Мерный грохот железных колёс. Где-то вдали окрики на русском. Вагоны, вагоны, вагоны... В них тысячи пленных немецких солдат. Бывших солдат. Голодные, грязные, заросшие; старые и молодые, больные и здоровые, пока ещё живые. И он – один из них; молоденький ефрейтор, перемещаемый от самого Сталинграда по бескрайним просторам непокорённой страны, увозимый куда-то вглубь дремучих лесов...
Страх ледяным комом засел в сердце: «Возможно ли выбраться из России?» Чувствуя пробуждение, немец ёжится под жиденьким одеяльцем. Не желая открывать глаза, вслушивается. Русская речь доносится словно издалека:
– Какие ж они фашисты?!
– Да я своими ушами по телевизору слышал!
– Ты ещё больше телевизор ушами смотри, тебе там на них лапши-то навешают! Не фашисты, а самые настоящие патриоты; и Руцкой, и Хасбулатов. Это Боря твой – фашист, или даже хуже. Горби СССР развалил, а этот Россию на запчасти распродаст.
– Приватизирует.
– Пропьёт! О, глянь, наш интурист зашевелился. Гутен морген, герр... герр... тьфу! Короче, вставать пора, приедем скоро.
Фридрих Нойбауэр нехотя открыл глаза. Серое купе и вчерашние знакомые, двое русских. Один постарше – усатый, другой помоложе – в очках. Попутчики в упор, с нескрываемым интересом разглядывали сонного немца. В общем-то, если быть до конца точным, Фридрих родился в Австрии, которую Гитлер присоединил к Германии перед Второй мировой, но, вернувшись в 1955-м из плена и женившись на уроженке Мюнхена, жил он с тех пор в Баварии. Фридрих и раньше не делил один народ на немцев и австрияков. Жил в Австрии – именовался австрийцем, очутился в ФРГ – назвался немцем. Один язык, одна культура. К чему условности?
Интурист потянулся, длинные ноги упёрлись в стенку. Вымученно улыбнувшись попутчикам, уселся на постели. За окном – ставший привычным за последние две недели пейзаж: бескрайние пустые поля и редкие полузаброшенные деревушки. А ещё необъятные леса.
Седовласый немец, отодвинув мятую занавеску с вышитым на ней названием поезда «Вятка», уставился в хмурое осеннее небо. «Я снова на севере России. Полвека прошло с тех пор, как везли меня пленного этой дорогой, а словно вчера...» Он перевёл взгляд с далёкого неба на вагонное окно и увидал прямо перед носом дохлую муху, прилепившуюся к стеклу. «Да, сейчас не самое лучшее время для посещения этой страны, но выбирать не приходится. Человек лишь предполагает...»
– Ну, что, герр... Фёдор Батькович, или как там тебя? Давай, твоё здоровье поправим!
Пожилой интурист чуть поморщился, взглянув на початую поллитровку и надкусанные вчерашние пирожки с капустой. Усатый русский, тот, что постарше, плеснув водки, протянул стакан. Резкий спиртовой дух повис в купе. Фридрих, вновь вымученно улыбнувшись, усиленно замотал головой.
– Ну, чего ты мотаешь? Легше станет. Давай-давай!
– O, nein, nein. Спа-си-бо.
Быстро отыскав умывальные принадлежности, он накинул поверх майки синюю олимпийку с надписью "Borussia" и футбольным мячом во всю спину. Чуть замешкался, выбираясь из купе, и услышал голос молодого, который в очках:
– О! Видишь, чего у немца на спине? Россия – во! Уважают.
– Да ну! Уважал бы – выпил.
– Видать, не могёт.
– Ну, да! Что русскому хорошо – немцу смерть.
Впрочем, сказано это было вовсе без злобы. Фридрих уловил даже нотки сочувствия в голосе говорившего.
Железная дверная ручка периодически дёргалась.
«Ох, эти русские; не перестают удивлять! Ведь ясно же, что занято! В противоположном конце вагона другой ватерклозет, идите туда... Не похожи они на нас, но странное дело... кажется, я смог бы быть одним из них! Есть у меня с этим народом что-то общее. А может течёт во мне какая-то капелька русской крови?» – размышлял, раскачиваясь вместе с вагоном, восседающий на железном унитазе немецко-австрийский гражданин.
Да, будучи в плену, он называл себя только австрийцем. Немцем – никогда! Уроженцы Австрии старались обособиться от прочих немцев, и советская администрация их в этом стремлении всячески поддерживала. Разделяй и властвуй! Русские заметно благосклоннее относились к австриякам; прочие же немцы злились, не понимая. Ведь и сам фюрер, главный немец, был родом из Австрии!
Именно в те времена, в плену, знакомясь с кем-то из местных, стал он просить, чтоб называли его Фёдор. Делал это из чистого прагматизма, так как понял, что имя Фридрих, слишком уж напыщенное для славянского уха, мешает устанавливать непринуждённые отношения. Уменьшительный же вариант его имени – Фриц – неизменно вызывал у русских если не насмешки, то едкие ухмылки. Так и превратился он, молодой в ту пору парень, из Фридриха Нойбауэра в Федьку Найбаура. С таким именем легче выживалось в плену.
А имя Фриц стало здесь, в России, нарицательным. Девушка-экскурсовод, знакомившая на прошлой неделе Фридриха с экспозицией музея Сталинградской битвы, призналась, что слово фриц вызывает в сознании образ киношного фашистского вояки: в серой форме, с закатанными по локоть рукавами, сжимающего чёрный шмайсер, кричащего что-то угрожающее по-немецки.
«Шмайсером русские по сей день упрямо называют автомат MP-40, но не в этом суть. Интересно, если б родиться русским, как бы звучала моя фамилия?» – намыленные щёки Фридриха охаживала старомодная опасная бритва (новых изобретений в этом деле немец не признавал). Он стоял пригнувшись, всматривался в тусклое зеркало. Вагон раскачивался, бритва плавно скользила по коже, лишь каким-то чудом не оставляя порезов. "Нойбауэр... кажется, Новосёлов! Неплохо, да; такая фамилия мне бы подошла». Довольный этой придумкой и посвежевшим лицом, немец распахнул, наконец, дверь сортира и смутился, увидав немаленькую очередь. Пробираясь мимо сгрудившихся мрачных людей, выслушивал кислые комментарии:
– Думали, там кто-то помер.
– Один туалет в вагоне работает, так и в него... пока очередь ждёшь – в штаны наложишь.
– Совести у кого-то нет.
Этим «кого-то» был он, Фридрих. Красный, как семафор на закрытом переезде, ввалился он в купе. Попутчики, не обращая внимания, продолжали спор о недавней попытке государственного переворота:
– Из танков по дому правительства средь бела дня лупить! Где видано? Это и есть ваша хвалёная демократия?! – тот, что старше раскраснелся, наэлектризованные усы его встали как у кота, видящего мышь.
– Сами виноваты, ваши ведь начали. Да-да! Кто первым на Останкинскую телевышку полез? – тот, что моложе, стрелял в ответ глазками, пряча их за мутными стёклами очков.
Глядя на опустевшую бутылку и нетронутые пирожки, Фридрих тяжело вздохнул: «Нет, всё же Россия не для меня! Определённо! И немцу здесь... нехорошо!»
– Nicht sehr gut, nicht sehr gut, – тихонько бормотал Фридрих, укладывая вещички в красивый, дорого пахнущий кожей тёмно-коричневый чемодан, одолженный на поездку у зятя.
Примолкнувшие спорщики, услышав эти причитания, тут же с жаром подхватили:
– Во-во, даже иностранец понимает: плохо это – в центре Москвы бойню устраивать, в правительство стрелять!
– Эй-эй, не передёргивать! Немец как раз имел в виду, что нельзя против законного президента с оружием выступать.
Фридрих вновь глядел в окно. Фирменный поезд «Вятка» приближался к конечной точке маршрута. За стеклом, заботливо очищенным немцем, медленно проплывали пригороды Кирова. Пульс участился. Интурист жадно всматривался в здания, дороги, деревья, пытаясь отыскать знакомые чёрточки – и не находя их.
Много лет ждал он этой поездки по местам «боевой славы». Что-то тянуло немца в Россию. Может, совесть, требующая покаяния? Но многими годами страданий и плена вину свою он и так искупил; по крайней мере, хотел в это верить. Долго, слишком долго он собирался. Впрочем, до развала СССР Киров был закрыт для иностранцев – слишком много оборонных заводов. А без этого города вся поездка обесценивалась. Именно Киров, именно места, связанные с пребыванием в долгом плену, являлись главной целью Фридриха Нойбауэра. И вот, когда рухнул «железный занавес» и чужеземцам разрешили свободно путешествовать по стране, Фридрих засобирался. Он боялся не успеть. Инфаркт за инфарктом; потрёпанная ниточка жизни давно грозила оборваться. А уходить, не осуществив давнишнюю задумку, он не желал.
