Предисловие
А знаете ли вы, что такое жить по-настоящему? Как можно наслаждаться каждым глотком воздуха, захлебываться в светлых и искренних эмоциях? Чувства порой бывают настолько сильными и всепоглощающими, что стираются все законы логики, все моральные и социальные нормы - не существует ничего, что могло бы остановить этот ураган страстей и искренних эмоций. Даже смерть кажется сущим пустяком, потому что ваша любовь выше физического тела, глубже временных ограничений. Познать такое чувство дано далеко не каждому, и, пожалуй, многие согласятся с тем, что упускать подобный шанс абсурдно. Но, что вы скажете, если узнаете, что подобное посчастливилось ощутить тем, любовь, которых находится под строжайшим запретом. Иногда она становится преступлением против закона, морали, да и вообще, человеческой природы, но, хорошо это или плохо, лично я не берусь ее судить. Безусловно, таких влюбленных можно назвать и глубоко несчастными, и больными, и ненормальными, но есть ли в этом смысл, если их мир определяется присутствием друг-друга в жизни. Я не берусь судить или восхвалять подобную связь, но написать о ней непременно должен.
1 глава.
Ее мне рассказал один удивительный персонаж, в городе, где и произошла сама история.
Сам не знаю, как я очутился в этом маленьком кусочке рая, но он действительно прекрасен настолько, насколько я о нем был наслышан. Ни капли не сожалею, что во время своего очередного путешествия посетил его и узнал много занимательных фактов. Признаться, он возбуждал во мне романтические чувства: порт, вечно розовое небо и умиротворенное море, манящее своей таинственностью и палитрой изумрудных оттенков. Не мудрено, что именно в нем произошла эта романтическая история, обреченная на гибель. Я шел мимо розовых аллей, наслаждаясь пением птиц и весенними запахами в воздухе. Я совершенно не знал, куда направляюсь, но знал, что пока на этой аллее, то точно не заблужусь, но не успел я оглянуться, как забрел в безлюдный переулок, не имеющий никакого опознавательного знака. Меня это ни капли не смутило, а даже наоборот, проснулась жажда приключений, которая вскоре была подавлена удивительной картиной, что предстала перед моими глазами.
В глубине этого переулка, в одном из еле заметных мест стоял человек, на вид лет шестидесяти, который тщательно и кропотливо полировал мраморную стену, возле которой стояла старенькая, зашарпанная скамейка.
Я прошел мимо, не подавая виду, что меня эта картина, как минимум заинтриговала, ведь кто будет от нечего делать полировать уличные стены, да еще и в переулке, где нет ничего и никого. Хотя странно, что эта небольшая улочка была опустошена, ведь дома и фасады были выполнены с идеальной проектной точностью, а из окон можно было наблюдать превосходный вид:пристань для частных катеров и яхт.
- Давно это было, ох как давно.– раздался тихий голос позади меня. Жуткое любопытство подначивало меня развернуться, но я знал, что ограничен во времени и могу пропустить званный ужин дальних родственников, организованный в мою честь. Отойдя еще пару метров, я подумал, что поужинать с надоедливыми родственниками я могу всегда, тем более: жену не нашел, когда найду – не знаю, детей не хочу, за голову браться – отказываюсь. Я резко развернулся и решительно направился к незнакомцу, который встретил меня доброжелательной улыбкой и дружеским взглядом, будто предугадав, что я рано или поздно развернусь обратно.
- Я знал, что Вы не сможете пройти мимо. Вы похожи на человека, который любит загадки и приключения, - бодро начал разговор улыбающийся мужчина, -Славно, что Вы посетили наш город, он достоин новых туристов и особого поэтического внимания.
- Неужели так были заметны мои сомнения и заинтересованность?
- Никто кроме истинно ценящего краски жизни не повернет на эту забытую улицу, ее ведь практически незаметно. Только, если Вам сказали куда идти и объяснили дорогу. Тут нет ни указателей, ни номеров дома, а значит об адресе не может быть и речи. Тем более, я наблюдал, как Вы шли: не спеша, размерено, и тщательно наблюдали за окружающим Вас миром, будто боялись что-либо упустить. Я знаете, в свое время тоже был отверженным мечтателем, с жадностью впитывающий красоту этого мира.
- Весьма впечатляет, что Вы так наблюдательны...
-Не смотря на то, что я с виду - рассыпающийся, дряхлый дедок? – после этих слов он сипло расхохотался. Мне стало даже неловко, ведь подобные мысли у меня имелись, но я не стал их озвучивать.
- Да, что Вы. Я об этом даже и не думал, просто приятно видеть кого-то в таком отличном расположении духа. Да и удивительно, что Ваше внутреннее состояние нисколько не сочетается со внешностью.
- Потому что, сынок, внешность – оболочка. Это всего на всего чехол, в котором сидит заводной 20-летний парнишка, мечтающий вырваться из этого города и времени.
- Грустно даже немного, хотя, думаю, многие чувствую себя не в своем теле. – я задумался над последней фразой этого милого мальчишки, одетого в дряхлый чехол. От его слов мне стало не по себе, ведь я тоже не ощущаю себя 35-летним мужчиной, внутри мне все так же 18 лет, когда я впервые решил выехать на встречу приключениям и путешествиям. Меня немного утянуло в свой мир рассуждений, но старик вырвал меня оттуда, продолжая разговор:
- Это прекрасный город, я его очень люблю и неистово привязан к нему, но в 17 лет он казался мне самым омерзительным и проклятым местом на земле. – пока он говорил, он все продолжал натирать мраморную стену, но, вглядевшись, я понял, что натирает он вовсе не стену, а отдельную его часть. На плитке, которой старик уделял так много внимания и заботы было выцарапано два имени: женское и мужское. Особо разобрать не удавалось, потому как царапины были не аккуратны и, порой, поверхностны, от чего просто пропадали, но я понял, что именно это имело ценность для моего нового знакомого, а не огромная, никому не нужная стена.
