Кутузов: «Я не виноват в Аустерлице»
Граф Ланжерон вспоминал впоследствии:
«Я был поражён подобно всем прочим генералам холодностью и глубоким молчанием, с которыми войска встретили Императора».
Один из биографов Александра так объяснил причину необычного для того времени происшествия:
«Войска голодали, и это обстоятельство расстроило доброе отношение к австрийцам; не получая ничего законным образом, крайняя нужда заставила их прибегнуть к грабежам и опустошениям. Такие беспорядки развивали взаимную вражду и положили начало неприязни к австрийским властям. Среди войск двух союзных армий зарождался антагонизм, который вскоре дошёл до открытого обвинения австрийцев в измене…»
Впрочем, мы опять забываем одно обстоятельство. В недалёком прошлом, в 1799 году, австрийцы сами просили русских о помощи, сами просили дать им непобедимого Суворова. Но и тогда они вели себя самым подлым образом, мешая победам, срывая поставки, открывая и оголяя фланги русских, и этим ставили их под удары неприятеля.
Суворов преодолел всё, не потерпел ни одного поражения и вновь обессмертил своё имя блестящими победами, потрясшими Европу. Теперь же Александр сам едва сумел убедить австрийцев ввязаться в бойню с Наполеоном. Так чего же можно было ждать от них?
Адам Чарторыжский оказался прозорливее и мудрее Императора. Обратив внимание на состояние войск, на их отношение к царствующей особе, он рекомендовал Александру оставить армию, полностью поручив её Кутузову. Но Александр приехал за славой полководца и хотел получить её без промедлений. Он не учитывал, что Кутузов – это не Суворов. Кутузов – полководец иного рода, полководец, который придерживался иной тактики, который был значительно осторожнее. Его победы были блистательными, но шёл он к ним своим, особым путём. Да и войска были не те или не совсем те. Всё-таки прошло время после побед Екатерининского века, да и после Итальянского и Швейцарского походов Суворова шесть лет минуло. Сменилось немало чудо-богатырей, да и командиров поменялось немало.
Армия продолжала быть сильной и непобедимой, но непобедимой в руках непобедимого полководца. По-прежнему её цементировали выученики Румянцева, Потёмкина и Суворова, но появились и выдвиженцы «дней Александровых прекрасного начала», от которых было мало проку, и значительно больше вреда.
План, предложенный Кутузовым, суть которого заключалась в ожидании подхода подкреплений и в наблюдении за действиями превосходящего числом неприятеля, возмутил Императора. Он знал о блистательной победе Кутузова под Кремсом и полагал, что очередная победа будет столь же блистательной и скорой. Он не понимал различие между собою и Российским военным гением Суворовым. Он полагал, что командовать войсками в бою не сложнее, нежели парадом на Марсовом поле в Петербурге. В любом случае, он должен был находиться при армии, ведь, даже одержав победу, Русская армия не должна была (по воле англичан – её союзников) добиться слишком больших успехов. Англии была выгодна война на континенте – долгая, непрерывная война, в которой продолжительное время никто не должен был одерживать решительных успехов.
Хотел ли Император России только личной славы? Только ли за неё он пришёл сражаться? Тогда почему не отстранил Кутузова полностью от командования? Видимо, он всё же побаивался остаться один на один с Наполеоном, не имея рядом опытного, испытанного в боях воина. Ведь полное поражение Русской армии не входило ни в его планы, ни в планы англичан.
В насмешку русским генералам он сделал главным своим советником не Кутузова или какого-то другого опытного русского генерала. Он выбрал на эту роль трусливого и продажного бездаря – австрийского генерал-квартирмейстера Вейротера.
Между тем, Наполеон, узнав о сосредоточении Русских войск, но, не имея желания драться, направил к Александру генерала Савари. Однако тот, ведя себя осторожно и разумно, выяснил, что у австрийцев и русских нет единства, а опытный и опасный полководец Кутузов связан по рукам и ногам Александром, который был совершенным профаном в военном деле. Стало ясно, что сражение дать просто необходимо. И Савари постарался сделать так, чтобы Александр понял, будто Наполеон боится наступления австрийцев и русских, что французы слишком слабы, чтобы решиться на сражение.
Всё это ещё более убедило Александра, что надо немедленно наступать. А тут ещё пришло сообщение о том, что возле местечка Вишау шесть русских гусарских эскадронов, опрокинули и рассеяли восемь эскадронов французских.
Наполеон на итоги этой стычки внимания не обратил – всяко бывает. Его внимание привлекла обстановка в лагере союзников. Узнав от Савари об истинном положении дел, он сменил решение и понял, что дать сражение необходимо, ибо оно сулит большой успех.
Он снова направил Савари к Александру с просьбой о личном свидании с Императором. Тайная же цель была такова – окончательно убедить Императора России, что французы очень боятся сражения и потому стремятся к переговорам.
