2
(Рисунок автора)
Василий Махни-Борода обжился на корабле, вот только он никак не мог привыкнуть к современным ручкам, о компьютере же и вообще речи не шло, Василий боялся его так, словно оттуда мог выскочить домовой и схватить его за волосы, а то и вовсе утащить в страшное компьютерное зазеркалье. Вася грозил ему пальцем, проходя мимо монитора, мол врёшь, бесовское отродье, не возьмёшь Васю Махни-Бороду - красного пролетария! Ручки Васе попадались какие-то бракованные: то не писали вовсе, то вдруг заливали весь лист чернилами, парень чертыхался и доставал свой любимый красный карандашик, отчего в главном штабе однажды случился переполох, а затем грандиозный скандал. Оказывается, красным нужно было помечать только особо опасные, можно сказать из ряда вон выходящие, редчайшие ситуации.
Василию поставили на вид и на месяц лишили маринованных утят, несмотря на всю его страстную любовь к пению. Красный карандаш пришлось у него конфисковать и поместить в корабельный музей под стекло, как старинный артефакт революционной культуры начала прошлого столетия.
Последнее, что успел записать пролетарский поэт любимым карандашиком прямо в судовом журнале, было четверостишие:
Я Ленина видел,
И он нёс бревно,
А хипстерам этим
Понять не дано!
К тому времени Вася понял, что слово «хипстер» скорее ругательное, а материться вслух он себе не позволял, зато на бумагу неприличные слова так и лились, словно соскучились, сидеть у него в голове.
После конфискации рабочего инструмента поэта, Василий загрустил. Вместе с красным карандашом ушла и его муза, которая жила как раз на его остро-отточенном кончике. Он тускло царапал ненавистными гелиевыми ручками в судовом журнале скучные события, вздыхал и глядел в иллюминатор.
- Ах, товарищ, Ленин! За это ли светлое будущее мы с тобой боролись? А ты ещё брёвна таскал, горемычный! - тяжелейший вздох огласил тесное помещение рубки.- Ну, ничего, мы ещё сделаем с тобой настоящую революцию! - И Вася погрозил кому-то невидимому кулаком.