Но начал путешествие Фридрих две недели назад, как полагается: с Бреста. Долго осматривал крепость, превращённую русскими в грандиозный музей-памятник. Вспоминал штурм с которого началась война: первое, неожиданно упорное сопротивление красноармейцев; их дикое, непредсказуемое поведение в безнадёжной ситуации; первые большие потери... И первый страх перед этой громадиной – Россией.
После была поездка на Украину. Там, под Житомиром, лишь на третий день поисков, потратив немало сил, кое-как отыскал он то самое поле. Теперь оно ничем не выделялось среди других полей, никакая примета не указывала на то, что в этом самом месте располагался первой военной зимою лагерь для русских военнопленных. Один из множества подобных. К весне 1942-го лагерь зачах, прекратил существование – словно умер вместе со своими истощёнными обитателями. Фридрих дотемна проторчал на том поле, вспоминая зверства, которые здесь творились. Зверства, которые он здесь творил.
А на следующее утро поездом уехал в Волгоград. Здесь он задержался дольше. Вначале съездил в Гумрак, а затем – Мамаев курган, элеватор, дом Павлова. Он отыскал и то место, где стоял их дом, в подвале которого они держали оборону под занавес битвы, покуда не явился молоденький паренёк-красноармеец – принять их в плен. Гуляя по берегу Волги, наткнулся на группу пожилых туристов, таких же, как он. Фридрих прислушался к речам на родном языке:
– Подумать только! Наша полковая разведка стояла вон там. Видите? Нам оставалось каких-то двести метров до Волги!
– О, да-да, это была невероятная битва! Победа ждала нас, но... Нам не хватило совсем чуть-чуть!
Фридрих давно перестал спорить на тему этого «чуть-чуть». Не проронив ни слова, даже не подойдя к соотечественникам, он тихо ушёл...
Москва изначально не входила в его планы, Фридриха ничто с ней не связывало. Но как в античной Европе все дороги вели в Рим, так и здесь без столицы только что развалившейся советской империи путешествие не обошлось. Билет на прямой поезд в Киров достать не удалось, пришлось ехать с пересадкой в Москве. В другое время Фридрих обязательно задержался бы здесь, чтоб обозреть достопримечательности, но не сейчас. Недавняя попытка путча с пальбой из пушек в центре русской столицы как-то отбила охоту.
И вот, наконец, кульминация поездки – Киров. Поезд остановился прямо у вокзала на первом пути, и Фридрих прощался с попутчиками.
– Ну, давай! – сказал усатый, тот, что постарше.
– Да-сви-дан-ня, – отозвался немец.
– Ага, давай-давай! – попрощался тот, что моложе, в очках.
Так и разошлись. Фридриха ожидали новые воспоминания – самые тяжёлые. Ради них он сюда и приехал. В сердце покалывало. «Я должен пройти через это, а после – выбраться из России!»
***
Серая «Волга» с чёрными шашечками на дверях двигалась на северную окраину города. Средних лет шофёр, не стесняясь кашляющего пассажира, дымил беломориной. Громко ругался, когда ловил колесом очередную спрятавшуюся в луже яму. Когда останавливались перед светофором, непременно один-два жёлтых берёзовых или тополиных листика падали на лобовое стекло. Затем машина тяжело разгонялась, и листья, уносимые встречным потоком воздуха, пропадали. «Скоро и я улечу, словно опавший лист», – думал о своём пожилой усталый пассажир. Он сидел, чуть сгорбившись, давно привыкнув к неудобствам из-за высокого роста.
Машина плавно развернулась, скрипнули тормоза. Фридрих глянул на ступени, ведущие к входу в пятиэтажную гостиницу. Над дверьми розово-красного здания со множеством балконов белела вывеска: «Спутник».
– Это есть Филейка? – недоверчиво спросил пассажир, чуток коверкая слова.
– Филейка, она самая! Там площадь, а там трамплин, – торопливо тыкая пальцем то в одну, то в другую сторону, заверил шофёр.
Седые брови Фридриха чуть приподнялись. Протянув шофёру купюру, он произнёс заветные слова, так любимые всеми таксистами:
– Сдачи не надо.
Номер на втором этаже оказался вполне сносным. Правда немного мешали завывания зубосверлильной машины (на первом этаже, прямо под его номером размещался стоматологический кабинет). Персонал, хоть вышколенным его и не назовёшь, старался во всём угодить гостю. Видно было: иностранцы тут нечасто останавливаются. Обустроившись, отмывшись с дороги, отобедав в пустом гостиничном ресторане, Фридрих законопатил уши берушами и немного вздремнул (так рекомендовал кардиолог). Лишь после этого отправился на первую после 1955 года прогулку по Филейке.
Он шёл по грязным улицам, укрываясь парусящим зонтом от мелких противных капель. Осенний ветер трепал седую шевелюру. Поначалу всё здесь казалось абсолютно чужим, но, покружив с полчаса по замысловатым переулкам, Фридрих вышел к знакомым местам. Целый квартал четырёх-пятиэтажных домов, построенных руками пленных немцев. Значит, где-то рядом завод. Нахлынули воспоминания о тяжёлых голодных годах плена. Фридрих прошёл во двор тех щербатых домов и застыл, как вкопанный. Прямо перед ним в помойном контейнере рылись пожилые представители народа-победителя. Не в первый раз видел немец такую картину в этой стране, но привыкнуть не мог.
После прогулки он слёг. Болело сердце. Нет, не от увиденного. Просто болело, и всё. Он выпил таблетки и ждал, когда же придёт облегчение, размышляя: «Может, зря всё? Что даст мне эта поездка? Что такого я могу здесь увидеть? Может, следовало всё же потратить скопленные деньги на лечение, а не на поездку?»
Но Фридрих знал: средств на операцию в хорошей клинике у опытного кардиохирурга всё равно не хватило бы, а вгонять в долги родню – нет, только не это! «Помру ещё здесь ненароком! Хотя какая, по большому счёту, разница, где помирать? Впрочем, разница есть: лишние проблемы родным. Значит, надо обязательно выбраться. Ничего, из плена выкарабкался, как-нибудь получится и на этот раз!»
К вечеру самочувствие улучшилось; когда же совсем полегчало, спустился он к ужину. Проходя мимо стойки администратора, кивнул таращившейся на него симпатичной дамочке с бейджиком на груди. Её ответная улыбка словно говорила: «Я сама любезность и всегда к Вашим услугам!» Стоило Фридриху скрыться в дверях ресторана, как наигранная улыбка слетела с её губ. Лицо дамочки стало сосредоточенно-деловым. Покрутив диск телефона, она тихо молвила в трубку:
– Он прошёл в ресторан. Такой высокий, седой, ни с кем не спутаете.
Очень аккуратно, держа двумя руками, словно боясь уронить, вернула она трубку на аппарат. В этот момент звякнул входной колокольчик, и, вернув дежурную улыбку на место, дамочка направила взор в сторону нового посетителя.
Музыка оглушила пожилого немца. Он, конечно, слышал эти звуки ещё в коридоре, но никак не ожидал, что в зале будет так громко. Ресторан переполняла разгорячённая разношерстная публика; еле нашёлся свободный столик. Днём это было совершенно другое заведение, и то дневное, тихое нравилось Фридриху гораздо больше. А сейчас...
Вокруг столов в полумраке, озаряемые вспышками цветомузыки, сгрудились пьяные компании. Столы же качеством и количеством убранства сильно отличались. Некоторые ломились от яств, поедаемых мордоворотами в малиновых пиджаках. На других, занятых опухшими молодыми людьми, ютилась лишь самая скромная снедь типа селёдки с луком. Но везде непременно стояли початые бутылки.
В дальнем углу два мужлана, громко ругаясь, выясняли отношения. Они бурно жестикулировали растопыренными пальцами, украшенными жёлтыми перстнями. На невысокой сцене, не обращая внимания на гвалт, медленно раздевалась стриптизёрша. Её неуверенные движения красноречиво говорили, что мадам пьяна; впрочем, на такую мелочь внимания тут не обращали.
