Да, как приятно солнце поутру.
Не описать его, и вовсе не от отсутствия дара, или неумения показать красиво, нет…
Яркий до зажмуривания снег, глубокая азуритовая даль январского неба и прозрачный лик луны, застрявший у горизонта.
Морозный воздух в колючках: вдохнёшь глубоко и ожжёт паром крепко натопленной бани. И щёки щиплет…
Я тёр глаза до боли, пытался пальцами раздвинуть веки, но предо мной лишь темное марево; теперь, отсвет далекого мира, не осязаемый ни пальцами, ни слухом, ни запахом. Закрываю ладонями глаза, убираю: а темень кромешная, и лишь прошлое ощущение того солнца, что не описать теперь никак.
В отделении душно, больничный дух вперемешку с запахом чужих тел.
Разговоры о нездоровье, о врачах и медсестрах, о хорошем в прошлом до болезни, до перестройки, до Ельцина... Всё вперемешку, и не понять рассуждений. А нужно, ли? Хочется открыть окно, вдохнуть воздуха свежего.
- Сколько лет, тебе, сынок? – приятный голос, чувствую, ко мне обращается.
- Двадцать, - отвечаю.
- Давно не видишь?
- С неделю.
- А врачи-то, какой диагноз ставят?
Не хочу говорить ни о врачах, ни о болезни. Ничего не хочу.
Хотя, вру. Я хочу видеть!
- Женат?- все тот же голос
- Неа..
- А я тебя не вижу, не вижу,- звенит Катькин голос. Она закрывает лицо красивыми ладошками: ногти изящных пальцев, отливают перламутром в лучах зимнего солнца, и слепят чудно.
- Вот, скажи: ты слеп, и не знаешь какая я, полюбил бы?
- Но, я же не слепой.
- Неинтересный, ты. Ну, представь, закрой глаза и представь себя незрячим, - настаивала она.
- Зачем? Я не хочу так!.
- А я не смогу полюбить слепого, пусть он хоть трижды красавец. Как можно любить человека, который не видит меня? Для чего модно одеваться, следить за фигурой? Он никогда не сможет оценить моей красоты. Я бы ему изменяла! – и расхохоталась в голос.
- Изменять тому, кого не сможешь полюбить, которого с тобой не будет? Оригинально! И, по-моему, глупо.
- Глупо не иметь воображения,- возмутилась Катька, - ты слеп…
Неделя в больнице - длиннее месяца, нет - как год.
Обследования, однообразие процедур, и надоевшие соседи по палате. Я нарисовал в воображении каждого: по голосу, звуку шагов, жалобам, и даже дыханию.
Мужики должны говорить о женщинах, о рыбалке и охоте, о своих авто и увлечениях, здесь же...
И как хочется курить! Как никогда! Не отрываясь, вдыхал бы ароматный, крепкий дым: сигарету, за сигаретой…
Ночью проснулись всей палатой.
- Кто-то курит,- возмутился приятный голос.- Надо же, штраф в пять тыщ повесили в отделении, а им нипочём!
- Узнают кто, выпишут,- сонно молвит, сосед у окна.
- Убил бы, - закашлялся тот, что в кровати у двери,- вот он, из туалета вышел, утром заведующей вложу, гада!
Я терпеть не могу чужого табачного дыма. Он проникает в меня зловонием туалета, забирается под одежду и впитывается кожей. Запаха давно нет, но он уже проник в кровь. И курить от этого хочется нестерпимо! Открытая, не начатая пачка сигарет под подушкой. Я подношу её к лицу и вдыхаю аромат табака. ..
- Я же говорила, представь, что ты слепой. Вот видишь? Смотри! - Катька ухватилась за мои ладони, - убери руки!
Трясет меня возмущенно, пытаясь заглянуть в глаза.
- Больной, просыпайтесь, обход! - Светка-медсестра настойчиво будит.
- Почему в туалете курят,- возмущается тот, кто у двери, - почему персонал не следит и не принимает мер?! Всю ночь пришлось дышать смрадом.
Ваши сестры, видимо, деньги берут у курильщиков за позволение накуриться.
Мы будем жаловаться главврачу, - сорвавшимся голосом заканчивает сосед.
Катька не позвонила ни разу. Узнать о ней у друзей? Нет. Она уж знает, к чему вопросы. Теперь, я буду «видеть» её в своем воображении, как в последний день и она никогда не станет хуже или некрасивее, и не сравнить её ни с кем. Разве плохо это?
Иду вдоль стены, дверь туалета, приоткрыл.
Щелчок зажигалки, знакомый глубокий вдох. Тонкий дым взвился от вспыхнувшей сигареты, вибрирует и, превратившись в облачко, тает незаметно. Он самый приятный перед второй затяжкой.
Я завидую соседу за перегородкой, чувствую, слышу его и ненавижу.
- Опять курит! - раздался голос.
Суетный шорох, шипение бычка в унитазе, и зловоние, побежавшее за уходящим соседом...
- Вот он!- скрипучий голос больно ударил в ухо. Попался курильщик. Ну, сволочь, ну, гад, ну, за что же ты нас, паскуда, зельем своим травишь!?
- Я не курил,.. - и понимаю: мне, не оправдаться.
- Не курил!? - орет голос,- а дым, а сигареты в кармане!? Да, ты провонял смрадом своим!..
Заведующая отделением, видимо, старая и некрасивая, стучит по столу, вроде карандашом.
- Платите штраф, иначе выпишем. Закон для всех одинаков, будь ты больным, или …
Стыдно. Ведь уплатив штраф, мне не избавиться от осуждений. Люди, не за моей спиной, как зрячему, а откровенно, предо мной, тычут пальцами и с нескрываемым отвращением грозят кулаками в гневливых масках …
- За выпиской приду завтра. Спасибо, до свидания.
Уличная дверь за спиной громко хлопнула. Свежесть вскружила голову всполохом света!
Вижу!?
Задержал дыхание, зажмурился, ладонями глаза прикрыл. Ноги дрожью, в бессилии мешком грузным оседаю, проваливаюсь в бездну зыбучую. Сознание теряю-ю…
- Молодой человек, - голос девичий, знакомый.
Чувствую; на ладони теплой уместился, дыхание ароматом сладким окутало. А в голове гул замёрзшим звоном колокольным…
Негоже, так, перед девушкой - тюфяком тряпошным. И вроде подняться хочу, глаза открыть, взглянуть на голос чудный, а себя не ощущаю.
- Проснись, просни-ись. Уж утро ясное снежинками блистает,- Катюха над кроватью солнцем теплым.
Морщинки лучатся складно на веках её, от чего добро в глазах голубых, любовью за тридцать прожитых лет приумноженное - теплом в душу ...
Нет, не ослепну я при жене такой. Да, и курить брошу непременно.