- Когда я проходил мимо Вас, то случайно услышал Вашу фразу «Давно это было». Вы не могли бы рассказать, что было давно? Меня крайне заинтриговали Ваши слова, а, глядя на надписи на мраморе, я просто не могу устоять от соблазна новой истории в моем арсенале, - я опустил глаза, будто меня собирались отчитывать. Я точно догадывался, что история будет интимной и, скорей всего, трагичной, раз старик с таким трепетом заботится о кусочке ее воспоминаний. Глядя в пол, я заметил еще одну надпись на лавочке, которой по виду было явно больше, чем мне, но я молча ждал, понимая, что могу получить очень резкий отрицательный ответ. Старик тяжело вздохнул, и я понял, что ему тяжело начать говорить или хотя бы думать о том, о чем я его попросил, но спустя пару секунд молчания, но ответил:
- Надеюсь, Ваш арсенал пополниться неплохой и достойной историей, - ласково ответил старик. Я поднял глаза и увидел, нежную улыбку, которая на фоне, блестящих от подкативших слез, глаз казалась грустной и безысходной, но он продолжал, - то, что я Вам сейчас поведаю и вправду имело место быть около 50-ти лет назад. Вас тогда, пожалуй, и в планах не было, - закинул совершенно не новую шутку старик, хотя я понимал, что она была лишь для сглаживающего эффекта. – Тогда наш город был куда меньше и скованней. Люди были, естественно, унылей, интересов у них было тоже намного меньше, но единственное, что осталось с тех времен неизменным – это природа и пейзаж самого города. Да, этого у него не отнять, пожалуй, один из самых красивых городов на земле, хотя Вам определенно виднее, раз Вы много путешествуете.
- Один из самых красивых, уверяю Вас, продолжайте, - мое любопытство не щадило рассказчика, требуя безостановочного рассказа.
- Продолжу, да. Так вот, красота природы была неизменной, жаль только, что люди этого не замечали. Это сейчас наши горожане с трепетом и заботой хранят и ценят таинственную красоту города, а раньше проходили мимо, ничего не замечая. Я тогда был совсем мальчишкой, но в отличии от остальных осознавал, насколько прекрасен мир, если наблюдать за ним. Мне было около 8-ми лет, когда я начал увлекаться живописью. Я понимал, что хочу передать истинную красоту своего города тем, кто не в состоянии это увидеть, либо просто не хотят замечать. Тогда я решил, что буду просветителем и проповедником истинных чудес, которые находятся совсем рядом. Конечно, позже я утихомирился, упрятав максимализм подальше, но в 8 лет совладать с собой не так легко, как кажется всем взрослым. Сперва я рисовал очень неумело и грязно, хотя мои родственники и пытались скрыть свою истинную реакцию на мои художества, но я понимал, что «прекрасным» это не назовешь. Определенно, я владел задатками художника, но не мог их в себе никак открыть. Порой, проскакивали мысли бросить свою затею, но упертость и жажда добиться того, что мне не по-зубам, сыграли роль двигателей в моей судьбе. Единственным человеком, кто помогал мне в поисках самого себя, была моя младшая сестра. Она всегда была самым близким и самым родным мне человеком, сколько я себя помню. Еще с пеленок мы всегда все делали вместе, ведь разница в возрасте была невелика – 3 года, так что и тяга к знаниям была приблизительно одинаковая. Она вместе со мной бегала по аллеям и садам, в дождь и в непогоду шла на побережье, лишь бы помочь мне найти вдохновение или тему, что близка мне по духу. С пейзажами у меня не особо складывалось около года, после чего я просто опустил руки, но однажды мы прокрались на дикий пляж, о котором было мало кому известно. Мама всегда говорила нам, что загорать обнаженными могут только низкие и аморальные люди, но это нас и побудило к, на тот момент, такому запрещенному поступку. Мы лежали в кустах и наблюдали за обнаженными туристами, которые совершенно не стеснялись своих тел и всего к нему прилагающему. Тогда помню меня жутко поразила и покорила человеческая открытость и свобода, в такой ее манере. Сестра временами прятала глаза от стыда, краснела и хихикала, а я восхищенный и взволнованный странными позывами в душе и в теле, пытался запомнить каждую мелочь и каждый изгиб, загорающей неподалеку молодой девушки. Тогда меня как током ударило, ведь я нашел истинную красоту этого мира – человеческая нагота. Ее изгибы и формы даже сейчас отчетливо томятся в моей памяти. Как только мы пришли домой, я забылся в порыве страстей и творческих экспрессий, излагая все увиденное кусочком черного уголька. Два часа я рисовал ту девушку с пляжа и не мог оторваться от своего творения даже на семейный ужин. Я закончил тогда, когда все уже легли спать, и лишь сестра ожидала меня в комнате, чтобы я показал ей свой первый шедевр. Как я был счастлив, когда увидел блеск ее глаз на мой рисунок. В ту ночь я осознал самого себя и нашел причину жить и творить. В 12-летнем возрасте меня отдали в художественную школу, из которой я просто напросто сбегал. Мне не нравилось, что меня пытались загнать в рамки преподаватели, рассказывая, что выбранная мною тема совершенно не подходить для мальчика моего возраста. Они не понимали, что это была не похотливая жажда женского тела, но все равно рассказали все моей матери, когда она однажды решила меня забрать из класса.
2 глава.
- Весьма не удивительно, что 8-летний мальчик выбрал такую тему.
