А если с нею в Караганду – в гости?..
ГЛАВА 13 ВНОВЬ ВОЖАТЫЙ!
Дома он заявил, что очки носить не будет: и так всё видит.
- Ослепнешь, дурак!
- Я в спортшколу запишусь, – прибавил Валерка.
В спортшколе очкастых нету. И ни писать не надо, ни рисовать. А кружка всё равно не будет.
Он стал рассказывать – почему, зачем.
Мама перебила:
- Ты как баба базарная. Услыхал – и понёс.
- Мне Екатерина Вадимовна сказала. Сама.
- Скажи борову, а он – всему городу. Она тебе по секрету.
- Эх, Катька! – не удержался отец. – Вроде умная девка, не уродина. Нашла бы получше, чем этот кобель.
- Андрей, ты сам хуже бабы! Толком не знаешь – судишь. Ну, был грех – и что теперь? Сколько уж времени прошло…
- Горбатого могила исправит.
- Горбатого – могила, упрямого – дубина. – Мама глянула на Валерку. – А тебя – холудина хорошая.
Отец плюнул:
- Мало ему морду били, донжуану вонючему!
«Он от жены ушёл, – первое, что подумал Валерка. – И ребёнка бросил».
Екатерина Вадимовна не знает, думает – он хороший, этот бродяга. А он…
Мальчишка чуть не заплакал. Как будто его обманули. Или это он обманул, предал. Обещал – и не сделал, не рассказал.
Она бы и слушать не стала: влюблённые все такие. Сказала бы: «Маленький ещё».
Нет! Никогда так не говорила.
Ночевать он ушёл в балаган. Ближе к берегу: моторки взад-вперёд. Рыбу ловят. А может – так, по пьянке. И кто-то в гору на мотоцикле: с рыбалки, со смены. И всех слыхать.
А поезд уже уехал. Теперь всю ночь: и завтра, и послезавтра. Казахстан дальше Киева – дальше всех. В вагоне хорошо: спишь – не спишь…
А в Мурманске белая ночь – целый день, все каникулы.
«Ни о ком не думай плохо. Ты меня понял?»
Это Екатерина Вадимовна ему – на прощание.
А он подумал… Знает же, что врут.
Чёрт с ними! Папа что говорит? «Слушаешь, где куры кудахчут. Не вздумай Галке сказать».
- И на бугор незачем бегать.
Это уже наутро – за столом.
- То им в школу как на каторгу, а то приспичило! Клада всё равно не найдёте: не для вашего брата спрятано. Забыл, как за вами с ножом?..
Забудешь! Серёжка ногу вывихнул – с обрыва сиганул. Сразу, говорит, и не почувствовал – с перепугу. В прошлом году, на майские праздники… Напротив «нэпмана» дом сгорел. Девяностолетнего деда в Москву забрали. А дня через три – этот… Думали – бутылки мужик собирает. А он: «Пошли, суки, мать вашу!..» И с ножиком на них…
Псих какой-то!
- Не псих. Наследник, видать, приходил – сын или внук нэпманский. Где-то у них золотишко припрятано.
Он поджёг!
Потом под обрывом нашли кубышку: одна бумажка осталась – керенская.
- Загорится ещё что-нибудь – на вас свалят. Отец с матерью – плати.
Не загорится! Дураки они, что ли: костёр жечь в центре? Самих в огонь бросят.
Вот если ракету запустить. На воде – а как взаправдашняя. Взлетит – и не видать её: выше тополя, выше Белого дома.
- Никсону прямо в ряху!
А если не долетит? Вдруг на «дядю мильтошу»?
- Пошлите в парк!
Из парка не прогонят: танцплощадка свободна часов до одиннадцати. Валяй в войну, в Фантомаса. Может, карусель включат: раза два их за так катали.
- Это в день защиты детей.
- А в другой раз?
- В другой раз война началась. Все пьяные.
