Спор был в самом разгаре.
Уж что-что, а спорить Олька большая мастерица.
По любому поводу.
Сегодня, например, мы спорим с ней о том, с кем надо здороваться, а с кем - нет.
С Олькой трудно тягаться, талдычит своё, как заведенная: «Здороваться надо только со знакомыми. Тетя Галя сказала.»
«Нет! - утверждаю я. – Здороваться надо со всеми. Так баба Паша говорит. И деда.»
И соседка баба Паша, и мой деда старше олькиной тети Гали, старших надо слушать, потому права, конечно же, я.
Это так очевидно!
Но Олька опять за свое: «А если сто человек будут идти тебе навстречу? Ты как со всеми здороваться будешь: «Здрасьте-здрасьте-здрасьте!» - по-клоунски раскланивается она в разные стороны.
Обиднее всего, что в ее словах тоже есть правда.
Голова отвалится здороваться, если навстречу - сразу сто.
Это точно!
«Можно просто громко сказать: «Здравствуйте все!» - разбиваю я в пух и прах олькины доводы.
«А если за ними еще сто человек идет, а потом – еще сто, ты так и будешь все время кричать?» - не сдается упрямая подруга.
Спор накаляется с каждой минутой.
«А я, а я…» - ищу я доводы, способные на голову разбить олькины аргументы, но пока ничего на ум не приходит.
В пылу спора мы перешли к куче песка, который недавно привез мой папа.
И сейчас роем туннель навстречу друг другу: Олька со своей стороны, а я - со своей.
Моя рука натыкается на что-то твердое.
Я извлекаю из туннеля камушек.
Размером он меньше моего мизинца, длинненький и гладкий.
На мгновение я теряю нить спора и аккуратно обтираю камушек от прилипшего песка.
«Бу-бу-бу, бу-бу-бу…» - продолжает Олька неинтересную теперь для меня тему.
На песке этим камушком можно рисовать, как карандашом, а цветом он напоминает ириску «Золотой ключик».
Вот бы это была ириска!
Мама на работе, и я давно хочу есть. Я прижимаю камушек к щеке.
Гладенький и прохладный!
Олька бормочет и мешает мне помечтать, как, наконец, придет с работы мама и принесет, например, ириски. Они бывают в обертке: «Золотой ключик» и «Кис-Кис», и без оберток, те лежат в больших коробках целыми пластами из маленьких ребристых квадратиков, вот они-то – самые мягкие и так пахнут…
«А тетя Галя говорит…» - слышу я сквозь мечты, и это возвращает меня из мира грез.
«Я победила-победила!» - радуется подруга моему затянувшемуся молчанию, и тут я понимаю, что прохладный гладенький камушек по совершенно необъяснимой причине находится у меня в носу!
Вот тебе и раз...
Я пытаюсь вытащить красивый камушек, но в результате моих действий он проталкивается еще дальше и, наконец, намертво застревает где-то в глубине носа.
Для Ольки происшедшее проходит незамеченным, и, не услышав моих возражений, счастливая от одержанной победы, прыгая от избытка чувств то на одной ноге, то на другой, она скачет к калитке.
Наверное, домой.
Наверное, покушать.
Олька оглядывается на меня еще раз, удивленная легкостью своей победы в споре, а потом быстренько идет, почти бежит в сторону своего двора, и ее коричневое пальто мелькает в промежутках между штакетинами забора.
Торопится, чтобы я не успела предъявить новые доказательства своей правоты.
Хотя спор меня совсем не занимает.
Мне не до спора. Уже.
Теперь у меня другая проблема: я пытаюсь вытащить камушек еще и еще раз.
Первая капля крови падает на рукав моего красного пальто.
Красное на красном почти не видно, но, когда кровь потекла струйкой, я здорово испугалась.
Я вытирала кровь ладонями, рукавами, а она все шла и шла.
Вместо того, чтобы выбежать из двора и попросить о помощи, я забилась в угол между домом и кухней и продолжала попытки вытащить камень.
Крови было не особо много, но она никак не останавливалась.
И тогда я поняла, что кровь из меня может вытечь.
Совсем.
Вся!
И здорово испугалась.
Тихонечко подвывая, я сидела на выступе фундамента, где меня и обнаружил деда.
Деда уже давно жил у бабы Даши на другом конце города, но перед каждым своим дежурством наведывался к нам.
Сегодня была его очередь охранять городской рынок.
Увидев мою перепачканную кровью физиономию, деда опешил.
Всхлипывая, я попыталась объяснить происшедшее, как могла.
