Жалейка

               
          Ночь. В избе темно, стыло, гуляют сквозники. Вроде откуда им взяться, ведь вьюшка в трубе закрыта. Да и окна на две трети заложены сеном, а сверху уплотнены снегом. Ан нет же. Сквозняки по-прежнему гуляют и не только студят тело, но и проникают в самое сердце.
          За  занавеской, что тянется от торца стены до угла печки, где стоит кровать, кажется теплее. Такое впечатление от света плошки, что стоит на столике, возле кровати, но оно обманчиво.Так же, как и во всей избе, при выдыхании выходят еле заметные струйки пара.
            У столика стоит молодая женщина с ребёнком на руках.На печи, лицом к свету лежит вторая женщина.Возраст её определить невозможно, так как свет плошки настолько слаб, что высвечивает лишь белое пятно лица.Обе молчат. Заворочался ребёнок. Стоявшая открыла грудь и дала малышу. Тот припал к ней, но тут же откинул головку. Потом стал тужиться словно от крика, но крика не было. Вместо него еле слышное сипение.
             -Боже мой, - простонала женщина, - чем же я тебя покормлю?..
             -Молочка бы тебе попить, - предложил голос с печи. - Авось бы и у самой появилось.
             -Ты что, старая, - зло ответила стоявшая.- Забыла, что корову забрали?
             -Не забыла.Как же, - прозвучал тот же голос.- Это я  просто так, к слову.
             -Тогда лежи и помалкивай, - отмахнулась Катя. - К слову ...И без тебя тошно.
             Лежавшая повернулась в глубину лежанки, пошуршала чем-то и подала стоявшей маленький узелочек.
             -Что это? - спросила молодая женщина.
             -Хлебушек, - пояснила старуха. - Ты, Катя, пожуй его, заверни в тряпицу и дай пососать ребёночку. Пожалуй, успокоится.
             -А дальше что? = голос у Кати готов был перейти на крик, но узелочек взяла и сделала как посоветовала свекровь. Действительно, пососав хлебной кашицы, ребёнок успокоился.
             С удовлетворением понаблюдав за действиями невестки, свекровь заговорила, озвучивая давно начатую мысль.
             -Жаль, Лёши нет.
             -Ну и что? - спросила Катя.- Чтобы он мог сделать?
             -Ну как что? - возразила старуха. - Мужик всё-таки. Присоветовал бы,  что-нибудь, а может, и сам бы пошёл работать.
             -На немцев, что ли? - с возмущением спросила Катя.
             -А что такого, - удивляясь Катиному возмущению, продолжала свекровь. - У Игнатовых дед Иван работает. И ничего. Платят. Не шибко много, но с голоду не умрёшь.
             -Ой, старая, зло рассмеялась Катя. - Нашла кого сравнивать.Старика и молодого мужика.Да появись Алексей тут, тут же и расстреляют. А если не расстреляют, заставят в полиции работать.
             -А что в полицию - не сдавалась старуха. - То же русские. Не все же зверствуют. А жить то надо.
             -Помолчи ради Бога - с горечью произнесла Катя. - Совсем из ума выжила. Слышал бы Алексей твои слова, не знаю, чтобы с тобой сделал. Не подумала ведь, как в таком случае людям в лицо смотреть. Даже если сделать морду корытом, для соседей, всё равно наши придут. Вот они-то спросят сполна.
              -Придут ли? - с печальным сомнением отозвалась старуха. -  Говорят отступили аж до самой Волги.
              - Не боись, - уверила молодуха. - Придут. Татаро-монголы триста лет хозяйничали на Руси. Погнали. И этих погонят.
              -Монголы, то монголы, - согласилась старуха. - А эти всё прут и прут, будто из прорвы какой.
              -А что ты хотела? - заметила Катя. - На них работает считай вся Европа, да и воюет тоже. А мы одни.
              - Так-то оно так, -  снова согласилась старуха, - но всё равно больно далеко отступили.
