Снайпер

  1 августа 2167 года...
 Прекрасный солнечный день. Небо сквозь железные прутья окна  кажется безмятежным. Тонкие облака с золотыми краями застыли над морем. Если бы месяц назад мне сказали, что когда-нибудь я буду спокойно разглядывать облака, то эти слова вызвали б у меня лишь горькую усмешку. О каком покое и о каких облаках может грезить пленный солдат? Однако жизнь ко мне благосклонна: я на Земле, тюрьма находится в загородной зоне у залива, а моя камера расположена на четвёртом этаже. Окна выходят на восток и на запад, и я могу созерцать рассвет и закат, могу видеть  залив, над которым с утра до ночи носятся чайки.
 За тюремной решёткой я покоен и счастлив, но никому не смею сказать об этом. Мне никто не поверит, ведь для землян я - опасный марсианский мятежник. Лишь дневнику могу я доверить свои мысли и воспоминания.
 Итак, 1 августа. Вчера мне исполнился 21 год.  Прекрасный возраст для дерзких мечтаний и романтических приключений. Земляне в этом возрасте влюбляются, приглашают в кино хорошеньких девушек и путешествуют по миру. На Марсе, где волею судьбы мне пришлось прожить половину сознательной жизни, молодые мужчины были лишены веры в спокойное будущее.  На красной планете люди  не  смели надеяться на счастливую и беззаботную жизнь. Всем их сознанием владела кровопролитная и беспощадная война - война  за независимость Марса от столетнего господства Земли.
 Война.
 Что приходит на ум землянину, когда он слышит это чуждое, непонятное слово? Наверное,  он сосредоточенно морщит лоб, пытаясь вспомнить школьные уроки истории. Артиллерия, ПВО, баллистические ракеты... Вряд ли среднестатистический землянин объяснит их назначение.   Лишь профессиональный военный сумеет внятно рассказать, чем отличаются друг от друга киберспецназовцы, несущие миротворческую миссию на  разных планетах, и каково их вооружение.
  Для жителя Марса слово "война" имеет  чарующий и поистине магический смысл. В этом слове заключены все его сокровенные чаяния и радости. Мятежный дух? Гордыня? Отнюдь. В глубине души потомок колонистов  остро чувствует собственную неполноценность перед землянином, подобно тому, как нищий, задавленный тяготами жизни провинциал, смущается при виде богатого и беззаботного столичного человека.  С тех пор, как все мерзости человеческого бытия - тяжёлая промышленность, полигоны, химические лаборатории  - были перенесены на другие планеты, Земля превратилась в оазис благоденствия. Какой контраст представляла собой эта зелёная, благоухающая, праздная планета с  бедным растительностью, задыхающимся от промышленного смога, Марсом!  Все, кто впервые попадал на Марс, приходили в ужас от перенаселённости  и спартанского убожества городов, от спёртости загрязнённого воздуха, от безнадёжности, которая давила на живущих там людей. Увы! За сто лет колонизации  марсианские пески не превратились в цветущие равнины; переселенцам катастрофически не хватало   чистого воздуха и воды. Экономика и запасы продовольствия во многом зависели от товарооборота с другими планетами.
Однако война всё-таки началась - вопреки экономическим интересам и здравому смыслу. И никакой  человеческой логикой невозможно объяснить, отчего население бедной, отсталой  планеты  подняло мятеж против всесильных  собратьев по разуму. Впрочем, об истинной  причине этой глупой войны я узнаю слишком поздно - в лагере для военнопленных.
 Трудно сказать, кто первый в марсианских СМИ публично высказал идею о суверенитете Русского сектора. Территория, освоенная российскими колонистами, была огромна. На ней находились самые крупные месторождения золота, железа и прочих ископаемых. Лишиться этой  значимой и обширной промзоны означало для России потерпеть крах в межпланетной экономике, поэтому каждый колонист Русского сектора был морально готов к лишениям и тяготам неизбежной войны.  Призывы к  ней и последовавшая за ними мобилизация, подобно эпидемии, охватили марсианские  города. Марс не желал более быть сырьевой колонией и жаждал  полной независимости от земного владычества. И мне -  землянину по рождению и по духу, волей случая оказавшемуся заложником красной планеты, - было предопределено стать не просто участником, а героем этой нелепой и жестокой войны.
 

  Тюремный надзиратель дважды проверил наручники на моих запястьях. Он боится меня, хотя я ни разу не выказал неповиновения.
 В тюремном коридоре, несмотря на солнечный день, горел искусственный свет. На этаже дежурила киберохрана.
  Меня привели в кабинет, где за столом сидит маленький человек в форме штатного психолога. Я хорошо знаю этого господина. Я даже успел полюбить его тихий вкрадчивый баритон, седые виски и  нервные губы. Его фамилия - Бахиров. Бахиров Константин  Анатольевич. Меня трогает его искреннее волнение и жажда сделать из меня достойного землянина и просто счастливого человека. В редкие минуты особого участия он называет меня по имени, что осуждается тюремным начальством: заключённый должен помнить своё место и не рассчитывать ни на какие поблажки со стороны  персонала.
- Доброе утро, господин Ридигер! Какая хорошая сегодня погода... И как жаль, что начальник тюрьмы лишил вас права на ежедневную прогулку! Но  эта мера - ответ на объявленную вами голодовку. Кстати, сегодня на обед великолепный борщ... Вы не передумали голодать?
- Нет.
- Очень глупо. Арестант, которого на ваших глазах ударил киберохранник, и за которого вы пожелали вступиться, - очень опасный преступник.
- Насколько мне известно, опасное преступление этого человека заключается лишь в том, что написанная им книга обличает существующий политический уклад вашей страны. 
- Да, именно так. И странно, что вы не видите в этом возмутительном поступке состава преступления. Ругать правительство, при котором страна достигла небывалого экономического процветания, - что это, если не подлость со стороны гражданина? Господин Ремизов - предатель интересов своего государства. Конечно, для неукротимого марсианского мятежника, каким являетесь вы, такой подлый выскочка и писака - большая находка. Возможно, вы надеетесь на то, что  в скором времени этот недоумок выйдет из заключения и опишет в своих паршивых книжонках ваши тюремные подвиги. Полагаю, господин Ремизов не пожалеет красок, чтобы расписать, с какой ненавистью к палачам свободы вы спустили с лестницы киберконвоира и как пафосно объявили голодовку в знак протеста против неуставных отношений. Несомненно, какое-нибудь подпольное издательство с радостью растиражирует  эту брошюрку, и по стране прокатятся марши протеста против честных служителей закона, работающих в тюрьмах. 
- Господин Бахиров! Я действовал без какой-либо задней мысли. Этот бедолага Ремизов сильно пострадал при задержании. Он хром и почти слеп. Киберконвоир обращался с ним нестерпимо грубо, а под конец ещё и разбил очки...
- Не нужно лгать. Это не достойно вас, Ридигер. 
- Я говорю правду. Мои слова могут подтвердить записи с видеокамер.
- К сожалению, записи не самого лучшего качества: в коридоре было слишком темно...
- Я не прекращу голодовку, пока начальник тюрьмы не принесёт извинения господину Ремизову за действия киберохраны.
- В таком случае, вам придётся долго и мучительно умирать от голода. Мой вам совет: не раздражайте тюремное начальство и не провоцируйте конвоиров на ответную агрессию. Вы хоть представляете, в какую сумму обойдётся ремонт киберохранника, которому вы едва не проломили голову? То, что вы совершили,  очень глупо. Не надейтесь, что тут, за решёткой,  вам удастся поднять мятеж и выйти на волю.
 - Я и не надеюсь. Здешние арестанты - по большей части неугодные властям политики и журналисты. Ни одного настоящего солдата, с кем можно было бы разоружить охрану.
- Вы один создаёте массу проблем.  Каждый день  со всех сторон я только и слышу: Ридигер, Ридигер... Вчера - потасовка в коридоре, а сегодня, глядя мне в глаза, вы сожалеете о том, что  не с кем совершить побег...
- Замечу, что, выведя из строя конвоира, я не пытался никуда бежать и не сопротивлялся подоспевшей охране. 
- Было бы странно совершить две глупости сразу одну за другой. Но довольно об этом. Господин Каверин с большим сожалением сообщил начальнику тюрьмы о том, что вы не пожелали прочесть книгу о славной  истории нашей планеты.  Вероятно, вы прониклись антипатией к Земле оттого, что искренне верите всему, что пишет о землянах  марсианская пресса. Мне очень жаль вас, Максимилиан. Вы, как и многие ваши сверстники, стали жертвой дезинформации. Неужели вам, умному амбициозному человеку,  хочется быть пешкой в гнусной игре марсианских политиканов? А между тем история Земли достойна самого пристального внимания и восхищения. В конце концов, Земля - это ваша настоящая родина и ваше будущее. Прекрасное будущее, о котором вы даже не могли мечтать. Отныне ваш долг -  научиться любить нашу планету и уважать живущих на ней людей.
- Константин Анатольевич! Поверьте, я безмерно счастлив быть пленником вашей планеты. Сидя в  тюремной камере, я верю в своё  прекрасное будущее и от всей души уважаю землян, которые ненавидят меня и  желают моей смерти...
 Господина Бахирова безмерно огорчают мои слова, а тюремный надзиратель видит во мне закостенелого негодяя, который никогда не проникнется гордостью за голубую планету. Он смачно бьёт меня по лицу. Я разражаюсь хохотом и, несмотря на разбитую скулу,  нахожу в себе силы сдержать слёзы отчаяния, ведь всё, что я сказал, вовсе не сарказм, но абсолютная правда...
 Господин Бахиров напуган таким поворотом событий. Он очень интеллигентный и воспитанный человек. Он убедительно  просит надзирателя покинуть кабинет и озабоченно прикладывает к моему лицу мокрое полотенце.
 Надзиратель хлопает дверью, процедив сквозь зубы ругательство.
 Бахиров  говорит о великой гордости землян за свою планету и настойчиво просит быть внимательным на занятиях по истории Земли, которые специально для меня проводит кандидат исторических наук Иван Павлович Каверин. 
  Я благодарен Бахирову за холодное полотенце - боль утихла. Тюремный психолог - единственный человек, которому я симпатичен. Он много раз спасал меня от карцера и произвола надзирателей. Но даже ему я не могу открыть свою тайну: мне не нужны никакие уроки истории. Меня не нужно ничему учить. В душе я - истовый землянин; я люблю эту планету больше, нежели все надзиратели тюрьмы. Я всеми силами души ненавижу Марс, где погибли мои родители; я никогда не разделял энтузиазма повстанцев, на чьей стороне  сражался; я ненавижу свою геройскую славу, ибо героем я стал поневоле. Мне очень хорошо в тюрьме, где  я никогда ни на кого уже не наведу прицел своей снайперской винтовки; я счастлив в тюрьме, где меня ожидает карцер и принудительное обучение истории Земли. Я безмерно радуюсь даже тогда, когда  киберохранник выводит меня на прогулку в холодный день под проливной дождь. Беда в том, что никто  - даже Бахиров - не поверит в искренность моих слов.

