Коньки
Осенью отец привёз мне из Кокчетава коньки. Причём коньки настоящие, а не какие-то там «дутыши» или «снегурки». Вполне возможно, что этому поспособствовала моя мать. Она иногда с удовольствием вспоминала, как каталась на коньках в Комсомольске на Амуре.
Началась зима. До озера было далековато, поэтому я катался на коньках вместе с детворой по центральной улице, покрытой на некоторых участках льдом. В основном дети катались на «снегурках».
Своими коньками я был очень доволен, и всё вроде бы складывалось великолепно. Но на мои коньки положил глаз Красников, сын райкомовского конюха. Красников был года на четыре старше меня, он жил на другом конце села и на коньках катался на озере. Из-за моих коньков он стал регулярно приходить кататься на гору. Причём каждый раз он упрашивал меня поменяться с ним коньками. При этом он пытался убедить меня в том, что его «снегурки» намного лучше моих коньков. Ведь на них можно кататься не только по льду, но и по снегу. Но я упорно отказывался от неравноценного обмена. В итоге Красников под каким-то предлогом заманил меня в райкомовскую конюшню и со словами: «Будешь сидеть здесь до тех пор, пока не поменяешься», затолкал в ясли. Но я упорствовал. Кончилось всё тем, что Красников, уловив момент, схватил мои коньки и ушёл, оставив меня со «снегурками».
Я никогда не рассказывал родителям о своих проблемах. Поэтому, когда отец, увидев «снегурки», спросил: «Откуда?», я буркнул: «Поменялся с Красниковым». Отец не стал ругать меня, он помрачнел и на следующий день сходил к Красниковым. Как проходил этот визит, я не знаю. Но отец вернулся очень расстроенным. Я чувствовал себя виноватым. Родители, несмотря на большие дыры в семейном бюджете, всё-таки купили мне хорошие коньки. А я вот так лопухнулся.
Не знаю, был ли доволен Красников таким обменом или нет, но у меня к «снегуркам» появилась стойкая неприязнь. Некоторое время они валялись в кладовке, а потом куда-то исчезли. Судьба «снегурок» меня не интересовала, на коньках я больше вообще не катался.
Крым
Пролетели новогодние каникулы. Как-то в феврале я сидел в комнате за столом и делал уроки. Громкоговоритель был включён и я услышал, что Крым вывели из состава Российской федерации и передали Украине. Хотя это сообщение и зафиксировалось в моём сознании, но я отнёсся к нему равнодушно.
Но через некоторое время я услышал по радио выступление какого-то товарища, который сказал, что передача Крыма Украине чистая формальность. Все мы, мол, живём в Советском Союзе, и если потребуется, то Крым может быть в любой момент возвращён России. Просто, в данном случае для более эффективного руководства хозяйственной деятельностью необходима смена административного подчинения.
Мне стало ясно, что под этим выступлением скрывается попытка оправдания несправедливости. В моём случае Красников вроде бы поменялся со мной коньками, но на самом-то деле коньки он отобрал. Вот и здесь. Крым вроде бы передали Украине, но на самом-то деле его у России отобрали.
Впоследствии я услышал по радио, что Крым подарили Украине на трёхсотлетие Переяславской рады. Это сообщение ещё больше укрепило моё мнение. Моя бабушка по матери была из Запорожских казачек, а дед из Донских казаков. Поэтому я всегда интересовался историей тех мест и уже во втором классе прочёл роман Рыбака «Переяславская рада».
Конечно, в некоторых местах для меня эта книга была занудная, но главное я понял. Запорожцы объединились с Россией для того, чтобы сообща противостоять крымским татарам, туркам и польским панам. Об этом недвусмысленно говорилось в конце романа: «Православный царь, великий государь Алексей Михайлович, одного с нами благочестивого закона, одной веры православной. Великий государь, видя муки народа нашего, снизойдя к просьбам нашим, прислал к нам великое посольство, дабы оно, если Рада так приговорит, приняло нас под его высокую руку. Братья наши оружно идут к нам на помощь. Пускай знают Варшава, Стамбул, Бахчисарай, Вена, Рим и прочие столицы, где злое против нас умышляют, что в единении с народом русским мы неодолимы и неприступны будем.
А буде кто с нами тут на Раде не согласен, тому теперь, куда хочет: вольная дорога!..».
Я просто перевёл ситуацию с подарком на бытовой уровень. Если, например, Ванька Иванов станет постоянно бить Витьку Геттингера, то Витьке это, конечно, не понравится. Витька может объединиться со мной, чтобы вместе противостоять Ваньке. Но почему тогда за это я должен дарить Витьке подарки? Как-то нелогично.
Тахтаброд
В марте 1954 года мы переехали в село Тахтаброд. Основной причиной переезда было психическое состояние моей матери. Она часто посещала могилы Валерия и Людмилы и временами впадала в депрессию. Поэтому отец задумывался о смене места жительства. А тут как раз случай подвернулся, ему предложили должность секретаря райкома партии по зоне Тахтабродской машинотракторной станции (МТС). И хотя должность была непонятная, отец согласился.