- Ну не для восьми, а уже для десятилетнего, прошу заметить, но согласен, обществу - такое непонятно. Некоторые полагали, что из меня может вырасти сексуальный маньяк. Вы только представьте себе! Стоит мальчонке избрать свой путь, на него сразу набрасывают петли будущего, причем не самого радужного, - дико расхохотавшись, старик уничтожил последние остатки грусти со своего лица, а потом, успокоившись, продолжил, - тогда я получил таких розг, которых ранее не видал: около недели не мог нормально сидеть, а передвигался будто оловянный солдатик. Наступила критическая часть моей творческой карьеры – в тайне ото всех. Я понимал, что открыто рисовать обнаженные тела отныне не могу, поэтому стал рисовать нелепые наряды поверх своих девушек на отдельных листах, а оригинал с обнаженкой прятал в своей комнате под матрацем. Я стал скрывать свой талант от лишних глаз, но единственные глаза, которые по прежнему загорались огнем восхищения от моих произведений, были глаза сестры. Она поддерживала меня в том, в чем не мог поддержать никто. Мы оба не считали это отклонением или аномалией, ведь искусство не терпит подобных ярлыков или клише, каждый волен выражаться так, как ему заблагорассудится.
При всем желании передать его взгляд, при этих словах, я просто не в состоянии был бы сделать это. Он был величественен и, торжествуя над предрассудками, чертовски органичен. Я давно не видал таких живых людей. Как красиво он говорил, как жестикулировал! Жаль, что я не художник и не смогу подобное нарисовать. Поверьте на слово, он был воистину неотразим! Он продолжал:
- Так, мы хранили тайну о моем увлечении достаточно долго. Я понимал, что не могу обременять ее подобным, и часто пытался обмануть, говоря, что избавился от этой вредной привычки, но она была далеко не глупым ребенком. Она понимала, что я хочу ее освободить от гнета тайны и запрета, и именно поэтому не позволяла мне подобного сделать. Каждый раз, находя новую картину, она без единого удивления и грусти просто начинала ее оценивать. Я понимал, что ближе человека мне никогда не сыскать. Никто не подозревал о том, что я до сих пор верен своей музе, а сестра является соучастником преступления. Пару месяцев – и все напрочь забыли о том, что маленький 10-летний мальчик увлекался нездоровой тематикой для взрослых. Но, к сожалению, мы реже стали бегать на нудистский пляж, так как теперь это было крайне опасно и чревато не хилыми розгами. От того я начал воображать себе разных дам, в разных позах и с отличительной внешностью, но рисунки от этого выходили смутными и иногда сумбурными. Те места, которые я не мог вообразить в силу возраста, давались мне крайне сложно. Меня жутко раздражал тот факт, что все мои дамы были без очень важных гендерных отличительных частей. Наблюдая за моими терзаниями, сестра не могла оставаться в стороне. Тогда она пошла к матери под предлогом интереса к женскому организму. Мать очень ценила женское начало, женскую роль и физиологию тела, поэтому дала сестре маленькую книгу, где было описано, как все работает и что из себя представляет женское тело. Конечно, книга была для детей, что-то типа «Твое тело» в мультипликационной форме, но она мне здорово помогла, ведь хотя бы, прочитав ее, я мог приблизительно сообразить, где какой изгиб должен был находиться.
Плодотворно создавая свои картины на два фронта, я становился известен в кругу знакомых, художников городского формата и некоторых критиков. Самый приятный период моего творчества начался с выставки детского изобразительного искусства. Мои картины, доступные всем, были написаны в стиле натюрмортов. Мне давалось это совсем легко, ибо вазу я представлял в виде формы женского тела, а фрукты сочными, пышными грудями молодых девиц. Никто и подумать не мог, что за собой таили эти вазы, цветы, яблоки. Только один человек знал, почему я так хорош в натюрмортах. Не мудрено, ведь она и предложила мне эту идею. Та моя выставка имела большой успех! Я начал рисовать с еще большей жаждой и порывом. Таинственность моего настоящего искусства придавала ему еще большую ценность, что не могло не воодушевлять меня в моменты творческих упадков. Меня стали печатать в местных газетах, издавать в журналах современного искусства. И каждый раз, когда у меня брали интервью, на фото был маленький мальчик 13 лет, а сзади милая девочка, незаметная объективу фотокамеры. В фокусе всегда был я, в центре внимания тоже я, но никто не знал, какую роль эта маленькая девочка играет в моей жизни, и что на самом деле в фокусе у меня - она.
3 глава.
И так, в 13 лет я стал известным художником своего города, пишущим неверотяно живые натюрморты. Многие задавались вопросом, в чем мой секрет, но никто не мог разгадать этот секрет. Никому ведь ив голову не могло прийти подобное: мальчик пишет свои картины, воображаю вазу – женщиной. Моралисты бы разорвали на части любого критика за подобную теорию. Многие говорили, что я выведу город на новый уровень, прославлю его. Каждый видел таком будущем свою выгоду, каждый, кроме меня и моей верной спутницы. Меня ценили и уважали, все прощали и позволяли делать абсолютно все, что мне будет угодно, лишь бы я не прекращал творить. Я охотно им подыгрывал, ведь был в весьма удобном положении и позволял себе играть в капризного ребенка. Моя семья поднялась в глазах общества, и могла позволить себе многое. Хотя я, на самом деле, привередничал только в одном: кисти, мольберт, краски. Я тщательно избирал и капризничал только, когда дело касалось моих творений. Постепенно, я даже начал любить и свои натюрморты, уделяя им больше внимания. Мне нравилось, что я талантлив не только в женских ню, но и в других стилях. Часто меня приглашали светские дамы к себе на чай, чтобы я вдохновился их антуражем и списал их натюрморты. Они таким образом мерились своей значимостью и высоким положением в обществе, а мне было плевать, я рисовал только тогда, когда со мной было вдохновение и она.