  Я лежу на кушетке. Скула горит; несмотря на старания тюремного медбрата, на ней появился страшный фиолетовый отёк.
 А небо по-прежнему сине и безмятежно. В такую погоду заключённым разрешают гулять дольше обычного. Какое бы преступление не совершил человек, жестоко лишать его запаха леса, шума прибоя и крика чаек. Жаль, что начальник тюрьмы не разделяет мою убеждённость.
 В замке захрипел ключ.
 Иван Павлович Каверин - невзрачный серенький  человечек лет пятидесяти.  Он до дрожи в коленках  боится тюрьмы, киберохраны, надзирателей и заключённых. Он очень любезен с другими арестантами, но общение со мной ему в тягость. Бедный историк  убеждён в моей фанатичной преданности свергнутому правительству красной планеты.
- Господин Ридигер! Я принёс вам особенную книгу, - Каверин положил на стол увесистый фолиант в рубиновой обложке. - Эта книга когда-то принадлежала вашему отцу. Она была гордостью его библиотеки - очень редкое издание. Надеюсь, вы не откажетесь заглянуть в него на досуге?
  Произнеся с пафосом эту тираду, Каверин вышел.
 Его расчёт оказался верен. Конечно, я не мог не заглянуть в эту книгу. Всё, что связано с именем отца, для меня свято.
  Итак, "Новейшая история России". Золотое тиснение на бархатной обложке. Глянец фотографий, больно ударивший в глаза. И - надпись: "Дорогому племяннику Коленьке от  дяди Бори". Эти простые слова, написанные на титульном листе красивым почерком,  заставили меня поднапрячь память и вспомнить дядю моего отца.
 Дядя Боря. Борис Александрович Вершинин. Это он посоветовал моим родителям лететь на Марс. Это по его протекции меня  зачислили в одну из лучших школ  Русского сектора. Это из-за него, вопреки  желанию,  я стал гражданином  красной планеты.
 Впрочем, я отвлёкся. Рубиновый фолиант лежал передо мною. Я раскрыл книгу.
 Новейшая история России начиналась с массового переселения землян на близлежащие планеты. Вот космические орбитальные города; вот новые города-гиганты на заселённых планетах; космодромы, геологические разведывательные комплексы, промзоны на Луне.  Вот корабли, везущие на Марс тонны технического груза. Русские марсианские колонии: процветающие города, сельскохозяйственные фермы, заводы. Да, Марс всем был обязан голубой планете: заселением, расцветом промышленности и сельского хозяйства, развитием образования и становлением государственности.
"Благодаря  труду и открытиям российских учёных стало возможным освоение труднодоступных участков марсианской поверхности"...
 Благодаря труду учёных... Мои родители были учёными-ядерщиками широкого профиля. Они были очень хорошими людьми. Их пригласили работать в самую крупную русскую марсианскую колонию.
 Никогда не забуду тот яркий, солнечный день, когда мы приехали на космодром. Нас провожали со слезами радости бабушка и дядя Боря. Помнится, мне даже купили несколько весёлых книжек, чтобы я не скучал во время полёта. Ах, сколько радости сулила нашей семье эта неведомая жизнь за пределами Земли!
 Грузопассажирский корабль стремительно взмыл в небеса. Я отложил книги и с замиранием сердца смотрел в иллюминатор. Космос был величественен и прекрасен. Но в то же время я испытал нечто, похожее на горькое предчувствие. Бабушка, друзья, Земля - как они теперь далеко! Мне было нестерпимо больно оставлять на целых два года родных людей. Тогда я не знал, что покидаю Землю  на десять лет; что никогда не увижу  любимой бабушки; что обратно меня привезут в наручниках в сопровождении усиленной охраны, и что вместо отчего дома я попаду в тюрьму  для особо опасных заключённых.

 Марс не понравился мне, едва мы сошли по трапу в космопорт. Тревожное небо. Стальные  громоздкие металлоконструкции. Скудная растительность в запылённых стеклянных капсулах по периметру  неказистого строения.
 Нас повезли куда-то на странном автомобиле, похожем на вездеход. Сквозь маленькое окошко виднелись пустынные равнины. Унылый пейзаж вскоре надоел мне, но мама и папа радовались, как дети.
 Наконец мы въехали в город. Впрочем, назвать городом это поселение можно было условно. Низенькие круглые здания, застеклённые аллеи; повсюду блеск металла и груды бетона. Никакой затейливой архитектуры. Серый обезличенный город. Серые люди.
 Жилой модуль, в который нас поместили, имел округлую форму, как и большинство жилых модулей. Сильные ветра не причиняли вреда таким сооружениям.
 Внутри было уютно и просто. Железные кровати, железные столы и стулья. Маленькое окошко с видом на неказистое здание, которое впоследствии оказалось школой. На Земле я посещал частную гимназию, где детям прививали не только знания, но и благородные мысли,  ответственно занимаясь духовным и патриотическим воспитанием.    
   На Марсе не было частных школ. Для меня выбрали общеобразовательную школу, но на порядок выше остальных. Спартанские условия, царившие в ней,  - пластиковые парты и железные стулья - не так угнетали, как невысокий уровень преподавания и паршивая дисциплина. Однако ничего этого я пока не знал; не знала и мама, обещавшая, что школа станет для меня вторым домом.
 Пока родители устраивались на новом месте, я смотрел в запылённое окно. Страх и одиночество постепенно вытеснили из моей души все прочие чувства. Где гордость и радость за маму и папу? Где прежняя жажда опасных приключений? Я понял, что никогда не буду счастлив на этой планете, где нет огромного голубого неба, душистой травы и косматого красного солнца.
 На следующий день родители отвели меня в детскую комнату, где за детьми разного возраста присматривал воспитатель. Я был самым старшим ребёнком, и малыши со свойственным их возрасту любопытством сразу потянулись ко мне.  Однако сидеть с детьми  было невообразимо скучно: их игрушки  были до смешного примитивны, а игры до невозможности глупы. Тогда я попросил разрешения у воспитателя посмотреть телевизор. Воспитатель с радостью уступил мне пульт и, оставив на моё попечение малышню, выскочил покурить.
 Телевизор разочаровал меня и... напугал. Именно с экрана телевизора  я впервые узнал, как ненавидит землян рядовой марсианин. И ненависть была отнюдь не беспочвенна: Земля варварски  выжимала прибыль из своих инопланетных колоний и с каждым годом всё меньше  заботилась о тех, кому была этой прибылью обязана. Недовольство политикой Земли зрело не один год, но вот что странно: на Земле об этом  не было принято говорить вслух. С экранов телевизоров  говорили совершенно другие слова: о нехватке рабочих рук на красной планете, об образцовом быте и налаженной инфраструктуре для переселенцев, о высокой и ответственной миссии учёных, покидающих Землю ради того, чтобы превратить  пустыню в цветущий сад. Быть может, если бы пресса предоставляла не искажённые, а реальные  факты, мои родители никогда бы не полетели на Марс, и я десяти лет от роду не остался бы круглым сиротой на ненавистной и враждебной планете.

 Мой первый день в марсианской школе закончился после второго урока.
 Когда я с директором вошёл в класс, повисла неприятная тишина. Четыре десятка неприветливых глаз с любопытством и завистью уставились на меня.  Моих будущих одноклассников  раздражало  всё: моя тёмная, покрытая естественным и здоровым загаром кожа, известное имя родителей, белоснежные манжеты и шёлковый галстук. Эйфория директора, который объявил, что в  классе будет учиться внук известного русского учёного Ридигера, вызвала тревожный шёпот. В глазах, кроме естественного детского интереса, я прочёл затаённую неприязнь.
 Мне велели сесть за вторую парту. Она пустовала, и я был безмерно этому рад.
 Устроившись на новом месте, я вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянувшись, я увидал высокого светловолосого парня. Его зелёные, хищные глаза прожигали меня насквозь.
 Одноклассника звали Глеб Иванов. Он был второгодником и - негласным лидером в классе. Его боялись и уважали за силу, смекалку  и дерзость в разговорах с учителями. Уроки  и классные часы этот парень срывал с завидным постоянством.
 У меня по спине пробежал холодок. Я понял, что вызвал в нём чувство патологической неприязни. Наверное, Глеб думал о том, что прилежный мальчик из респектабельной семьи сумеет возбудить симпатии одноклассников и стать кумиром всех ребят и учителей.
 Как на грех меня вскоре вызвали к доске, и мой блестящий  ответ ошеломил учителя, который был весьма придирчив и строг. Мельком взглянув на Глеба, я понял, что мой успех не останется безнаказанным.
 Звонок с урока прозвучал как приговор. Едва учитель покинул класс, Глеб с одноклассниками окружили меня, всем видом давая понять, что без хороших тумаков из окружения мне не выйти. Экзамен на смелость? Да, экзамен, на котором  ни в  коем случае нельзя потерять чувство собственного достоинства. Моё сердце затрепетало от бешеного азарта.
- Эй, вундеркинд! Решил, что ты тут самый умный? Умнее тебя видали!
 Краем глаза я взглянул на ребят. Затаив дыхание, они в нерешительности наблюдали за исходом словесного поединка. Кто-то злорадно ухмылялся, а кто-то подбадривал вожака, которого раззадорило моё молчание.
- Чего молчишь? Язык от страха проглотил?
 Нет, я не испытывал страха. Это чувство - скажу без ложной скромности - не ведомо мне, потому что я - Максимилиан Ридигер, сын своего кристально честного и неустрашимого отца. Но и бесчувственным меня назвать было бы несправедливо. В душе я очень ранимый и даже непозволительно сентиментальный человек. Однако ко всему, что происходит в жизни, я с раннего детства привык относиться с философским спокойствием. Люди боятся боли, страданий и неожиданных ударов судьбы. Но было бы странно, если бы вся жизнь человеческая состояла из одних лишь удовольствий.  Человек всегда должен быть внутренне готов и к победам, и к поражениям. Поэтому я спокойно и прямо смотрел в лицо противнику, которого начало выводить из себя моё молчание.
- В этом классе я - главный, - развязно пояснил Глеб. - Уразумел, землянин?
- От меня тебе что надо?
 Глеб ответил не сразу. Вероятно, он и сам толком не понимал, чего ему было нужно.  Придирчиво оглядев меня с ног до головы, Глеб решил, что поводом для драки вполне может стать мой опрятный вид.
- Ишь, вырядился!  Белую рубашечку надел, чтобы издалека было видно: господин Ридигер в школу пожаловал!
 Ничего подобного, разумеется, я не думал. Я оделся так, как одеваются в школу обычные школьники: белая рубашка, чёрные брюки, галстук. Откуда мне было знать, что в марсианских школах не существует формы? Школьники на Марсе обычно одеты в грубые суконные рубашки и бесформенные штаны, а кто победней - в засаленную и штопаную одежду старших сестёр и братьев.
- Ничего, я тебя так взгрею, что не будешь задаваться!
 Его удар был решительным и сильным, но я устоял, чем очень удивил одноклассников. Глеб был выше и вдвое сильнее меня, но он пока не знал, что и  я  не промах. Я - Максимилиан Ридигер, и этим  всё сказано.
 Мой ответный удар пришёлся обидчику в грудь. На лице Глеба застыла гримаса  боли и удивления. Мысль о том, что кто-то посмел дать сдачи ему, отъявленному хулигану,  не укладывалась в его голове. Я с азартом ожидал очередного выпада, и Глеб не замедлил оправдать мои ожидания. Завязалась драка.
 Одноклассники окружили нас плотным кольцом. Их симпатии были не на моей стороне. Кто-то из толпы  предательски больно ударил меня в спину.
 Из учительской на шум в коридоре вышел директор. Его лицо перекосилось сначала от гнева, а после - от страха, когда он увидел, в каком плачевном состоянии пребывает новый ученик. Глеб тоже заметил директора и очень старался одержать победу до того, как директор схватит зачинщика драки за шиворот. Последний удар Глеба в висок был оглушителен. Я понял, что сознание путается и угасает, но и тогда, оседая по стенке на пол,  продолжал смело и прямо смотреть в лицо усмехающегося победителя...
...Три  дня спустя, когда доктор разрешил мне посещать школьные занятия, нас с Глебом вызвали в кабинет директора.
 Драка Глеба со мною, внуком известного учёного, стала последней каплей, переполнившей терпение этого добродушного человека. Такого удара по престижу  лучшей марсианской школы не наносил ни один ученик. Задыхаясь от возмущения, директор в двух словах обрисовал недалёкое будущее Глеба: исключение из школы и неоконченное образование,  невозможность получения престижной профессии, тяжёлый физический труд на каком-нибудь марсианском заводе, потеря здоровья, нищета...
 За дверью, всхлипывая, стояла мать Глеба.
 Глеб кусал губы, понимая, что директор не шутит.
 И мне вдруг стало до боли жалко этого парня. Прозябать в нищете, будучи молодым, в то время как другие заводят семьи, работают, путешествуют  и просто радуются жизни - что может быть ужасней для гордого и сильного человека?!
- Господин директор, - уверенно и громко выкрикнул я. - Глеб ни в чём не виноват. Это я спровоцировал драку.
 Тишина, повисшая в воздухе, звенела у меня в ушах, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. 
 Директор пристально посмотрел на нас обоих. Он понимал, что это не могло быть правдой, но добиться настоящей правды было невозможно: одноклассники, сочувствующие Глебу, молчали или отвечали на расспросы что-то невнятное.
- Что ты сказал, мальчик?
 Я с жаром повторил, что первым полез в драку, и попросил не наказывать Глеба.
 Директор озадаченно кашлянул, а после, окончательно впав в замешательство, сделал пару общих замечаний и указал нам обоим на дверь.
 Мы с радостью покинули кабинет: Глеб -  с явным смущением, я - с чувством морального превосходства над подавленным соперником. Я знал наперёд, что больше Глеб не полезет в драку, что мой поступок вызовет  восхищение одноклассников,  что   в классе теперь два лидера, и Глебу придётся смириться с этим.
 Матерью Глеба оказалась очень худая женщина с бледным, измождённым лицом. Её муж, как впоследствии выяснилось, был смертельно болен туберкулёзом, и  Глеб был её единственной надеждой на безбедную старость.
 Когда я вышел, она притянула меня к себе и с жаром начала осыпать  благодарными поцелуями. А после, отвесив подзатыльник Глебу, стала бранить сына за его несносные выходки.
 Мне было нестерпимо жаль их обоих. Я решил, что обязательно подружусь с Глебом и - если он позволит - помогу ему с учёбой. Но этим благородным помыслам не сужено было сбыться…