Заказывая жареный картофель с сосисками, Фридрих дал себе зарок ужинать отныне в другом месте. Но не успел он дождаться заказа, как прямо за его столик с грохотом приземлился здоровенный бугай в расстёгнутой кожаной куртке. Молодой, наглый. Бычью шею украшала златая цепь. Шлямгая жвачкой, перекрывая музыку, он гаркнул:
– Кто такой, почему не знаю?
– Про-сти-те, но я... verstehe nicht.
– О! А ты чо, типа не наш? – щекастый верзила сверлил Фридриха поросячьими глазками.
– Ja, ich... есть гра-жда-нин Гер-мании.
– А-а-а! Значит, фриц недобитый!
Фридриху стало не по себе. Краска возмущения залила лицо, нижняя губа чуть дёргалась, слева в груди кольнуло. Мордоворот же наглел и наглел. Потрепав пожилого немца толстыми сальными пальцами по щеке, прорычал:
– У меня, дядя фриц, немцы обоих дедов на войне угрохали. А ты, похоже, воевал...
От парня несло перегаром; справиться с могучим выхлопом у маленькой жалкой жвачки не получалось. Фридрих поморщился. Связываться с бухим молодчиком ему, старику с больным сердцем? Нет, увольте!
– Вообще-то я есть австриец, в Германии... э-э-э... мало жить, – попытался он как-то оправдаться. Тщетно. Разъярившийся бугай проявил неожиданную осведомлённость:
– Что?! Земляк Гитлера?! – схватив Фридриха за шиворот, он выдернул его из-за стола и принялся толкать к выходу, приговаривая:
– Ну, сейчас я тебе покажу, фашистская гнида! Сейчас ты мне за все ваши концлагеря ответишь! Да я тебя сейчас... в Курскую дугу согну! Увидишь у меня сейчас и салют, и Девятое мая!
Сейчас, сейчас... В грохоте музыки, вспышках софитов и пьяной кутерьме никто не обращал на них внимания. Фридрих не верил, что это происходит с ним наяву. Вокруг, словно в диком бреду, прыгали люди, подпевая: «... Мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой...», а пьяный «молодой мальчик», обладатель хари размером с бульдозер, пихал его к выходу. Нет, «танцевать» с этим «мальчиком» Фридриху не хотелось!
В темноте улицы моросил дождь. Мысль «Бежать!» Фридрих сразу отбросил. Бугай хоть и пьяный, но молодой, догонит. Крыльцо гостиницы немного освещено фонарём, а дальше – темнота. Оказаться в темноте на пару с этим мордоворотом – плохая идея. Тут, на крыльце их, возможно, хоть кто-то увидит, поможет.
И правда, не успел молодчик исполнить свои угрозы, как из подъехавшего словно по заказу авто выскочили двое. Вмиг оказавшись на крыльце, они, недолго думая, вмешались в «милую беседу». Фридрих стоял, как столб, не понимая (да и не пытаясь понять), что происходит. До него дошло лишь одно: его спасли. Спасатели коротко поговорили с обидчиком Фридриха на повышенных тонах. Точнее, они просто орали на всю улицу, используя выражения, которых Фридрих не слыхал со времён плена. Вытолкав бугая взашей, те двое закурили. Тут-то немец и обнаружил третьего, когда-то успевшего незамеченным выбраться из машины. Подойдя к иностранцу, он протянул руку:
– Игорь Михайлович, – представился приятный, в хорошем тёмно-синем костюме, средних лет незнакомец. – Можно просто: Игорь.
– Фридрих, – с готовностью откликнулся интурист. – Или називат Фёдор, если вас так удобней.
Но предложение это энтузиазма не вызвало. Тень неудовольствия скользнула по гладковыбритой физиономии Игоря Михайловича. Быстро прогнав беспокойное воспоминание, он махнул рукой:
– Нет-нет, если позволите, я всё же буду вас Фридрихом величать; это имя вам лучше подходит.
Вот так свёл счастливый (как тогда подумал Фридрих) случай с хорошим человеком. Расспросив о происшествии, новый знакомый извинился за пьяного соотечественника и пригласил поужинать в заказанном отдельном кабинете. Они прошли в уютно обставленную комнату, наполненную звуками приятной инструментальной музыки. Прекрасно сервированный на одну персону стол официант уже спешно дополнял недостающим. Двое сопровождающих остались снаружи.
Весь вечер Игорь и Фридрих мило беседовали. Задушевному разговору способствовал отличный кавказский коньяк, названия которого Фридрих, к сожалению, не запомнил. Фирменный ароматный шашлык, от одного вида которого текли слюнки, так же сделал своё дело. Благодарный за спасение, чуть захмелевший Фридрих долго изливал перед Игорем душу.
Многое рассказал, начиная с войны и плена, заканчивая историей болезни и впечатлениями от России. Игорь Михайлович больше молчал, внимательно слушая и кивая, лишь изредка направлял повествование пожилого немца вовремя заданным вопросом. В конце вечера Игорь наотрез отказался от предложения Фридриха разделить счёт:
– Дорогой Фридрих, вы мой гость. Пусть этот ужин хоть немного скрасит вам сегодняшние неприятности.
Вовремя вспомненное происшествие побудило немца к новым излияниям:
– Игорь, ви менья виручать. Я должен вас благодарить! Если б я как-то мог!
– Ну, что вы, что вы, – Игорь как-то странно взглянул на собеседника, помолчал. – Вообще-то вы можете для меня кое-что сделать.
– Да-а? – немец пришёл в восторг. – Я есть весь к вашим... распоряжением!
– Но это дельце непростое; не знаю...
– Так расскажите!
– Ну, хорошо. Так и быть. Но только не сейчас. Завтра, на трезвую голову.
Они долго прощались в фойе. Даже обнялись. Наконец, условившись о новой встрече, расстались. Проходя мимо улыбающейся дамочки, стоящей за стойкой администратора, Игорь Михайлович на ходу чуть заметно кивнул. Один из сопровождающих, чуть задержавшись, сунул в её руку конверт.
***
Следующим утром – ровно в девять, как договаривались – явился Игорь. Фридрих уже поджидал с любопытством. Но переходить сразу к делу не спешили. Обсудили вчерашнее происшествие, поговорили о дождливой погоде, коснулись даже перспектив российско-германских отношений. Тут Игорь неожиданно брякнул:
– Знаете, Фридрих, почему я не захотел вас Фёдором называть?
Немец, опешив, лишь пожал плечами.
– У меня есть сын. Федя. Он... как бы это сказать... немного того... не в себе. В общем, из-за этого имя Фёдор вызывает у меня неприятные ассоциации.
Лицо немца вытянулось, он сочувственно кивнул. Игорь тяжко выдохнул:
– Но это ещё не все неприятности. Моя жена... Она в больнице... При смерти...
Игорь, потупившись, замолчал. Он сидел, наклонившись, уперев локти в колени, и, спрятав лицо в ладонях, раскачивался. Кресло скрипело. Фридрих понимающе молчал, подбирая слова сочувствия. Но высказать их не успел, Игорь опередил:
– У вас, Фридрих, вот тоже проблемы. Сердце, как вы вчера говорили, требует операции, а средств нет... Я вам помогу.
Фридрих протестующе вскинул руки, мысленно восторгаясь: «Вот человек! Больной сын, жена при смерти, а он хочет помочь мне – иностранцу, которого едва знает!» Но Игорь вновь не дал ему и рта раскрыть:
– Да, помочь! И вам... и себе. Мы оба сейчас в сложных ситуациях, хоть и по-разному. Но выход можно найти, если поискать хорошенько. Вот я и предлагаю вам поучаствовать в одном деле. Вы сможете заработать себе на операцию; ну, и мне поможете заодно, как вчера хотели. Дело быстрое и простое, но прибыль даст. И главное – всё в рамках закона.
Слова «всё в рамках закона» тотчас насторожили пожилого немца. С этого места он стал слушать внимательней. Игорь продолжал:
– С делом этим практически любой иностранец справится – конечно, если вы не согласитесь. Но мне нужен компаньон, которому можно доверять. Интуристов у нас нечасто встретишь, да и к первому встречному я с этим делом не подойду. Вам предлагаю, потому что верю в вашу надёжность.
Фридрих, откупорив минералку, предложил Игорю изложить подробности. Он сосредоточенно вслушивался в русские слова, стараясь понять всё до последней мелочи. Несколько раз задавал уточняющие вопросы. И в конце концов, уяснив все детали, попросил сутки на размышление. Игорь, желавший получить немедленный ответ, долго уговаривал Фридриха быть решительней, но тот остался непреклонен. Взяв с немца слово, держать язык за зубами, Игорь простился до завтрашнего утра. А у Фридриха появился повод серьёзно поразмыслить.