Очень быстро и стремительно я начинал набирать обороты, моя жизнь стала загружена и непредсказуема, как у знаменитых актеров. Родители стали часто уезжать заграницу, а нас оставляли, с напутствием вести себя хорошо и продолжать писать. Не могу сказать, что они особо пользовались плодами моего таланта, но уж точно не страдали от него. Давно хотели повидать мир, поэтому не вижу в их частых отъездах – ничего дурного. По поводу прибыль я абсолютно не волновался, это было последнее, что могло меня побудить к написанию новых картин. Но уже будучи убежденным, что я талантливый создатель натюрмортов, я сообразил, что забыл кое что безумно важное и дорогое моему сердцу. Ни в коем разе я не забросил свои истинные детища, но явно не уделял им должного внимания. И вот, в очередной раз, когда мои отец с матерью покинули пределы города, а затем и страны, я решил, что могу без утайки, посреди гостиной начать любимое дело. Я подготовил все безупречно, разложил кисти по возрастанию, застелил каждый сантиметр коврового покрытия в комнате, но не учел одного – нет вдохновения. Сразу же в голову стрельнула мысль, что музы покинула меня, ибо я променял ее на другу, и это вогнало меня в невероятную депрессию.
- Так, Вы думали, что просто разучились писать картины «ню»?, - уточняя спросил я.
- Не думал, а был убежден в этом! Я понимал, что раньше мог писать, включив лишь воображение, а теперь у меня в голове не возникало ничего помимо вас, тумб и сервизов.
- Мне кажется, что это справедливо со стороны музы, не так ли? Я бы тоже обиделся будь я источником вдохновения, - шутливо подметил я.
- Я бы на месте своей музы в буквальном смысле плюнул бы себе в лицо! – Забавно было, как он говорил о себе в третьем лице. Я буквально глотал каждое его выражение, а его природный артистизм помогал мне еще четче представить картину его жизни. – В таком состоянии я пробыл около месяца, пока не приехали родители и не стали меня попрекать отсутствием новых шедевров. Меня загнали в угол все: и семья, и знакомые, и хозяин галереи, буквально все. Только сестра оставалась верной, как и прежде, только она утешала меня и помогала разобраться в себе. Чтобы «излечить» меня, мы даже попытались прокрасться в женскую баню, чтобы я снова увидел ту даму, которая сможет меня возродить, но все было тщетно. Я не мог выразить те изящные образы в своей голове на мольберт. И в итоге в возрасте 14 лет я начал постепенно сходить с первых полос газет, журналов и в итоге меня сняли с пьедестала современной живописи. Меня точно не волновал этот момент, в отличии от моих родственников, поэтому они стали меня во многом попрекать, винить и, порой, гнали меня за бездарное существование. Для мальчика переходного возраста – это было крайне неприятно и уж точно не вовремя. Я буквально постепенно начал выходить из себя. Сами понимаете, что я имею в виду. Я начал на всех кидаться, злиться не по делу, рвать на себе волосы без видимой на то причины, а самое ужасное – оттолкнул от себя ту, что никогда не разочаровывала и не бросала меня. Тогда я был не понятым никем и не принятым героем современности.
4 глава.
- Я понимаю о чем Вы говорите. Множественные проблемы сделали Вас жестоким и несчастным – это переживает каждый подросток в свое время, - не смог я не вставить сюда свои пять копеек. Сам когда-то был ужасно противным и не контролируемым подростком. Матери много пришлось со мной повозиться. Сейчас я совершенно не виню себя за подобное поведение, но когда-то давно думал, что только все порчу и ненавидел сам себя за это.
- Не знаю, как каждый. Своих детей у меня нет, а за сестрой я подобного не замечал. В силу пола, возможно, она, как была покладистой и верной, так и осталась. Мне помогло пережить этот период – знакомство с милой девочкой с другого конца города. Совершенно случайно мы пересеклись в художественной лавке, где я оценивал новое поступление, а она выбирала акварель. Я сразу приметил ее, потому что она не была похожа на других девочек 14-ти лет. Волосы черные, как самые долгие зимние ночи, глаза выражали игривую и загадочную натуру, и, не смотря на юный возраст, она имела удивительно взрослые формы молодой женщины. Маленькая, но пухлая грудь была отчетливо заметна под блузкой кораллового цвета, а тяжелый таз уже нельзя было скрыть под юбкой, рассчитанной на бесформенных школьниц. Тогда она стала моей музой и возродила меня. Я начал писать картины ню, с которыми возродились и натюрморты. Для общества ожил когда-то известный начинающий художник, и воскрес он заметно быстро. Многие замечали, что картины намного отличаются от прежних, они будто дышали новой жизнью, что дало повод думать будто я влюбился. Мы начали тайком встречаться в центре дубовой рощи, куда редко кто доходил, учитывая ее габаритность, часами смотрели друг на друга, разговаривали о возможных и невозможных вещах. Ее губы с каждым днем манили все больше и больше, и однажды я просто не смог устоять. Я страстно впивался в ее спелые, созревшие груди своими неопытными руками. Тогда я впервые смог ощутить, насколько прекрасным было то, что я пишу. Я был абсолютно счастлив и готов был кричать об этом всему миру, но мы не могли объявить о нашей страсти и молодой любви. Наша тайна оставалась с нами, но затем о нас узнал еще кое кто. Помню, что был очень раздражен и огорчен одновременно, что сестра пронюхала мою связь с неизвестной барышней. Тогда я совершенно не понимал, от чего мне так не хочется, чтобы она знала о нас, и в особенности о том, чем мы занимаемся в глубине дубовой рощи. Я категорически запретил ей говорить об этом и даже думать, потому что рассуждал, как опытный взрослый мужик, как мне казалось. Я строил маленькую 12-летнюю девочку, будто она была мне чужим человеком. Тогда был тяжелый момент для нас обоих. Мы перестали тесно общаться и быть ближе друг к другу, как были давным-давно. Я понимал, что мне ее не хватает, но ничего не мог поделать с чувством, будто жутко виновен перед ней. От того старался избегать ее по дому, игнорировать просьбы и вообще не замечать для самого себя. Мне легче было уйти от нее и самого себя, чем признать, что я где-то допустил ошибку. Моим ориентиром тогда были искусство и возлюбленная. Я был непобедим и уверенным в себе, что бы не происходило, но однажды нас обнаружили и поддали суду родственников.