              -Да ну тебя, - отмахнулась Катя. - С тобой говорить, что воду в ступе толочь.
              -Уж и слова не скажи, - обиделась старуха и умолкла.
              Молчала и Катя.Бездумно смотрела на огонёк, который, казалось, разрастаясь, уносил её туда, где светит солнце, где царствует мир и покой. Вместе с Алексеем они сидят на взгорке, что над рекой и наслаждаются летним днём. Небо, ещё по-весеннему чистое и бездонное, раскинулось над ними. На противоположном берегу, дальше от воды, группами стоят берёзы. Как только над ними проплывают редкие барашки облаков, покрывая бегущей тенью, берёзы оживают, и будто девчата, начинают вести хоровод. Алексей играет на жалейке. Звук её нежен и полон печальной грусти. Он касается сердца, тревожит, заставляя печалиться, как и сама мелодия. Катя заплакала.
                -Что с тобой?- с тревогой спросил Алексей.
                -Не знаю, - ответила женщина, продолжая плакать.
                Алексей привлёк её к себе, увидел, как часто-часто пульсирует маленькая жилка у неё на шее, и начал целовать в эту жилку. Почему она плакала? она и сама не знала. Видимо, сердце-вещун чувствовало, как скоро грянут беды и лягут на её слабые плечи.Так оно и случилось. Перед уходом на фронт Алексей одел рубашку белого шёлка и свадебные хромовые сапоги.
                -Сынок! Куда же ты новое одеваешь, - посетовала плачущая мать. - Чай на войну идёшь. Алексей притопнул ногой и , раскинув руки, словно пускаясь в пляс, весело засмеялся.
                -Не горюй, мать, наши пращуры, перед боем всегда оюевали всё новое. Чем мы хуже их? Победим, новое справим.
                Наблюдая за неунывающим сыном, мать улыбнулась сквозь слёзы.
                -Ну, Бог с тобой, поступай как знаешь.
                Катя не плакала, крепилась. Крепилась и тогда, когда провожала. Дошли почти до станции, почувствовала сильную усталость, сказывалась беременность. Алексей, заметив это, ласково потребовал вернуться домой. Потом, крепко прижав к себе, пообещал:
                -Я вернусь, во чтобы то ни было.А ты береги себя и ребёнка.
                -Да!Да! - только и смогла сказать. Лишь потом, когда уходящие растворились в жарком пламени солнечного заката, дала волю слезам.
                Где он сейчас, её Алексей? Воюет, в плену или мёрзлым кулём притулился к дереву, а мёртвый свет луны равнодушно высвечивает потухшие глаза и отбелённое морозом лицо, такое же равнодушное, как и сама Луна.
                -Катя! Катя! - будто издалека донёсся голос свекрови.Катя тряхнула головой. Она снова в закутке с ребёнком на руках. И тот же огонёк, только он уже не горит единым пламенем, а распался на мелкие жемчужины. Поняла, что плачет. Она подошла к печке и подала свёрточек, проговорила:
                -Возьми к себе.
                Свекровь приняв малыша и устроившись поудобнее, благодушно произнесла:
                -Ну вот и славно. А теперь сама залезай. Чай с утра на ногах.
                Катя не ответила. Она взяла плошку и вышла за занавеску. В такую погоду, вряд ли кто из немцев выглянет на улицу - думала она одевая старенький полушубок. Да и патрульные навряд ли будут шариться по деревне, так всё занесено. Самое время пробраться к сараю. Ведь коров не вывезли. Если идти вдоль речки, пожалуй, можно пробраться незаметно.
                Обеспокоенная молчанием невестки, старуха спросила в глубину избы:
                -Ты что там делаешь? Почему молчишь?
                Катя не отвечала, но когда брякнула бидончиком, свекровь поняла, на что решилась Катя. Ею овладел страх.
                -Ведь застрелят же. Не ходи, - стараясь придать строгость голосу, проговорила она.
                -Ну хватит, - отрезала Катя. - Накомандовалась.
