Рога для «остзейского чудовища»
или
Как и почему Кутузов Беннигсена рогоносцем сделал
В нашей истории случаются удивительные метаморфозы. Русский Государь Иоанна Васильевич Грозный, местночтимый святой, никого и никогда не убивший лично и искренне молившийся за души тех преступников, продавшихся врагам Святой Руси, которых просто невозможно было не казнить, именуется тираном. Пётр Первый, с особой жестокостью казнивший стрельцов и со свирепым сладострастием колесовавший их, именуется великим. И при всём при том, уже давным-давно доказано, что Иоанн Грозный сына своего Иоанна не убивал, в то время как Пётр обманом, обещая отцовскую любовь, выманил сына Алексея в Россию и жестоко казнил.
Граф Алексей Андреевич Аракчеев никогда никого не убивал, все силы отдавал служению Отечеству, оклеветан, назван историками всякими почти что непечатными словами и вошёл в историю как чудовище, что противоречит истине. А вот подлинный цареубийца барон Беннигсен, причём в роковую ночь 11 марта 1801 года проявивший невероятный цинизм, выставлен едва ли ни страдальцем. Ему прощаются и участие в убийстве Павла Первого, и преступные действия в сражении при Прейсиш-Эйлау, когда он бросил на произвол судьбы наши пехотные полки, разрубившие боевые порядки французов и создавшие условия для полной победы над французами. Беннигсен, будучи главнокомандующим, не дал поддержать удар, и полки были вырублены французской кавалерии. Это ли не убийство русских солдат руками врага? Только в ходе сражения при Преёсиш-Эйлау Беннигсен, пользуясь властью главнокомандующего, трижды помешал разгромить наполеоновскую банду. Создал он затем все условия для успеха французов и во Фридландском сражении. Впрочем, подробно об этом в стать Предательства «остзейского чудовища», размещённой на сайте.
Там много и другим фактов…
И всегда барон пользовался непонятной поддержкой Императора, известно нам под именем Александра Первого.
Но вот в иной области, в области амурной, никто не в силах был спасти его от позорного звания рогоносца.
О том и поговорим…
Наказал же «остзейское чудовище» наш замечательный герой, наш великий полководец, перемоловший на полях России сотни тысяч бандитов, собранных в так называемую великую армию Наполеона, названного не только нашими, но и некоторым зарубежными историками «французским Гитлером»
О любви Кутузова к женщинам и многочисленных, даже не романах, а просто связях, писали некоторые его завистники и недруги из иноземцев, прибывших в Россию «на ловлю счастья и чинов». Они пытались, что вполне соответствовало «европейским ценностям» уже в ту пору следовать известному принципу мерзавцев: «клевещи, клевещи, что-нибудь да останется». Им хотелось хоть какую-то тень бросить на великого полководца, ставшего спасителем Отечества и окунувшего Европу, мордой туда, куда указал Лев Николаевич Толстой в заключительных главах романа «Война и мир».
К примеру, этакий ловец-иноземец Граф Ланжерон каких только небылиц не выдумал. А кто был он, этот выдумщик? Участник заговора великосветских уголовников, совершивших чудовищное преступление 11 марта 1801 года, только чудом, по случаю командировки, не оказавшийся в их числе той страшной ночью. Он командовал одной из трёх колонн в битве при Аустерлице. Если колонна Дмитрия Сергеевича Дохтурова почти насквозь прорезала боевой порядок французов, то колонная Ланжерона никаких успехов не добилась, благодаря «скромности в бою» своего предводителя.
Словом, даже рассматривать сплетни Ланжерона и ему подобных смысла не имеет. У всех одна подоплёка, один подтекст – опорочить природных русских, занять их места, ослабить и пограбить Россию.
А вот одно признание Кутузова относительно прекрасного пола не может не заинтересовать.
28 декабря 1810 года Михаил Илларионович Кутузов в письме дочери, Елизавете Михайловне, которую после геройской гибели её супруга в Аустерлицком старался развлекать разными жизненными историями, сообщил о том, как «была привязана к нему в Вильне жена генерала Беннигсена». О своём отъезде из Вильны Михаил Илларионович писал: «…мадам Беннигсен рассталась со мной только при самом выходе моём на улицу, хотя было холодно, и она меня утопила в слезах. …Госпожа Фишер же проскакала 80 верст, чтобы догнать меня и попрощаться со мной».
В Вильно Кутузов находился с июня 1809 года в должности военного губернатора. Это была почётная ссылка, вызванная интригами Прозоровского, у которого Михаил Илларионович был заместителем, того самого Прозоровского, который подобострастно предлагал наградить Императора за Аустерлиц орденом Св. Георгия 1-степени.
На Дунае шла война, а Вильно, как и многие другие города, продолжал оставаться весёлыми беззаботным городом.
Определив, что жизнь там недёшево стоит, Михаил Илларионович не стал вызывать туда свою супругу Екатерину Ильиничну, а написал ей:
«Я, мой друг, был иногда в отчаянье, думая о твоём положении; даже с горестию всегда принимал твои письма; а иногда не мог собраться и писать к тебе, и беспокоюсь день и ночь. Наконец вот мог сделать для тебя: посылаю за поташ жемчугу, тысяч на тридцать ассигнациями. На всякой связке написана цена, сверх того, два векселя Комаровскому… Всего у тебя сберётся пятьдесят и несколько тысяч, и когда изворотишься, то отдай из них Парашеньке, Катеньке и Дашеньке по три тысячи. Аннушке и Лизоньке уже я отправлю. Ты видишь, мой друг, что это, что я тебе послал, гораздо больше моего полугодового дохода...