- То есть как? Вас отчитывали за любовь в раннем возрасте?
- Тогда это было крайне неприличным и аморальным – поддаваться плотским утехам с незамужней барышней.
- Суть только в браке? Совершенно ужасная вещь. Даже как-то оскорбительным нахожу. – во мне проснулся ярый борец за справедливость, ведь я сам не принимал институт брака, который мне частенько навязывали родственники.
- Да, только в официальных правах на девушку. Ну, дабы избежать наказания и общественного угнетения, я и взял ее в жены. На самом деле я был абсолютно не против, так как совершенно не понимал степень обязанностей, которые возлагал на себя. Брак ведь такая штука – реальная что ли, он далек от настоящей любви, хотя не скрою, в нем есть и множество плюсов. Так вот, я взял ее в жены, не осознавая, что под собой подразумевает сам брак.
Мало того, что я был известным художником в городе и области, я стал одним из самых молодых мужей в истории города. Примерно так и записали – 17-летний молодой муж. Странно даже, но история с браком и с обнаженкой в роще стала приносить мне большую популярность. Скандалы всегда были верным путем на вершину известности, но не славы. Пока я играл роль верного супруга своей молодой жене, я начал замечать, что моя сестра не такая уж и маленькая, как мне казалось ранее. Она стала намного смышленней и характерней. Не смотря на наличие жены, скандалы и семейные ссоры у меня были именно с сестрой. Отец с матерью выделили нам отдельные апартаменты, которые меня совершенно не устраивали, но тем не менее, большее количество времени проводил около мольберта в своем кабинете, который когда-то был нашей общей спальней с сестрой. Я с неким трепетом относился к этой комнате, ведь здесь начинал свой путь мой скрытый ото всех гений, которого взращивала и признавала только она. Теперь моделью моих картин была супруга, но точно так же, как и раньше эти картины не выносились на общее обозрение. Однажды, когда я был в процессе написания новой картины своей обнаженной красавицы-жены, в комнату вошла сестра. Я настолько был поглощен вечной работой, интервью и галерей, что не заметил, как из маленькой, хрупкой и нелепой девчушки она превратилась в статную, роскошную, необычайной красоты девушку с пышным бюстом и не уступающему ему тазу. Я завис, как только она вошла. Я абсолютно скрылся из реальности, отправившись в полет моих фантазий, при виде нее. Она тогда зашла только лишь забрать кое-какие вещи, до которых мне не было никакого дела, но я старался проявить максимум усилий, чтобы вернуться в реальный мир и помочь с ними. Она не просила о помощи, но я понимал, что хоть так, но смогу с ней заговорить. После неловких пауз, не скрытой обиды и жесткого взгляда на меня, она перевела свой взгляд на картину жены. Я снова смог увидеть тот взгляд, который видел когда-то давно, в 10-летнем возрасте. Я был полностью покорен этими блестящими глазами, пылающими жизнью и желанием. Она невольно покраснела, а я даже не понял почему. Тогда она сказала лишь то, что мне повезло с такой красавицей-женой и молча удалилась, а я остался один посреди разбитого реального мира, который выстраивал долгие годы из самого хрупкого хрусталя.
5 глава.
С того дня поменялось многое. Я стал рисовать еще лучше и усердней, только девушка с картины перестала походить на жену. Она становилась совершенно незнакомой мне дамой, у которой были черты многих моих предыдущих моделей. По завершению это картины, я долго размышлял о ней. Я часами мог стоять и пялиться на девушку напротив, не понимая кто она. Я знал, что это моя лучшая работа, ведь ни одна прежде не была столь идеальна и возбуждающая. Я хотел поделиться этим шедевром с миром, хотя знал, что пока я бытую, как натюрмортщик, ни о каком ню не могло быть и речи. Я понимал, что в пределах моего города – я – герой, а за ними – ничто. И вот, в очередной уезд моих родственников, и в отсутствии жены, я решил достать все свои прежние картины, для того, чтобы понять, что из каждой я смог использовать в новой. Я разбирал их, как головоломки, задаваясь лишь одним вопросом – откуда я ее знаю. Мое увлечение затянуло меня с головой, я даже не заметил, как пропустил обед с очередным спонсором. Ничто не было так важно для меня в этот момент, как эта девушка с картины. Я даже пытался перечислять имена, знакомые мне, быть может, это поможет узнать ее. Возможно, я ее увидел где-то на улице, возможно, у коллег, вариантов было много, а плагиата я не хотел. Поэтому я погрузился с головой в свои картины, делая заметки о каждой из них. В момент, когда я молча был погружен в раздумья и уныло перебирал места, где я был, в комнату вошла моя сестра. Она была вся мокрая после душа и совершенно обнаженная. Завидев меня, она мельком спряталась за кресло, стоявшее напротив меня, и что-то торопливо начала объяснять, но я не слышал ни единого слова, я не видел ничего, кроме того, что было представлено моим глазам секунду до этого. Несколько раз сестра говорила о том, что думала, что никого нет, что она не хотела допустить подобного, но я хотел. Я был рад, что подобное произошло, ведь только что я понял, кто смотрит на меня с картины. Это была предположительные формы моей сестры, да и лицо немного схоже. Я быстро подорвался с пола и протянул ей свой халат. Краснея, заливаясь слезами она убежала к себе в спальню, а я снова разбитый остался в гостиной, недоумевая, что со мной происходит. С того момента прошло немного времени, как мы с ней снова заговорили. Оба делали вид, что ничего не произошло, а инцидента и вовсе не было. Если сестра отлично играла роль непринужденности, то у меня это слабо получалось, ведь после того случая я не мог ни о чем думать, кроме нее. Мне было плевать на общество, на жену и на натюрморты, я думал, что в своем воображении волен думать о чем угодно, поэтому без лишних угрызений совести мог позволить себе эротические фантазии с сестрой. Не поймите неправильно, я не был извращенцем, делающим свою сестру, я был художником, нашедшим свою идеальную модель.