Самого переезда в Тахтаброд я не помню. Помню, что мы поселились недалеко от Грушиных, которые к этому времени переехали в Тахтаброд из Константиновки. Дом, в котором мы вначале поселились, был большим. Раньше в нём размещался сельсовет. Поговаривали, что этот дом построен на братской могиле и поэтому в нём водятся привидения. Но я ночами спал крепко и привидений ни разу не видел.
Кораблики
Весной по улицам побежали ручейки, и я увлёкся пусканием корабликов. Строил я кораблики либо из щепок, либо из бумаги. Получалось, что всё свободное время я проводил на улице.
Ручейки, протекающие по улице, были узкие и неглубокие, а вот в конце огорода, примыкающего к нашему дому, появился большой ручей. Но попытка добраться до него окончилась провалом. Причина простая, я завяз в грязи буквально в двух-трёх метрах от воды. С большим трудом я выбрался на твёрдый участок. Пришлось, вытащив ногу из сапога, выдёргивать его из грязи. Потом, переставив сапог и засунув в него ногу, повторять ту же процедуру со вторым сапогом. Уяснив, что с трясиной шутки плохи, я отказался от дальнейших попыток подобраться к ручью.
Моё увлечение корабликами дало неожиданный результат. В июне отец принёс газету «Пионерская правда». Со словами: «Вот тут про тебя написано стихотворение», — он передал газету мне.
В стихотворении говорилось, что пришла весна, все заняты трудом, птички вьют гнёзда, ученики готовятся к экзаменам, но только один Вовка, забыв обо всём, гоняет по лужам кораблики.
Стихотворение я воспринял нормально, но рисунок к нему мне не понравился. На рисунке был изображён шалопай в шапке-ушанке, развёрнутой на девяносто градусов, причём уши шапки не были завязаны и торчали в разные стороны. «Это не про меня», — возмутился я. — «Я так шапку не ношу». «Нет, это про тебя», — заверил отец. «К нам приходил инженер из МТС. Мы ему сказали, что ты занимаешься только тем, что кораблики пускаешь. Он написал стихотворение и послал в «Пионерскую правду», вот его и напечатали. Да ты посмотри, под стихотворением стоит его фамилия». Действительно, под стихотворением стояла фамилия дядьки, который часто к нам заходил, а также название населённого пункта: Тахтаброд.
Впрочем, я потом не раз инкогнито становился героем газетных статей. И даже в центральной газете «Правда» где-то в начале восьмидесятых годов появилась заметка обо мне.
Причём произошло это совершенно случайно. Прихожу как обычно на работу. С планёрки прибегает начальник и заявляет, что я должен срочно выехать в командировку. Подписываю командировочное удостоверение, получаю командировочные и на вокзал. Причина командировки пустяшная, что-то там с предварительными извещениями. Вопрос можно было бы закрыть и в рабочем порядке, но, по-видимому, моему начальнику хорошо хвост накрутили.
Приезжаю в Ленинград, поселяюсь в общежитие и отправляюсь в конструкторское бюро. Быстро улаживаю все дела, можно теперь позаботиться и об обратном билете.
Но никогда не знаешь, на чём споткнёшься. Звонит мне начальник и даёт дополнительное задание: взять там-то и там-то пенопластовые упаковочные коробки и привезти их на наше предприятие.
Получилась задержка, а денег-то в обрез. Питаться в Ленинграде недёшево, блюда в кафе дороговаты. Беру в гастрономе пакет кефира, булку хлеба, колбасы, сыра и в общежитие.
Кроме меня в комнату поселили какого-то парня. Сажусь ужинать, смотрю, а у парня глаза голодные. «Что? Денег нет?» — спрашиваю. Парень грустно кивает головой. Указываю ему на еду и говорю: «Присаживайся». Парень поколебался, но всё-таки подсел ко мне. Выяснилось, что он корреспондент районной газеты, приехал в командировку в Ленинград, вынужден был задержаться и теперь остался практически без денег.
Утром я позавтракал с парнем и отправился на завод. В конструкторском бюро коробки уже были упакованы. Оставался пустячок: выписать пропуск на пронос коробок через проходную.
Но как раз этот пустячок и стал камнем преткновения или, как говорят, «обстоятельством непреодолимой силы». Начальник КБ развёл руками, коробки, мол, списаны и так как они теперь ничего не стоят, то подписать пропуск на их вынос он не может, нужно обращаться к более высокому начальству.
В общем, помотался я по Ленинграду, дошёл до заместителя генерального директора по объединению, но и он подписать пропуск отказался. Звоню своему начальнику, мол, так и так, и получаю разрешение возвращаться.
Прихожу в общежитие, смотрю, парень сидит с упакованной сумкой и пересчитывает мелочь. «Что? На билет не хватает?» — спрашиваю. Парень грустно смотрит на меня. Я даю ему какую-то мелочёвку: «Хватит?». «Хватит», — отвечает парень. — «Но как я тебе верну деньги?». «Отдашь тому, кто будет нуждаться, и считай, что мы с тобой в расчёте».