                Теперь уже свекровь охватил ужас.
                -Убьют ведь! Как пить дать убьют! Не ходи, - слезливо запричитала она. - Христом Богом прошу!
                Так же молча молодая женщина вышла на улицу. На выходе, в спину ей ударили причитания свекрови. На улице охватил озноб.Видимо, от недоедания, - подумала Катя, а может, и от волнения. Ещё бы.Встреча с немцем сулила ей ни много ни мало, смерть. Появилось желание вернуться обратно, но мысль о ребёнке пересилила желание. Будь что будет.
                Ветер ослабел, вяло гнал облака, в рваных окнах которых так же вяло плыла полная луна, освещая своим призрачным светом сад с голымиветвями, избы, укутанные снегом до самых крыш. Казалось, она одна в этом мире, наполненном лишь шорохом ветра.... Недолог путь до сарая, ночто он стоил? Она не шла, она проталкивала тело сквозь плотные сугробы, достигающие пояса,а то и выше. Она не достигла ещё двух третей пути, как поняла, что силы на исходе.От нечеловеческого напряжения ныло тело, особенно ноги.Сердце было готово вырваться наружу. Ко всему этому взмокла так, что чувствовала,как между лопаток противной струйкой стекает пот. Бельё хоть отжимай. Как одолела остаток пут, не помнила, лишь глухие ударысердца да кровавая пелена в глазах.Отдохнуть не решалась, понимала: присядет на минуту, останется в сугробах навсегда. Но слава Богу. Вот и сарай. И здесь такая же безжизненная пустота, как и всё вокруг. Тот же безжизненный свет, освещающий двор.Катю особенно поразил клоксена, вмороженный в снег и шевелящийся на ветру. Кругом частокол леса. И тишина.Холодная, липкая до одурения. Поистине несчастливая судьба у Кати в эту ночь. Тонкая проволока, чем закручивалась проушина в калитке, которую раньше видела Катя, исчезлаВместо неё другая, толстая, добротно закрученная. Это уже конец - тоскливо подумала, совершая очередную попытку раскрутить проклятую проволоку.Ей стало так тошно, что захотелось бросить всё, упасть тут же у ворот и умереть, чтобы только не переносить всё то, что на неё навалилось. Наверняка бы она так и сделала, если бы не мысль о ребёнке. Начала молиться, молча, без слов, обращаясь к Всевышнему о помощи. Можно верить в Бога и не верить, но после исступлённой, без слов, молитвы, Катя ясно поняла, что делать. Для этого, присев на корточки и подставив плечо под длинный конец проволочного узла, выпрямилась, налегая всем телом. Проволока поддалась.
                В помещении сарая её обдало тем теплом и уютом, что постоянно сопровождает этих добрых и так нужных человеку животных.
                -Зорька, - громким шёпотом позвала Катя. Неподалёку, из темноты донеслось приглушённое мычание.
                -Роднуля! Узнала!
                Когда подобралась вплотную, корова встала, шумно вздохнула и лизнула в лицо своим шершавым языком.
                -Милая! - заплакала Катя. - Дай молочка. Ребёнок умирает.
                Устоившись поудобнее, начала доить. Корова , повернув голову, старательно стала вылизывать плечи Кати, голову, словно это был не человек, а её детёныш, только что появившийся на свет.
                После темноты сарая двор показался ярко освещённым, настолько, что Кате пришлось зажмуриться.Когда же открыла глаза, перед ней стояли две фигуры, облитые лунным светом, словно бронёй, они показались огромными.
                Мелькнула мысль убежать, но тут же отмела, по-детски глупую, ведь от пули не убежишь. Да и тело, как в страшном сне, стало ватным, а ноги налились свинцом. Чтобы не упасть, Катя опёрлась о косяк двери. Один из патрульных зашёл в сарай, высвечивая фонариком, второй остался на месте.
                -Матка, ком,- проговорил он и поманил рукой.Катя подошла.
