Рыжая плутовка

Валерий Потупчик
          Задумали рыбаки со средней базы фактории на Чебачку съездить, язя крупного половить, да у Василия Балабона, охранника базы, что-то Буран забарахлил, починкой занялся. А чуть выше по реке плес идет небольшой, что же время терять задаром, можно и на нем пока посидеть. Закинули рюкзаки за плечи, буры в руки взяли и на реку отправились вместе с собаками.

          Серега Пешин выше по течению сел, Константиныч ближе к базе устроился, а Павловне лунку между собой пробурили. Везде нормальная мерная сорожка ловится. Барбосы с базы вокруг них так и крутятся, завтракать им хочется. 

          Собаки молодые, на реке живут, рыба - главная их еда.  Вертятся вокруг рыбаков, сорожку выпрашивают. Никто им и не отказывает, бросают рыбу из лунки вытащенную, на лету ироды хватают. Мамка их, здоровенная кавказская овчарка на фактории склады охраняет. В прошлом году погуляла с ненецкой лайкой, результатом любви стали лохматые кабыздохи с родительницу ростом и загнутыми вверх хвостами, аппетитом не страдающие, так и норовящие на склад рыбный пробраться. Как ни здоровы, но сорожка ловится отменно, изредка и мохтик крупный попадается - накормили трое рыбаков двух животин прожорливых. Завалились проглоты в снег, отдыхают от трудов праведных.      

          На высокий обрыв лисичка вышла, на рыбаков и собак смотрит внимательно, у неё свои заботы. Василий на лису эту зуб имеет, пробралась однажды на склад, много казенной рыбы утащила. Грозится он пристрелить её, да руки никак не доходят. Барбосы не грозятся, они по молодости глупы шибко, враз подскакивают и к обрыву несутся.

          Стоит лиса как изваяние, не шелохнется, а сама глазом расстояние вымеряет и скорость кабыздохов прикидывает. Какой, к чёрту, инстинкт, академиком Павловым придуманный, здесь всё гораздо сложнее - интеллектом попахивает, и не малым. Барбосы дурные несутся, в снег глубокий по грудь проваливаясь, прутся вперед, траншеи глубокие пробивая, а бестия рыжая никуда не торопится, ждет самой же отмеряной черты, за которой удаль молодецкая может глупостью оказаться. И только когда враги длинноногие под обрывом оказались, взмахнула лиса хвостом и в лес подалась.

          Долго еще лай глухой из тайги доносился, пока не смолк. Вернулись собаки уставшие и понурые, языки вниз свешиваются, в ямы снежные завалились, в бошках мыслей никаких, один инстинкт академика Павлова. Долго вам еще уму-разуму набираться.

          Наконец и Василий Балабон нарисовался на Буране починеном. Покидали рыбаки пакеты с рыбой, рюкзаки и буры в нарты, сами в них залезли и на Чебачку направились. До вечера хорошего язя ловили, собак от пуза кормили. Солнце закатное за верхушки елей и кедров цепляться начало, пора и честь знать, в обратную дорогу собираться.

          В избе поужинали, Василий с Серегой водку пить наладились, Павловна отдыхать с устатку собралась, а Константиныч, выпив бутылку пива и перекусив, снова на плес отправился. У него свой интерес.

          В короткую пору последних ночей начала мая на Ямале после захода солнца начинает брать крупная сорога. Но дело не в рыбе, её и за долгую холодную зиму вдоволь наловились, здесь рыбак схож с художником, делающим последние мазки на вложенной в картину душе. Долгие тихие северные сумерки будоражат крупную рыбу, выходит она с дневных стоянок и клюет настолько артистично, с такой изумительной красотой, что невозможно спать в теплой постели, трудно устоять перед поэзией полутьмы и тихим подледным танцем рыбы в холодной воде.

          Сидит Константиныч, таскает сорогу, а в душе смычок сумерек на струне кивка играет. Всё сочетается: и покой, и рыбы тихие и нежные поклевки, и ночь приближающаяся, которой через пару недель и вовсе не станет. На обрыве вновь лисичка объявилась, посидела малость, посмотрела на Константиныча и скрылась в можжевельнике - отдыхать наладилась. А до утра и пары часов не осталось, пора и поспать хоть немного. Набросал на рыбу снега, чтобы не тащить зазря, всё равно скоро возвращаться, и пошел в теплую избу.

          Встал Константиныч рано утром, когда сиреневые сумерки истончались, призрачно перетекали в предрассветную синеву, набираясь не ясных пока светлых тонов и оттенков. Водички в чайнике закопченном вскипятил, чай заварил. Павловну осторожно растолкал, прошептал на ухо:

          - Вставай, светает, пора уже.
          - Устала я что-то, спать хочется, иди без меня.