День только вступал в права. И немец отправился на прогулку, полагая обмозговать предложение Игоря на ходу. Придя к заводу, увидел широкую площадь со сквером и памятником. На месте маленькой деревянной проходной обнаружились большие автоматические транспортные ворота. Новая же проходная, разместившаяся в современном здании в сотне метров левее, красовалась стройным рядом стеклянных дверей, через которые в обе стороны сновал рабочий люд.
Предложение Игоря манило простотой и обещанием хорошего куша. Но что-то смущало седовласого немца, умудрённого житейским опытом. Чувствуя подвох, он размышлял: «Когда лишний раз подчёркивают, что всё по закону, скорее всего, задумано что-то не совсем чистое. Закон, конечно, можно обойти и вполне безобидными способами. Насколько же безобиден способ Игоря?»
От транспортных заводских ворот взял Фридрих вправо. Он шёл по колдобинам вдоль длинного серого забора, над которым красовался огромный транспарант «АВИТЕК – МОЙ ЗАВОД, МОЯ ГОРДОСТЬ!» Лужи вновь зарябили капельками дождя, и немец раскрыл зонт. «Так вот как теперь называется этот завод: «АВИТЕК». Как же он разросся! Интересно, что здесь сейчас производят?» Во время войны тут выпускали авиационное оборудование; секретом это не являлось, так как прямо за заводом лежало лётное поле, филейский аэродром, вечно забитый «летающими танками» Ил-2.
Задумавшись, Фридрих немного заплутал. Он сам не понял, как оказался посреди длинных рядов гаражей. Наконец, выбравшись из гаражного лабиринта, упёрся в полуразрушенное двухэтажное здание красного кирпича. Пустые глазницы дверей и окон, проломы в стенах, вместо пола – глиняные бугры. «Да ведь это же... Точно, бывшая поликлиника!» Так было во время войны и после. Ранее же, до революции (Фридрих знал это по рассказам местных) – братский корпус. Когда-то тут жили иноки филейского монастыря, но большевики распорядились по-своему. И монахов давно здесь нет, и поликлиника не прижилась, остались лишь разрушенные стены.
«А что, если решиться на предложение Игоря? Подумаешь, лёгкий флирт с законом. Чем я рискую?» – размышлял немец. Поглазев на остатки братского корпуса, он выбирался теперь обратно к заводу. «Без операции сердце долго не протянет; смерть не пугает, но и пожить ещё несколько лет – лишним не будет. А шунтирование у хорошего специалиста стоит хороших денег. Если мне удастся провернуть это дело, я получу приличную сумму и квалифицированное лечение. Чем я рискую?»
Дорожка вывела Фридриха к до боли знакомому месту. Вот овражек, а чуть дальше... Здесь холодной и голодной зимой 1944-го они, чуть живые пленные немцы, копали траншею. Долбили мёрзлую, ставшую каменной, глину. Вспомнились ему и русские мальчишки-связисты, что тянули провода по столбам неподалёку. И как один из них обозвал его, а Фридрих, не сдержавшись, погнался за ним – и нагнал бы, да вовремя щёлкнул затвором конвоир. Не раз вспоминались Фридриху синие глаза того паренька. Кажется, увидь немец эти глаза – сразу узнает их; даром, что полвека минуло.
Он поужинал в тишине (видно, стоматолог, обычно работавший под его номером допоздна, скучал на этот раз без клиентов). Колбаса и сыр, хлеб и молоко – жить можно. Фридрих созрел: он решил принять предложение Игоря, и сомнения – долой! Лёг в холодную постель. Просмотрев программу «Время», выключил телевизор и свет. Ночь далась нелегко. Фридрих ворочался в кровати, то засыпая, то встревоженно просыпаясь. Ему виделась война. И Брест, и Сталинград, и плен – всё перемешал калейдоскоп сновидений.
***
Ровно в девять, усталый и опустошённый беспокойной ночью, открыл Фридрих дверь. Пунктуальность Игоря радовала, немец видел в этом хороший знак. Вопрос о согласии или несогласии Фридриха участвовать в деле даже не поднимали. Они поняли друг друга без слов, что также отметил про себя немец. Усевшись в скрипучие кресла, перешли сразу к деталям.
– Игорь, вы говорил, что икона старая, девьятнадцатый век. Возможны проблемы на таможня?
– Найн, найн, – пытался воскресить в памяти школьный курс немецкого Игорь. – Нихт проблем. Короче, иконе чуть меньше ста лет. Она хоть и старая... альтен... самый конец девятнадцатого века, но исторической и культурной ценности не представляет. У вас будет соответствующая справка на руках. Ферштейн?
– Ja, ja. Ich verstehe, – задумчиво кивал Фридрих. – А ещё документы?
– Ес, то есть… конечно! Всё продумано. Сделаем справку из магазина. Покупку оформим официально, через кассу. Комар носу не подточит! – убеждал Игорь.
– Ja, nat;rlich… Но, если всё по закон... В чём тут... э... как это по-русски... под-вох?
– Найн! Нет подвоха! – замахал руками Игорь.
– Тогда зачем вы платить большие деньги? Можете сам вывезти икона.
– Понимаете, Фридрих, я законопослушный гражданин, – пальцы Игоря машинально потянулись ко рту, он почесал губы. – Просто мне ближайшие года три заграница не светит. Я ж много лет на «АВИТЕКе» отработал, в руководстве, да. И у меня первая форма допуска к секретной информации была, я подписку давал, так что...
– Что же такое страшное делать этот завод? – поинтересовался Фридрих.
– О! Вы есть немецкий шпион? – глаза Игоря расширились в притворном ужасе, и компаньоны громко рассмеялись.
Фридрих уточнял какие-то несущественные детали. Он, сам не зная зачем, тянул время. Игорь на каждый такой дурацкий вопрос, не жалея сил, обстоятельно отвечал. Когда вопросов по отправке иконы не осталось, молвил:
– Ну, вот, в общем, и всё; вернувшись в Германию, вам нужно будет лишь продать икону определённому человеку. Официально продать, по закону. Ну и получить толстенький конвертик – ваше неофициальное вознаграждение.
– Что же, если этот неофициальный конверт есть единственный нарушение закона в данном проект... – бормотал, поднимаясь из кресла вслед за гостем, Фридрих.
– Да какое же это нарушение?! – перебил, почти искренне возмутившись, Игорь. – Что я, и поблагодарить своего приятеля не имею права? Считайте это моим подарком. Вы мне, как друг, поможете бесплатно. А я вам, как друг, подарю деньги на лечение сердца. Так нормально?
– Так... лучше, – ответил Фридрих, пожимая протянутую на прощание руку.
До отъезда оставалась ещё пара дней – время, за которое Игорь собирался уладить все вопросы с документами. Фридрих, прихватив зонт, вышел на очередную прогулку. Он хотел найти место, где стоял их барак. Но, бредя по Октябрьскому проспекту вдоль завода ОЦМ, вместо дум о пережитом плене и войне он размышлял лишь о предстоящем деле.
Фридрих считал себя лютеранином. Вопрос, не делает ли он что-то греховное, участвуя в этом деле с иконой, возник в голове Фридриха в первый же вечер. Но, пораскинув на досуге мозгами, немец убедил себя, что всё в порядке.
Во-первых. Для него, протестанта, икона являлась просто картиной, не более. Да, сюжет религиозный и всё такое, и он ко всему этому относится с уважением. Но! Лишь с уважением – и только. И никакого мистического подтекста.
Во-вторых. Он законно приобретает эту картину. То есть, икону. Оформляет необходимые документы, официально перевозит её в Германию, там законно продаёт. Всё открыто, честь по чести.
Назойливые подозрения, что тут не всё чисто, Фридрих отгонял: «Я чересчур мнителен. Нужно стараться видеть в людях хорошее. Излишняя подозрительность – вот грех!»
Его промокшие ботинки хлюпали по лужам, а в голове крутилось: «Я смогу начать лечиться, не напрягая родных. Без операции – скоро загнусь, а так поживу ещё несколько лет. Шунтирование дорого стоит. Возможно, это мой последний шанс. Разве не об этом я молился? Не использовать данный шанс – вот грех!»
В раздумьях немец не заметил, как прошёл вдоль всего завода ОЦМ. В начале пятидесятых это предприятие ещё достраивали. Свернув с оживлённой улицы за угол забора, оказался он в тихом местечке. Тут, остановившись, попытался собраться с мыслями: «Так, хватит метаться! К чему вся эта философия? Я же согласился участвовать, а взвешивать все «хорошо» и «плохо» буду после шунтирования!» Он стоял так пару минут, пытаясь окончательно отбросить сомнения, прежде чем продолжить путь. И уже собирался двинуться дальше, но тут...