                Патрульный забрал бидончик, заглянул вовнутрь  и тут же его лицо изменилось брезгливой гримасой. Удивлённая столь резкой переменой Катя сама заглянула во внутрь. Бидончик был заполнен красно-бурой жидкостью."Кровь!"- подумала Катя. раскручивая проволоку, она почувствовала боль, но не обратила внимание. Теперь же на холоде ранка кровоточила, а кровь стекала в бидончик. Чтобы перевязать руку, Катя поставив бидончик, начала искать платок, но не найдя, уже решила оторвать лоскут от подола платья. Патрульный, молча наблюдавший за её действиями, сказал что-то по-немецки и отдал свой платок.
                Между тем второй солдат, проверив сарай и снова закрутив проволоку, подошёл к ним. И они о чём-то заговорили. Катя не знала по-немецки, но по слову "фрейлин" поняла, что речь идёт о ней. Появилась робкая надежда, что её отпустят, но слово "гестапо", сказанное тем, который проверял сарай, тут же погасило всякую надежду. Это конец. В гестапо поначалу избивают, потом повесят как партизанку. Но как ни странно, в этих мыслях не было ни страха, ни отчаяния, словно речь шла о ком-то другом, притом мало знакомом. Видимо она находилась на той грани усталости, как физической, так и душевной, когда человек помимо воли отрешается от всего живого.Страх, боль, страсти - всё позади. У неё было именно такое состояние, кроме одного, тоски по малышу. Эта тоска огнём жгла Катину душу, принося невыносимые страдания.Кто о нём позаботится? Кроме свекрови никого нет, а от неё никакого толку.
                -Матка, ком, - проговорил тот, проверял сарай и указал дулом автомата в сторону комендатуры. На выходе за угол сарая на Катю пахнул холодный ветер, будто окунулась в ледяную прорубь."Наверное, заболею",- подумала она, но так же отрешённо, будто о ком-то другом.Нет! Не мучился её Алексей в плену и не тулился мёртвым кулём под деревом. Он воевал. Правда, пришлось побывать в пределах сумеречного мира, но медик-капитан вывел его оттуда,вытащив из тела осколки. «Всё,» - удовлетворенно подытожил капитан, закончив операцию. - «Жить будет». Операцию он проводил тут же, под деревом, на простом крестьянском столе, накрытом клеёнкой, промытой первачом.
-И что? - спросил только что подошедший майор.
-Я говорю, жить будет, - повторил капитан.
Да не про это я, - поморщился майор. - Как дальше быть с ним?
- А ... - протянул капитан. - Вы про него ... Убей Бог, не знаю. Моё дело заштопать.
-То-то и оно, - проворчал майор. - А что прикажете делать мне? Нести на руках? Сам видишь, сколько от полка осталось. Да и далековато до фронта. Пока доберёмся, и тех , кто остался, перестреляют.
-Оставить у местных, - встрял в разговор, сопровождающий майора сержант.
-А что? - отозвался майор. - Мысль дельная. Да и другого выхода нет. Ты у нас разведка, - повернулся он к сержанту, - вот и действуй. Только поаккуратней.
Так и отстал от полка Алексей. Хотя и остались от полка единицы, но всё-таки свой, родной полк. Не знал Алексей и того, что майор вместе с остатками полка остался в лесах, справедливо полагая, что врага можно бить везде. Не забыл майор и про Алексея. Лишь только тот встал на ноги, майор прислал за ним сержанта и забрал в отряд. Отряд к этому времени разросся до первоначального количества полка и своими действиями наносил довольно-таки ощутимый урон немцам. В начале декабря из центра пришла шифрограмма, в которой предписывалось ужесточить рельсовую войну и разгром немецких гарнизонов. В сферу действий отряда входила и деревня Алексея. Как жителя этой деревни да и как разведчика, его назначили проводником группы. Сигналом к атаке должны были служить винтовочный выстрел и две ракеты.