2 августа...
 Под окнами моей камеры  -  дворик для персонала. Сюда выходят курить надзиратели, врач и даже сам начальник тюрьмы. Белые скамейки, лужайка, огромные ели.
 Сегодня на скамейке сидит лишь один человек. Седой великан в коричневом костюме и в шляпе. Он часто приходит в этот сквер, садится на скамейку и смотрит на окна моей камеры.
 Это и есть дядя Боря. Он всё ещё не может собраться духом и попросить начальника тюрьмы о встрече со мной. Я тоже не горю желанием обнять родного дядю. За эти годы он стал для меня совершенно чужим человеком. Но если бы наша встреча состоялась, я бы спросил его об отце.
 Мой отец. Каким он был человеком? Будучи  ребёнком, я никогда не задумывался об этом. Я знал лишь, что папа - уважаемый учёный, который редко бывает дома оттого, что  уезжает в командировки. Он был достойным и смелым человеком, потому что его любила моя мать.
 Мама. Добрая, лучезарная, влюблённая в жизнь. Я не встречал женщины добрее и прекрасней её. Мысль о том, что она погибла в расцвете лет, до сих пор не даёт мне спокойно жить.
 Беда в наш дом пришла через несколько месяцев после  прибытия на Марс.
 В тот вечер отец долго не возвращался с работы. Мама несколько раз подогревала ужин. Наконец, она велела мне идти спать. Я долго ворочался под одеялом и никак не мог заснуть.
 Отец пришёл поздно. Он долго о чём-то тревожно шептался с мамой в коридоре. Из их разговора я понял, что отца пригласили работать на Марс вовсе не для строительства электростанции. Атомное оружие - вот что нужно было правительству  красной планеты для утверждения своего суверенитета.
 Я лежал под одеялом, затаив дыхание. Положение нашей семьи было очень скверным. Гражданские перелёты между Марсом и Землёй внезапно прекратились, и мы не имели никакой возможности вернуться домой. Отцу угрожали. От  него требовали незамедлительно приступить к работе над созданием оружия, которое могло бы уничтожить космический военный флот России. В противном случае расправа над всей нашей семьёй была бы неминуема.
 Стать предателем родной страны ради благополучия семьи - такой выбор был предложен отцу людьми,  не догадывавшимися, что мой отец сделает выбор, который прославит его имя едва ли не больше, чем научные труды.
  Помню, как мама тихонько подошла к моей кровати. Она долго и осторожно целовала мои руки, волосы, глаза... Потом вместе с отцом они удалились в небольшой отсек кухонного модуля. Вскоре оттуда послышался тонкий звон треснувшего стекла. Что там произошло? У меня не было  сил встать. Глаза мои слипались. Я заснул...
 Утром я нашёл их - мёртвых - на кушетке. На столике лежали осколки разбитых стаканов.
 Мои родители приняли яд. Они предпочли умереть, но не стать предателями. А я остался - никому не нужный и никем не любимый маленький человечек;  во всей  марсианской колонии не нашлось ни одной семьи, пожелавшей усыновить ребёнка, чьи родители прилетели с ненавистной Земли. Так, сын известного учёного и подающий большие надежды воспитанник престижной школы, я в одночасье оказался изгоем.
 Органы опеки определили меня в детский дом...


3 августа...
- Как вы себя чувствуете, господин Ридигер?
 Тюремный надзиратель озабоченно вглядывается в моё лицо. Похоже, он озадачен тем, что следы побоев всё ещё заметны на моей бледной коже.
 Я пытаюсь приподняться, но меня мутит. Три дня голодовки изрядно подточили силы; я умираю от голода и уже  готов извиниться перед надзирателем за драку в коридоре. Герой из меня неважный, но тюремная охрана пока не догадывается об этом.
- Впрочем, как  бы вы себя не чувствовали, вам  придётся пройти в зал для свиданий.
- Кто желает меня видеть?
- Журналистка. Премилая девушка. Она приехала с Дальнего Востока. Это очень далеко отсюда.
- Скажите ей, что я болен.
- Мы бы с радостью, но... никак невозможно. Ко всеобщему нашему несчастью, вы не только на Марсе стали героем.  В нашей стране слишком много глупой молодёжи, которая сочувствует вашему положению. Вооружённый мятеж, боевая слава - это так увлекательно в их возрасте! Россияне желают знать о вас как можно больше, поэтому газетчики и тележурналисты валом валят к начальнику тюрьмы, чтобы получить разрешение увидеть вас и задать хоть пару вопросов. 
 Да, это правда. С тех пор, как я оказался в тюрьме, встреч со мной жаждут оголтелые журналисты, рьяные оппозиционеры и просто зеваки, выдающие себя за несуществующих родственников. Я вынужден терпеть этих людей, которые хотят увидеть живую легенду. После подобных встреч начальник тюрьмы готов разорвать меня в клочья: его племянник  лишился  руки на этой войне, и дядя не может взять в толк, отчего журналистов больше интересует военный преступник, а не настоящий герой. Я тоже не могу их понять и от души сочувствую начальнику тюрьмы.
- Я уже всё рассказал о себе. Мне больше нечего добавить.
- Ридигер, вы упрямы или набиваете себе цену?
- Господин надзиратель! Я не понимаю ажиотажа вокруг моего имени. Объясните, для чего нужны встречи с журналистами?
- Тут понимать нечего. Вы - борец за идею. За свободу марсианских колоний. За дело, которое заранее обречено на провал.  Земляне не могут понять  ваших поступков. Борьба за капитал, материальные ценности, природные ресурсы - это ясно, как дважды два. Но губить молодость ради туманных идеалов... Ужасно глупо.
- Вам кажется это глупым потому, что земляне забыли о таких словах, как честь, сострадание и благородство.
- Ридигер, хватит пустой болтовни. Вы обязаны поговорить с девушкой. Иначе она обидится на тюремное начальство и сочинит какую-нибудь околесицу. Эти молодые дурёхи ради тиража своих газетёнок выдумывают о приличных людях невесть что! Например, могут обвинить  администрацию тюрьмы в том, что она ограничивает свободу слова и, якобы, заставляет заключённых отказываться от свиданий с прессой.  Если из-за вашего упрямства начальник тюрьмы увидит нечто подобное в газете, у нас будут неприятности. Всевозможные прокурорские проверки, визиты правозащитников и тому подобное. Не думайте, что вам это сойдёт с рук. Когда шумиха уляжется, вас заключат на неделю в карцер.
 Карцер! От одного упоминания о нём, сознание чудесным образом проясняется, и я на ватных ногах следую за надзирателем.
 В комнате для свиданий сегодня чувствуется особенная атмосфера. Цветы на журнальном столике. Цветочные горшки на подоконниках. Праздничные занавески и ворсистый ковёр.
 Я сижу на уютном кожаном диване, но карцер уже стоит перед моими глазами. В нём нет окон и очень тесно. В карцере я не смогу видеть небо, не смогу слышать крики чаек и шум прибоя. Для землянина пребывание в карцере - сущий пустяк. Всего лишь день, проведённый в четырёх стенах без хорошей пищи, прогулки и телевидения. Но для меня, угробившего юность в кровавых марсианских песках, это - жестокое наказание. Находясь в карцере, я невольно переношусь в самый тесный и душный отсек марсианского модуля, в котором мне доводилось прятаться от бомбёжек. И тогда в моём сознании оживают страшные годы войны. Я боюсь карцера. Я испытываю ужас от холодных липких стен, от бетонного пола и мёртвой тишины. Наверное, пребывание  в карцере - это единственное, что может сломить мою волю. Мне невыносимо думать о том, что когда-нибудь я снова окажусь на Марсе в рядах повстанцев. После  карцера мне долго снятся кошмары, и начальник тюрьмы хорошо знает об этом.

 Что нового я могу рассказать о себе журналистке?
 Моя "официальная" биография известна всем. Родился в России. В десятилетнем возрасте покинул Землю вместе с семьёй. После смерти родителей воспитывался в детдоме, где  прошёл курс молодого бойца. Именно там после идеологической обработки  получил право на оружие, а по достижении семнадцати лет пополнил ряды призывников на воинскую службу. Во время военных действий отличался невообразимой дерзостью и смелостью; считался лучшим снайпером - количество киберпехоты, расстрелянной мною, не поддаётся исчислению.  Был ранен; попал в плен, после чего был доставлен на историческую родину - сначала в тюрьму для военнопленных, а после - в застенок особого режима.
 Такова "официальная" биография героя Максимилиана Ридигера. О том, какова была моя настоящая жизнь в эти годы, не знает никто. Даже боевые товарищи не поверят, если правда когда-нибудь выплывет наружу.
 Детский дом. Пожалуй, именно с него и следует начать  повествование.
 Дети-сироты - извечная неприятная обуза для  любого государства. Их надо кормить, одевать, воспитывать, обучать наукам и каким-то профессиям. Но если правительство не имеет надлежащих средств, то проблема усугубляется: бывшие полуграмотные воспитанники детских домов - это потенциальные правонарушители; это - нищий электорат, который на выборах припомнит власти многочисленные обиды.
 С введением военного положения вопрос о  детях-сиротах в марсианских колониях решился самым ужасным из  всех варварских способов. В детских домах подростков обоего пола начали обучать азам военного мастерства. Нас не учили как следует школьным наукам, но готовили для надвигающейся войны. В детдома в подавляющем большинстве попадали дети социальных низов, опустившиеся родители которых были рады избавиться от своих чад. Никому из чиновников и правозащитников не приходило в голову вступиться за детей, которые с малолетства считались носителями дурных генов и всевозможных болезней. И государство решило сократить число будущих неблагонадёжных граждан, послав их на передовую в случае начала войны.
 Нравы в детдоме, куда меня определили, царили довольно жестокие. Нашими наставниками были военные инструкторы, поощрявшие драки, издевательства старших над младшими и прочие возмутительные вещи,  которые земляне вряд ли могут вообразить. Таким образом, по мнению наших воспитателей, в подростках вырабатывался стойкий и суровый характер. И надо сказать,  отчасти они были правы: унижения, которым меня впоследствии подвергали земляне в   тюрьме для военнопленных, не шли ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить в марсианском детдоме.
  Мишенью для издевательств я стал, едва переступив порог приюта. Ребёнок-землянин - самый бесправный из всех социально незащищённых и бесправных детей. Меня дразнили «слюнтяем» и «белым воротничком». А ещё мне часто влетало от инструкторов за "благородные замашки" - я любил книги и тайком таскал их из библиотеки, чтобы восполнить пробелы в школьных знаниях.
 Основное время обучения отводилось на базовые знания в области военной тактики. А ещё были  изнурительные упражнения на выносливость в спортзалах.  Борьба. Спортивное ориентирование. Альпинизм. Стрельба из снайперской винтовки.
 Лишь тот, кто успешно сдавал зачёты, получал приличную одежду и нормальное питание.
 Я ненавидел войну и никогда не желал стать героем. Я медленней всех бегал кроссы; делал вид, что не понимаю указаний навигатора;  хуже всех стрелял из винтовки. Надо мною смеялись все - от малолеток до главного военрука. Позже, когда  моим именем на Марсе будут называть новорождённых мальчиков, никто не вспомнит о том, сколько уничижительных прозвищ имел национальный герой в пору своей юности.
 По правде говоря, военная наука мне нравилась, ведь в душе я оставался обыкновенным, жаждущим приключений, мальчишкой. И снайперская винтовка была пределом моих мечтаний.  Я решил втайне от товарищей и тренера по спортивной стрельбе научиться точно бить по мишеням.
 По вечерам воспитанникам предоставлялось немного свободного времени. Как правило, его посвящали электронным играм и пустой ребячьей болтовне. Тир пустовал, и я тихой сапой пробирался в помещение, где без разрешения инструктора брал винтовку с глушителем и учился правильно наводить прицел. Чем больше я посвящал времени этому занятию, тем сильнее росла моя страсть к оружию. И я был уверен в том, что ни одна живая душа не догадывается о моих успехах.
 Но однажды инструктор по стрельбе случайно застал меня в тире. Он вошёл так тихо, что я, обычно чутко улавливающий каждый шорох,  не услышал его шагов. Пока я с ювелирной точностью поражал одну мишень за другой, он стоял за дверью, наблюдая в щёлку за моими успехами. Позже я  узнаю, что, поражённый моим мастерством, инструктор установил в тире видеокамеру. На протяжении многих месяцев он наблюдал за мною, а я не догадывался об этом.
 Однажды нас собрали на торжественную линейку - в детский дом пожаловал кто-то из военных чинов с плановой проверкой. Я хотел сказаться больным, потому что не любил торжественных построений, но любопытство взяло верх.
 Мы стояли навытяжку перед суровым незнакомцем в камуфляже - юные, неуклюжие, но с молодым задором и куражем.
- Хороши солдаты! - похвалил нас незнакомец. – У старших видна военная выправка!
- Стараемся, -  ответил директор детдома.
- А кто из этих ребят лучший стрелок? Кому я могу  вручить в подарок боевую снайперскую винтовку?
 Настоящую винтовку?! Мы замерли от восторга. Кому-то из нас сегодня несказанно повезёт!
- Об этом спросим у главного инструктора по военной подготовке, - сказал директор. - Артур Вениаминович, кто отличился на стрельбище? Есть среди наших орлов хоть один будущий снайпер?
- Есть. Максимилиан Ридигер.
 Моё имя произвело эффект разорвавшейся бомбы. Незнакомец в камуфляже пристально оглядел меня с ног до головы.
- Вы - Ридигер? - вежливо поинтересовался он. Было видно, что моя внешность не произвела на него впечатления.
- Отличный парень, - похвалил меня инструктор и рассказал незнакомцу, как неуспевающий воспитанник, жаждущий стать настоящим солдатом,  нашёл в себе силы для дополнительных тренировок и оставил далеко позади своих товарищей.
 - С характером парень! - подытожил инструктор.
 Снайперская винтовка, торжественно вручённая мне человеком в камуфляже,  оказалась довольно тяжёлой для детских рук. От затаённой радости я был как будто в тумане: ничего вокруг себя не видел, кроме тускло поблёскивающего корпуса и широкого дула. Краем глаза я ловил на себе завистливые взгляды старших товарищей. Теперь уж никто из них не посмеет дать мне пинка или обозвать «слюнтяем»!
- Запомни этот день, Макс, - шепнул Артур Вениаминович. – Сам полковник Шмагин отметил твои достижения!
 Фамилию «Шмагин» инструктор произнёс дрожащим голосом, почти с благоговением. Главный идеолог войны за суверенитет марсианских колоний – вот кем был носитель этой громкой фамилии. Однако – вопреки наставлению Артура Вениаминовича - я не придал большого значения тому, из чьих рук получил заветную винтовку. Лишь через несколько лет, когда этот эпизод моей биографии всплывёт на суде, я горько пожалею о том, что в тот роковой день не сказался больным и вышел на линейку.   
 