О, ужас! Из-за угла вывернул тот самый бугай-мордоворот из ресторана. Мысль молнией пронзила мозг Фридриха: «Он шёл за мной по пятам, выслеживая, чтобы расквитаться!» Безлюдное место вполне подходило для «мести за дедов»!
Далее произошло нечто странное. Увидав пялящегося на него Фридриха, бугай сам на мгновенье опешил. От неожиданности глаза его округлились. Но в ту же секунду он совладал с собой. Бульдозерная морда вновь приобрела невозмутимо-каменное выражение. Что-то насвистывая, он двинулся к Фридриху.
Не успел Фридрих толком осознать всю опасность своего положения, как обладатель бычьей шеи и пудовых кулаков, не останавливаясь и не глядя на немца, буквально в одном метре прошествовал мимо. Фридрих облегчённо выдохнул, проводив взглядом широкую спину в кожаной куртке.
«Что это было? Бугай явно следил за мной! Он так опешил, поняв, что слежка раскрылась! Но если он хотел со мной расквитаться, почему не воспользовался подходящим моментом? Прошёл, словно мимо пустого места! Может от неожиданности резко сменил планы? А что, если планы его изначально были другими – не расквитаться со мной, а... А что?» – это стало неприятной загадкой, ответа на которую Фридрих пока не находил.
Пройдя сквозь кусты метров сто, Фридрих вышел к двум серым пятиэтажкам, стоящим на отшибе. Своей обособленностью навевали они мысли о маленьком гетто. Он прошёл мимо лавки, на которой восседали трое с опухшими лицами. Они разливали какое-то пойло из пузырьков. Немец встал посреди остатков детской площадки. Да, именно здесь стоял тот барак, окружённый колючей проволокой, в котором провёл он не одну холодную зиму. От нахлынувших чувств глаза чуть увлажнились, а в сердце кольнуло так, что Фридрих чуть не упал. Обливаясь потом, доковылял он до лавки. Опухшие мужики понимающе сдвинулись, освобождая место.
– Что, тоже с бодуна? – спросил один из алконавтов почтительно; видать, ладная одежда Фридриха внушила ему уважение.
– Воды, – прохрипел немец совсем без акцента.
– А, может, чуток? – опухший алконавт приподнял подозрительный фуфырик.
– Воды, – повторил Фридрих, доставая трясущимися руками таблетки.
А затем долго запивал их из мутной обмусляканной полторашки. После сидел, приходя в себя, слушал разговоры местных страдальцев. Сводились они, в основном, к двум темам: как проучить какую-то Люську (шлюху и тварюгу), подозреваемую в постоянных изменах одному из алконавтов, да как выбить долг с процентами с какого-то Славяна (говнюка и ложкомойника). Наконец Фридрих поднялся:
– Спасибо.
– Из «спасибо» кашу не сваришь, – уныло отозвались собутыльники. – Слышь, мужик! На фуфырик выручи, а?
Фридрих выудил из кармана наугад несколько купюр, сунул не глядя.
– Ого! Гуляем! – лица собутыльников просветлели улыбками.
Фридрих поплёлся прочь. Уже прилично отойдя, услышал вдогонку:
– Ну, так ты заходи, мужик, если чо! Ладно? Звать-то тебя как? Не познакомились!
– Федя, – крикнул в ответ немец и, помахав на прощанье, тихо добавил, – Новосёлов.
***
Следующим утром, снова ровно в девять, Фридрих готовился распахнуть двери номера. Но Игорь не шёл. Это так не вязалось с его пунктуальностью, к которой Фридрих успел привыкнуть, что немец встревожился. Когда минуло десять, Фридрих уже вовсю мерил шагами комнату. Наконец, ближе к одиннадцати, в дверь постучали.
– Игорь, что случился?
– Горе у меня. Ольга вчера вечером умерла. Жена. Прошу прощения – опоздал.
– О, это я просить прощений. Я очень сожалей. Это... это...
– Да-да; спасибо, Фридрих.
– Я полагай, теперь наше дело откладывать?
– Нет-нет. Откладывать не станем. Все необходимые распоряжения, связанные с похоронами, я сделал. Продолжаем действовать по плану.
Немец был взволнован и озадачен. «Даже смерть жены не сдвинула планов Игоря, вот это хватка!» Усевшись на заднее сиденье угловатого чёрного джипа, они молча поехали в магазин. «Я, старый пень, так цепляюсь за жизнь. А вот жена Игоря уже там; ведь наверняка молодая. Была. К чему так цепляться, если всё равно – все будем там?»
Через двадцать минут джип притормозил у невзрачного магазинчика с замысловато-узорной вывеской «Антикварная лавка». Шофёр оставался за рулём. Охранник, выпрыгнув с переднего сиденья, быстро сбегал в магазин. Вернувшись, распахнул двери; проводив компаньонов, остался ждать снаружи. Фридрих знал, что в России вовсю идёт отстрел бизнесменов (и Киров – не исключение), но сомневался, что подобные меры способны как-то обезопасить. Эта мишура спасёт лишь от случайных хулиганов. Тому, кто всерьёз захочет грохнуть Игоря, подобная охрана помехой не станет.
Спустившись в полуподвал, они очутились в небольшом зале, уставленном всяческими красивыми безделушками.
– Добро пожаловать, гости дорогие! – приветствовал их улыбчивый молоденький продавец в ярко-зелёном жилете, поверх белоснежной рубашки.
– Шалом, – ответил за двоих Фридрих. Ещё с довоенных времён он с первого взгляда мог отличить еврея или цыгана от представителя любой другой нации. Не ошибся и на сей раз.
Тут было интересно. Забавные статуэтки из керамики и металла теснились рядом с золочёными самоварами. Граммофоны и старинные швейные машинки соседствовали с огромными (по количеству приборов) столовыми сервизами. По стенам висели сабли, часы и картины.
Другими посетителями не пахло, и Фридрих направился в отдельный, отведённый специально под иконы, угол. Но Игорь устало покашлял:
– Дорогой Фридрих, битте! Сначала дело.
– О, да; конеш-но.
Они прошли к массивному резному столу. Еврейчик принялся ловко заполнять необходимые бумаги. Между тем Игорь объяснял Фридриху:
– В принципе, можно было обойтись и без данного визита. Это уж так, для подстраховки, на самый-самый пожарный случай сюда приехали. Вдруг кто-то, где-то, когда-то поинтересуется: как вы икону купили? Теперь вы можете рассказать, как, гуляя по центру города, случайно наткнулись на этот магазинчик. Сможете описать и зал, и продавца. Специально запоминать мелкие подробности не надо; всё должно быть естественно и натурально, а небольшие ошибки в описаниях как раз естественны и натуральны...
– Готово, – отрапортовал продавец. – Вот товарный чек.
Игорь, прищурившись, разглядывал бумажку. Проверяя, читал вслух:
– Наименование товара: икона. Описание: список образа Николы Великорецкого. Год создания: приблизительно 1895. Художественной и культурной ценности не представляет. Справка из лаборатории института Грабаря прилагается. Стоимость: 925 условных единиц. Одна у.е. равна стоимости доллара США в рублях по курсу ЦБ на день продажи. Дата продажи 13 ноября 1993 года. Продавец Свиридович М.Ю. Подпись, печать. Всё в порядке.
– А справка? - спросил Фридрих.
– Дадут вам в день отъезда, – ответив немцу, русский повернулся к еврею:
– Через бухгалтерию провёл?
– Всё в полном ажуре, Игорь Михайлович; как в аптеке!
– Тогда всё, поехали! – Игорь, глянув на хлопающего глазами Фридриха, не смог сдержать ухмылку.
– Так вы мне её не показывать? – возмутился немец.
– Показывать, показывать. Не сейчас. Едемте, Фридрих, этой иконы здесь нет.
Джип мчал их обратно на Филейку. Начинался ливень.
– Да не дуйтесь вы на меня, Фридрих, – полуулыбка играла на скулах бизнесмена, но взгляд оставался стальным.
– Я должен видеть икона! – хмурясь, отвечал немец.
– Увидите обязательно. Перед отъездом. Икона сейчас в надёжном месте.
– Так дело не делать. Я видеть икона сейчас.
От улыбки на лице Игоря не осталось и следа. С трудом сдержав резкие слова, он, стараясь казаться спокойным, выдавил:
– Так и быть.
Затем, поймав взгляд водителя, отражённый в зеркале заднего вида, Игорь рявкнул:
– Гони на базу, мать твою!