- Я не думаю, что вы извращенец. Многие подобные вещи объясняются и психологией, и биологией. Да и к тому же, кто я такой, чтобы судить, ведь мысли об убийстве – не равносильны убийству, а даже, если убийство и совершено, то кто сказал, что такое не повториться с тобой.
- Мне нравится ход Ваших мыслей, но тогда я думал совершенно иначе. Я исходил из нарциссизма и животного инстинкта, хотя и платонические чувства к ней тоже испытывал. После инцидента мы заметно начали лучше общаться, будто это как-то сплотило нас, хотя на самом деле у нас всего навсего появилась общая новая тайна, о которой мы вообще не упоминали. Я начал снова показывать ей свои картины, наслаждаясь ее присутствием и реакцией: те же горящие глаза, та же похоть и явное желание. Часто я ловил себя на мысли, что ей уже 15 лет природные потребности берут над собой верх. Постепенно я убедился в том, о чем думал – она стала женщиной. Это я понял, когда в один из вечеров, с музыкальной школы ее провел непонятный, хлюпенький парнишка со скрипкой в руках. Они долго разговаривали на крыльце дома, а потом на прощание она подарила ему легкие поцелуй в щеку. Описать степень моей ярости в тот момент – невозможно. Я молча, но резко подорвался, чем испугал и мать, и супругу, и так же молча и резко, вылетел из комнаты. Мне была непереносима мысль о том, что кто-либо касается моего ангела с картины. Такая красота не могла принадлежать кому-то кроме меня самого, но оказалось, что мне она принадлежит только на картине. Я мигом достал свой шедевр и уничтожил его ножом для краски, затем взял вторую и проделал с ней тоже самое. В моей коллекции было картин 50, возможно, чуть больше, и с каждой я хотел проделать тоже самое. Около часа я сидел и резал картины, не щадя их ценность и значимость, а все жильцы дома, наверняка, уже уснули. В комнату вошла она и спокойно подошла ко мне. Ее попытки выдрать нож из моих рук оказались тщетны, тогда она схватила меня за лицо и поднесла свое так близко, что я чувствовал ее дыхание. Я глядел прямо ей в глаза, задыхаясь от недостатка воздуха, но стоило ей сказать лишь одно слово: «Прекрати», я тут же выронил нож из руки. Больше минуты мы просто сидели на полу и смотрели друг другу в глаза, а когда я успокоился, то показал, что уничтожил самую драгоценную картину из моего арсенала. Я очень жалел о содеянном и она точно прочувствовала это. Никто не мог понять меня лучше, чем она. Тогда она встала, выпрямила спину, поддав пышный бюст вперед, и начала снимать с себя одежду. Все происходило так же, как и у меня в фантазиях, но я пытался понять противиться мне или нет. Она сказала, что я могу нарисовать ее снова, только теперь с натуры. Незамедлительно я приступил к работе, учитывая каждый сантиметр ее восхитительного тела. Я передавал четкости и линии на ее деле с такой усердностью, с которой никогда не приходилось сталкиваться ранее. В картине было намного больше, чем краски, время и труд. Глотая каждый ее вздох, я творил шедевр своей жизни. Никогда прежде написание картины не вызывало у меня столько нежности, любви, восхищения и желания. Мне казалось, будто тысячи маленький бабочек щекочут все мое тело изнутри, а когда я закончил – не мог поверить в собственное творение. Эта была самая лучшая картина, которую мне когда-либо приходилось видеть. Я понимал, что никого не смог бы так нарисовать, как ее. Она что-то говорила, стоя позади меня и восхищаясь результатом моей работы, но я обезумел от волны желания девушки с картины. Я не мог прийти в себя, настолько опьянен чувствами и страстью я был. Без колебаний я резко схватил ее за талию и страстно поцеловал. Такие поцелуи можно на пальцах сосчитать за всю жизнь человека, а тут впервые самый значимый, самый долгожданный и, безусловно, запретный поцелуй.
