оборачиваясь, спиной, отходить к двери, при этом он не отводил глаз от странного пришельца, – ты посеки за ним, а я сейчас…
Прошмыгнув мимо подростка в сени, Седышка на некоторое время исчез из поля зрения. За дверью послышалось сначала какое-то шуршанье, потом на пол упало что-то тяжелое. Вскоре Степан появился на пороге, держа в правой руке что-то острое и довольно длинное.
– Немецкий штык-нож, – пояснил он неизвестно кому. – Я его специально берегу для таких случаев. Недавно шлифонул. Видишь?.. Как новенький!..
Предмет общей длиной около сорока сантиметров с никелированным клинком односторонней заточки, долами с обеих сторон для усиления прочности и вправду сильно смахивал на беспощадное холодное оружие. Вполне возможно это и был настоящий немецкий штык-нож времен Великой отечественной... Правда, откуда он взялся в доме тракториста, оставалось загадкой.
Махнув перед собой ножом словно шашкой, Седышка удовлетворенно выдохнул из себя с жаром:
– Теперь никакая сволочь живой отсюда не выйдет!