          Восток багрянцем ясным горит, не густым закатным, а легким утренним с большим количеством желтого и зелеными примесями. От морозца пар изо рта идет, снег под ногами поскрипывает, тихо на реке, покойно. Лунку ледком ночным затянуло, но это так, обман зрения, шоркнул пару раз буром и можно садиться, удочку настраивать.

          А это что такое? Видит Константиныч рядом с лункой уловистой глубокую яму пустую на месте рыбы в снегу припрятанной, а от ямы тропа узкая аккуратно натоптанная прямо к берегу идет. Ах плутовка, ах ты бестия рыжая, обманула, показала, что спать ушла, а сама в можжевельнике спрятавшись караулила, часа своего дожидалась.

          Не огорчился Константиныч, рассмеялся только над глупостью своей: оставить рыбу на реке вблизи от лисички хитрой и плутоватой, все равно что коту доверить сметану жирную стеречь.

          Сорожка ждать себя и утром не заставила, исправно ловится, клев ничуть за ночь не ухудшился, только размером ночной рыбе уступает и берет резко. Сидит Константиныч спиной к солнышку поднимающемуся, лицом к берегу, одну за другой рыбину в снежную яму, Патрикеевной вырытую, отправляет, да размышляет о том, сколько же раз пришлось рыжей из тайги на реку и обратно сходить. Штук пятьдесят сорожек поймано точно было и по всему выходило, что сотню раз в один конец прогулялась плутовка, хорошо поработала.

          Отрывает Константиныч взгляд от лунки, смотрит на снежные лебяжьи покрывала, на солнце утреннем искрящиеся; над ними яркая изумрудная зелень кедров, зимой темнотой угрюмой отливавшая, а сейчас бегут, бурлят в них соки весенние, солнцем разбуженные, хоть и покоятся корни в мерзлоте зимней; рядом сосны посвежевшие, в морозы выцветшие до желтизны, сил уже набрались, засияли малахитовыми каменьями; под деревьями можжевельник веселый дрожит на слабом ветерке; над всем этим таёжным великолепием небо с перистыми облачками, а в обрамлении этой красоты на краю обрыва речного рыжим драгоценным камнем плутовка лесная сверкает. Не утерпела воровка ночная, вернулась на место преступления.

          На рыбака Патрикеевна поглядывает, а тот вида не подает, знай себе одну за другой сорожку с крючка снимает. Видит, видит плутовка рыбу в руках, на солнце чешуей серебряной поблескивающей, и ничего с собой поделать не может, ноги сами несут вниз к реке. Осторожно по тропке утоптанной спустилась с обрыва и на льду уселась.

          - Ну что, - обращается к рыжей бестии Константиныч, - мало тебе ночной добычи, еще свежей рыбки захотелось. Да нет, ты не думай, что мне жалко, о тебе беспокоюсь. Глянь какую тропу ночью вытоптала, припрутся кабыздохи, рванут за тобой как по асфальту, да догонят чего доброго. Хотя нет, это вряд ли, по снегу глубокому уйдешь ты от них, с тропы свернув. А вот припасы твои найти могут, тоже ведь до рыбки охочи.

          Спокойно говорит Константиныч, с крючка сорожку снимая и отправляя ее в общую кучу, не слышит угрозы лиса в его голосе и еще ближе придвигается. Хорошо теперь ее видно: лапы и уши черные, хвост как порошком угольным осыпан и сверху тальком посеребрен, по спине до хвоста широкая, а по мордочке две узкие бурые полосы к ушам тянутся. Снова Константиныч разговор спокойный с ней заводит:

          - Да ты не простых кровей, Алиса Патрикеевна, думается мне, что бабка твоя с лисом чернобурым гульнула. А за смелость твою решил я рыбкой с тобой поделиться, только уговор у нас будет такой: одна сорожка мне, другая тебе.

          Вытащил Константиныч очередную рыбину, показал лисе и, не вставая, кинул ее в сторону берега. Вскинулась было лиса, вбок дернулась, но, не видя угрозы, успокоилась и осторожно вперед подалась. А сорожка серебряная точно на тропку, ночью вытоптанную, упала, извивается на снегу, подпрыгивает. Осмелела лиса, подошла к рыбине, аккуратно в зубы взяла и неторопливой трусцой на берег подалась.

          Так у них и пошло: Константиныч рыбу ловит, одну себе оставляет, другую лисе отдает, а та всю добычу в закрома уносит. А вот и дымком от избы потянуло вдоль берега, значит рыбаки проснулись, собаки затявкали, скоро могут и на реку выбежать.

          - На сегодня хватит, и тебе и мне завтракать пора, - говорит на прощанье Константиныч лисе, - держи последнюю рыбину и уматывай подобру поздорову, оно тебе надо с кабыздохами наперегонки гонять.

          И разошлись они в разные стороны - Константиныч по льду к избе направился, а лиса с сорожкой в зубах скрылась в можжевельнике, махнув на прощанье хвостом.