Все они donnaiolo*, говорила мать и, спохватившись, поспешно крестилась на икону Богородицы: не отец.
Неужели и отец?
Католики не разводятся, католики терпят, говорила мать.
Но Регина не могла больше терпеть в своей постели чужого человека.
Отчасти, конечно, их добило рождение двойняшек. Но человек предполагает, а Бог располагает – и Бог был расположен дать не двоих, как они планировали, а четверых, так что ж теперь? У Грилло тоже четверо. Разница в том, что Джон отец, а этот...самец.
Даже не спорил, собрал вещи и ушел прямо к той. И каждые выходные приходится отпускать туда детей.
И алиментов хватает только на дом и на школу – но это святое, еще не хватало, чтобы ее дети не учились в католической школе. А продукты, а обувь-одежда? А учебники, компьютеры, прививки, зубные брекеты, первые причастия и конфирмации, дырявая крыша, поваленный ураганом забор? Регина строго-настрого наказала: отцу о деньгах – ни слова, не надо ей одолжений. Заработает. Еще полставки возьмет.
Плохо, что пришлось привлечь мать. Мать брюзжит непрерывно: опять не вытерли обувь, опять бросили на полу в ванной мокрые полотенца. Лентяи. Грязнули. А ну, встали, собрали, помыли! Дети огрызаются, мать настаивает, они смеются, она лишает обеда, они хватают печенье, она отбирает. Каждый вечер поток жалоб с обеих сторон. Мама, умоляет Регина, плевать на полотенца! Лишь бы учились! Мать упрямо поджимает губы: воспитываю, как умею. Не надо воспитывать, срывается Регина, ради всего святого, не надо воспитывать! Надо встретить из школы, накормить, дождаться меня. Все. Мать обижается, и Регина отступает.
По ночам в ярости месит подушку: спасибо, мамочка, за твое «воспитание», из-за которого я два года глотала «да она просто представляет нашу продукцию!» Отчитывалась за каждый доллар, как школьница. Ублажала, в глаза заглядывала, фу, вспомнить противно. Но теперь-то все позади. И никогда больше.
А дети росли – и выросли.
***
Труднее всего оказались новые отношения со временем. Она привыкла ко времени спрессованному, будто загнанному в вакуумный мешок. Это время выплевывало ее из постели прямо в бесконечный день. «Успеть, не забыть, не перепутать, успеть, не забыть, не перепутать», поездом стучало в голове, а тело сводило от перегрузки. А теперь это переполненное адреналином тело мечется по комнатам, как по залам пустого музея.
И главное, она так ждала, когда все разъедутся. Мечтала, как выспится, как уберет наконец в кладовку горы обуви, застелит постели, выметет из ковра крошки. Будет приходить в чистый, проветренный, тихий дом. Никакой лазаньи, ничего трудоемкого – салат, бокал вина, книга.
С каким удовольствием она бы сейчас сделала лазанью, но кто ее съест?
Вот они смотрят со стен, ее белые ангелы, личики ясные, проборы ровные, у девочек в сложенных ладошках жемчужные четки, чистые, как они сами; Матт скалится, а Дэйв надулся, как медвежонок, как они там?
***
«Я взяла алгебру, а Ги статистику, сказала, что алгебру не потянет. Кормят хорошо, по темноте не ходим. Не волнуйся!» Сказала тоже: не волнуйся. Только и слышишь: «в Болдер, Колорадо, в студенческом общежитии...», «в Феникс, Аризона, в здании университета...», а если однажды «В Гейнсвил, Флорида...»? Или «на военной базе в Форт Ли», а если в Ирак? Вот у Грилло двое на адвокатов учатся, третья на врача, никого в армию не занесло. А Дэйв полненький, бить будут, хотя уже наверняка похудел, голодный наверняка все время, а Матту вечно больше всех надо. И зачем она согласилась, хотя разве они спрашивали. За отца-подлеца отдуваются. Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица, не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша...
***
– Когда заканчивается одно, начинается другое, – говорил пастор в воскресной проповеди, – идите вперед, и Бог вам поможет.