Александр от встречи отказался и направил к Наполеону Долгорукова. А тот под влиянием своего Императора, тоже отчасти лишился возможности объективно оценивать обстановку.
Впоследствии Наполеон говорил, что Долгоруков разговаривал с ним как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь. Наполеон сказал прямо:
«Долго ли нам воевать? Чего хотят от меня? За что воюет со мною Император Александр? Чего требует он? Пусть он распространяет границы на счёт соседей, особенно турок, тогда все ссоры его с Францией кончатся».
Не забывая о лживости и коварстве императора Франции, всё же нельзя не согласиться с тем, что он никак не мог понять, для чего же всё-таки Александр стремится к войне с Францией и какая в том польза для России?
Нелегко уловить тайные мысли любого агрессора, однако поступки Наполеона в тот период свидетельствуют скорее о том, что он действительно не хотел войны с Россией – ему и без того хватало дел в Европе, чтобы зариться на огромное пространство, в своё время поглотившее и дикие орды Востока, и многих европейских завоевателей.
Наполеон сказал Долгорукову:
«России надобно следовать совсем другой политике и помышлять о своих собственных выгодах».
Долгоруков демонстративно отвернулся, вскочил на коня и ускакал, не простившись, то-есть презрев все нормы самого элементарного этикета.
Между тем, Долгоруков в возбуждении прискакал с Александру и воскликнул:
«Наш успех несомненный. Стоит только пойти вперёд, и неприятели отступят, как отступили они от Вишау…»
Кутузов по поводу сражения сказал своё твёрдое «нет». Он был убеждён в бессмысленности и рискованности столкновения с Наполеоном в данной обстановке и при данном раскладе сил. Всё ждали, что Император отстранит его от командования. Но в тот миг, очевидно, что-то всё же шевельнулось в голове Александра и, возможно, именно в тот момент он и подумал о необходимости иметь подле себя того, кто на славу от победы претендовать не будет, а вот, случись неудача, покорно примет на свои плечи весь груз командования. Ну и свалить всё можно будет на него, а самому выйти чистеньким – мол, не командовал, а только присутствовал, молод, горяч, а Кутузов опытен – мог и предостеречь…
В ночь на 20 ноября собрался военный совет, на котором генерал Вейротер стал излагать план, принятый им совместно с Александром и, как потом выяснилось, тут же проданный австрийцами Наполеону. Французский император доподлинно знал диспозицию русских и австрийцев, знал время выхода колонн и порядок их движения, а потому заблаговременно подготовился к противодействию.
Кутузов был не в силах помешать, и он прибегнул к излюбленному приёму – заснул во время чтения бестолковой, длинной и вызывающей раздражение нормального человека диспозиции.
Один лишь граф Ланжерон попытался задать несколько дельных вопросов:
«А если неприятель нас упредит и атакует в Працене? Что будем делать? Этот вариант предусмотрен?»
Но и этот и другие вопросы остались без внимания.
Это был не военный совет – это была сущая пародия на военный совет и недаром Лев Николаевич Толстой, как известно, хорошо разбирающийся в военном деле, изобразил его в своём романе "Война и мiр" с достойным сего мероприятия сарказмом.
Кстати, Лев Толстой показал и то, что происходило у Наполеона, который, положив перед собою переданною от Вейротера диспозицию, использовал её для постановки задач своим маршалам, прямо указывая, как и на какое действие русских реагировать.
Когда чтение диспозиции закончилось, генералов распустили, а Кутузова разбудили. Теперь предстояло перевести диспозицию на русский язык, а затем вручить начальникам колонн. Перевод завершили лишь к шести часам утра, так что диспозиция у Наполеона оказалась гораздо раньше, чем у наших частных начальников.
А что же делали после сего театрального представления Император Александр и его друзья?
Долгоруков, к примеру, пребывал в особенном волнении. Он боялся, что французы сорвут триумф, но сорвут не своими активными действиями, а паническим бегством. Он несколько раз выезжал к аванпостам и интересовался поведением неприятеля. То, что французы убегать не собираются, его радовало. До утра он носился по аванпостам. А между тем, к шести часам доставили в войска диспозицию, наконец-то переведённую. Теперь всю эту бестолковую австрийскую галиматью должны были изучить начальники колонн и довести до подчинённых. Но на это уже времени не оставалось, ибо начало действий было назначено на семь часов утра.
Утром 20 ноября блестящая свита царедворцев появилась на поле предстоящего сражения, сверкая заслуженными на балах орденами и знаками отличия. Никто из этой свиты в бою не был ни разу. Александр выглядел помпезно, с торжественным видом он подъехал к колонне, при которой находился Кутузов, и тут же лицо исказилось от гнева: солдаты отдыхали.
