С И. у нас довольно обычная история знакомства, как часто случается, общие друзья приглашают вас на какое-то событие, где вы встречаете друг друга. Так было с нами. Вернее, было это со мной, потому что поначалу для И. я был очередной занозой в заднице. Сложнее всего было после этой вечеринки найти её, узнать ее имя, потому что, ещё одна типичная деталь таких историй, в нужное время и в нужном месте я банально по-ненужному затрусил сделать шаг. Разумеется, чести мне это не сделало.
Но я нашёл её. Через тех самых друзей, коряво и смущенно описывая её, я смог донести образ, который был узнан, и нашёл её.
Помню, первый раз звонил, жутко нервничая и суетясь. Раз за разом набирая номер, раз за разом стирая его, я все же позвонил. Она не слишком обрадовалась, да и попросту не поняла, кто я.
Я стал звонить ей иногда по вечерам. Потом часто по вечерам. Потом просто часто. И так - пока не добился её аудиенции, как мы впоследствие стали это в шутку называть.
Я был для неё тем самым парнем, над историями о котором смеются девчонки, когда собираются вместе. И хотя я ясно осознавал, насколько нелепо выглядит это все со стороны, руки опустить уже не мог.
Мы с И. стали гулять. Постепенно в её глазах из скованного в общении не примечательного юноши я смог превратиться в спокойного и открытого, со временем стало легче с ней говорить, шутить, я стал больше рассказывать ей. Я рассказывал ей о своей семье и друзьях, об учебе и о том, что прочёл в книгах, она слушала. Слушала она всегда, глядя себе под ноги, так что пряди волос порой выбивались из-за уха и падали на лицо, и тогда она, удивительно лёгким и красивым движением руки, заправляла их обратно, и в тот момент всегда бросала короткий взгляд на меня. Я очень любил этот миг.
Шло время, мы становились все ближе, и я рассказал о ней в семье. Мама, помню, очень обрадовалась.
И отец — тоже. Только отец мне не был отцом, это был мой отчим. Папа ушёл от нас достаточно давно, чтобы я даже не помнил, как он выглядит. А отчим появился в моей жизни, когда я был в младших классах. И ещё тогда, восьмиклассником, я привык обращаться к нему по имени отчеству. Ко времени моего завязавшегося общения с И. я был уже достаточно близок с отчимом, который, впрочем, всегда располагал к себе и внушал мне отеческое уважение и доверие. Хотя к этим чувствам внутри себя я относился с предвзятой настороженностью, предполагая, что вызваны они могут быть вовсе не положительным персонажем моего отчима, а собственной необходимостью в отеческом участии. Но тем не менее.
Всю жизнь обращаясь к нему по имени отчеству, я уже не мог иначе.
Мы с И. гуляли тем вечером недалеко от моего дома, когда я узнал в идущем нам навстречу человеке своего отчима. Меня охватило лёгкое волнение, как бывает всегда, когда твои планы на что-то ответственное и торжественное вдруг рушатся перед лицом обстоятельств. И теперь знакомство, которое я представлял в своей голове очень ярко и значимо, вдруг переместилось в этот совершенно обычный вечер, на совершенно обычной улице и лишь с ним. Мы с И. подошли к нему, он остановился. Моя улыбка выдавала волнение, и он заметил это, и, как всегда по-доброму улыбнувшись, похлопал меня по плечу. И я представил их друг другу. Я сказал отчиму, что это моя девушка И. И я сказал И., что это мой отец. Впервые в жизни я назвал его не по имени и отчеству, и сделал это не из волнения и не по ошибке, я сказал это, потому что чувствовал, что этот человек стал мне Отцом. Отцом, который совмещал в себе и друга, и наставника, и учителя. Я стал что-то говорить дальше о том, что встреча неожиданная, но подняв взгляд, я увидел, как отец замер, глядя на меня. И я увидел, как в его глазах собрались слезы. И даже не сразу смог понять, чем они вызваны. Папа ничего больше не сказал. Он обнял меня так крепко, как ещё никто не обнимал, а затем пожал руку И. и ушёл. В этом объятии было намного больше, чем можно описать словами. И радость, и горечь, и благодарность. Но это все глупые слова, которые никогда не смогут отразить всех тех чувств, что легли на мои плечи вместе с ладонями отца.
Когда я вернулся домой, он уже спал. Теперь я больше не называл его никак, кроме слова "папа".