Уведомь, все ли в банк внесены проценты. Ежели мало чего недостаёт, то доплатишь. Я взял ещё две тысячи за поташ, но должен был на контрактах заплатить долгу князю Долгорукову две тысячи червонных за долг, который сделан, едучи в армию, тысячу червонных за хлеб, что в деревне куплен на фабрики, да плутовской процесс проиграли без меня на полторы тысячи червонных; да на перевод банкира виленского также заплатил. Да Лизонька что-нибудь стоит. Этого не жаль, только бы было ей в пользу...»
О финансовых проблемах Кутузов писал супруге и прежде, из Житомира, где были имения, дарованные Императрицей за успешную дипломатическую миссию в Турции:
«Посылаю, мой друг, 1000 р., и ещё, сколько могу, присылать буду до отъезда своего. Скучно работать и поправлять экономию, когда вижу, что состояние так расстроено; иногда, ей Богу, из отчаяния хочется всё бросить и отдаться на волю Божию. Видя же себя уже в таких летах и здоровье, что другова имения не наживу, боюсь проводить дни старости в бедности и нужде, а все труды и опасности молодых лет, и раны, видеть потерянными; и эта скучная мысль отвлекает меня от всего и делает неспособным. Как-нибудь надобно, хотя на время, себе помочь: посмотрю, что можно будет сделать на контрактах в Киеве...»
О финансовых трудностях Кутузова я упомянул не случайно. Тот, кого Кутузов, явно не без удовольствия, сделал рогоносцем, в средствах не нуждался, бесцеремонно наживая их путём обкрадывания русского солдата в боевых походах, да и в дни мирной учёбы. Не нуждались в средствах и вороватые друзья и сообщники Беннигсена, о чём будет рассказано далее.
Подробности романа Кутузова с четвёртой женой Беннигсена неизвестны. Зато известно другое. Кутузов не сторонился светской жизни в тех городах, где ему доводилось служить. Бывал на балах и прочих увеселительных мероприятиях во время губернаторства в Киеве, не чурался их и в Вильно.
Правда, все эти выходы на балы носили, скорее, «дипломатический» характер, поскольку помогали воздействовать лично на светские общества крупных городов, которыми приходилось управлять ему, не привыкшему к такой деятельности боевому генералу.
Супруге он писал: «29 марта, Киев (1803). Здесь такая скука, что я не удивляюсь, что многие идут в монахи. Всё равно жить, что в монастыре, что здесь, в городе...».
Тонко сказано. Веселье – веселью рознь. Подобно своим умнейшим и эрудированнейшим учителям Румянцеву, Потёмкин и Суворову, он тяготился тупостью светского общества, хотя и не подавал виду. Настоящим же, опять же по примеру вышеназванных своих учителей, он был в узком кругу, о чём поведал в своих записках Фёдор Глинка:
«В кругу своих Кутузов был веселонравен, шутлив, даже при самых затруднительных обстоятельствах. К числу прочих талантов его неоспоримо принадлежало искусство говорить. Он рассказывал с таким пленительным мастерством, особливо оживлённый присутствием прекрасного пола, что слушавшие всякий раз меж собой говорили: «Можно ли быть любезнее его?»
А Сергей Иванович Маевский, который одно время заведовал канцелярией полководца, в своих мемуарах, напечатанных с сокращениями в VIII томе «Русской старины» в 1873 году и названных ««Мой век, или История генерала Маевского», отметил:
«Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком. Но, при всем его творческом даре, он уподоблялся импровизатору; и тогда только был как будто вдохновен, когда попадал на мысль, или когда потрясаем был страстью, нуждою, или дипломатическою уверткою... Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого – чувствовать…»
Недаром, как замечает в своей книге Олег Михайлов, «жена генерала Беннигсена Марья Фадеевна с горячей поклонницей Кутузова пухленькой госпожой Фишер… заговорили о том, что Вильна теперь, с отъездом генерала, потеряет для них свою прелесть».
И далее, писатель добавляет:
«Когда подошло время расставания, баронесса Беннигсен, несмотря на жесточайший декабрьский холод, вышла с Михаилом Илларионовичем на улицу и перед каретой облила его слезами. Не менее десятка первых дворян города громко прокричали: «До видзеня!» Накануне от виленской знати Кутузову была преподнесена богатая табакерка».
Барон Беннигсен, к тому времени баснословно обогатившийся на воровстве продовольствия, снаряжения и военного имущество в ходе кампании 1807 года, когда он был главнокомандующим, был взбешён, и по словом биографа «Кутузова за этот роман с его женой особенно возненавидел».
Марья Фадеевна (Мария-Леонарда (или Екатерина) Фаддеевна, баронесса, впоследствии графиня, урождённая Буттовт-Андржейкович (в некоторых источниках указываются два её первых имени – дочь дворянина Гродненской губ. Ф.Р. Андржейковича – четвёртая супруга Беннигсена, была недурна собой. Родилась она, по мнению биографов, между 1770-1775 годами, то есть в Вильно шестидесятитрёхлетний Кутузов встретил женщину в возрасте примерно тридцати пяти лет, которая была очарована им.
Был ли Кутузов очарован супругой «остзейсткого чудовища»? Скорее он просто позволял себя любить, быть может, даже из жалости к женщине, несчастной в супружестве с чудовищем, о которого к тому времени уже сбежали три предыдущие жены.
Ну а о том как и почему лютый враг России барон Беннигсен стал именоваться «остзейским чудовищем» - на иллюстрации это представлено наглядно - будет рассказано в следующей главе.