В комендатуре, тепло натопленном помещении, Катя поняла, насколько она промёрзла. Её всю трясло, не только руки, но и тело. Съёжившись комочком, она примостилась на предложенный стул, а руки спрятала между колен. Сидевший за столом офицер встал, подошёл к Кате, взял бидончик и заглянул вовнутрь, но , тут же поставив на место, вернулся за стол. Достав платок, начал брезгливо вытирать пальцы. Потом заговорил на чистом русском языке:
-Вас задержали за кражу молока. Так?
Катя погруженная в свои мысли , с тоской согласилась.
-А знаете, что вам грозит за кражу немецкого имущества, - продолжал офицер. - Тем более в ночное время. В тоне офицера не слышалось ни гнева, ни раздражения. Катя немного воспрянула духом. Это, видимо, и есть сам комендант. Свекровь говорила, что он добрый. Может, отпустит? И снова замерцала искра надежды.
-Господин офицер, - умоляюще проговорила Катя. - Поймите! Ребёнок с голоду умирает, - заплакала, стыдливо закрывая лицо ладонями.
Офицер умолк. Задумчиво начал барабанить по столу пальцами. Вальтера, так звали коменданта, поразил не вид задержанной, не плач, такого он насмотрелся, идя по дорогам войны, и очерствевшее его сердце никак не реагировало на человеческое горе. А вот вымученный, проникающий в самую душу взгляд женщины, тревожил его, будил воспоминания. И это воспоминание было связано с таким далёким, мирным прошлым... Воспоминание расслабляло, а это было неприятно Вальтеру. Он солдат и расслабляться не должен. Почему он поддался слабости? Не один ли взгляд женщины так растревожил его, а может, послужил и разговор с безымянным обер-лейтенантом, с которым он лежал в госпитале. Однажды, выйдя в курилку, Вальтер услышал хвастливый рассказ одного из раненых, как тот командуя ротой, молодецкими ударами своего танка сокрушал русские избы, перемалывая гусеницами всё то, что находилось внутри. Окружающие, слушая, довольно хохотали. Вальтер не смеялся. Ему неприятно было слушать этот вздор да и бессмысленный хохот. Он вышел на улицу. Следом вышел и обер-лейтенант, сосед по палате.
-Я смотрю, вам тоже неприятно слушать этот бред? - спросил Вальтер.
-Не люблю трепачей, - согласился обер-лейтенант. - Особенно в бою. Как правило, от них никакого прока. Но дело не только в этом трепаче, - помолчав продолжил обер-лейтенант, - а в тех недоумках, которые так весело смеются, когда речь идёт о гибели мирных людей. А ведь не думают о том, наступит время, уже их семьи будут умирать под гусеницами русских танков.
-Да вы что? - поразился Вальтер — Такого невозможно представить даже в кошмарном сне, не говоря о реальности. Очень сомневаюсь, чтобы русские когда-либо смогли оправиться от наших ударов. Тем более бои идут уже за Сталинград. - Ну и что? - возразил обер-лейтенант. Потом неожиданно спросил — Вы воевали во Франции? -Разумеется, - ответил Вальтер — С первых дней войны. А вообще, какое это имеет отношение к Сталинграду?
-Самое прямое, - обер-лейтенант докурил сигарету, выбросил окурок в урну, продолжил. - Французы воевали как и все мировые армии. А именно, подчиняясь всем условиям и условностям военной науки. И мы победили их благодаря нашей мощи и, главное, маневренности. С русскими такого не происходит. Они плюют на все законы и условности. Казалось бы, они окружены, на их месте французы сдались бы, считая сопротивление бесполезным, русские же будут биться до конца. И прекрасно понимая, что погибнет, будет биться уже не за то, чтобы сохранить свою жизнь, а чтобы побольше уничтожить врагов. Я сам наблюдал, как один из русских с оторванными ногами, с гранатой в зубах, полз под гусеницы нашего танка. Разумеется, он погиб, но и экипаж нашего танка тоже. От взрыва гранаты, сдетонировал боекомплект. А теперь ответьте. Можно ли победить таких солдат?