Я задыхалась, забывая дышать ртом, и деда, схватив меня на руки, бросился вон из двора.
«Ничего, унучечка, - успокаивал он меня. – Мы скоро! У больнице усе зробят, як надо!»
Больница находилась далеко, на другом конце города, за железной дорогой.
Деда бежал по шоссе, громко топая сапогами, крепко прижимая меня к себе, совсем забыв, что я уже большая и могу ходить сама.
Деда добежал до первого железнодорожного пути, на котором стоял состав из громадных бочек с бакинской нефтью. Толстые бочки были черными от маслянистых потеков.
«Сейчас, унучечка, полезем под бочку, ты не боись, я рядом,-приговаривал деда, опустив меня на крупную щебенку насыпи.- Я первый полезу, а ты-за мной. Только голову не поднимай, пока не скажу, а то ударишься.»
И деда нырнул под цистерну.
Оказавшись на другой стороне пути, он поманил меня рукой: «Давай, унучечка, как я. Не бойся!»
Я достаточно быстро пролезла под бочкой.
Деда похвалил меня за храбрость, и мы, взявшись за руки, побежали к следующему составу.
Это был товарный поезд с железными вагонами.
Мы пролезли и под ним.
Последний поезд состоял из деревянных вагонов.
Деда почему-то не полез под вагон, а, подхватив меня на руки, побежал вдоль состава.
Оказалось, он искал специальный вагон с площадкой для перехода.
Деда поставил меня на площадку, потом залез на лесенку сам, мы пробежали по площадке до лесенки с другой стороны, деда спрыгнул на насыпь и протянул руки навстречу мне.
Последний путь находился на высокой обрывистой насыпи, и руки деды едва доставали до нижней ступени лесенки.
«Прыгай, унучечка,- позвал меня деда.- Не бойся, я поймаю.»
Как-то вдруг сразу стемнело.
Мне было страшно прыгать в темную бездну, и я, забыв о боли в расцарапанном носу, вцепилась в перила лесенки обеими руками.
«Прыгай, унучечка!»-опять позвал деда.
В этот момент загрохотало, состав дернулся вперед, потом назад, потом опять вперед, я едва не свалилась на острую гребенку насыпи, а поезд медленно пополз по рельсам.
Деда то оскальзываясь, то спотыкаясь быстро шел рядом с вагоном по насыпи, протянув навстречу мне руки.
«Прыгай, унучечка, прыгай!» - слышала я сквозь шум состава.
Мне было страшно, но я прыгнула.
Деда подхватил меня, и мы едва не скатились с насыпи вниз.
Мы стояли недалеко от рельсов, по которым тяжело постукивал набиравший скорость длинный состав.
Деда прижимал меня к себе, а я крепко обнимала его за шею.
«Молодец, что не забоялась,- похвалил меня деда. - А то уехала бы в Кропоткин, и ищи тебя там!»
Деда спустился с насыпи со мною на руках и опять побежал.
Дальше был широкий лаз в кирпичном заборе, длинная улица, вся в лужах и колдобинах, деда то и дело оступался, тяжело дышал, мне было жаль его до слез, но на мою просьбу пойти своими ногами деда так решительно сказал: «Сиди спокойно, не мешай!», что я замолчала.
После очередного поворота мы оказались у невысокого здания с ярко освещенными окнами.
«Ну, усе, унучечка,-облегченно вздохнул деда.-Добралися. Больница.»
Мы вошли в маленькую комнату, где нас встретила большая толстая тетя в белом халате и косынке.
«Что с девочкой?» - она не тратила времени на лишние вопросы.
«Та вона того…-принялся объяснять деда. - Як его… Я прыйшов, а вона уся в крови…»
Деда замолк, и я поняла, что пришло мое время.
«Здравствуйте,-как можно громче, хоть и достаточно гундосо сказала я.-У меня в носу камень.
Вот такой!»
И я показала свой мизинец.
«Желтенький…» - и начала задыхаться.
«Сейчас! Минуточку!»- толстая тетенька на удивление быстро скрылась за белой занавеской.
Деда стал утирать лицо фуражкой. Волосы его прилипли ко лбу.
Я тоже сняла шапку.
В кабинет быстро вошла почти та же тетя, что только что убежала. Только на голове у нее круглая шапочка. И еще она в очках.
«Давайте сюда ребенка,- обратилась она к деду. Как будто меня здесь не было.- Кладите ее на кушетку и держите за ноги.»
«Здравствуйте!»-говорю я и этой тете.