Едва скрывая раздражение, Император спросил сухо и резко:
«Михайло Ларионыч, почему не идёте вперёд?»
«Я поджидаю, чтобы все войска колонны собрались», – осторожно ответил Кутузов, который специально задержал колонну на Праценских высотах и хотел как-то завуалировать эту свою уловку.
«Ведь мы не на Царицынском лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки», – сказал Император.
Кутузов ответил:
«Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицынском лугу. Впрочем, если прикажете!..»
Нетерпеливый Александр приказал немедленно идти вперёд, под картечь неприятеля, ибо Наполеон уже всё приготовил для встречи русских колонн.
Кутузов не стал объяснять того, чего никогда бы не смог понять Император, полагавший, что вся тактика действий войск заключается в одних лишь парадах на упомянутом уже Царицынском лугу. Четвёртая колонна, при которой был Кутузов, стояла на Праценских высотах. Их-то и не хотел покидать Кутузов, понимая, что они не только господствуют над полем, но и являются ключевыми для всей позиции. Они могли сыграть важнейшую роль в случае неудачи и помочь отвести беду. Говорить о том было совершенно бесполезно, ибо Александр и не думал о неудаче. Он прогнал Русские войска с высот на радость Наполеону, который ещё накануне сказал, разумеется, с подачи маршала Бертье:
«Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут окончательно».
Не заслуживает это сражение, чтобы говорить о нём много. Бездарный (это мягко говоря), а по сути, преступный план Александра, составленный совместно с Вейротером, тут же его и передавшим Наполеону, сделал сражение не сражением, а убийством, правда, убийством не Императора, а его подданных.
Александр находился при четвёртой колонне, когда упало несколько первых ядер. Одна разорвалось поблизости и осыпало его сырой уже в это время года землёй. Свита разбежалась – каждый ускакал, куда кони понесли, ведь и кони у свиты в боях не бывали. Иные сподвижники Императора были найдены и приведены в главную квартиру лишь к ночи, когда всё уже закончилось. Александр оказался не храбрее других. Конь понёс его прочь от грозной сечи, понёс с такой скоростью, что уже в тылу, в кустарнике поскользнулся, уронил величавого седока, и тот, забившись в укромное место, закрыл лицо платком, заливаясь слезами. Полководческой славы не получилось. Там его и нашли верноподданные, с большим удовольствием рванувшие с поля боя на поиски Императора…
Как видим, Кутузова он не отстранил от командования далеко не случайно. Впоследствии, вспоминая позор Аустерлица, он говорил:
«Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надобно было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».
Какая уж там настойчивость, если даже резонное требование Кутузова не оставлять Праценские высоты вызвало гнев и раздражение.
С той поры Император Александр затаил неприязнь к Кутузову. Он не мог не понимать, какие чувства испытывает к нему сам Кутузов, который на протяжении всей своей службы очень дорожил своими солдатами, очень берёг их, и стремился дела решать с наименьшими потерями. Он был полководцем непревзойдённой не только в Европе, но и во всём мире школы. Это была школа Румянцева, Потёмкина, Суворова. К примеру, Румянцев в 1770 году при Кагуле имея всего 23 тысячи, атаковал 230 тысяч турок и татар (150 тысяч турок и 80 тысяч крымских татар). При этом он разгроми противника, положил на месте 20 тысяч, а остальные в страхе разбежались, и собрать их уже до конца кампании верховный визирь так и не смог. Потёмкин, штурмуя Очаков 6 декабря 1788 года, уступал числом неприятелю, но взял крепость за «пять четвертей часа», положив 8 тысяч 700 турок, а 4 тысячи пленив. Кроме того, от ран умерли 1140 неприятелей. Сам же Потёмкин потерял 936 человек. На довольствии накануне штурма Измаила состояло 42 тысячи турок – эти данные самые точные… Ну а о потерях мы уже говорили в предыдущих главах. За все эти три великие баталии русские не потеряли и половины того, что потерял при Аустерлице Император Александр.
Кутузов сильно переживал трагедию, переживал до конца дней своих. Спустя семь лет, когда он обратил наполеоновскую армию, по меткому выражению А.И. Михайловского-Данилевского, «в нестройные безоружные толпы одурелых людей», Кутузов заговорил об Аустерлице с офицерами, увидев брошенное ему под ноги французское знамя с надписью: «За победу под Аустерлицем»:
«Господа! Вы молоды; переживёте меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что свершается теперь перед вашими глазами, одной выигранной победой или одной понесённой мною неудачей больше или меньше всё равно для моей славы, но помните: я не виноват в Аустерлицком сражении».
Позор Аустерлица не был позором русского полководца и русских воинов. Этот позор должен был принять на себя лишь один человек – Император, известный нам под именем Александра Первого.