Теперь – если какой концерт: опять напьются. А нет – и не надо. Сами, вручную, по очереди: ты меня – я тебя. Ух ты! Как на качелях.
Жалко, чёртово колесо сломали. Совсем разберут.
-Только говорят: «Всё лучшее – детям!»
Вот и на карусели: у кого-то там цепь обрывалась. Нарочно сделали. Рядом кирпичи.
Что-то строить хотят.
И не строить! Яму завалили. Подземный ход… Не в ДК, а через дорогу, в банк.
А может быть, за границу?
Нет! В подземный город… Не знали? Если атомная война, бомбу кинут…
После атомной войны останутся мальчик и девочка. Будут искать друг друга, встречаться. Потом – как Адам и Ева…
А кто говорит – никого не останется. Земля расплавится, будет лава. Жидкий огонь. Через миллиард лет остынет – и всё по новой. Все заново родятся: папа, мама… И фамилии, имена такие же. Только никто знать не будет… Потом – опять война…
Подумаешь, с танцплощадки пугнули! Сидят там двое латрыг. Вроде приезжие.
А времени много. Вон – из кино идут, кто на семичасовой.
Домой где пойдём?.. Лучше центром, мимо милиции… Как чего? А эти? У них наколка зыковская. Сбежали с лагеря. Не слыхали? Они часового убили, с вышки сбросили. Теперь самим вышка – хоть как. Им по фигу.
Вон, выходят. Полезли в кусты – прятаться.
- Брянский, не они твоего деда?.. А если не расстреляли? Иди, дай им…
Нет, они шпионы. Китайцы! Им операцию сделали, чтобы харя как у русских. Наколку такую же. Бутылка с красным? Кого-то зарезали, кровь выкачали… Что зачем? Для солдат китайских… И не для солдат – для Мао-бзэдуна. Он, гад, женьшень жрёт, травку такую, в кровь её макает. Или настойку делает. Поэтому никак не подохнет.
И цепь они напильником…
- ШУБА!
Кого ещё? Билетёрша из ДК? Папаша чей-нибудь?
А если Эсфирь Моисеевна? С почты, с переговоров? Увидит… Пускай без троек. А внеклассное чтение? Ни одной не читал, какие задали. Вдруг спросит, скажет: приходи завтра в школу…
- Ракака идёт! Кажись, трезвый.
Лучше не проверять. От греха – через запасной выход. Тут, за кустами, где крайний дом, доска оторвана. Алкоголики оторвали – такие, как этот…
Вот он: на двух ногах, из порток бутылочка торчит. В Москве, говорят, учился, да выгнали пьяницу.
Теперь он в ДК на трубе. Как тяпнет – орёт дуриком: «Докажу! Всех посадят! Отец – командарм РККА!»
Наклал до потолка! «У меня записано: товарищ Гудерьян». Кто-то ему для смеха. А он понимает что-нибудь? Танками, говорит, командовал. Танкист нашёлся! Они, мол, с матерью в загсе… А нет – стало быть, не успел: в сорок первом под Москвой смертью храбрых…
Какой-нибудь цыган у неё…
- Ещё раз увижу!.. Падлы! – Ракака аж всего трясёт. – Я вас всех!..
- Когда женишься!
- Я тебе женюсь! Всю породу вашу!.. Думаешь, не знаю? Галька-Фронтовичка пионервожатому дала, он ей сделал…
- Гад! – Валерка, не целясь, запустил ком глины – и прямо в рожу!
- У-у-у! – Поскользнувшись, тот сел с размаху на кирпичи.
Бутылка – вдребезги.
- Убью, сука! – взревел раненым зверем.
Сперва догони! Все как один – с горы, чуть не кубарем. (Зимой бы так!) И – к павшим воинам, в сквер: не посмеет, не тронет. Тронет – ему не жить.
- Щенок паршивый! Я протокол напишу! Тебя в колонию! Я при исполнении! Ублюдок!