Некоторое время ехали молча. Остыв, Игорь попытался подправить неприятную ситуацию. Повернувшись к немцу, он довольно мягко, но с некоторой укоризной в голосе заметил:
– Что же вы, Фридрих, проблемы начали создавать на ровном месте? Доска как доска, далась она вам!
Немец не отвечал. Он уже жалел, что влез в аферу на старости лет. Город, Филейка остались позади. Вскоре, свернув с шоссе, машина запрыгала по ухабам какой-то деревни. Фридрих увидал впереди забор с железными воротами. Два гудка, и скрипучие ворота поползли в сторону. Въехав на территорию то ли склада, то ли небольшого производства, джип подрулил к ангару. Дождь полил как из ведра, автомобильные дворники хлопали как сумасшедшие. Выскочив из машины, все гурьбой влетели в ангар.
Тусклый свет уныло струился по стеллажам. Лампы, раскачиваемые сквозняком, болтались на проводах где-то под потолком. Пробираясь меж полок, уставленных картонными коробками, они шли гуськом – впереди Игорь. В полумраке из-за стеллажей то и дело вдруг выплывали фигуры. Люди-призраки, тихо поздоровавшись с шефом, так же неожиданно исчезали, растворяясь в потёмках.
Попетляв по ангару, оказались они в тёплом и светлом кабинете. Там стояли и столы, и стулья, и какие-то шкафы. Но главным украшением являлся массивный стальной сейф размером с хороший шифоньер. Игорь кивнул на стулья. Выждав, пока все рассядутся, он подошёл к сейфу. Загородив собой дверцу, принялся манипулировать с железными ручками. Что-то там брякало-щёлкало, но Фридрих видел лишь Игореву спину.
Наконец, шеф, отойдя, сел в кресло за столом, а подчинённые, подскочив, аккуратно вытащили из сейфа её. Фридрих, затаив дыхание, приблизился и пригнулся к иконе. Водитель и охранник застыли у оставшегося пустым сейфа, держа увесистую икону с двух сторон. Список, размером со средний телевизор (только высота этого "телевизора" превосходила ширину), обрамлял массивный деревянный киот – тёмный, резной. Стекло киота предусмотрительно хранило икону от лишних прикосновений.
Фридрих вгляделся в сложный сюжет рисунка. Точнее, сюжетов было сразу несколько. По краям изображены события, происходившие в жизни одного и того же человека, наряженного в мантию с крестами. Тут он разговаривает с царём, восседающим на троне. Здесь – спасает тонущего, вытягивая из терпящей бедствие лодки. Там он утешает больного, на одре лежащего. А вот и сам он плывёт по волнам в кораблике под парусом. Фридрих не знал, правильно ли понял изображённое; суть остальных сюжетов для немца осталась и вовсе загадкой, к этому вопросу он решил вернуться позже. Сейчас же уставился в центр иконы, где разместился «портрет главного героя» – бородатого священника.
Игорь, барабаня пальцами по столу, наблюдал с каким интересом Фридрих изучает икону. Наконец, бизнесмен решил помочь иностранцу удовлетворить, скажем так, его блажь. Игорь вытащил из стола большую книгу – каталог икон, полистав, отыскал нужное место и принялся зачитывать вслух:
– Великорецкая икона Святителя Николая, или по-другому: Никола Великорецкий... Та-а-ак, что у нас здесь? История, списки, описание... Ага, описана она довольно подробно... Итак, состав клейм (это рисунки, что по бокам). Слева направо: «Приведение во учение»; «Явление царю Константину»; «Спасение Димитрия»; «Никола служит литургию»; «Спасение корабельщиков»; «Спасение трёх мужей от казни»; «Возвращение Василия»; «Положение во гроб». С этим всё понятно?
Немец неуверенно кивнул, соображая: «Какого Димитрия? Каких мужей?» Вслух же, прикоснувшись к киоту, попросил:
– Пожалуйста, открыть это...
– Киот?! О, нет-нет, киот не открывается, – встрепенулся Игорь. – Да сами гляньте, намертво запечатано!
Фридрих аккуратно проверил: действительно, только ломать.
– Да, что вы? Кроме иконы, в киоте ничего нет. Ни наркотиков, ни оружия, – Игорь, довольный шуткой, рассмеялся. – Ну, а если серьёзно, на таможне товар могут просветить, и, если там что-то обнаружится, вы же сразу на меня укажете! Верно? К чему мне проблемы?
Немец молча кивнул. Игорь вновь углубился в каталог:
– Высота пятьдесят пять, ширина сорок пять. Материал дерево, грунт...
– Что-то она выглядеть слишком... э-э-э... новая.
– Всё верно, Фридрих; это же не оригинал, а всего лишь список, копия. Одна из многих. Этих списков десятки, если не сотни, по всей стране. Оригинал же утерян ещё в 1935 году, когда кафедральный собор разрушили. Списки разные есть; и древние, и свежак. Этот относительно молодой, ему ещё и века нет.
– Девяносто восемь лет, а выглядеть как новый, – Фридрих вновь уставился в икону, словно пытаясь просветить её взглядом насквозь. – Я хотеть знать больше об икона, хотеть знать история её оригинал.
– Ну что ж, хотите знать историю – я вам пару книжек подкину, изучите на досуге, – Игорь кивнул помощникам, и Фридрих проводил взглядом Николу, уплывающего на своём кораблике в темное чрево сейфа.
***
Будильник задребезжал ровно в девять. Кое-как разлепив глаза, Фридрих вновь обнаружил себя в России. С самого утра паршивое настроение. Снова небо хмурится за окном; капельки дождя тихо щёлкают в подоконник.
«Сколько я уже в этом городе?» Немец принялся вспоминать. Выходило, что пошёл всего-то пятый день. «Всего лишь? А чувство такое, ровно я торчу тут пятую неделю!» Кое-как он заставил себя подняться. Голова жутко болела, не стоило вчера засиживаться допоздна. Глубоко за полночь кончил он копания в каталоге и справочнике, которые предоставил Игорь. А толку?
Ну, да, понятно теперь стало Фридриху: образ Николая Чудотворца, обретённый на берегу реки Великой в 1383 году – самая известная, самая древняя святыня Вятской земли. Странно, что он впервые узнал о таком артефакте только сейчас. За все годы плена русские (а с некоторыми он под конец очень близко общался) ни словом не обмолвились ни об иконе, ни о крестном ходе. Впрочем, для той поры, пожалуй, это как раз и не удивительно.
Так вот. С тех самых времён, с четырнадцатого века и почитают не только саму икону, но и место её явления крестьянину Семёну Агалакову, жителю села Великорецкого.
Чудом обретённая икона, через которую произошли многие сверхъестественные исцеления, вскоре прославилась далеко за пределами села. В 1392 году для пущей сохранности от языческих племён, бушевавших в округе, доставили икону в Вятку, дав при этом обет ежегодно приносить её крестным ходом на место обретения. С тех пор (уже свыше шестисот лет!) ежегодно в начале июня идёт по земле вятской Великорецкий крестный ход.
Прославляли чудотворную икону не только на Вятке, а по всей Руси. Но ведь всё это относится к оригиналу, что исчез без следа во времена большевистских гонений. А сейчас? Сейчас функции чудотворной иконы выполняет старинный список, хранящийся в Свято-Серафимовском соборе. Да, старинный, но – лишь список, один из многих. С этим самым списком и пытаются сейчас энтузиасты крестный ход возродить, да что-то не очень у них получается: до революции ежегодно на Великую шествовали десятки тысяч человек, сейчас – просто десятки.*
[*Примечание: Начиная с двухтысячных, в Великорецкий крестный ход вновь отправляются тысячи паломников со всего мира. Ежегодно в 150-километровый шестидневный путь уходит под тридцать тысяч человек.]
Приняв душ и побрившись, Фридрих принялся завтракать. Бутерброды из местных продуктов получались неплохие: к хлебу и маслу немец претензий не имел. Но вот с кофе – просто беда. Впрочем, если вспомнить тот эрзац, что пили в окопах... Да, всё познаётся в сравнении. Перекусив и выпив таблетку валокордина, немец продолжал размышлять.
Что ещё? Фридрих знал теперь: все списки иконы Николы Великорецкого едины по сюжету. На всех имеется средник – образ святителя Николая в центре. Также на всех списках средник окружают восемь клейм жития чудотворца. Списков по всей стране много; разных городов мастера работали: москвичи, костромичи, вологодцы. Но везде повторяются одни и те же сцены жития святителя Николая. Это очень характерная черта иконы, которая не даст спутать Николу Великорецкого с другими образами чудотворца.