Русские воины вершили чудеса храбрости. Вот только несколько примеров, приведённых в книге А.И. Михайловского-Данилевского:
«Среди столь огромной растраты людей, свидетельствующей об ужасном положении, в каком находился полк, солдаты сорвали с двух древков знамёна и потом представили их Кутузову; явное доказательство, что виною гибели Пермского полка было не малодушие войск… Так в Азовском полку среди губительных явлений сечи раненый унтер-офицер Старичков сорвал знамя с древка и взятый в плен умел сохранить его под одеждою. Лёжа в Брюнне на смертном одре, он передал знамя одному из своих товарищей, и тот, по возвращении в Россию, представил его начальству».
Знамя было передано в Санкт-Петербургский Арсенал.
Или вот пример:
«Нарвского мушкетёрского полка гренадер Нестеров, видя убитым подпрапорщика, сорвал знамя с древка и спрятал у себя. Вскоре он был взят в плен, но нашёл средство убежать, явился к армии во время возвращения в Россию и представил Знамя Кутузову, который отдал Знамя в полк…»
Нет, не по всем пунктам было проиграно сражение. К примеру, колонна генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова действовала столь успешно, что глубоко вклинилась в боевые порядки французов. И лишь неудачи на флангах помешали ей добиться ещё больших успехов. Она оказалась отрезанной, окруженной, но Дохтуров, как всегда спокойный и хладнокровный, не потерял присутствия духа. Он выдержал атаки неприятеля, прорвал его строй, вывел войска из теснин и озёрных дефиле и ночью соединился с главными силами. Сами французы, поражённые его подвигом, свидетельствовали:
«При конце проигранного сражения и в положении отчаянном невозможно было более Дохтурова показать твёрдости!»
22 ноября 1805 года состоялось свидание императора Франца и Наполеона, закончившееся объявлением перемирия с одним условием – русские должны были немедленно покинуть австрийские владение.
Самозваный глава антифранцузской коалиции Александр вынужден был сложить с себя полномочия и предоставить свободу действий австрийскому императору. Имея в своём подчинении победоносные войска, Император Александр поставил их в тяжелейшее положение. Сам же он осрамился перед всей Европой, ибо каждый здравомыслящий человек, следивший за военными событиями и восхищавшийся ещё недавно баснословными подвигами Суворова, понимал, что под Аустерлицем дело вовсе не в войсках, а в нерадивом Императоре России, на которого и так уже посматривали коса из-за убийства Павла Петровича.
Антифранцузская коалиция развалилась, начались переговоры.
3 декабря Пруссия заключила оборонительный союз с Францией, получив в награду за это Ганновер, принадлежавший Англии.
14 декабря Австрия подписала тягостный и унизительный договор, по которому она окончательно утрачивала своё влияние в Германии.
К позору Аустерлица прибавился другой позор, свидетельствующий о тягостных изменениях, происшедших в сознании людей со времён царствования Екатерины Великой.
13 декабря 1805 года, когда ещё не стихли рыдания в российских семьях, потерявших своих сыновей, братьев, мужей, отцов на далёких полях Аустерлица, кавалерская дума решила отличиться перед Императором и попросила его возложить на себя орден Святого Георгия Первого класса. Какое затмение нашло на старшего кавалера князя Прозоровского и канцлера князя Куракина, когда они принесли Императору – убийце 21 тысячи русских солдат, офицеров и генералов – знаки ордена, учреждённого Екатериной Великой отнюдь не для таких награждений.
В Александре на этот раз всё же возобладал разум. Он нашёл выход. Пояснил, что Первый класс Святого Георгия даётся по положению, «за распоряжения начальственные», а он лишь был на линии огня, чтобы разделить опасность с подданными своими и испить сполна победную чашу. Командовал же на поле Аустерлицком генерал Кутузов… Правда, Император не возражал против того, что «проявил геройство», и согласился принять орден Святого Георгия 4-го класса, даваемый за личное мужество и одержание над противником полной победы. Возможно, победу над Кутузовым властью своей он и одержал, прогнав с ключевых Праценских высот, а затем свалив всю вину за крупную военную неудачу.
Кстати, Кутузова он ради приличия наградил орденом Святого Владимира 1-й степени и отодвинул подальше от столицы, направив на должность Киевского военного губернатора. Кутузов же заслуживал гораздо большей награды, хотя бы уже за одну только победу под Кремсом. А искусный марш его от Брауна до Ольмюца привёл в восхищение даже противника. Наполеоновский маршал Мармон назвал этот марш «классически-героическим».
Автор известных записок о екатерининском времени и начале царствования Александра Лев Энгельгардт (племянник Потёмкина) подметил следующее:
«Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и её можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто-то говорил ему правду…»
Может, именно тогда Император впервые задумался о том, что пора постепенно вырываться из английских пут, пора переходить к политике в интересах России. Но сделать это было ещё очень и очень трудно.