-Пока мы побеждаем, - убеждённо ответил Вальтер, - несмотря на их хвалёное геройство, наши у стен Сталинграда. -Иметь успех не значит победить, - не согласился обер-лейтенант. - А что касается Сталинграда, русские не сдают не потому, что сдача такого ключевого города является для них крахом. У них остаётся огромная территория. Прибавь к этому экономический потенциал, который они вывезли в начале войны за Урал. О людских резервах уже не говорю.
-Но почему тогда так держатся за него, когда могут обойтись. - удивился Вальтер. - Ведь такие потери...
- На свои потери они особенно не смотрят, - обер-лейтенант усмехнулся. - Людских ресурсов, в отличии от нас , у них достаточно и их главная задача, как можно больше перемолоть наших дивизий. Поверьте, пройдёт ещё немного времени, и они нанесут нам такой удар, что удар под Москвой в ту памятную зиму покажется детской забавой.
Оба замолчали, каждый думал о своём. Вальтер проговорил, то ли спрашивая, то ли утверждая:
-И каков выход?
-Никакого, - отозвался обер-лейтенант. - Нас столкнули в пропасть. А падение — вопрос времени.
Обер-лейтенант ушёл. Вальтер задумался. Как раз доставили новую партию раненых, огромную фуру, забитую искалеченными людьми. « Неужели обер-лейтенант прав?» - мелькнуло у Вальтера, но он тут же отогнал эту мысль. « Кем он, Вальтер, стал?» - не раз задумывался комендант под заунывные звуки пурги, которая долгие ночи выла в этой Богом забытой деревушке, занесённой снегом. После того как из-за ранения его назначили комендантом и он стал видеть русских не через пушечный прицел танка, а воочию, он понял, как тяжело приходится русским от оккупации. И как их ненавидят русские! Даже он, Вальтер, в совершенстве владеющий русским, сколько не пытался пойти на контакт, наталкивался лишь на глухое неприятие или даже ненависть. Что от них можно ожидать,кроме пули, или взрыва гранаты? К сожалению, обер-лейтенант был прав. И обижаться на них, как и осуждать их борьбу, не приходится. Они защищаются. Но почему тогда он, Вальтер, должен умереть от пули в этих заснеженных просторах и ради чего. Ради чего и он сам должен убивать этих людей? Хотя бы взять эту женщину. По закону военного времени, за кражу она должна быть расстреляна. И он, Вальтер, должен сделать это. Он, как солдат и комендант, давал присягу выполнять все приказы и распоряжения вышестоящего начальства. И нет другого выхода. Неужели его сестра Эльза, кстати, ровесница задержанной, будет вот так же сидеть перед русским комендантом, трясущаяся от холода, а может и от страха и ждать своей участи? В словах обер-лейтенанта он уже не сомневался. Чтобы не встречаться с устремлённым на него измученным взглядом задержанной, Вальтер на некоторое время прикрыл лицо ладонью, придержал так некоторое время, затем провёл по лицу, словно смахивая невидимую паутину, и глухо проговорил:
- Идите.
Ещё не веря своему счастью Катя спросила:
-А куда?
-Домой же, - выкрикнул Вальтер. - И это заберите, - указал на бидончик.
Раздумья Вальтера нарушил его зам по безопасности, без стука вошедший к нему. «Проспался», - с раздражением подумал Вальтер рассматривая опухшее лицо Фрица. Он терпеть не мог своего зама, не только потому , что тот заведовал службой безопасности, но и за постоянное пьянство. Вот и вчера Фриц ездил на встречу с агентом, откуда привезли его полицейские мертвецки пьяным.
-Извольте являться на службу по форме, - вместо ответа на приветствие сухо заметил Вальтер.
-О чём вы это, Вальтер? - развязно проговорил Фриц, усаживаясь на стул. - А-а... -протянул Фриц, - мой вид смутил вас. Не обращайте внимания. В этом медвежьем углу всё сойдёт.