 Радость от неожиданного подарка полковника Шмагина омрачилась на следующий день.
 Инструктор по стрельбе вызвал меня в кабинет.
- Итак, Макс, настало время поговорить по душам. Ты подаёшь большие надежды. Глаз у  тебя меткий, выдержка отличная, мужская, и характер что надо. Но чтобы владеть снайперской винтовкой, тебе ещё придётся много учиться.  Стрельба на местности при любой погоде, по неподвижным и движущимся объектам - вот чем мы с тобой займёмся. Кстати, спешу обрадовать: ты освобождаешься от обычных школьных занятий, и каждый день  в течение пяти часов будешь проходить расширенный инструктаж по боевой подготовке.
 Сердце радостно ёкнуло у меня в груди, когда инструктор достал из сейфа винтовку.
- Ну, а первый свой выстрел  по движущейся мишени из настоящей винтовки ты произведёшь прямо здесь.
 Я растерянно  оглядел кабинет, не понимая, о чём говорит инструктор.
- Подойди к окну.
 Артур Вениаминович отдёрнул шторы.
 Перед стадионом стоял изношенный трактор. Его тщетно пытался починить кибермеханик. Мы звали кибермеханика  дядя Ваня. Он был стар и годился лишь  для насмешек воспитанников детдома. Его  давно планировали сдать в утиль.
 Артур Вениаминович всадил боевой патрон и дал мне винтовку.
- Самые уязвимые места любого киборга  - глаза и затылок. В общем, всё как у людей. Дерзай!
 Выстрелить в дядю Ваню? Я отшатнулся от винтовки.
Старый кибермеханик представлял из себя весёлого добродушного мужчину средних лет. В нём было слишком много человеческого – жесты, задушевный голос, внимательный взгляд; по этой причине я  давно проникся к нему симпатией и  в свободное время иногда помогал в гараже.
- В чём дело, Макс?
 Лицо Артура Вениаминовича оставалось бесстрастным, когда он задавал свой вопрос. Похоже, инструктор прекрасно понимал, в чём дело, - в моральной неготовности молодого стрелка поднять руку на человекоподобное существо. Своим вопросом Артур Вениаминович испытывал мой характер.
- Не робей, приятель. Это всего лишь искусственный человек, который не сегодня-завтра отправится в утиль. Настоящий  выстрел из боевой винтовки, ну?!
- Я не стану стрелять в кибермеханика.
- Почему?
- Мы друзья.
- Брось, Макс. Носитель искусственного интеллекта не может быть ничьим другом. Это всего лишь груда металла и силикона, внешне похожая на человека.
 Я отрицательно покачал головой.
 К моему удивлению Артур Вениаминович понимающе кивнул и даже ласково потрепал по плечу.
- Полагаю, твоя нерешительность – следствие психологической привязанности к носителю искусственного интеллекта. Скажи, если вместо дяди Вани я предложу тебе незнакомых киборгов, ты согласишься на выстрел?
 Я кивнул.
- Отлично. Поедешь со мной на  фабрику по утилизации искусственного интеллекта. Там – я уверен – ты отлично проявишь свои способности.
 И мы поехали.
 На фабрике мне стало совсем тягостно – я никак не мог отделаться от ощущения того, что совершаю нечто возмутительное и противное человеческому разуму. Мне казалось, будто персонал фабрики с омерзением оглядывается в мою сторону. Однако эти подозрения оказались ошибочными.
 Во дворе, где всё затевалось, собралось множество зрителей. Механики, инженеры, бухгалтера, управляющие - все, затаив дыхание, ожидали начала представления, которое на часок-другой отвлечёт их от надоевшей рутины. 
 Артур Вениаминович достал из дорожной сумки коробки с боевыми патронами и, расчехлив винтовку, установил глушитель.
- Пойди сюда, Макс! Ребята, которые здесь работают, уверены в том, что ты слишком молод для настоящего дела. Докажи им, что ты не сопляк. Вот, погляди сюда – в каждой из десяти коробок по десять патронов. Итого - сто. Движущихся мишеней - девяносто, и уложить их ты обязан наповал часа этак за три. Половину выстрелов можешь сделать с опорой на руку. Кстати, на тебя сделаны крупные ставки, и я – не единственный, кто поставил на твою меткость. Если хорошенько развлечёшь ребят, мы сорвём приличный  куш. Половина денег – твои. Договорились? Не подкачай, сынок.
 Никогда снайперская винтовка не казалась мне такой тяжёлой, как в этот проклятый день. Сама стрельба не вызывала во мне отрицательных эмоций: винтовка не дрожала в руках, палец плавно, но твёрдо ложился на спусковой крючок. Сложнее было преодолеть  психологический барьер. Среди киборгов, отправленных на утилизацию, оказались не только солдаты; тут были добродушные разнорабочие, услужливые официанты и уборщицы. Они улыбались, когда я наводил на них ствол.
 Я старался не вглядываться в их лица, но после двадцатого выстрела винтовка предательски дрогнула. Двадцать первой мишенью оказалась девушка с кукольными кудряшками и по-детски распахнутыми глазами. Я долго наводил прицел и  никак не мог выстрелить. Держать ровную мушку, когда внутри тебя всё кипит от  протеста, очень непросто. Я чувствовал, как инструктор впился взглядом в моё  лицо. Вероятно, он снова испытывал мой характер.
 Я очень медленно нажал на спусковой крючок и закрыл глаза, чтобы не видеть обезображенных останков. Мне хотелось запомнить лицо этой девушки приветливым и спокойным.
 После настал черед невзрачных посудомоек, механиков и ничем не примечательных мелких служащих. Я сосредоточился на мушке и полностью отключился от внешнего мира.
К концу первого часа у меня ломило спину от усталости, но я не решался попросить о передышке. К моему счастью, кто-то из управляющих предложил  устроить перекур, на что все служащие, переполняемые эмоциями от захватывающего зрелища, согласились.
 Я растянулся на земле. Артур Вениаминович принёс мне воды. От инструктора – к моему изумлению – тянуло дешёвым алкоголем.
- Отлично, мой мальчик! Отлично!.. Ребята довольны. Им не жалко проспорить деньги. Теперь они верят, что ты непременно станешь героем… Потрудись ещё немного, и ты получишь свои первые честно заработанные деньги…
 Обещание инструктора не возбудило во мне особого рвения. Мой ум занимало другое: ещё час назад затея Артура Вениаминовича приводила меня в неописуемый ужас. Однако после сорокового выстрела ощущения брезгливости и страха во мне притупились. Я даже почувствовал нечто, вроде спортивного азарта, и  понял:  в  моём сознании наметился психологический перелом. Радость от собственного хладнокровия, с которым я уложил последних пятерых носителей искусственного интеллекта, – вот новое ощущение, которое я пытался для себя осмыслить. Я стал иным – теперь, невзирая на сентиментальную привязанность, я уложил бы даже кибермеханика дядю Ваню, и совесть  не шевельнулась бы в том энергетическом сгустке, что остался от моей души.
 Второй час пролетел незаметно. Киберсолдаты, киберстюарды, разнорабочие… Я стрелял с опорой на руку и с колена, потому что загибался от тяжести винтовки. К окончанию второго часа у меня оставалось две мишени и восемь патронов. После десятиминутного перерыва я окончил дело и снова в изнеможении опустился на асфальт. На душе было пусто; усталые руки повисли, как плети.   
 Ко мне подошёл инструктор. Он был счастлив, весел и пьян.
- Макс! У тебя крепкий характер и твёрдая рука… Даже я бы не мог действовать так последовательно и чётко. Ты прирождённый снайпер… Ты лучший мой ученик…
 Я равнодушно слушал его бессвязную речь. Да, я лучший стрелок детдома, но любой киберпехотинец стреляет не хуже, а усталости и боли не чувствует вовсе. Тогда какой толк в моём стрелковом искусстве? Если начнётся война, мне всё равно придётся умереть на поле боя. Быть может, немного позже, чем остальным, но всё равно – умереть.
 Артур Вениаминович впихнул меня в автомобиль и осыпал новенькими, хрустящими купюрами.
- Нас будут ждать в следующее воскресенье. Занятие второе – стрельба по быстро движущимся мишеням… Отчего ты скис? Устал? Не волнуйся, с сегодняшнего дня у тебя начнётся другая жизнь. Я сделаю из тебя настоящего солдата!