6 глава
Запретный плод, который был так неуловим и долек от меня наконец был в моих руках. В буквальном смысле я держал ее за руки и ощущал тепло родного и желанного мне тела. Многие называют подобное – извращением и сексуальным расстройством, но мало кому известно, что дело не в желании нарушить запреты, а в желании жить и наслаждаться каждым моментом. Кого надо было винить в том, что объектом моего обожания стала моя кровная родственница? Можно разводить полемику о морали, воспитании и о границах дозволенного, но ничто не в силах было побороть то, что я ощущал по отношению к ней. После того случая в кабинете, мы старались не пересекаться в общих комнатах, когда было полно людей. Я видел, как помимо страсти, ее глаза были наполнены страхом и отчаянием, ведь не смотря на чистоту чувств и вселенскую силу любви, она понимала, что эта была отчаянная любовь. О таких чувствах редко говорят или пишут, общество старается спрятать подобные темы под семью замками, но всегда были те, кто не молчал, за что потом расплачивались всю жизнь, а то и после. Каждый вечер я тайком выбирался из своей спальни, чтобы полюбоваться на свой подленный шедевр, и каждый раз я убеждался, что ничего лучше, пожалуй, я не испытывал, не видел и не создавал. Однако, мне не хотелось останавливаться на одной картине, ведь запросы творческих божественных покровителей так несоизмеримы, поэтому мне надо было написать серию картин, посвященных моей тайной любви. И будто по воле рока, в тот же вечер, когда меня посетила мысль подарить моему детищу младшего брата, в кабинет вошла она. Все повторилось снова, по тому же сценарию, как было и в первый раз. Спустя четыре часа плодотворной работы, вторая картина серии «Она» была дописана, но, сам не знаю от чего, она не казалась столь неповторима, как ее предшественница. Сестра тоже подметила, что в тот раз плод моих потуг был превосходным, и этот точно не дотягивал по уровню. Четыре часа были потрачены впустую, как мне казалось, поэтому я снова впал в анабиоз, депрессию и закрылся в себе. Ничто не могло мне дать ответа на главный вопрос: «Что изменилось?». Я часами ходил по кругу в своем кабинете, перебирал всевозможные источники вдохновения, сопутствующие мне в шедевральном дебюте, а потом осознал, каким кретином иногда могу быть. Разница была лишь в одном – в поцелуе, а точнее в получении запретного плода. В тот момент весь мой романтизм улетучился, как стая диких уток, перепуганных неожиданным выстрелом. Я понимал, что мною двигала не любовь, а страсть и низменная похоть, подкрепленные табу, но, что мне делать дальше? – он запнулся, откашлялся и многозначительно посмотрел на меня.
- Вы у меня это спрашиваете? Если Вас интересует мое мнение, то я пока не готов его предоставить, мне надо время, чтобы сформулировать. – я чувствовал себя мальчиком на школьном экзамене: учитель задает вопрос с подвохом, на который есть два ответа – мой и правильный.
- Я не жду от Вас резюме, по крайней мере сейчас, на середине истории. Я смотрю на Вашу реакции от услышанного, дабы создать для себя Ваш эмоциональный портрет. – с ноткой гордости ответил старик.
- Будьте уверены, я не оставлю Ваш рассказ без комментария, но пока, прошу, продолжайте баловать любопытного путешественника.
- Дни начали длиться еще дольше, ночи – несоизмеримо дольше, все теряло свое прелесть, уникальность и красоту. Я видел, как вокруг меня увядает абсолютно все, и теряет в моем лице верного поклонника красоты. Люди на улицах вечно лезли с вопросами о новых выставках, а мне было абсолютно плевать на те горшочки, вазы и фужеры. Конечно, я понимал, что однозначно побудит меня к написанию нового шедевра, но стоило ли оно того? Во мне боролись два начала, которые разрывали на части своими противоречивыми аргументами. Идти дальше, начать прыгать по лезвию бритвы, или смирившись, уйти на покой, утонув в беззаботной рутине светской жизни. Надо было решать, и решать взвешенно, ибо обратного пути потом точно не будет. Так, гонимый своими раздумьями, я неожиданно перешагнул черту своего 19-летия. В честь этого дня мне устроили феерическое празднество, на котором были собраны только свежие сливки общества, только лучшие творцы сферы творчества и самая подкупная пресса. Как бы все не старались, я был совсем не весел. Лица, окружающие меня, были совершенно чужими, улыбки – фальшивыми, а румянец молодых девиц – нарисованный. Меня воротило от этого ложного представления о красоте жизни, никогда еще я не видел столько уродства, собранного из самых красивых деталей. Мне надо было сбежать, скрыться, дабы не уничтожить свое чувство прекрасного, задыхающегося от гнилых масок, и я стремительно вырвался из дома. Я шел быстро, не соображая, куда направляюсь, но ноги сами вели меня к тому месту, где впервые я познал истинную красоту. Я пришел на пляж, который пустовал в виду глубокой ночи, и сел, уставившись на нежные, нерешительные волны моря. Я думал обо всем на свете, наконец, мне удалось убежать от самого себя, и немного побыть не главным героем, а сзади стоявшей декорацией, но мои философствования были прерваны нежным прикосновением девичьих рук к моему плечу. Мне не надо было оглядываться, чтобы понять, кто ворвался в мое уединение так резко и неожиданно, поэтому я просто взял за руку мою гостью и усадил рядом с собой.
7 глава.
Около получаса мы сидели молча, не отрывая глаз от вечно вдохновляющих морских просторов, но потом она прервала такой интимный момент фразой, что заставила меня разинуть рот от неожиданности. Она тогда тихо, но решительно произнесла: «Хочешь? Это будет мой подарок тебе ко дню рождения». Сказать, что я тогда потерял дар речи – ничего не сказать. Сначала я пытался понять, правильно ли я трактовал ее речь, затем пытался найти скрытый умысел или подвох, но собрать мысли в кучу удалось только после следующей фразы, вылетевшей из ее нежных губ: «Я тоже этого хочу, к чему стеснения». Не сложно угадать, что после пар секунд колебаний я решил, что лезвие бритвы куда интересней, чем обыденность, поэтому не теряя ни минуты, я начал нацеловывать тело, что пробуждало во мне звериное желание, такое, которое мне не доводилось испытать ранее.
- У меня слова в горле комом, но это невероятно красиво. – выдавил я из себя, вернувшись в реальность, в которой ждал меня мой рассказчик.
- И не хватит дерзости обозвать это каким-нибудь оскорбительным ярлыком? – провокационным тоном спросил 20-летний парень в дряхлом теле.
- Не посмею. Я не совсем еще определился с моральным аспектом услышанного, но описания случая на пляже будто отчетливо вырисовываются в моем мозгу. Я словно чувствую то, что ощущали Вы, удивительно...