-Не кривляйтесь, не в балагане, - оборвал Вальтер
«Да, - подумал Вальтер, - Фриц явно зарывается». Он давно его знал и знал то, что тот не чихнёт без ведома и разрешения своего непосредственного начальства, а здесь он явно игнорировал указания старшего по званию, тем более коменданта, которому обязан подчиняться. Значит, получил какое-то указание от своего руководства, неизвестное даже для него, Вальтера.
-Я вам приказываю выйти, привести себя в порядок, потом уже являйтесь, - проговорил Вальтер.
-Выйду, -насмешливо пообещал Фриц. Встал со стула, пошатнулся и двинулся на выход.
«Да он ещё пьян», - подумал Вальтер.
На улице грянул винтовочный выстрел, а следом за ним взрывы гранат и пулемётные очереди. Сам того не ведая, Фриц выстрелом по Кате дал партизанам сигнал к атаке.

О чём думала Катя уходя из комендатуры и унося бидончик с молоком? О том, что ей несказанно повезло с комендантом. Или о том, что сейчас придёт домой, остатками дровишек хорошо протопит печку, нагреет молоко, накормит ребёнка, а потом уже и сама залезет на печку и будет прогревать своё промёрзшее, измученное тело. И будет спать до тех пор , пока ребёнок, вновь проголодавшись, не разбудит её.
Светало. Пошёл снег. Катя не слышала выстрела, лишь почувствовала сильный удар, от которого, развернувшись, упала навзничь и откинула в сторону руку, державшую бидончик. Бидон выпал, молоко вылилось, окрасив снег в розоватый цвет. «Молоко», - мелькнуло у неё, и она попыталась развернуться, чтобы спасти хотя бы остатки молока, но резкая боль сковала её тело так, что она потеряла сознание. Сколько длилось такое состояние, она не знала. Когда пришла в себя, боли не было. Стало легко,свободно, захотелось спать. Осознавая себя, Катя поняла, что ранена. А ведь нужно идти домой. Нужно собраться с силами, но тело не слушалось. От бессилия Катя заплакала. Потом всё окружающее исчезло. Катя вновь оказалась в солнечном сиянии лета. Опять звучит жалейка. Снова её грустная мелодия печально ложится на сердце. Алексея рядом нет, но Катя знает, он где-то рядом. Она слышит его зовущий голос, но почему он медлит. Ведь здесь так хорошо. Наконец-то она ощущает прикосновение его рук, но его по-прежнему нет. Неужели она спит? Ну конечно, спит. Ведь она чувствует, нежные похлопывания его ладоней на своих щеках. С усилием открыла глаза. Перед ней на коленях склонился Алексей.
- Пришёл! - прошептала Катя, и лицо её озарилось счастливой улыбкой.
-Ты ранена, - встревоженно проговорил Алексей.
-Да! - жалобно призналась Катя.
- Потерпи, родная, - голос Алексея перешёл на шёпот. - Сейчас я тебя снесу к хирургу. Он спасёт тебя. Он и меня спас.
-Нет, Лёша! - Улыбнулась она виноватой улыбкой. - Мне никто уже не поможет. Лучше поцелуй меня на прощание. Только не обнимай крепко, мне очень больно.
-Да ты что, Катя, - ужаснулся Алексей. - О чём ты говоришь. Почему на прощание? - зачастил он, осыпая Катино лицо поцелуями. Катя ничего не отвечала. Глаза её были закрыты. Только и услышал последнее:
-Береги малыша.
Потом по её телу прошла судорога. Алексей был солдатом и знал, что это значит. Ох, как непрочна нить человеческой жизни и как легко её оборвать. Со страшной четкостью Алексей понял, что Катя ушла от него навсегда. И никогда никакими силами не вернуть её.
- Катя! - закричал Алексей, вкладывая в крик боль отчаяния и безутешное горе. Но набухшие влагой, крупные хлопья снега загасили крик, отделяя мёртвую Катю и Алексея от всего мира.