Февралю не привыкать к смерти. Тело не готово к перепалкам с весной, и оттого предпочитает умереть ветреным вечером, оставляя безутешную вдову ждать звонка с того света и голоса, бодро сообщившего, с мягкими перепадами в каждой «р»: «Добрался удачно. Хорошо кормят. Не грусти». Написали об этом, конечно, во всех газетах. Показали репортаж, вырезки из семейной хроники, где он гуляет по морскому побережью, в сопровождении любимого пса, порода - шотландский сеттер, кличка Ахилл. Умер, по-моему, тоже зимой, но какой – не помню. Еще перечисляли названия изданных книг, наград, жизненных взглядов, философий. В общей сложности на весь узор человеческого бытия у них уходит, в среднем, минуты три. Это в том случае, если оно завершено спокойно, без скандалов, от сердца, над письменным столом. Так бы, конечно, продлили до пяти.
Открывая дверь, ты хочешь спросить: «Что будешь на ужин?». Открывая дверь, ты еще не понимаешь, что в этих глазах больше не будет правды. Что рука не выведет красивое заглавное «а», не черкнет птицей, хромающей на левое крыло, свою роспись. Открывая дверь, ты, одновременно, закрываешь ее. И подбегая к нему, вопрошая с испуганной интонацией, даря щекам первые слезы, гладя седые волосы, ты никого не испугаешь, никакую смерть, никакой инсульт. Тебе не нужно быть врачом, чтобы убедиться в правдивости, в том, что это не шутка, а уже оформившееся событие. Нужно сильно любить человека, чтобы понять с одного взгляда – он мертв.
Отодвигая осторожно его голову, стараясь не дышать, выказывая уважение всему, что мертво, даже предметам, ты видишь, как синий нож вспарывает глубоко уже написанные буквы, протягиваясь от точки в конце абзаца до вершины листа, выскакивая за пределы бумаги, оставляя царапину на поверхности стола, аритмическая линия, будто контур материка, куда он отбыл. Ты ждешь, что последние слова – о тебе. Или о какой-то из истин, раскрывающих ужасающие подробности умирания, или, напротив, их полного отсутствия. Но нет, ничего такого, описание охотничьего домика, лай пса вдалеке. Уж не Ахилл ли это встречает радостно хозяина, махая черной метлой хвоста и подпрыгивая от нетерпения?
Ты оседаешь рядом с ним, на колени. Берешь его руку, еще теплую. На ладони пятна от чернил, точки, черточки. Наверно этими глазами, чернильными, он бы смог увидеть тебя сейчас, еще давно, если бы захотел. Теперь все видишь ты, вы поменялись местами. Февраль беспокойно смотрит в окно, разбиваясь индиговым вечером о свет настольной лампы, как ты разбиваешь все надежды на то, что готова была умереть первой, об эти пятна от чернил, точки, черточки.