- Нет ничего удивительного, сынок, ведь искусство на то и искусство, чтобы пробуждать в человеке такие эмоции, которые сам он ранее испытать не смог. – это была, пожалуй, лучшая из цитат незнакомцев, которые я тоже коллекционирую. Моя бы воля, я бы передал вам то, что ощущал в момент рассказа этого художника, но, к моему сожалению, я могу лишь только постараться описать и уповать на вашу фантазию. Случай на пляже мне так и недорассказали, в виду множественных интимных подробностей, поэтому представьте Адама, который наконец согласился вкусить яблоко раздора, запретный плод, что был таким желанным. А тем временем, мой неугомонный друг-художник продолжал вещать:
- Это был лучший день в моей жизни. После всего мы лежали обнаженные на песке, в окружении разбросанных одежд, и наслаждались запахами моря и тел друг друга. Все тогда казалось таким несущественным и далеким, ведь весь мир был предо мной, ведь весь мир лежал у меня на груди, нежно водя кончиками пальцев вдоль тела. Это была вторая искра, которая щелкнула в моем мозгу и активировала его работу настолько, что мне открылись новые уровни понимания многих жизненных проблем и их решений. Все мои страдания, противоречия и отчаяние привели меня к катарсису, в тот момент я был властителем всего, что могло произойти в моей жизни, и было бы так, если бы мы не были обнаружены.
- Этого и стоило ожидать... – сказал я, погруженный в неистовое отчаяние. Я так хотел, чтобы там все и закончилось, чтобы история закончилась нирваной, просветлением, очищением от всего земского, но тогда все только началось – трагедия огромной любви в маленьком городе невероятной красоты.
- Мне слабо помниться, что было в момент, когда нас заметили. Точно могу сказать, что, чем выше мы взлетаем – тем больнее падать, и тогда мое падение было невообразимо болезненным. Ее мигом оторвали от моего плеча, а меня обхватили со всех сторон представители сильного пола фальшивой элиты. Я видел ее слезы, которые свинцом падали на мое сердце и оставляли там глубокие шрамы. «Извращенец», «педофил», «больной ублюдок» - так меня назвали как минимум раз 5 совершенно незнакомые мне люди. Отец и мать не проронили ни слова, а лишь скрывая глубину их унижения, удалились со сцены, оставив меня на растерзания критикам – моралистам. Больше их я так и не видел: поговаривают, сразу же после инцидента на пляже, они собрали предметы первой необходимости и направились в сторону аэропорта. Не мудрено, ведь и одного, и вторую могли привлечь к уголовной ответственности, но даже, если бы и не привлекли – репутация уничтожена, а клеймо «семья-извращенцев» не отмывается. Не стану рассказывать Вам всю нервотрепку и тягомотину с документами, обвинениями и решением суда, скажу лишь то, что дело было закрыто спустя 8 месяцев после происшествия. В виду того, что никто против меня не выдвигал обвинения, а родителей след простыл, я стал освобожденным узником социально-моральных устоев. Естественно, все двери для меня были закрыты, а о продолжении творческой карьеры не могло быть и речи, но я не забыл тот взрыв, искру, перевернувшую все мое сознание вверх дном. Мне не составило труда найти сестру, ведь несовершеннолетняя брошенка могла находиться только в одном месте. Забрать мне ее не разрешили, но вывести на прогулку позволили. Мы просто шли по аллеям этого чудесного города в кромешном молчании, как тогда на пляже. Нам не надо было говорить, чтобы понимать друг друга. Прогулка длилась около четырех часов, и закончилась именно здесь, где мы с Вами сейчас и находимся. Видите этот дом, с прекрасным видом на море? Здесь-то все и происходило ровно 50 лет назад. А эта лавка была финальным этапом нашей памятной прогулки, здесь мы виделись в последний раз, - после этой фразы я ожидал увидеть покатившийся град слез, но он стоял спокойно, глубоко задумавшись. В его лице я смог увидеть лишь одну эмоцию – вину. Я представить себе не мог, какой ураган чувств поднимается в нем каждый раз, когда он вспоминает эту историю, но, что он чувствует, когда ее рассказывает встречному незнакомцу... – Видишь эти три буквы – последнее, что мы оставили о себе и своей истории. Я и эти царапинки – единственное, что осталось от нее, поэтому я дарю ее тебе. Возможно, ты сочтешь мой подарок – ненужным или глупым, но каждый должен после себя оставить новую жизнь – я даю жизнь этой истории, пусть живет до тех пор, пока этот клочок рая не сотрут с географической карты мира.
- Я не совсем разобрал, что выцарапано на плитке. Сначала думал слово, потом предположил стандартную форму - «Буква имени» «+» «Буква имени», но это явно не плюс...
- Это буква – первая буква имени той истории, которой не суждено было появиться на свет, чья смерть - результат необдуманных, импульсивных поступков, карающихся природой, а иногда и в квадрате...
После этих слов он развернулся, и пошагал в сторону заброшенного дома, будто забыв о моем существовании. Я не стал окликать его, а лишь молча провел его взглядом, пока он не скрылся в гуще деревьев сада, на заднем дворе дома с прекрасным видом на море. Несколько минут я еще стоял возле этой лавочки, которая являлась бесценным артефактом и стражем давней истории, а потом побрел к пляжу, который в свое время презирали верхи общества...
Как глубоко можно ощутить боль другого человека? Насколько сильно можно проникнуться отчаянием и горечью истории 50-летней давности? Не приведи господь, кому-либо из вас ощутить то, что ощутил тогда я – слушатель, и вечная память тем, кто когда-либо ощущал всю ту боль, что ощущал мой безымянный друг –рассказчик своей жизни.