 Новая жизнь, как и обещал инструктор, началась с приятного события. Меня поставили на дополнительное питание, выдали добротную одежду и поселили в отдельной комнате. К тому же я был полностью освобождён от школьных уроков, но мне – по просьбе Артура Вениаминовича - разрешили пользоваться библиотекой.
 Изо дня в день инструктор прилежно отрабатывал со мной стрельбу с близкого и дальнего расстояния; стрельбу по неподвижной и движущейся мишени; на равнине и высоко в горах; днём, когда нещадно палило солнце, и ночью, когда от холода не спасал даже костюм с подогревом.
 После лазания по горам и напряжённой многочасовой стрельбы мои руки деревенели так, что инструктору самому приходилось снимать с меня амуницию. Однако он был доволен успехами и всё более убеждался, что война – моё единственное призвание.
- Стрельба, сынок, - это тонкое искусство, понимаешь?  Думаю, прекрасно понимаешь! Я давно заметил - ты хмелеешь от счастья, когда твои руки гладят холодную, нежную сталь корпуса винтовки. Обыкновенный парень с таким вожделением смотрит на невинную девушку. Но ты – из другого теста… Ты настоящий солдат, Макс! Война – твоя религия. Когда-нибудь вспомнишь мои слова…
 Старый чёрт знал, о чём говорил. Едва он сбрасывал с винтовки чехол, по моему телу пробегал огонь. Я любовался своей снайперкой и гладил её, как, должно быть, ошалевший от страсти старик ласкает молодую любовницу.
Однако кое в чём инструктор ошибся. Война не была моим призванием, и слова Артура Вениаминовича о том, что снайпер на войне – это полубог, не распаляли во мне тщеславия и гордости. Несмотря на страсть к своей снайперке, я знал, что не стану стрелять в живых людей, даже если меня за неповиновение приказу поставят к стенке. Почему? Однажды на стрельбище мне открылась сокровенная истина: мир, на который я смотрел сквозь оптический прицел, был прекрасен и хрупок; нарушить его гармонию означало осквернить божественный миропорядок. Близость смерти открывает глаза на жизненные ошибки. А ещё – на упущенные возможности и на осознание того, как мало ты в жизни успел и как мало прекрасного постиг.
  Вряд ли моих товарищей волновали на стрельбище столь возвышенные мысли. Вероятно, сказывалось отсутствие привычки размышлять, читая серьёзные книги. Они бездумно исполняли распоряжения инструкторов, вожделея войны и сопутствующего ей права убивать себе подобных. 
 А ведь когда-то – думал я – смерть собирала обильный урожай на полях сражений. До появления киберпехоты тысячи молодых, здоровых, образованных мужчин истребляли друг друга с завидным постоянством. Я плохо знал историю Земли, но обрывочные знания о многочисленных войнах не давали покоя моей бедной голове. Зачем? Ради каких идеалов люди веками убивали друг друга, разоряли города, уничтожали столетиями накопленные сокровища?
 Эти внутренние размышления не давали мне покоя. Иногда винтовка застывала в моих руках, и я начинал испытывать горькое чувство вины от того, что моя страсть к оружию умножает всеобщее зло. В такие минуты я рассеянно бил по мишеням к неудовольствию своего неусыпного наставника.
- Эй, парень, ты как держишь ствол?! Целься ниже…  Чёрт подери, да что с тобой происходит, Макс?
 Артур Вениаминович слегка ударял меня по спине прикладом.
 Как и обещал инструктор, по воскресеньям мы с ним выезжали на фабрику по утилизации робототехники. Никто уже не делал ставок на мою меткость. Все просто наслаждались весёлым зрелищем – у меня была боевая винтовка, у моих электронных противников – пейнтбольные маркеры.
  Зрителям безумно нравились эти представления, походившие на гладиаторские бои. Сражения с двумя-тремя киберсолдатами должны были, по мнению инструктора, воспитать во мне выносливость, силу духа и бесстрашие. Однако и тут он просчитался. Осознание бренности бытия и мимолётного счастья, которое называется жизнью, - вот что постиг стрелок Ридигер, посылая в голову очередного киборга разрывной снаряд. Но всё же это было хорошая школа – школа настоящего бойца. Позже, на войне, я часто вспоминал Артура Вениаминовича и его наставления - в особенности тогда, когда мне самому пришлось обучать молодых бойцов снайперской стрельбе.
 Систематические занятия с инструктором сделали своё дело. Через год после торжественного вручения боевой винтовки,
я получил на неё заслуженные права.
 Мне было тогда шестнадцать лет.

 Война началась весной, когда мне по возрасту предстояло покинуть детский дом.
 Утром я  собирал вещи;  днём - прощался с наставниками. А вечером нас, выпускников, уже увозил военный грузовик. Куда? Мы не знали. И хотя жаждой войны был пропитан сам воздух, известие о ней застало нас врасплох.
 Ночью мы прибыли на распределительный пункт. Нам вкратце разъяснили сложившуюся ситуацию: марсианские колонии заявили о своём суверенитете, и в сторону Марса уже вылетел военно-космический флот России. В ближайшее время  на красную планету будет переброшен киберспецназ.
 Моих товарищей по детдому  куда-то увели, а я - остался.  Позже я узнаю, что ребят бросят на передовую, и почти никто из них не выживет в страшной бойне.
 Итак, я остался в зале один, не понимая, почему меня разлучили с моими товарищами. Мимо сновали какие-то люди в военной форме; их лица, как мне показалось, горели воодушевлением. Война! Борьба за смутную национальную идею и за непонятные идеалы. Несмотря на постоянную идеологическую обработку, я  не понимал, что выиграет Марс от своей  независимости. В культурном, экономическом и научном плане мы сильно отставали от Земли. Вероятно, причину конфронтации следовало искать в банальной борьбе за политическую и экономическую власть. Я сильно не углублялся ни в экономику, ни в политику - для меня это не было важно. Ведь я - землянин. Я ненавижу войну и при первой возможности сложу оружие и сдамся, чтобы  навсегда покинуть эту паршивую планету. На родине я найду своих близких, получу высшее образование и стану вполне счастливым человеком.
- Макс?
 Я обернулся и увидал Глеба. Его лучистые зелёные глаза смеялись.
- Узнал? И я тебя сразу узнал, - тяжёлая рука бывшего одноклассника уверенно легла на моё плечо. - Это я попросил, чтобы тебя не кидали в пекло, а  направили в мой отряд. Знаешь, я теперь командую особым подразделением!
 Вступив в отряд Глеба, я не попаду на передовую и не сумею совершить побег... Наверное, моё лицо исказила гримаса разочарования. А я-то надеялся на скорое свидание с Землёй!
- Ну-ну, не раскисай. Тоже нашёлся романтик! На передовую ему не терпится! Скоро такая заваруха начнётся - только успевай отстреливаться! У нас ведь собственной киберпехоты почти нет. Живые люди против киберспецназа, усекаешь?   Скажу честно - многие бы желали оказаться на твоём месте!.. Это что у тебя - никак винтовка?
- В детдоме я прошёл курс молодого бойца. Стреляю неплохо из снайперки... Может, мне всё-таки лучше на передовую?
-  Курс молодого бойца, говоришь? Ты прирождённый солдат, Макс. Отчаянный. Храбрый. Настоящий боевой товарищ. И я тебя такого сознательного  на верную смерть не пущу.
- Давно  отрядом командуешь?
- Не очень. Кого попало, не беру. Только сильных духом.  Идейных ребят, патриотов. Понимаешь?
 "Это не про меня", - подумал я тогда.
 Конечно, незаметно увильнуть из маленького отряда сложнее, чем с передовой. Но Земля, перед тем как   высадить на Марс высший командный состав, посылает киберспецназ для зачистки нужной территории. Киберсолдаты отлично вооружены, их боевая задача - уничтожать противника, и пленных они не берут. Глеб прав: лучше немного обождать и осмотреться.
 Так я оказался в отряде специального назначения.

 Глеб - несмотря на свои  молодые годы -  оказался серьёзным и очень суровым командиром. Его отряд насчитывал пятьдесят человек: совсем юных, наскоро обученных новобранцев. Все они горячо верили в общее правое дело.
 Я был единственным, кто не разделял  царившее воодушевление и сомневался в целесообразности войны. Ещё меньше я верил в возможную победу, которая, как обещало правительство, была не за горами.
 Наш отряд обосновался в замаскированном лагере в одном из горных районов. В задачи входили разведка, уничтожение малочисленных групп военной техники противника и ликвидация отдельных единиц киберспецназа.
 Первая неделя в лагере пролетела как один день, и за это время я понял, что детдом - не самое печальное место на  свете. Дисциплина в отряде  была железная: Глеб требовал беспрекословного подчинения. Его солдаты были крепко вымуштрованы. Мне тоже пришлось смириться с невозможностью иметь личное время и необходимостью всё время быть на виду у товарищей.
 Чёткий распорядок дня для солдат, не задействованных в боевых заданиях, был расписан по минутам. Повышение технической и компьютерной  грамотности, политинформация, теория тактики, военная география, физическая  и медицинская подготовка.
 Но, несмотря на серьёзность учений, проводимых Глебом, всё вызывало во мне чувство обречённости. Оружие новобранцев было малопригодно для боевых действий по причине недолжного ухода за ним, боевой техники насчитывалось всего пять единиц.
 В первые  недели войны земляне активно наращивали своё присутствие, а марсианская пехота безуспешно пыталась сдержать их натиск. Правительственная армия, как и предрекал Глеб, несла колоссальные потери. Но чем больше солдат оставалось лежать на полях сражений, тем отчаянней была вера в победу.
 Глеб часто приглашал нас в командный отсек жилого модуля и включал выпуски новостей. Сотни погибших, испепелённые артиллерией населённые пункты, разрушенные заводы... По мнению Глеба, это должно было  будить в нас благородное мужество, разжигать  ненависть к врагу и воодушевлять на подвиги. Лично меня подобная пропаганда убеждала в несостоятельности марсианского командования, но в других почему-то поднимала боевой дух.
 Однажды Глеб собрал нас на утреннюю пятиминутку - рассказать о положении в районах боевых действий, которое оказалось далеко не блестящим. Точечными ударами с воздуха были уничтожены оружейные склады и заводы, производящие боеприпасы для марсианской армии. Маленькому отряду не стоило рассчитывать  на обещанную правительством противорадиационную амуницию и боеприпасы.
-  В двух словах наше положение таково: боеприпасы кончаются, оружие изношено. Враг близок, а мы практически безоружны. Что предлагаете, парни?
 Повисла  тишина.
- Нужно искать выход. Как думаешь, Макс?
- У нас на пятьдесят человек всего одна снайперская винтовка. Пока одна. Предлагаю уничтожать прицельным огнём киберпатрули и пополнять арсенал отряда за счёт   захваченного у них оружия.
 Эта случайно оброненная мною фраза вызвала новый прилив воодушевления.
- Отлично. Сезон охоты откроем прямо сегодня, - сказал Глеб.
 С этого дня нападение на киберпатрульных и полное их разоружение стало для меня основным боевым заданием. Я выходил в разведку с группой солдат. Противорадиационные костюмы делали нас неуклюжими, но и нашим противникам тоже приходилось не сладко. Горы надёжно скрывали нас от их всевидящих глаз, и наши вылазки всегда заставали киберсолдат врасплох. За одну лишь неделю мы уничтожили сорок киберпатрульных, пополнив арсенал винтовками новейшего образца. Теперь почти каждый из нас имел надёжную амуницию и приличное стрелковое оружие.
 Однажды, успешно завершив очередной налёт, я попросил разрешения у Глеба в следующий раз одному идти на задание.
 (До меня дошла новость о том, что где-то неподалёку уже разбит лагерь для высшего командования военно-космических сил России. Мой план был прост: пробраться на территорию лагеря и сдаться первому попавшемуся офицеру. Объяснить, что я - урождённый землянин, давно жаждущий покинуть эту проклятую планету).
 Выслушав мою просьбу, Глеб категорически запретил покидать лагерь. Не из-за недоверия ко мне, землянину, а из опасения быть обнаруженными, пояснил он. Другим солдатам так же не позволялось выходить днём из замаскированного укрытия. По-своему Глеб был прав: пленение одного из нас могло привести к гибели целого отряда. Однако для себя я решил, что сбегу той же ночью.
 В полночь уставшие товарищи спали глубоким сном. К  моей радости, караульный тоже дремал на посту. Бесшумно проскочив мимо него, я вышел за пределы лагеря.
 Я долго и очень осторожно карабкался по камням. В небе, усыпанном звёздами, нежно мерцала  голубая точка - Земля! Моя вожделенная Земля! Милая, почти забытая родина...
 Уйти незамеченным из отряда - какая удача! Офицеру, который возьмёт меня в плен, я скажу, что дезертировал из действующей армии, потому как не желаю воевать против своих соотечественников. Я - урождённый землянин. Я не приносил  военную присягу; мне едва исполнилось семнадцать...
 Военная база землян была разбита в долине, с востока окружённой горами. Просторные жилые модули для верховного командования, ангары, арсенал, помещения для технического персонала... 
  Издали база напоминала небольшой город. Освещённый разноцветными прожекторами, он был очень красив.
 Я достал бинокль и стал разглядывать бетонно-металлические строения. Мне страстно хотелось узнать, как устроились земляне на своей базе. Меня интересовало всё: от вездеходов и летательных аппаратов до противорадиационных скафандров. Но ещё больше хотелось поговорить с кем-нибудь о России. Какой она стала за годы моего пребывания на Марсе? Наверное, на родине произошло много интересных и важных событий...
 Железное дуло упёрлось в мой затылок.
  Киберпатруль?! Не помню, как в моих руках оказалась винтовка. Я инстинктивно дёрнул спусковой крючок. Грянул оглушительный выстрел - размечтавшись о скором свидании с Землёй, я напрочь забыл надеть на винтовку глушитель. Стоявший сзади со стоном рухнул.
 Меня будто ударило током. Тот, кого я принял за киберсолдата, оказался таким же человеком, как и я.    Возможно, он просто вышел полюбоваться звёздным небом или ожидал рассвета в горах. Повинуясь инстинкту самосохранения, я смертельно ранил его. Я стал убийцей.
 Это открытие на минуту парализовало меня. Я стоял, как вкопанный. Как? Как подобное могло произойти со мной?
  Офицер, к чьим ногам я мечтал покорно сложить оружие, захлёбывался кровью и хрипел в агонии. Когда он затих, я осторожно подошёл к нему и заглянул мёртвому в глаза.
 Это был немолодой и красивый мужчина; его волосы чуть тронула седина.
 Луч прожектора полоснул меня по лицу. Взвыла сирена.
 Очнувшись от шока, я бросился наутёк. В долине послышались редкие голоса; от прожекторов  в небе стало светло, как днём. Их лучи скользили по выступам гор, но я уже был далеко от места своего преступления.