Я поняла, что эти тети разные, но очень похожи. Как две капли воды. Сестры, наверное. У одной на голове косынка, а у другой-шапочка. У одной очки, а у другой - нет.
Вот только у меня совсем нет времени разбираться, что и у кого есть.
Потому что меня сейчас будут класть и держать.
«Ни,-говорит мой деда и отступает в коридор.- Я держать ее не можу.»
И закрывает за собой дверь.
Обе тети переглядываются и поворачиваются ко мне лицом.
Мне становится страшно.
В который уже раз в этот день!
Ну и пусть этот камень остается в носу!
Я уже почти научилась дышать половиной носа. И даже только ртом...
«Значит так,-говорит тетя в шапочке.-Сейчас ляжешь на кушетку, сестра подержит тебя за руки, а я вытащу твой камушек. Бояться не надо, больно не будет. Ты все поняла?»
«Да,-говорю я и оглядываюсь вокруг. - А где кушетка?»
Слово для меня новое.
Напоминает слово «кушать».
Я сегодня кушала только раз. Утром, когда мама собиралась на работу…
Кушеткой оказалась покрытая простыней жесткая кровать без боковин.
«Пальто у тебя красивое,-хвалит мой наряд доктор. - А шаровары! Кто же тебе все это купил?»
Надо бы объясниться: пальто купила мама, а шаровары сшила баба Паша из ткани под названием «букле», но меня уже уложили на кушетку.
Тетя в шапочке берет из беленькой железной чашечки блестящую рогатулину и щелкает ею прямо перед моим лицом.
«Это-пинцет,-говорит она мне. - А теперь замри и потерпи чуточку.»
Я замираю и терплю.
Через мгновение в блестящем пинцете зажат камушек.
"Заходите, дедушка!" - кричит сестра и выходит в коридор.
Слышно, как она открывает дверь на улицу и опять зовет деду.
« Убежал! –смеется она.- Испугался и убежал! Эх, мужчины-мужчины…»
Сестра умывает меня, смазывает в расцарапанном носу чем-то пахучим. Мазь щиплет, и из глаз моих катятся слезы.
Дверь тихонько открывается и в проеме показывается деда.
«Ну шо? Як вона? Иде вона?» - спрашивает он у доктора, скручивая свою фуражку в трубочку.
«Хорошая у Вас девочка! – хвалит меня доктор. – Не плакала, не кричала, не отбивалась. Вы ее не ругайте, она не одна такая. Вот мы на той неделе аж у двоих из носа предметы извлекли. И оба-мальчики. У одного пуговицу достали, а у другого-горошину. Так вот он с этой горошиной доходился, что она у него проклюнулась! Еще немного, и урожай гороха можно было бы собирать! А ведь ему 11 лет, немаленький…»
«И зачем они все в нос пихают, непонятно! Спрашиваешь-молчат! Вот зачем ты камень в нос засунула, а?» – обращается ко мне сестра.
Из уважения к спасительницам и, вероятно, потому еще, что по молодости лет врать просто не научилась, я ответила честно.
«Не знаю,- сказала я тетям.- Оно как-то само.»
На прощание мне разрешили пощелкать пинцетом и подарили мой камушек-ириску, вымытый и завернутый в бинтик.
«Больше не будешь камни в нос засовывать?» – спросили меня белые тети уже в дверях, и я твердо пообещала им оставить камни в покое.
И горошины, и фасолины, и пуговицы.
И собственный нос.
Мы шли с дедой по темной улице, и я повторяла про себя красивое слово «пинцет», слово щелкало и цокало, как и сам инструмент. Потом я поперекатывала с боку на бок слово «кушетка», оно немного пошипело и перестало меня интересовать, да и что может быть интересного в названии кровати? Кровать, она кровать и есть, как ни назови, а тут «пин-цет», слово звонкое и блестит!
Мы шли на работу к деду, уже не взбираясь на переходные площадки вагонов и не подлезая под промасленные цистерны.
Мы шли, держась за руки, аккуратно обходя громадные лужи и ямы на дороге.
«Будешь у мене сегодня на работе ночевать. У сторожки,» - пояснил мне деда.
Я очень обрадовалась возможности не просто погостить, а еще и переночевать в дедовой избушке, что стояла на колхозном рынке. Эта была и не избушка вовсе, а маленький домик, пристроенный к магазину. Основную часть домика занимала большущая печь, которую топил деда, чтобы в магазине было тепло.
Мы поднялись на железнодорожный мост и понаблюдали недолго за товарными составами, с шумом и ветром проносящимися под нами. Это совсем нестрашно: смотреть на грохочущий состав издали. Потом я взглянула на луну, а та в ответ уставилась на меня и плыла по небу за мной неотступно до самой двери дедовой сторожки.