«Так в чём же подвох? Ведь не просто так собирается Игорь вывезти сей список из России, да ещё и кучу денег отваливает. Эх, вскрыть бы этот ящик – киот, да посмотреть!" Но, собственно, что там он ожидает увидеть – того немец и сам себе объяснить не сумел бы.
Размышляя так, Фридрих на автопилоте оделся и вышел на улицу. Ноги сами понесли его в сторону завода. В этот день у него образовался выходной от Игоря, первый день в Кирове без нового знакомого. Игорь готовился к похоронам. Вот так: к полудню проводить жену в последний путь, а после поминок отправить Фридриха с ценным грузом в дальнюю дорогу. Нехорошо как-то, но в этом весь Игорь – бизнес не должен пострадать даже из-за смерти близкого человека. Родись Игорь в Германии – первосортный немец получился бы; пунктуальность – его конёк!
Направляясь к заводу, Фридрих глазел по сторонам. Так и высмотрел вывеску «Библиотека им. А.М. Горького». Недолго думая, отворил тяжёлую деревянную дверь. Народ, толпящийся у стола библиотекаря, расступился, едва Фридрих открыл рот. Акцент выдал его с потрохами, а к иностранцам простой люд провинциального города относился весьма трепетно, всячески стараясь помочь.
Библиотекарь, миловидная женщина предпенсионного возраста, призвав на своё место молодую коллегу, отвела немца в тесный кабинет, заставленный книгами. Пирамиды книг громоздились на полках, столе, подоконнике и даже на полу. Протиснувшись аккуратно, чтоб не разрушить эти замысловатые постройки, немец попытался объяснить, что его сюда привело. Поначалу он никак не мог собраться с мыслями, но когда, наконец, сформулировал вопросы – привёл женщину в некоторое замешательство. Она взглянула на Фридриха, как на марсианина:
– Вас так интересует история Великорецкой иконы?
– О, да! И история крестный ход. Но про это я уже много знать. Теперь я хотеть знать жизнь святой Николай.
– Так неожиданно! Я вам, конечно, помогу. Но в связи с чем такой интерес, позвольте узнать? – щёки библиотекарши чуть покраснели; очевидно, она стеснялась показаться слишком любопытной.
– О, тут нет секрет. Я купить в антикварный магазин копия этот икона Никола Великорецкий. Я повезу в Германия, частный коллекций. Я хотеть знать...
Женщина изменилась лицом, как-то погрустнела. Выходя, бросила:
– Сейчас поищу литературу по интересующему вас вопросу.
Фридрих только пожал плечами. Присев на спрятавшееся в углу потёртое креслице, он коротал время, глядя в окно и бездумно листая попавшиеся под руку тома. Через четверть часа дверь кабинета скрипнула, и перед Фридрихом предстала работница библиотеки. Двумя руками протянула она иностранцу тоненькую книжечку в мягкой обложке. Фридрих прочёл:
– Житие святителя Николая чудотворца. O, sehr gut! Das ist... то, что нужен! – немец оторвал взгляд от обложки. – Почему ви так... грустить?
Женщина молчала, думая: стоит ли затевать разговор. Но желание высказаться взяло верх:
– Дело в том, что нехорошо это. Икона должна быть в церкви. Или дома в красном углу на полочке стоять. А не в какой-то там частной коллекции. И вообще: торговать иконами – большой грех.
Фридрих, от неожиданности опешив, попытался оправдаться:
– Я купил икона в магазин, согласно закон везу в Германия, что в этом плохо? В церкви разве иконы не торговать?
– В церкви – дело другое. Там и приобретают икону для поклонения. А антикварный магазин что? «Заверните мне вон ту табакерку и пару икон!» – так, что ли? Не дело это, грех.
– По-моему, ви есть очень суве... суе... сувере...
– Суеверная? Называйте, как хотите. Да только я вам вот что скажу. Так относиться к иконе, тем более – старинной... Не к добру это.
– Так что мне теперь приказывать делай? – спросил немец.
– Как что? В церковь отдать, – быстро отреагировала находчивая женщина. – Деньги-то, небось, большие плачены?
Фридрих замялся, жалея о начатом разговоре. «Угораздило же связаться с этой библиотечной мышью. Ей, конечно, просто рассуждать, сидя здесь в России, в своей норе, меж этих книжных завалов. Но в жизни не так всё просто. Пора отсюда выбираться!»
Вслух же сказал:
– Большой спасибо за консультация. Книга я завтра вернуть.
– Не стоит, – библиотекарь подняла руки, словно защищаясь. – Это подарок.
После библиотеки Фридрих ещё долго бродил по мокрым переулкам, теребя книжечку, спрятанную в кармане. Размышляя об иконе, о крестном ходе, о самом святителе Николае, не видел Фридрих ничего вокруг. Не замечал он ни бомжей, роющихся в контейнерах, ни мордоворотов в кожаных куртках, садящихся в угловатые машины. Не обращал внимания на толпы мужиков, кучкующихся у многочисленных рюмочных. И пьяный, мирно валяющийся под забором, не вызвал эмоций.
Витрины магазинов, закрытые массивными железными решётками, что так резали глаз поначалу, давно стали привычными для него. И маленькие плакатики с указанием точной даты конца света – 24 ноября 1993 года – и призывами покаяться и вступить в Белое братство «Юсмалос», управляемое Юоаном Свами и Дэви Марией, перестали возмущать сознание. Сквозь слякоть мрачных улиц шёл немец по России, думая о своём. А выбравшись на высокий берег Вятки, долго стоял. Взглядом стремился вдаль – туда, где за горизонт утекает река. И думал, думал, всё сжимая заветную книжечку.
Вечером в номере, не обращая внимания на ставшие привычными завывания зубодробильной машины, прочитал он не спеша житие святителя Николая, а затем и акафист.
***
И вот – последний день интуриста в Кирове. Всё готово к отъезду.
Фридрих, повторно проверяя документы, бормотал: «Так, что у нас? Товарный чек, договор купли-продажи, оценочный отчёт, справка об отсутствии историко-культурной ценности. Ну, что же, в соответствии с законодательством Российской Федерации, как законный собственник, имею полное право вывезти приобретение!»
За окном порхали сыплющие с утра снежинки, напоминая немцу о приближении Рождества. «Кстати, святой Николай – это и есть тот самый Санта Клаус, – думал Фридрих, беспокойно щупая сердце. – Смогу ли я загадать желание на это Рождество?»
Немец в последний раз отправился гулять по Филейке. Вместо такого милого снежка, сыпавшего утром, вновь закапал нудный дождь. Хлюпая по лужам, он прошёл вдоль завода и свернул за угол. Тут Фридрих обнаружил неказистую деревянную церковь – по виду недавно построенную. Ноги сами понесли его к храму. Войдя внутрь, он погрузился в атмосферу другого мира. Свечи, мерцающие в полумраке. Дымок из раскачивающегося в руках священника кадила. Тихое и красивое молитвенное пение. Запах ладана.
Шла какая-то служба. Фридрих приблизился к людям, стоящим плотным рядком и, выглянув за их плечи, остолбенел. Гроб, поставленный на табуретки, а в нём – молодая женщина, красивое лицо, как живая – вот что он увидел. Оправившись от потрясения, Фридрих оторвал взгляд от покойницы и заметил в стороне Игоря. «Как же я сразу не догадался? Сегодня похороны его жены! Так вот кто эта красавица во гробе!»
Фридрих ждал подходящего момента, чтобы подойти к Игорю выразить соболезнования. Отпевание шло своим чередом. Немец, закрыв глаза, слушал музыку молитв. Поначалу он пытался понять, о чём поют, но церковнославянский язык был для Фридриха сложноват. Немец улавливал отдельные знакомые слова, но общий смысл понять не получалось. Бросив безрезультатные попытки, немец растворился в красоте древних песен. Почувствовав через некоторое время лёгкое беспокойство, открыл глаза и увидал, как Игорь дёргает за рукав мальчишку.
«Это же сын Игоря, тот самый Федя!» – Фридрих не сомневался. Даже не потому что парень очень уж походил и на стоящего рядом отца, и на мать-покойницу. Сразу бросилось в глаза: мальчик, как и рассказывал Игорь, явно не в себе. С открытым ртом и выпученными глазами уставился он за спину священника, застывшего перед алтарём. Фридрих даже невольно проследил за Фединым взглядом, но, естественно, ничего особенного там, куда так пялился парень, не обнаружил. Да и могут ли «нормальные» люди видеть ангелов?