 В повстанческий лагерь я вернулся под утро.
 Издалека было заметно оживление: несмотря на запрет покидать укрытие, солдаты то и дело выскакивали оттуда с биноклями. Очевидно, моё отсутствие стало тому причиной.
 Я ожидал справедливого возмездия за самовольную отлучку и очень удивился, когда друзья встретили меня восторженными возгласами и всеобщим ликованием.
 Войдя  в жилой модуль, я замер перед  дверью командного отсека. Мне было страшно  показаться на глаза Глебу - наверняка тот подумал, что я дезертировал, предав его и боевых товарищей.
 Глеб в напряжении сидел у телевизора. Когда я появился на пороге, его лицо - обычно суровое и решительное - просветлело.
- Живой?! Слава Богу! - он обнял меня, как обнимают друзей после долгой разлуки. - Значит, в одиночку решил геройствовать? По мне хоть и герой, а будешь наказан!
 Глеб весело выхватил из моих рук снайперку. Я был в замешательстве от того, что никак не мог уловить настроение Глеба, которое менялось ежесекундно.
- Сейчас начнутся "Новости". Погляди на себя, герой!
 Я  подсел к телевизору и в недоумении уставился на  экран.
 Специальный выпуск был посвящён успехам правительственной армии в борьбе с наземными силами противника. Неожиданно на экране появилось моё лицо. Диктор объявил о ночном нападении повстанцев на базу военно-космических сил России и о гибели полковника Басаргина, прибывшего командовать наземной операцией против основных сил марсианской армии. 
- Теперь страна знает своего героя! - радостно сказал Глеб. - Отчаянный ты парень, Макс! Пробраться на базу противника, ухлопать такую шишку и как ни в чём не бывало вернуться... Не ожидал такой лихости! Теперь для землян ты - враг номер один. Знаешь, какая награда обещана за твою голову?
 От этих слов по моей спине пробежал холодок. Так значит, теперь я герой? Герой мятежной планеты, с которой   мечтал улепетнуть к чёрту на кулички? Герой повстанцев, чьи взгляды не разделяю и от которых пытался сбежать?
- Не понимаю, откуда им стало известно моё имя, - еле выдавил я.
- Ничего сверхъестественного. В горах на подступах к военной базе землян установлены  видеокамеры. Ты здорово засветился на них. Фотографии довольно хорошего качества,  но это не главное. Тебя опознал пленный солдат, находившийся на базе. Кажется, он, как и ты, был воспитанником детдома. Виктор Пономарёв – помнишь такого?
 Да, я помнил Пономарёва. Скользкий и неприятный тип. Я был почти уверен в том, что Пономарёв добровольно перешёл на сторону противника.
- Однако, - Глеб снова принял суровый вид, - ты нарушил моё распоряжение. Забыл, что приказ командира для солдата - это священный и непреложный долг. Поэтому будет правильно  заключить тебя до вечера в карцер.
 Я был так подавлен неожиданной развязкой ночного приключения, что даже не стал возражать. Неужели моя мечта - оказаться на родине - так и останется прекрасной мечтой? На фоне осознания этого  факта всё остальное - выговор командира и карцер - уже не имело для меня никакого значения. Я даже был благодарен Глебу: мне страстно хотелось остаться одному. Произошедшее   никак не укладывалось в голове: я стал убийцей и тем самым собственноручно лишил себя  будущего. Не ослушайся я приказа Глеба и не соверши ночную вылазку, то, возможно, когда-нибудь  Земля приняла бы меня, как достойного сына. Теперь же я – гнусный предатель своего Отечества…
 Карцером назывался тесный жилой модуль, в котором солдаты были лишены бытовых удобств и развлечений. Я сменил находящегося в нём часового, мимо которого так удачно проскользнул  ночью.
 В карцере стояла глубокая тишина, но - несмотря на бессонную ночь - мне так и не удалось заснуть. Стоило  закрыть глаза, память возвращала меня на место убийства полковника. Десятки раз я прокручивал в мозгу произошедшее, силясь понять, как моя рука поднялась совершить то, чему нет оправдания. Я помнил, что во мне не было страха, когда полковник навёл на меня дуло своей винтовки.  Вероятнее всего, он принял меня за лазутчика и собирался, разоружив, доставить на базу. Такой поворот событий одинаково устроил бы нас обоих, однако всё вышло иначе. Я был хорошо тренирован, и все мои действия были доведены до полного автоматизма. Именно к такому выводу я пришёл, отчаянно ища оправдание своему проступку.
 Вечером меня выпустили из заточения. От любопытных товарищей не было отбоя - о моём подвиге целый день говорили в "Новостях". Тогда же я узнал, что через несколько дней российская киберпехота на Марсе получит нового главнокомандующего. Им станет генерал Дятлов, который посчитает наипервейшим долгом обезвредить и доставить на Землю военного преступника Ридигера. Пройдёт полтора года, и генерал выполнит данное обещание; за это время неудачник-дезертир Максимилиан Ридигер совершит сотни диверсий, уложив из снайперской винтовки более двух тысяч киберпехотинцев.
 

 Журналисткой оказалась приятная девушка лет двадцати. Должно быть, по земным понятиям она  недурна. Пушистые локоны, округлые плечи...
 Она хочет расположить меня к себе и задаёт много  вопросов. Не нарушает ли администрация тюрьмы мои человеческие права? Что я думаю о землянах? Скучаю ли по красной планете?
 Я продолжаю упорно молчать. А что я могу ответить? Нет, я не скучаю по красной планете. Я просто её ненавижу, но кто мне поверит? О землянах я ничего не знаю. Я слишком мало их видел. Но поскольку многие из них сочувствуют порабощённому населению Марса, я полагаю, совесть и сострадание им не чужды. 
- Господин Ридигер! Ваше мнение о марсианской политике России, Европы и Америки  очень важно для думающей молодёжи. Благодаря вам мы впервые узнали о том, в каких тяжёлых условиях живут жители красной планеты.
 Журналистка жадно жаждет ответа.
 Я тоскливо завидую этой девчушке. Через час она  станет кормить на площади голубей или поспешит на танцы в ночной клуб. Разве может она по-настоящему осмыслить мировую экономику и политику? Думать о серьёзном  смешно в её годы. Да и зачем омрачать юность девушки  рассказами о кровавой войне? Над её головой до глубокой старости будут сиять звёзды и бурлить белоснежные облака.
- Отчего вы молчите?  Вам не велено отвечать на неудобные вопросы?
 Я молчу, потому что все мои слова будут истолкованы превратно. Я устал от непонимания. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
- Господин Ридигер! Земляне восхищаются вашей смелостью. Но у вас такой подавленный вид... С вами плохо обращаются? Пока я здесь, воспользуйтесь случаем и напишите жалобу прокурору. Никто не смеет посягать на человеческое достоинство, даже если вы - заключённый. Таков закон. Уверяю  вас, что факты жестокого обращения с заключёнными не останутся без внимания общественности. Даю слово честно написать обо всём...
 Карцер. Я чётко увидел холодные, грязно-синие стены. Моё молчание и тоскливый взгляд журналистка расценила по-своему. Всё будет так, как говорил тюремный надзиратель. Уже вечером в очередном номере появится статейка об издевательствах над бесправным арестантом и о  мужестве, с которым он претерпевает неуставные отношения. Газета попадётся на глаза начальнику тюрьмы, которого завтра станут донимать звонками вышестоящие органы, а может быть, и сам прокурор. Администрация тюрьмы сделает меня крайним, и дело закончится недельным карцером.
 От этой мысли мне становится  по-настоящему дурно. От голода, слабости и страха я почти теряю сознание.
 Моё состояние вызывает у девушки замешательство. Она просит киберохранника вызвать доктора. Тот отвечает, что у доктора выходной, а господин Ридигер  сам довёл себя голодовкой до такого ужасного состояния.
- Голодовкой? -  на лице журналистки читается плохо скрываемый ужас. - Господин Ридигер устал терпеть произвол охраны? Вы запретили ему жаловаться на тюремный режим, и он объявил голодовку? Ну, погодите: вечером два миллиона россиян узнают о том, какие беспорядки творятся в вашем заведении! Я сама обращусь к прокурору...
 Она напишет прокурору!
 Карцер. Недельный карцер. Бетонный пол и холодные стены.
 И это - последняя мысль, промелькнувшая в моём мозгу...

 Я очнулся  на больничной койке.
 Киберсанитар принёс ужин. Отказываться от еды больше нет никакого  смысла. Если впереди - карцер, нужно как следует поесть. Неделя на воде и хлебе - серьёзное испытание даже для сильного и здорового мужчины.
 Но, несмотря на голод, еда вызывает во мне отвращение. Меня мутит даже от запаха хлеба.
 Тюремный психолог уже топчется на пороге с газетой.
- Журналистка рассказала читателям о том, что вы переживаете глубокую депрессию. Свободолюбивый и гордый человек вынужден сидеть за решёткой лишь потому, что жаждет независимости для своего  народа. Душевное одиночество и тоска о Марсе. Жестокие земные законы, грубая охрана, попрание прав человека... И когда вы, Ридигер, успели   намолоть столько чепухи? И зачем вся эта ложь? Ей-богу, это очень дурно с вашей стороны.
- Я не говорил ничего подобного!
- Несмотря на чудовищный удар по репутации нашего заведения, начальник  тюрьмы решил не сажать вас в карцер. Через несколько дней вы вернётесь в камеру. Однако, - Бахиров сделал внушительную паузу, - моего доверия вы не оправдали. Я не могу вас больше уважать. Клевета - страшный порок.  Простите, Ридигер, но пока вы не осознаете того, что совершили, я не стану с вами разговаривать.
 Он ушёл, швырнув мне газету.
 Бегло ознакомившись со статьёй, я не нашёл ни единого слова правды. Всё интервью со мной было бессовестной и глупой ложью. Журналистка писала, будто я с юности мечтал стать освободителем угнетённого народа и героем Марса. Неужели на Земле кто-то поверит в эту галиматью? Только полный идиот мог  увлекаться в юности  такими идеями. Меня принимают за благородного идиота? Напрасно. В отличие от марсианских мятежников я вполне здравомыслящий человек.
 Что мог противопоставить жалкий Марс неоспоримому могуществу Земли?  Ничего, кроме безнадёжного отчаяния. Это отчаяние и придавало людям ту безрассудную смелость, с которой они отважились восстать против своих угнетателей.
 На допросах мне задавали один и тот же вопрос: как собирались отбиваться мятежники от высокоточного ракетного и ультразвукового оружия землян? Я ничего не отвечал, потому что и сам не имел об этом ни малейшего понятия. Меня  с пристрастием спрашивали о секретных разработках новых вооружений, которые, якобы, имелись у повстанцев.  Сказать, что марсианские мятежники вооружены тупыми ножами и ржавыми винтовками, у меня не поворачивался язык. Да и кто бы  поверил моей правде? По логике землян,  не имея новейшего оружия, Марс не отважился бы так дерзко объявить о своём суверенитете. Я решил не обманывать ожидания генералов, присутствующих на допросах, и  вдохновенно лгал о несуществующих подземных лабораториях, в которых проходили испытания невиданного оружия. От моего вранья генералов бросало то в жар, то в холод. Их злило то, что я не  могу указать на карте местонахождение этих лабораторий. Я хохотал под пытками, глядя на их испуганные лица. Стараясь подавить мою волю, один из генералов велел конвоиру отвести меня в морг и показать замученных на допросах солдат. Он здорово просчитался - угрозы и боль делают меня сильнее. Ведь я - Максимилиан Ридигер, и любому, кто попытается морально взять надо мной верх, следует помнить об этом.