Деда подкинул уголька в печь, пошурудил в ней кочергой, налил в стакан теплого чаю из большущего чайника, стоявшего на припечке, и придвинул блюдце, на котором истекали прозрачным медом любимые мною соты.
Чай был душистым, мед - вкусным, соломенный матрас - мягким, и я быстро уснула, укрытая сверху дедовым зимним полушубком.
Сквозь сон я услышала мамин голос, потом стал говорить деда, что меня наказывать не надо, потому что я молодец в то время, как 11-летние пацаны по месяцу ходят с горошинами в носу, а я не успела зайти и сразу поздоровалась. А еще не кричала и не плакала ни по дороге в больницу, ни в самой больнице, куда и сам деда боится ходить.
Я слушала дедушкины слова и гордилась собой все больше: я поздоровалась с тетями, которых совсем не знала, и меня за это похвалили, значит, права я, а не Олька; я с утра надела зеленые шаровары задом наперед с целью хорошо выглядеть, и это тоже понравилось тетям. Гораздо хуже было бы, если бы я надела их правильно, и тогда вытертые и потерявшие цвет пятна на месте коленок были бы видны всем сразу. И еще я почти не боялась.
Молодец я, точно сказали и тети, и деда. Вот просто молодец, и все!
Повезло все-таки маме и деду, что я у них есть!
Такая!
А пацан тот взрослый – балбес: столько времени ходить с горошиной в носу, что она проросла! Человеку 11 лет, а он такой бояка!
Я вон сразу – к доктору!
Не ждала сто лет.
И вообще эти мальчишки почти все – балбесы.
Не то, что мы – девочки...
Я засыпала, радуясь за деду и маму, совсем забыв, что девочке, знающей много стихов, песен и даже умеющей подметать во дворе, совсем не пристало совать в нос камни, даже так похожие на любимые ириски. Желтенькие и мягкие.
А самое главное - мне надо не забыть просьбу деда: не рассказывать маме как мы пролезали под вагонами и, особенно, как я чуть не уехала в Кропоткин.
Я заснула на словах деды, что меня не надо будить, посплю здесь, а завтра утром он меня приведет домой. Тем более, что завтра-воскресенье.
И меня ни в коем случае не надо ругать - я натерпелась за день.
Наверное, эти слова возымели свое действие, потому что никогда, ни разу в жизни мама не напомнила о моем, чего греха таить, глупом поступке, который никак не соответствовал уровню развития пятилетней девочки, имеющей приличный репертуар из стихов и песен.
Я выросла и теперь знаю, что здороваться со всеми не получится, права была моя подружка Олька: голова отвалится, что тети врач и сестра не были родственницами, просто та, что в очках, была сестрой медицинской, а это просто название профессии, что мои зеленые штаны совсем не гармонировали с бордовой бархатной шапкой и алым пальто из неизвестной мне мягонькой ткани, и комплимент просто отвлекал перепуганную девочку от малоприятной и небезболезненной процедуры извлечения камушка из любопытного носа, что мальчишки, подолгу таскающие в своем носу всякую всячину, потом вырастают в мужчин, но от этого не перестают бояться врачей меньше.
А еще я твердо уверена, что в недалеком будущем во время чистки околоземной орбиты уборщики с удивлением обнаружат среди космического мусора: железяк, ненужных приборов, отвалившихся частей спутников гладенький желтенький камушек размером чуть поменьше детского мизинца.
В недоумении они станут строить разные предположения, среди которых не будет места самому простому и правильному.
Тогда, в холодный осенний вечер, я похвалилась, показав деду памятный камушек, а деда забрал его и вдруг, широко размахнувшись, запустил камень вверх что есть силы.
« Ну его! – пояснил он мне.- На шо вин нужен! А то еще хтось найдет, та и засунет в нос.»
И засмеялся.
Я же стояла и прислушивалась: прошло время, а никакого шороха или стука от упавшего обратно камня слышно не было.
«Деда,-спросила я,-а где камушек? Почему он на землю не падает?»
«А я ж его на самое небо закинул,-сказал деда.- А, може, и на луну!»
Я нисколько не засомневалась в правдивости его слов.
Во-первых, деда никогда не обманывал меня.
А во-вторых, моему деду было в то время чуть-чуть за 60, и он запросто скручивал в кольцо толстенные гвозди. Просто так. Ради шутки.
И надевал мне на палец.
Так что тот желтенький камушек - мой.
А остальные – не знаю.