Но что, в ее случае, значит «вперед»?
Кэти Грилло сует телефоны перспективных женихов: ну сколько же можно, ты же молодая женщина, красавица, посмотри на себя! Регина смотрит равнодушно: да, ничего, хотя больше не Лолобриджида, как назвал ее норвежский посол, тот, что подарил ей маленького Ниссэ. Она была в расшитом жемчугом платье, когда ж это было? В другой жизни.
Чтобы не обижать подругу, пару раз позволила повести себя в ресторан. Обеспеченные, обходительные мужчины. Чужие.
Работа, бокал, работа, два, работа, бутылка. Чисел нет, только дни недели. В воскресенье -- в церковь: все хорошо, а у вас? Молодец какой, ну, привет передайте. Работа, бутылка, работа, бокал, работа, бутылка. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша...
***
«Рождественские скидки! Тридцать, сорок, пятьдесят процентов!»
Регина, с тоски забредшая в молл, удивленно таращилась на вопящие витрины: минуточку, а разве уже ноябрь? Когда-то она бы не потеряла счет времени. Когда-то она точно знала, когда надо начать охоту, чтобы до двадцать третьего декабря выбрать, купить и завернуть подарки мужу, детям, родителям, подругам, учителям, тренеру по плаванию, логопеду, сотрудникам, садовнику, уборщице, почтальону и всем, к кому они были приглашены и их детям. Теперь все проще: ни мужа, ни бизнеса, ни обслуги. Из подруг одна Кэти, родители поймут, детям по одному подарку.
Но она так соскучилась.
Она бросилась в Abercrombie* и провела три восхитительных часа среди джинсов и футболок. На следующий день повторила процесс в Hollister*. Придя домой, долго раскладывала покупки по стопкам. Выходные промчались в старом темпе, но образовали недопустимую брешь в бюджете.
Несколько вечеров Регина нервно грызла ногти, пока вдруг, откуда-то из глубин иммигрантского детства, не всплыло слово «секондхэнд». Она поспешно провела серию изысканий и нашла один совсем недалеко от дома.
***
Куртка! Пуховая, из Abercrombie, точно, именно ее Матт просил. Десять долларов всего, ну-ка ну-ка. В тележку полетели набор утепленного армейского белья, мужские ботинки, легчайшие кожаные сапожки, комплект украшений из Brighton Silver и вафельница. Вот так золотая жила, только публика странная, в молле не бывает такой публики. Старуха в декольте до пупа. Толстуха размеров невероятных, прямо в зале до лифчика разделась и меряет блузки, пыхтит, как тесто. Пара готов. Около подсобки стайка гаитянок роется в огромном контейнере, ни дать ни взять еноты. Хорошо, что Кэти не видит, а даже если б увидела? Могла бы пригласить, когда архиепископа принимала, не разучилась же она, Регина, нож с вилкой держать. Хотя, конечно, выделялась бы, она уже лет десять не печет для благотворительных базаров, не дежурит на школьных карнавалах, не до того ей. Она теперь, как вон та из контейнера, что похожа на Шантал с ее работы, только Шантал медсестра… Боже мой, Шантал, которая, наверно, только здесь читать научилась, медсестра – а она, Регина, пятки скребет, педикюрщица в белом халате. И самое ужасное – привыкла! Она, создавшая “120% lino”, потому что, будем честными, без нее он не получил бы лицензию, не обаял банк на ссуду. Да и не наладил бы поставок из Италии, не нашел первую площадку, не продержался первый год.
Ты не поднимешь одна детей, говорила мать.
Подняла.
Регина решительно выложила из тележки все, кроме Brighton Silver и вафельницы. Подумала над сапожками, но выложила и их.
Ей сорок девять лет, она имеет степень в международном бизнесе и владеет тремя языками. Она не сопьется. Ее дети не будут носить обноски и начинать жизнь, навьюченные ссудами за обучение.
В следующем году она будет принимать архиепископа у себя.
*Donnaiolo (итал.) – бабник
*Abercrombie, Hollister – магазины молодежной одежды