4 августа...
 Тюремный психолог не сдержал слова - в девять утра я уже был в его кабинете.
- Максимилиан... Макс... Давайте забудем о газетчиках, о взаимных обидах, о вашем прошлом. Вы молоды и должны смотреть только вперёд. Подумайте, какая прекрасная и насыщенная жизнь ожидает вас за пределами тюремной камеры. Путешествия. Встречи с интересными людьми. Красивые девушки. Масса приятных открытий и впечатлений. Если даже в тюрьме вам удалось стать знаменитым человеком, то какие же необъятные  горизонты откроются перед вами, когда вы покинете эти стены!
- Необъятные горизонты для меня откроются очень нескоро. Ведь для того, чтобы скосить срок, мне нужно выдать товарищей по оружию. Свобода Максимилиана Ридигера за жизни сотен марсианских солдат! И вы смеете надеяться на то, что я куплю  свободу такой ценой?! Ценой предательства?
- Вы боитесь совершить предательство? Понимаю. Но давайте назовём это по-другому. Многие люди в течение жизни меняют свои убеждения, что  вполне естественно. Мы становимся старше и мудрее. Вам пока трудно осознать себя землянином: школьные учителя и военные инструкторы  внушали вам ненависть даже к гражданским  представителям нашей планеты. "Алчность, жестокость, праздность - вот каковы земляне", - говорили они. Но подумайте: если бы землянами владели одни пороки, разве смогли бы наши соотечественники совершить столько научных открытий и покорить космос? Разумеется, нет. Уверен, на Марсе тоже есть люди, не отличающиеся нравственностью, умом и трудолюбием...
- Я не желаю выходить на свободу. Оставьте меня в покое!
- Максимилиан… Мне понятен ваш страх перед новой жизнью. Теперь мир кажется вам враждебным, а положение – безвыходным. В прошлой жизни были сиротство, унижения, война. Стоит ли цепляться за эти воспоминания? Отпустите прошлое и попробуйте рассматривать своё заключение не как наказание, а как подготовку к прекрасному будущему.
-  Дорогой Константин Анатольевич!  Сидеть в тюрьме с чистой совестью или наслаждаться свободой ценой предательства - разве тут нужно что-то объяснять? Ваше красноречие не изменит моих внутренних ценностей. Личная свобода, деньги, красивая жизнь - не мои приоритеты. В  глазах честного человека всё это не стоит и ломаного гроша, когда речь идёт о человеческих жизнях.
- Хорошо. Давайте говорить без обиняков, - глаза Бахирова странно сверкнули. В них появился злорадный огонёк. -  Вам мало славы героя красной планеты. Хочется власти над умами землян? Надо признаться,  в этом вы преуспели.  У вас здорово получается притягивать к своей персоне внимание соотечественников. Как психолог я аплодирую вашей харизме.
- И тут вы меня не понимаете. Я не тщеславен. К тому же героем я стал вовсе не на Марсе. Там я был  обыкновенным солдатом. Героем меня сделали застенки тюрьмы для военнопленных, где я не выдал ни одного боевого товарища и ни одной военной тайны...
- Тем более такой мужественный человек, как вы, заслуживает свободы и полноценной жизни. Ваш бедный дядя умоляет меня помочь вам адаптироваться в обществе.
- Мой дядя?
- Мне жаль старика. Похоже, ему судьбой уготовано умирать в одиночестве, без надежды на участие самого близкого человека. Вам не стыдно, Ридигер?
 Нет, мне не стыдно. Я всегда поступал по совести,  буду поступать так и впредь.
 Бахиров ещё долго разглагольствовал о моём возможном будущем. Я даже начал привыкать к мысли о том, что когда-нибудь у меня будет дом. Что по утрам я стану просыпаться от шороха тополя за окном и от горячего поцелуя жены. Мысленно я даже совершил с воображаемой супругой прогулку к заливу, а после прогулялся с ней в обнимку по городскому бульвару; посетил провинциальный театрик, уютное кафе и  парк. В этой новой фантастической жизни я был... Кем я был? Учёным. Или военным? Я был простым и счастливым человеком. Я никого не убивал, ничего не взрывал, не страдал от голода, холода и отчаяния.
 Но это был прекрасный сон наяву. Усыпить мою совесть не удастся никакими заманчивыми обещаниями!  Гулять беззаботно под луной, когда миллионы людей на Марсе лишены крова, пищи и надежды на будущее?
- ...и когда-нибудь - в далёком будущем, в окружении любящей супруги, детей и внуков  - вам будет смешно вспоминать о нашем теперешнем разговоре...
- Господин Бахиров, мне и сейчас смешно выслушивать  эту чушь. Вы забыли о том, что я - Максимилиан Ридигер. Меня нельзя купить или запугать. Выбор сделан - я не стану предателем. Передайте привет дяде.

5 августа...
 В комнате для свиданий  душно. В ней уже нет того показного уюта, который был при встрече с журналисткой.
 Напротив меня сидит высокий седой мужчина - мой дядя. Он заметно нервничает, поскольку я не выразил ни малейших эмоций при свидании с ним.
 С минуту мы молча смотрим друг на друга.
- Макс? Ты помнишь меня, мой мальчик?
 Я киваю.
 Он с облегчением вздыхает и начинает долгий  рассказ. О  том, как сильно переживал за нашу семью, попавшую в марсианский капкан; как после смерти родителей хотел усыновить меня, но пассажирские перелёты между планетами были прекращены, и дядя не смог разыскать меня  в детдоме. Однако все эти годы он не терял надежды на мое возращение. Вместе со своей бездетной супругой дядя ревностно оберегал дом родителей, чтобы когда-нибудь распахнуть передо мной его двери. А ещё он сохранил и приумножил родительское  наследство, и теперь я - вполне обеспеченный человек.
 Вечерами дядя Боря со своею супругой мечтают о том, что я  вернусь домой и буду сидеть с ними, счастливыми  стариками, за  обеденным столом; что буду ходить с дядей в лес и на рыбалку; что вместе мы станем читать стихи и сажать перед окнами яблони; что когда-нибудь пустой дом наполнится детскими голосами...   
  Я сижу, тупо глядя в пол. Почему я не могу возрадоваться услышанному и броситься дяде на шею? Почему я равнодушен к его словам? Обида на дядю прошла. Будучи воспитанником марсианского приюта, я часто мечтал о доме, где вечерами пьют чай и читают книги. Где встречают гостей и воспитывают неугомонных ребятишек. Я должен быть благодарен дяде - ведь он столько лет хранил отцовский дом! 
 Дядя рад до слёз: я выслушал его. И теперь он ожидает моего ответа. Стоит  публично признать свою вину, принести присягу  государству - и я свободен. По крайней мере, так говорит дядя. Ведь я не рядовой  марсианский солдат. Другие мятежники будут до конца отсиживать свои сроки, потому что они - дети обыкновенных родителей. А я - Максимилиан Ридигер. Мой дед и отец слишком много сделали для развития атомной энергетики на Луне и Венере. И то, что отпрыск знаменитой династии учёных сидит в тюрьме, - неслыханный позор для страны. Я - не преступник, а жертва агрессивной политики красной планеты. У меня украли лучшие годы, когда я мог наслаждаться любовью родных мне людей и когда я мог получить достойное моей фамилии образование. Если я приму присягу на верность стране, в которой рождён, дядя незамедлительно вытащит меня отсюда.
 Тюремный надзиратель слушает дядю, затаив дыхание. Я смертельно надоел ему своими выходками. Он жаждет избавиться от меня как можно скорее, но я упорно молчу. 
 Время свидания заканчивается. Дядя Боря не требует от меня немедленного ответа. Он говорит,  мне нужно привести в порядок мысли и чувства. Я  соглашаюсь с дядей, потому что не понимаю, отчего мысль о возможной свободе пугает меня больше, чем мысль о пребывании в карцере.
 Дядя горячо благодарит надзирателя. Глаза его влажны от слёз - он наконец-то исповедовался передо мной за все истёкшие годы! Он жадно верит в наше прекрасное будущее.
 Бедный мой дядя! Он ещё не знает, что я уже принял  решение отсидеть  свой срок до конца. Там, на Марсе, я убил человека. И хотя это убийство можно  оправдать войной, я чувствую, что должен понести наказание. Этого требует моя беспокойная совесть. Однако объяснить надзирателю и психологу то, что меня терзают угрызения совести, я не смогу. Наличие обыкновенной человеческой совести для них сродни какому-то уродливому атавизму. И если другие мои соотечественники думают также, то в тюрьме, пожалуй, мне будет спокойней и безопасней.

6 августа...
 Ночью меня снова душили кошмары.
 Причиной тому стал очередной выпуск новостей, в котором говорилось о диверсионных вылазках партизан на Марсе. Прошлое вновь напомнило о себе: мне снились кровавые пески, неприступные горы и боевые товарищи, которых давно уже нет в живых. После созерцания прекрасного земного неба и цветущих полей мне невмоготу вновь вспоминать кошмарные военные будни.
 Наш немногочисленный отряд доставлял генералу Дятлову больше беспокойства, нежели правительственная армия. Тактика партизанской войны в гористой местности оказалась очень эффективной. Ловить невидимого врага было затруднительно даже киберспецназу: большинство солдат противника оказалось приспособлено лишь для сражений на равнинной территории и для штурма поселений. Альпинистское снаряжение у них практически отсутствовало, а искусственные мышцы не выдерживали физических нагрузок. Мы же знали на своей территории каждую тропинку и каждое ущелье. К концу первого года войны количество киберпехотинцев, уничтоженных нашим отрядом, не поддавалось исчислению: под военные трофеи был отдан самый большой модуль нашего лагеря.
 Наша база в горах была замаскирована так искусно, что воздушный патруль, несколько раз пролетавший над ней, ни разу не засёк ничего подозрительного.  Мы сидели буквально под носом противника и знали обо всех готовящихся для нас сюрпризах. Подопечные Глеба обходили ловушки и незаметно проникали в гаражи и ангары для совершения диверсий.
 Генерал Дятлов был в бешенстве. Даже на укреплённой и охраняемой базе он не мог чувствовать себя в безопасности. Денежное вознаграждение за головы партизан увеличивалось; вместе с ним увеличивалась и наша боевая слава.
 Однажды, выходя на задание, я - неожиданно для себя -  попрощался с Глебом, хотя  был уверен в том, что и на сей раз удача не отвернётся от нас. 
 Приближалась пылевая буря. В нашем распоряжении было четыре часа, чтобы раздобыть сведения о передвижениях противника. Но не успели мы пройти и половины пути, как последовала атака с воздуха. Пятерых товарищей, шедших впереди, скосила автоматная очередь, и прежде, чем я успел расчехлить винтовку, невыносимая боль парализовала плечо. (Позже военный хирург, спасший мою руку от ампутации, скажет,  что я выжил лишь благодаря сверхпрочному скафандру, который уберёг меня от разрывного снаряда).   
 От болевого шока у меня едва не остановилось дыхание. Я упал в горячий песок. В голове шумело, перед глазами мелькали мушки. Последнее, что остро врезалось в память, - край обугленного неба и облака, сквозь которые мерцали далёкие равнодушные звёзды...