Прошло некоторое время, я уже забыл об этом случае. Но однажды я увидел на столе одного из моих сотрудников газету «Правда». В глаза бросилась заметка примерно под таким названием «Пусть шествует по миру доброта». Оказывается, корреспондент районной газеты написал об этом случае статью, и в газете «Правда» её напечатали. В том, что его статью напечатали, ничего необычного нет. Удивительно то, что этот номер «Правды» попал мне в руки.
Стихотворение в газете «Пионерская правда» могло бы явиться отличной привязкой по времени, но, к сожалению, подшивки газет «Пионерская правда» за 1953 и1954 годы мне недоступны.
Атаман
После переезда в Тахтаброд я часто бывал у Грушиных и, соответственно, подружился с Витькой. У Грушиных в это время проживал какой-то молодой человек, по-видимому, родственник. Он и Евгений Грушин часто играли на скрипке.
Весна в 1954 году была дружная. Мне запомнился ледоход на реке Бурлук. Такого громадного количества воды в этой мелководной речушке я и представить себе не мог. Река превратилась в глубоководную непреодолимую преграду.
Весной я в основном играл с Витькой и с другими ребятами контактировал редко. Но однажды меня пригласила в свою компанию группа моих ровесников. Их было человек пять, и все они беспрекословно подчинялись своему атаману. Уже не помню, как его звали. Но пусть будет Лёнька. По натуре я «вольный казак» или «кошка, ходящая сама по себе». Подчиняться я никому не хотел, но и командовать тоже. Поэтому от приглашения я отказался.
Но ребята настаивали и всё-таки уговорили меня присоединиться к ним. Мы вместе зашли в дом Лёньки, вернее в сарай. В сарае также оказалась и Лёнькина сестра. Лёнька сел на крыльцо и небрежено обратился ко мне: «Я слышал, что ты много читаешь. Расскажи-ка нам что-нибудь интересненькое».
«Откуда Лёнька знает, что я много читаю? Я же этим не хвастаюсь», — промелькнуло у меня в голове. Рассказывать мне ничего никому не хотелось. Но по напряжённости, повисшей в воздухе, я чётко понял, что если откажусь, то буду бит и бит нещадно. Придётся что-нибудь рассказать.
Я начал рассказывать о восстании Ивана Болотникова. Но Лёнька меня прервал: «Это всё враки. Расскажи что-нибудь другое». Я начал рассказывать эпизод с бочкой из книги Осеевой «Васёк Трубачёв и его товарищи». Но Лёнька тут же усомнился в том, что Витька Матрос мог выскочить из-под бочки. «Почему не мог?», — возразил я. — «Ведь Тишин не знал, что Витька сидит под бочкой. Кроме того, если Витька мог свободно ухватиться руками за нижний край бочки, а Тишин сидел с противоположной стороны, то он мог запросто выскочить из-под бочки».
«А мы сейчас это проверим», — заявил Лёнька. По его команде ребята, не обращая внимания на протесты Лёнькиной сестры, затолкали меня под деревянную бочку. После этого они с четырёх сторон налегли на днище бочки. Конечно, при таких условиях выбраться из-под бочки я не мог. «Ага, не можешь. Значит, я прав?» — обрадовался Лёнька. «Давайте накажем его за враньё».
Ребята по очереди через щель в днище помочились на меня. Бочка была довольно просторная. Я прижался к стенке бочки и струйки не задели меня. Не знаю, чем бы это кончилось? Но в Лёнькину голову пришла новая идея, и ребята, весело гогоча, выскочили из сарая. Я осторожно выбрался из-под бочки и, немного подождав, вышел на улицу. Лёнькина сестра смотрела на меня с жалостью.
С этой группой ребят я больше не контактировал. Но они преподнесли мне урок. Если тебя куда-то усиленно приглашают, то, прежде чем соглашаться, ответь на вопрос: «А для чего ты там нужен? Не хотят ли над тобой посмеяться, или чего похуже?».
По этому поводу мне вспоминается случай. С 1970 года я практически ежегодно навещал своих родителей. И вот в одну из таких поездок ко мне в плацкартном вагоне пассажирского поезда подсел парень. Он производил приятное впечатление, хорошо одет, культурен, вежлив. Мы разговорились. Оказывается парень ехал до Новосибирска. Мне же от Новосибирска до Кочек предстояло добираться автобусом. Поезд приходил в Новосибирск вечером и поэтому я намеревался провести ночь на вокзале.
Парень куда-то ушёл. Через некоторое время он вернулся с пакетом грецких орехов, которыми довольно щедро угостил меня. Как бы между прочим, он предложил мне переночевать у него на даче. Я отказался, но парень настойчиво проявлял заботу обо мне.
В конце концов, я ему сказал: «У меня в Новосибирске родственников до чёртиков, но я к ним не заезжаю, чтобы их лишний раз не беспокоить. А тут я должен побеспокоить абсолютно чужих людей». Этого парня я больше не видел.
Потом я узнал, что в Новосибирске в это время активно разводили песцов, и их надо было чем-то кормить. И у меня возникло подозрение: «А не была ли настойчивость парня вызвана тем, что его песцы хотят кушать?». Дай бог, чтобы моё подозрение было всего лишь фантазией.