- Сам ты верблюд горбатый!
- Брянский, ты того?
Он пробурчал что-то вроде: кирпичом надо было.
- Из-за тебя больше на карусель не пустят.
- Кто не пустит? Ракака? Его самого…
А сердце всё-таки колотилось. Как будто в гору бегом, без остановки. От мужика с ножом.
Конечно, за такое «добро» не посадят. Вся биржа сидела бы. И он бы не на трубе калымил.
А всё равно – большой дядька. Скажут: в отцы годится. Ещё чего!
А если домой к ним припрётся? Дорогу знает. Долго ли ему? Отоварился в «нэпмане» – и под гору. Папа и слушать его не станет: узнает, как было дело, – морду ему набьёт. Ракака только духарится, на всех лезет, а сам то и дело с фингалами. Морда аж чёрная. Или он как медведь: не умывается, чтобы люди боялись?
Испугались!
А лучше бы не приходил, не надо. Папа и так грозится уши нарвать. Связался, мол, со всякой шпаной и сам как шпана: всё на парне огнём горит, ходит, как Егор Городищенский. Люди скажут: ни матери, ни отца. А если ещё этот… На улицу всю неделю не выпустят – уж точно.
«Придёт – Мухтара спущу, – возникла идея. – Скажу, что сам сорвался. Ракака без порток убежит».
Но Ракака не пришёл. Сказали – окна побил в ДК, дали пятнадцать суток.
«Это ему за Галю. Не будет трогать. И за Екатерину Вадимовну».
Дня через три уехали к тётке в деревню. Приехали ближе к концу.
Первая новость: Бугорскую школу снесли, на бугре теперь котлован.
- Вчера, после обеда… Тебя не было! Там знаешь что?..
Никому бы не поверил, да все говорят. Снесли, экскаватор пригнали. Он разок черпанул – а там кости. Скелеты!
- Прямо в школе, под половицами. Штук двадцать или тридцать. Экскаваторщик – представляешь!..
Ой-ой-ой! Это не на втором этаже у ботанички: стоит себе за стеклом, зубы скалит. Дураков пугать! Это как в Африке, в ЮАС: Берег Белых Скелетов. Там у них людоеды, пираты.
А ТО У НАС НЕТ! Белую школу строили – тоже нашли. Только не в школе – во дворе, где спортплощадка. Тогда болтали – тушинские воры, банда напала.
- Не банда, а чекисты, – сразу же заявил авторитетный Серёжка, тот самый. – Бабка говорит…
Серёжкина бабка всё знает – лучше Эсфири Моисеевны.
- Они искали, кто в Ленина стрелял. Ездили по земле на моторке, как князь Олег. Не верите? Бабка как перед Богом: вот те истинный!.. Поймают, кто попадётся, на пустырь отвезут – и в расход из нагана. Это, дескать, контра, за белых. А у самих начальник шпион: не то еврей, не то латыш.
В Бугорской школе чекистов не было. Они в тюрьме работали, там была у них чрезвычайка. А тюрьма не здесь.
Самое интересное – где-то сбоку откопали двоих: целые и вроде в обнимку.
- Ромео и Джульетта! – определил народ.
- Машка и Дубровский! При крепостном праве на бугре жил воевода. У него дочь кучера полюбила, он узнал – и обоих заживо…
- Может, не дочь, а жена?
- Барыня хахаля своего застукала.
- Барыню на воротах повесили.
- И в подполе закопали? А остальных? Тут сектанты какие-нибудь: баптисты всякие, никонианцы.
- Какие никонианцы? Напротив церковь была, поп рядом жил.
- Поп, поп! Может, он у них главный? Днём в церкви служит…
- А ночью людей ест?
Пошло-поехало! Кто-то будто бы по «Голосу Америки» – своими ушами: у русских, мол, под самой Москвой дикое племя, за черепами охотятся. И город-то называется по-африкански.