 К тому времени, как я обрёл возможность разговаривать и двигаться, не теряя сознания от боли, марсианское правительство выбросило белый флаг. Война закончилась так же внезапно, как и началась. Лишь редкие партизанские отряды совершали налёты на киберпатрули и укрепления землян. Среди этих отважных ребят были и солдаты Глеба.
 Тяжёлое ранение надолго приковало меня к больничной койке. Главврач, до смерти боявшийся мятежников, попросил командование выставить у  палаты охрану на случай, если мне взбредёт в голову совершить очередной подвиг.
 Я не собирался никуда бежать, хотя будущее в плену меня ожидало незавидное. Предстояло выдержать допросы. Твёрдо смотреть в глаза генералу Дятлову и не выдать товарищей. Впрочем, Глеб был до крайности осмотрителен: пленение кого-либо из его солдат являлось веской причиной для передислокации всего отряда. Я был уверен, что наш лагерь уже покинул стоянку, но страх причинить вред боевым товарищам буквально захлёстывал мой ум. 
 Генерал Дятлов оказался крепким энергичным мужчиной средних лет. Однажды вечером он твёрдым шагом вошёл в палату и велел мне сесть возле стола.
 На столе стоял ночник. Направив  свет мне в лицо, генерал  помрачнел и, казалось, потерял дар речи. Его смущение и рассеянность были вполне объяснимы: военный преступник Ридигер оказался не матёрым головорезом, а невзрачным тинейджером, полуживым от воспалившейся раны и бессонных ночей. Дятлов долго и пристально смотрел на меня и не находил слов. Вероятно, он прикидывал в уме, как лучше поступить со мной, ибо по земным законам я считался несовершеннолетним и не подлежал жестокому военному трибуналу. Однако длинный перечень военных преступлений не избавлял меня от ответственности.
 Я чувствовал, что Дятлов хочет получить ответ на очень важный для него вопрос – вопрос о гибели Басаргина. И он задал его – без злобы, но с горечью, совсем не уместной из уст генерала.  По тону, с каким он произнёс вопрос, нетрудно было  догадаться, что его и Басаргина связывала крепкая мужская дружба.
 Я честно признался в непреднамеренном убийстве. Сказал, что готов понести наказание и не прошу о снисхождении.
 Снайпер, ухлопавший вражеского генерала, жаждет наказания за свой подвиг? Наверное, со стороны мои путаные объяснения выглядели комично и глупо, однако Дятлов уже ничему не удивлялся. Немного помолчав, он начал говорить о том, как тысячи поселенцев Русского сектора были обмануты своим правительством, которое, втянув население в войну, втайне покинуло планету. Оказывается, война вовсе не имела благородной цели освободить угнетаемый народ от господства землян. Некие державы, опасаясь усиления России, подкупили министерства Русского сектора, чтобы дестабилизировать ситуацию в марсианских колониях и развязать войну. Изнурительные боевые операции против повстанцев и урон, нанесённый колониям во время боевых действий, существенно подорвали бы экономическую и политическую мощь России. Теперь эти политические преступники скрываются в одном из враждебных европейских государств.
 Рассказывая об истинных причинах войны, Дятлов – как ему думалось – пытался достучаться до моего сознания. Правительства Русского сектора уже нет, но вместо него появились другие силы, которые не желают складывать оружие. Это доведённые до обнищания люди, которым нечего терять. Они надеются захватить власть и сформировать своё правительство. Среди этих отчаянных, но обречённых героев был и мой командир Глеб Иванов.
 Я слушал рассеянно. Мне было наплевать, кто, с кем и ради чего воюет на этой проклятой планете. Я не мог дождаться, когда меня отправят на Землю.
 И вот этот день настал.
 Я был вызван в кабинет Дятлова утром, когда на стартовой площадке возле базы готовили к отправке на Землю грузопассажирский корабль.
 Дятлов задумчиво рассматривал испещрённую засечками снайперку. Увидав свою винтовку в чужих руках, я непроизвольно сжал кулаки.
- Ценный трофей, - бесцветным голосом произнёс Дятлов. – Это правда, что тебе вручил её лично сам Шмагин?
 О судьбе свергнутого правительства мне было почти ничего не известно. О высшем военном командовании ходили противоречивые слухи. 
- Не пытайся отмазаться, парень. Есть много свидетелей, которые готовы подтвердить, что именно Шмагин вручил её тебе за отличную стрельбу.
 Мне было всё равно, и я кивнул. Дятлов нахмурился.
- Шмагин – предатель и дезертир. Тысячи раненых и убитых колонистов, разгромленные поселения, остановка  промышленных комплексов – всё это на его совести. Я ни в чём не виню лично тебя, Макс. Ты не ведал того, что творил. Но теперь – знаешь. Законы Земли суровы; в России за измену государству полагается смертная казнь. Ты слишком молод, и приговор тебе, соответственно, вынесут иной. Но я прошу - постарайся оставшуюся жизнь прожить достойно. Ради памяти человека, которого ты убил…
 Конвоир толкнул меня в бок.
 Я последний раз бросил взгляд на свою винтовку. Теперь она, как прекрасная пленница, будет служить другому господину. Чужие руки будут разбирать и вновь собирать её; чужие пальцы будут гладить тонкий, шёлковый ствол…
 К горлу подступил ком. Я вышел, не попрощавшись с генералом.

7 августа…
 «Новейшая история Земли»…
 Чтение утомляет и нагнетает безысходность. К концу книги я, вероятно, впаду в затяжную депрессию. Однако мне придётся одолеть этот фолиант. Доступ к нормальной литературе для меня закрыт – таково предписание начальника тюрьмы. Право на Пушкина и Тургенева я получу лишь тогда, когда Бахиров и Каверин удостоверятся в том, что я действительно пропустил через себя всю мерзость, сотворённую землянами за минувшее столетие.
 Я мысленно содрогаюсь при мысли о жертвах научно-технического прогресса и последовавших за ним войнах. Земля, о которой я мечтал, находясь  на Марсе, больше не казалась мне привлекательной. Быть может, я вынес из детства образ прекрасной и чистой планеты от того, что был слишком мал, когда покидал её на долгие годы. Родина ассоциировалась с красивым бревенчатым домом, с весёлым лесом, подступавшим к самым воротам; со спелой земляникой и бабушкиными сказками. Да, я был слишком мал, чтобы понять, какие события разворачивались за пределами моего детского мирка.
 Колонизация ближайших планет. Гонка вооружений. Эксплуатация труда переселенцев… Я недоверчиво усмехался и пропускал мимо ушей слова марсианских инструкторов о том, как земляне корыстны, изворотливы и лживы. «Ненасытное властолюбие землян и жестокая беспринципность давно затмили духовные ценности их цивилизации», - говорили нам. Я не верил. В моей памяти возникали благородные лица гувернёров и учителей; папины друзья-учёные; дедушкина библиотека… Разве могли земляне уподобиться равнодушным скотам, когда в каждом доме имелись сочинения Фонвизина и Островского, Гюго, Гёте и Стендаля? О, как заманчиво поблёскивали глянцевые корешки этих волшебных книг в дедушкиной библиотеке! Какой красочный мир скрывался за хрупкими стеклянными дверцами шкафов! Тогда, в детстве, мне хотелось разом вобрать в себя всю книжную мудрость, накопленную тысячелетиями! И тут, за решёткой, я готов с радостью погрузиться в океан чужих страстей и переживаний, но начальник тюрьмы лишил меня и этой последней радости. Вместо выдуманных, но прекрасных  и сильных людей я должен довольствоваться обществом бессовестного психолога и угрюмых надзирателей.
 «Новейшая история»… Как скоро я одолею эту страшную и ненавистную книгу? Завтра я покину больничную палату. Быть может, во время прогулки мне позволят читать? Впрочем, нет. На улице слишком солнечно, слишком сладко пахнет травой и  тополем, чтобы вникать в ужас всех вооружённых конфликтов и войн. Я мечтаю прислониться спиной к дереву и глядеть на пушистые, детские облака. Я устал, я хочу покоя…

8 августа…
 Утром, после медосмотра, конвоир повёл меня в камеру.
 В коридоре царила какая-то суматоха. Новый строптивый арестант? Прокурорская проверка? А может, какому-то счастливчику удалось совершить побег?
 На лестничной клетке толпились военные. Один из них  в форме лейтенанта - смуглый, с заострённым подвижным лицом – сразу не понравился мне. Перед ним, почтительно склонив голову, стоял тюремный надзиратель.
- Немедленно приведите этого парня в допросную! – прокричал визгливым голосом лейтенант. 
 Пока я раздумывал, не задержаться ли мне у дверей, чтобы разузнать, кого вызовут на ковёр, возникший из ниоткуда киберохранник  заломил мне руку за спину и повёл в конец  коридора.
 Не успев осмыслить происходящее, я оказался в комнате, окна которой были наглухо зашторены. Наручники, от которых я был освобождён в тюремном медпункте, вновь больно сдавили мои запястья.   
 Вскоре вошёл лейтенант. Его нервный, решительный взгляд остановился на моём лице. За лейтенантом, странно сутулясь, ввалился Бахиров. Он явно был напуган приходом людей в погонах.
- Ридигер? – тихо произнёс лейтенант. Его тон не предвещал ничего хорошего. – Решение суда по вашему делу было скороспелым, а приговор слишком мягким. Даже в тюрьме особого режима вы ухитряетесь поддерживать связи с марсианскими мятежниками!
- Это исключено, - заверил его Бахиров.
- Вас не спрашивают!  - гаркнул лейтенант. – Как тогда объяснить то, о чём с утра верещат репортёры?!
- Господин Ридигер, вероятно, не слышал сегодняшних новостей, - снова вмешался Бахиров. – Объясните ему, пожалуйста, причину вашего визита.
 Лейтенант резким, сбивчивым голосом начал объяснять сложившуюся ситуацию.
 Война в Русском секторе была официально объявлена завершённой полтора года назад, однако повстанческие группировки  продолжают  партизанские вылазки против новой власти, которая не прислушалась к требованиям беднейших слоёв общества. Военная операция нанесла колониям страшный урон, и говорить о достойном уровне жизни колонистов не приходилось. Отряд под командованием Глеба был довольно многочисленным, но, набирая в солдаты новых боевых товарищей, мой бывший командир не забывал и о старых друзьях.  Решив вызволить меня из плена, его люди напали на колонну бронетехники и захватили пятерых заложников, среди которых оказались крупные военные чины. Этих бедолаг Глеб обещал расстрелять, если в течение двух недель их не удастся обменять на Максимилиана Ридигера.
 Подобное заявление возмутило Генштаб. Неделя бесплодных переговоров Дятлова с мятежниками окончилась публичной казнью одного из заложников. Глеб дал ясно понять, что не шутит,  оставив генералу на размышление  несколько дней.
 Пять человек за одного Максимилиана Ридигера? То есть уже четыре… Неужели моя жалкая жизнь того стоит? Я не желаю, чтобы кто-то страдал по моей вине. С меня хватит гибели Басаргина. Но и оказаться на Марсе в рядах повстанцев выше моих сил… Несмотря на ужасы, творящиеся на этой планете, я – землянин. Даже больше - я россиянин, я не хочу воевать против своего государства...
- …Времени для спасения заложников  почти не осталось, - изрёк лейтенант. – План действий таков: вы публично отречётесь от повстанческих взглядов и уговорите своего командира освободить наших людей, не причинив им вреда. Заодно объявите о полной амнистии тем, кто безоговорочно сложит оружие. Ваш авторитет в среде повстанцев очень высок. Я уверен, большинство  мятежников, послушав вас, покинут отряд и вернутся к мирной жизни.
- Что ожидает  Глеба Иванова?
- В лучшем случае - если он немедленно прекратит сопротивление и сдастся -  ему светит пожизненное заключение. Впрочем, решать  судьбу вашего командира будут судьи в погонах.
- Глеб не сложит оружие.
- Тем хуже для него.
- Господин…
- Шмаков.
- Господин Шмаков! Треть населения в Русском секторе  живёт за чертой бедности. Если бы ваше правительство хоть чуточку облегчило их жизнь, никому бы в голову не пришло браться за оружие. Пока вы не прислушаетесь к их требованиям, мятежи не закончатся. Амнистия, которую обещает повстанцам правительство, не изменит их жизнь к лучшему. Люди вернутся к развалинам и вновь погрузятся в пучину нищеты, безысходности и бесправия. Я не стану призывать их к разоружению и смирению, потому что не они виноваты в своём бедственном положении. Их деды и отцы честно трудились и делали всё для процветания марсианских колоний. Однако сами они оказались обмануты лживым правительством и корыстными олигархами. Отдав свои жизни ради блага общества, взамен ни они, ни их дети не получили ничего…
- Я не политик, не экономист и не финансовый воротила, - прервал меня Шмаков. – Моя задача предельно проста – добиться от вас согласия на переговоры с мятежниками. Только вы можете уговорить их освободить заложников и убедить в бесполезности сопротивления властям.
- А если я откажусь?
- В противном случае, никто не даст за вашу жалкую жизнь и ломаного гроша. Если желаете знать, я расскажу о том, что вас ожидает. Вас доставят на Марс и обменяют на заложников, но перед тем, как состоится обмен, вам сделают смертельную инъекцию, дабы, оказавшись в рядах мятежников, вы не представляли для нас никакой опасности. Смерть или переговоры – решайтесь! Конвоир отведёт вас в камеру. За двадцать минут, пока я улаживаю бумажные дела с начальником тюрьмы, вы должны принять верное решение.
 Лейтенант вышел, оглушительно хлопнув дверью.


 Сегодня ослепительно солнечный день. Небо кричаще синее. Быть может, оно кажется таким от того, что я смотрю на него в последний раз.
 Мне так и не довелось ощутить пьянящего вкуса свободы! Ах, если хоть на минутку можно было бы вырваться в тюремный сад! Погладить молодую траву, прижаться щекой к шершавому тополю… Не было бы человека счастливей меня!
 Максимилиан Ридигер… Говорят, моё имя вошло в новые учебники по истории. Я – не учёный, не писатель и даже не заштатный командир. Максимилиан Ридигер… Простой снайпер, который через минуту сделает свой последний и самый правильный выстрел…


                ЭПИЛОГ
                Начальнику тюрьмы
                Симоненко А.Н.
                от тюремного надзирателя
                Назарова И.Ю.
                Объяснительная записка
 Довожу до Вашего сведения, что сегодня, 8 августа 2167 года, в 11часов 30 минут заключённый Максимилиан Ридигер совершил нападение на конвоира Воронько Б.А.
 Завладев табельным оружием, заключённый совершил самоубийство, выстрелив из пистолета 40 калибра себе в голову. Прибывший на место происшествия тюремный врач констатировал смерть заключённого, о чём составлен медицинский отчёт, прилагающийся к объяснительной записке. Среди тюремного персонала убитых и раненых нет.

                8.08. 2167 
                Назаров И.Ю.