Игорь, находящийся всего в пяти метрах, не замечал (или делал вид, что не замечает) Фридриха. Глянув в другую сторону, немец остолбенел снова. Чуть поодаль, как ни в чём не бывало, с грустнейшим выражением лица (точнее, хари!), посреди компании таких же, как и он сам, мордоворотов, стоял тот самый бугай, что так беспардонно приставал к Фридриху в ресторане.
Немцу стало нехорошо. Неприятные мысли полезли в голову: «Кажется, меня подставили по-крупному!» Фридрих вдруг сразу почувствовал тяжесть в затёкших ногах и зудящую боль в пояснице. Подходить к Игорю расхотелось, немец направился к выходу. Но кое-что всё же заставило его остановиться. Икона Николы Великорецкого, точнее, список – такой же как у Игоря в сейфе, висел на стене. Фридрих, остановившись, как-то по-новому глядел на него. А затем совершил очень странный для себя поступок. Повинуясь неожиданному порыву, перекрестился по-европейски всей пятернёй слева направо, а затем вдруг, по-русски поцеловав образ, поклонился ему.
Выходя из церквушки, немец почти столкнулся с припозднившимся пожилым, но ещё довольно крепким человеком – очевидно, родственником усопшей. Тот, сжимая в руках чахлый букетик, шепнул: "Простите". Его синие глаза, подёрнутые пеленой и словно затуманенные застывшими в них слезами, переполняла тихая грусть. Фридрих лишь на мгновение поймал этот взгляд. И вышел.
Он шёл по мокрым тротуарам, старательно обходя грязь, и думал: «Где я мог видеть эти синие глаза, человек-то явно незнакомый?!» Впрочем, вскоре эти мысли вытеснили другие заботы: «Как быть дальше? Как выпутаться из этой истории? Как выбраться из России?»
Придя в номер, долго смотрел в окно, не видя, что там происходит. Затем пялился в телевизор, не понимая смысла передач. Наконец, поднялся, словно стряхивая с себя это наваждение: «Хватить хандрить! Менять что-то – поздно. Завтра утром я буду в Москве, вечером – в Германии. Через пару дней у меня появятся деньги на операцию, и я окончательно забуду и Игоря, и Николу Великорецкого, и того мордоворота. Вырву эту страничку из жизни, или хотя бы просто перелистну. И буду жить! Жить в благоустроенном доме, в городе с чистыми тротуарами, без алкашей в подворотнях. Я снова буду радоваться жизни, осталось чуть-чуть!»
Вечером Фридриха отвезли на вокзал. Немцу пришлось пожать протянутую на прощание Игореву руку; одно утешало – делает он это в последний раз. Двухместное купе выглядело дорого. Икону, упакованную в серый кейс, разместили в отсеке под кроватью. Попутчик по имени Миша – подручный Игоря – как две капли водки походил на бугая-обидчика из ресторана. Его выделили Фридриху для охраны. Наевшись бутербродов и варёных яиц, Миша пытался завести разговор. Фридрих отвечал нехотя; впрочем, это не мешало бугаю разговаривать самому с собой.
– Надеюсь, она мне сегодня не приснится, – Миша похлопал широкой пятернёй по кровати над иконой. – Примета такая есть: икона снится – к беде.
– Ви, русские, очень суве... суе-верны, я заметить.
– Ха-ха! Времена такие! Когда жизнь на кону – поверишь во что угодно!
– Даже в такой ерунда? – язвительно поинтересовался Фридрих.
– Ну, не знаю. Ерунда или нет, а иногда сбывается. Или вот ещё. Если икона затрещит – к покойнику, а с полки в красном углу упадёт – к несчастью в доме.
– Да, Миша, ви есть специалист по иконам! – немец не мог сдержать сарказма. Бугай же остался доволен, показав иностранцу свои познания.
Ночь тянулась долго. Миша мирно посапывал, надёжно прикрыв своей тушей икону. Фридриху же сон не шёл. Он размышлял: «Главное в данный момент – спокойно вернуться в Германию, доставить икону по назначению. От этого сейчас всё зависит. Довезу – будут средства на операцию, не довезу – лишусь жизни; возможно, даже раньше, чем предполагал!»
Ещё немец думал о русских, вспоминал плен, размышлял о спасении. Где-то после полуночи он стал проваливаться в полудрёму. То ли во сне, то ли наяву привиделись ему синие глаза того пожилого незнакомца, виденные в церкви. И немец вспомнил, наконец, и эти глаза, и где встречал этого человека! Это было так неожиданно, так волнительно... И вдруг раздался громкий треск, Фридрих очнулся.
«Что это было?» Его попутчик всё так же сопел под перестук колёс. «Приснилось? Или что, это иконы так трещат?»
С тяжёлой головой провалился он в сон.
***
Тяжёлое пробуждение. Боль в сердце, таблетки.
Что-то бубнящий увалень Миша. Кажется, он объясняет, что в немецком аэропорту Фридриха встретит человек Игоря.
Прокуренное такси. Аэропорт «Шереметьево». Толпа в зоне таможенного контроля.
Испарина на лбу. Ручейки пота по спине. «Возможно ли выбраться из России?»
Миша хлопает по плечу. Фридрих спокойно проходит досмотр, оборачивается, видит оставшегося за турникетами Мишу с улыбкой до ушей; тот машет на прощание.
Когда самолёт с Фридрихом и иконой взлетел, довольный успешно выполненным поручением Миша покрутил диск междугородного аппарата. Упал в щель жетон, и бугай доложил в трубку:
– Всё в порядке. Улетел. Вечером выезжаю обратно.
Прошло часа два. Из дверей аэропорта, стараясь держаться в сердце густой толпы, вышел никуда не улетевший Фридрих. Красивый кожаный чемодан с вещами остался ждать его в камере хранения. В руках же, крепко прижав к груди, держал он заветный серый кейс. Быстро юркнув на заднее сиденье припаркованной «Волги», прохрипел:
– Гони в город, как можно быстро! – и добавил медлящему таксисту. – Давай-давай!
Долго объяснять не пришлось. Почуяв запах хорошего заработка, водитель сорвал тяжёлую машину с места так, словно участвовал в съёмках остросюжетного фильма.
***
Белые халаты. Яркий свет. Запах дезинфекции и лекарств. Пиканье медицинских приборов.
Русские врачи переговариваются прямо над головой, но у Фридриха уже нет сил, что бы что-либо понять. Жизнь быстро утекает. В эту последнюю минуту он вспоминает, как оказавшись вчера в гостиничном номере, вскрыл киот.
Оставшись наедине с кейсом, он поначалу медлил. Затем с помощью купленного инструмента аккуратно вскрыл ящик и долго рассматривал извлечённую из киота икону. Увиденное им многовековое древо иконы резко контрастировало со свежей краской лицевой стороны. Тут-то и подтвердились окончательно подозрения Фридриха. Под этим якобы столетним слоем краски, действительно не представляющим особой ценности, скрыто нечто великое, бесценное, древнее!
Дыхание Фридриха останавливается. Пиканье прибора сливается в один длинный противный писк. Врач протягивает руку к тумблеру выключения.
***
Через несколько дней, после описанных выше событий, на адрес прихода филейской церкви доставят массивную посылку – тяжёлый ящик размером с телевизор. Обнаруженное во вскрытой, без обратного адреса, коробке – переполошит местный клир. Служители храма станут пристально разглядывать пришедшую почтой икону Николы Великорецкого в резном киоте. Найдут и вложенную в посылку записку на немецком. Чернобородый настоятель (вечно занятой решением насущных проблем, не имеющий и минутки лишней в распоряжении) будет долго, очень долго, вертеть ту бумажку, разглядывая иностранные каракули через толстые стёкла очков. А после непонятная записка затеряется в бездонном кармане его портфеля – где-то между коммунальными квитанциями и объяснительной прогулявшего дворника.
Тут же состоится импровизированное совещание по поводу иконы:
– Подарок?
– Хорошо. Слава Богу!
– Но что с ним делать?
Размышления зайдут в тупик, ведь подобный образ давно уж висит в их церкви.
Подумав хорошенько, прикинув на глазок возраст иконы (лет сто, не больше), чернобородый настоятель, объявит:
– Вы знаете, что скоро начнётся строительство нового большого храма рядом с нашей церковью. Вот и появилась для нового храма первая икона. Хороший знак! А покамест отнесите-ка её в подвал на хранение, я иконой сей позже займусь, как только руки дойдут…
***
Последняя мысль, мелькнувшая в сознании Фридриха Нойбауэра: «Я так и не смог выбраться из России...»
Киров, ноябрь 2015 г.