- Да ну!
Видать, на Луну слетали, поставили такой прибор, что всё им видно. Какие уж теперь военные тайны?.. Нет, у нас тут кто-то есть, завербованный, всё им передаёт.
И мама не утерпела:
- Мне свекровь рассказывала: тут один гололобый держал постоялый двор. Заедет к нему купец нездешний: «Князь, пустишь?» Как не пустить? Его уж дожидаются – кто с топором, кто с чем…
- Ты, Зина, слышала звон. Постоялый двор у татарина – это рядом с милицией, где дом колхозника. Ничего там не нашли, только землю переворочали. Сказки всё. Как и про озеро Братино. Делать кому-то не хрен. А это у господ вроде клуба.
- Уж не могли для себя получше сделать. Вон у купцов – и то: дома остались каменные.
- Что – думаешь, все дворяне богаче купцов? Тут не было таких: всё Тюха-Матюха да Колупай с братом. Мелкопоместные.
- При крепостном-то праве и они, поди, с форсом. А как без холопов остались…
- Вот, вот: стало не до жиру. Рады тому, что есть. Потом, в империалистическую, военнопленные жили, офицеры австро-венгерские. В карты с утра до ночи, пили, ели. Полгорода обрюхатили. Брат Егорка рассказывал: бегали к ним с ребятами окна бить. Отец потом – вожжами.
- За такое дело – не грех. Старик, чай, сам был в плену, в Нагасаках.
«Наверно, передрались и друг друга поубивали, – предположил Валерка. – Венгры – австров». Не шестилапые же их съели.
Шестилапые – в Канзасе.
Он снова вспомнил… Екатерина Вадимовна объяснила бы. Она всё знает, хоть и приезжая: кто Каны построил, кто школу, кто институт. Даже про этих тушинских. И про "Беззубого фрица": откуда-то с юга летели - Москву бомбить или Горький. Разбился, гад! И никаких там, в овраге, бомб.
Ещё она говорила: была царица Анна Ивановна, которая людей морозила. Один монах в Канах сказал, что её Бог накажет. За это его заковали в кандалы и угнали на Север. Тоже заморозили. Или как дедушку в Брянске…
Может, и этих, в Бугорской школе, она велела? А то валят на попа, на австров с венграми.
- Этим занимаются археологи, – сказала Эсфирь Моисеевна, как только начали спрашивать. – У них своя методика. Выяснят, что к чему, статью в газету напишут.
- В нашу, районную?
Там было и про него – как он рисует. Только фамилию спутали, написали – Шпагин. Вся школа смеялась. Шпагины, все три брата, воры и пьяницы, старший родного отца – поленом…
- А вы поменьше болтайте.
Кости куда-то увезли, погрузили, как мусор. Статья по сей день не написана. В школе ещё малость покалякали, побегали, посмотрели – и всё.
Большие ребята смеялись: «Ну, как? «Танцевали на гробах, богохульники!» Смотрите: заявятся ночью… И не во сне!.. Лучше бы взяли лопаты да выкопали. Первыми! Вас бы, как пионеров-героев, – в коридоре повесили… Ракака за казённый счёт на трубе, когда в белых тапочках…»
Дураки! Может, они и так – первые?
А что? Пошли и нашли. Они даже знают – кто, зачем… Знают, да не скажут. Нельзя говорить! Скажешь – всем будет хуже. Всему городу. Вот так!
Пусть думают. А Дундук пускай не спит. Если что – к нему первому: зачем книжку украл – философскую? Там как раз об этих мёртвых: надо знать, как читать. А Дундуку незачем: отнеси по-хорошему, где взял. Да не забудь – руки вымой!
Эсфирь Моисеевна что говорит? «Не берите с земли всякий хлам! Заразу найдёте!»
* * *
А если взял? Нагнулся и поднял – просто так?
Продолжение следует http://www.proza.ru/2020/01/02/380